Тишина ветра

Посвящено Руслане.



Почерневший дом так же одиноко, как девятнадцать лет назад, стоял в полях, и так же напомнил Рене огромный осколок какого-то разрушившегося судна, как напоминал девятилетнему мальчику, когда-то пропадавшему в этих полях под бесконечным тихим дождем. Подойдя ближе, Рене ненадолго остановился, глядя на то, как берег озера приблизился к дому; еще несколько времени – и вода начала бы подмывать стены; у Рене мелькнула мысль, что здесь никто уже не живет, настолько вечная тишина стояла здесь, еще более ощутимая из-за монотонного плеска волн, разбивающихся о еще уцелевшие остатки мостков, на которые уже нельзя было выйти; мысль эта не оставила никакого следа на его лице, в котором, казалось, отражалось затянутое бледно-серой дымкой облаков небо, такое привычное для этих полей. Путник взошел на скрипящую деревянную террасу со стороны поля и громко постучал в ветхую дверь. Ни звука не доносилось из дома; ожидая, а, скорее всего, уже не ожидая ничего, Рене неподвижно стоял у дверей, задумавшись о чем-то. Вдруг ему показалось какое-то движение наверху, над его головой; он быстро поднял голову и сделал шаг назад. Пожилая женщина, испуганная его скорой и неожиданной реакцией, отшатнулась от раскрытого окна второго этажа, из которого выглядывала, и исчезла в доме.
- Я напугал вас, простите, - громко сказал Рене, вглядываясь в раскрытое окно. – Наверное, нечасто встречаете гостей… Я Рене Ф., я когда-то жил в этом доме, еще будучи мальчиком. Мадемуазель Фанни, которая жила здесь лет двадцать назад, еще жива?
Женщина снова показалась в окне и испуганно улыбнулась.
- О, нет; мадемуазель умерла очень давно, прошло лет… сколько же, как же это… да, семнадцать лет. Тогда мсье Т. и въехал сюда. Я сейчас скажу о вас. Сейчас, сейчас… - заторопилась женщина, снова скрывшись из вида.
Через минуту дверь наконец открылась, и женщина, смущенно улыбаясь, пригласила Рене войти. В доме было неожиданно уютно; тепло, свет с первого шага коснулись уставшего лица Рене, вызвав на нем будто тень страдания; в обстановке комнат чувствовалась нежная женская рука, на столе лежали полевые цветы, еще не собранные в букет.
- Родственница мсье Т.? Как вас зовут? – спросил Рене, не глядя на говорившую о чем-то женщину.
- Родственница, но совсем дальняя; я живу здесь скорее в качестве прислуги, но мсье Т. по своей доброте запрещает мне так говорить, - улыбнулась женщина. – Здесь меня называют Полетт. Да вы, я вижу, совсем устали…
- Не беспокойтесь.
Полетт с состраданием посмотрела на уставшее, неподвижное лицо Рене, однако заботы и хлопоты, так привычные ей, показались ей теперь как-то неуместными. Она положила руку на дверную ручку и с силой дернула ее, но дверь не открылась; Полетт хотела было попытаться снова, но Рене коснулся ее руки, предупредив ее движение, и открыл дверь.
- Эта ужасная ручка, вот я и всегда говорила… - пробормотала Полетт, рассеянно посмотрев на старика, сидевшего в кресле в открывшейся комнате и настороженно осматривавшего гостя. Рене вскользь посмотрел на него и, сказав только «добрый день», прошел в комнату и опустился на диван напротив хозяина. Словно бы какое-то внутренне чрезвычайное волнение, никак не проявлявшееся на холодном лице гостя, совершенно поглощало его внимание, так что он, несмотря на уверенность своих движений, казалось, не отдавал себе отчета в том, где он и кто за ним наблюдает. Какая-то тихая, немного тяжелая задумчивость стояла в его темных глазах.
- Вы – Рене Ф.? – спросил наконец старик, не придумав ничего лучше и уже чуть не в испуге разглядывая Рене.
Рене поднял на хозяина задумчивый взгляд и, немного помолчав, будто опомнился и спокойно сказал:
- А вы – мсье Т.? Что ж, вы поселились здесь после смерти Фанни?
Рене видимо думал вслух и не ждал ответов, оглядываясь по сторонам и подолгу задерживаясь взглядом на отдельных предметах.
- Этот портрет остался от Фанни? – спросил он вдруг, внезапно поднявшись с места и подойдя к висевшему на стене портрету молодой девушки; портрет видимо очень занимал его.
- Позвольте, как же… нет, это… - заволновался старик.
- Это дочь мсье Т., Мишель, - подсказала Полетт. – Вы, верно, немного перепутали.
- Ваша дочь? Ее нет здесь? – спросил Рене, вглядываясь в старика, но, заметив наконец его волнение, подошел к его креслу и сказал:
- Я не хотел вас беспокоить; я сейчас уйду. Видите, мсье Т., эти стены? Вы живете здесь семнадцать лет, и они сделались вам родными. Когда-то они были родными для меня… Теперь я так хорошо это вспомнил… и вот эта лампа – при ее свете я учился читать. Я изнервничался и, может быть, слишком чувствую сейчас. Простите еще раз, мне пора… Я теперь в город – может быть, у вас есть какие-то дела?
- Я… э-э… - почему-то смешался старик, глядя куда-то мимо Рене, видимо на Полетт.
- Мсье Т. хочет сказать, что вы устали, и он просит вас немного отдохнуть, - снова подсказала Полетт, улыбнувшись Рене.
- Да, я… вы… - пробормотал старик.
- Вы хотите, чтобы я остался?
Старик усмехнулся.
- Садитесь, мсье… Вы совсем сбили меня с толку со своей э-э..кспрессивностью. А я так давно не видел чужих людей, что совсем разучился говорить… Садитесь, садитесь; тем более что вам и приглашения, кажется, не нужно… - усмехался мсье Т. Рене пристально и с интересом вгляделся в него, старик отвечал ему не менее изучающим взглядом.
- Полетт, дорогая, принеси-ка нам…
- Чайку? – с радостью отозвалась Полетт и скрылась за дверью.
- Может быть, она в самом деле кого-то вам напоминает? – спросил мсье Т., заметив, что его гость снова смотрит на портрет.
Рене не отзывался несколько мгновений, видимо совершенно поглощенный портретом; он словно бы хотел разглядеть, увидеть в нем что-то, пристальный и несколько напряженный взгляд его был неподвижен.
- Напоминает? Скорее всего; но я никогда не видел ее раньше, вы правы.
- Я позвал бы ее, да она не ходит, - отозвался старик. – Она здесь, наверху. Можно было бы попросить Полетт привезти ее, да, я боюсь, Мишель разволнуется; ведь она здесь с трех лет, да нигде больше и не была; к нам же гости не захаживают.
- Я могу подняться к ней?
Старик несколько оторопело посмотрел на Рене.
- Хотите подняться к Мишель? – спросила Полетт, появляясь в дверях с подносом. – Она и то хочет с вами познакомиться.
- Она говорила?… - спросил старик.
- Да-да, она уж спрашивала меня о мсье Рене. А как же… - указала было Полетт на чай вставшему Рене, но он не заметил или не обратил внимания.
- Вы проводите меня? – спросил он, уже подойдя к двери и оглянувшись.
- Сейчас, сейчас… - захлопотала Полетт, поставив поднос на столик и выходя из комнаты. – Видите, мсье Т. и лестницу сделал так, чтобы можно было кресло скатывать вниз. Лучше, конечно, было бы Мишель жить на первом этаже, да она не хочет… - болтала Полетт, поднимаясь по лестнице. Рене если и слушал ее, то машинально; он вдруг почувствовал, как стучит его сердце. Странно – он все еще был как будто во сне, с самого того мгновения, как очутился в этих полях. Наконец Полетт распахнула дверь и остановилась, пропуская Рене.
Девушка, сидевшая у окна в кресле, оглянулась и всмотрелась в раскрытую дверь тихим, застывшим взглядом. Рене стоял на пороге и неподвижно смотрел в ее глаза; бледное лицо его мягко проступало в сумерках темного коридора. Он подошел прямо к ее креслу и, так как она спокойно смотрела на него, не подавая руки, нежно, едва касаясь взял ее небольшую руку, лежавшую на коленях, и поцеловал ее. Мишель удивленно посмотрела на него, губы ее слегка вздрогнули, она видимо очень хотела выдернуть руку, но почему-то не смогла, ничего не сказала и отвернулась к окну. Полетт, не зная, что ей делать, решила все же остаться и, пройдя в комнату, села на диванчик, взяла оставленную на нем вышивку и продолжила вышиванье. Рене взял стул и опустился на него, поставив его напротив кресла Мишель.
- Вы сами выбрали эту комнату для себя? – спросил он, не отрывая неподвижного взгляда от ее лица; в его голосе послышалась какая-то непривычная дрожь нежности, будто немного неверная нота, на его холодном, твердом лице появилась тень страдания, будто с болью пробивающаяся через бледность. – Осенью из этого окна виден закат.
- Сегодня он будет через три часа; ведь вы останетесь? – спросила она с каким-то детским беспокойством.
- Да.
Полетт с некоторым удивлением посмотрела на Рене, но ничего не сказала и продолжила свою работу. Мишель смотрела в окно, задумавшись о чем-то; тихий взгляд ее был холоден и сосредоточен на своих мыслях, она сидела, обхватив себя руками, между ее черными прямыми бровями была какая-то болезненная складка, в том, как были сложены губы, угадывалось раздражение.
- Почему вы молчите? Люди из города очень много говорят, - сказала она наконец немного резко, едва взглянув на Рене.
- Вы не хотите говорить; я смотрю на вашу задумчивость.
- Вам это больно? – вдруг спросила Мишель с трогательным сочувствием в лице, как будто ей самой было что-то больно, по-детски слегка наклонившись вперед, к Рене, и в то же время будто желая и боясь протянуть к нему руку.
Рене, вглядываясь в глаза Мишель, взял ее тонкую руку; рука его горела; Мишель слегка вздрогнула – она как будто почувствовала его боль в этом прикосновении.
- Вам показалось, - сказал он спокойно.
Мишель наклонилась ближе к Рене и поцеловала его в щеку, как целуют дети, когда хотят утешить; губы ее слегка дрожали; Рене страшно пристально, будто боясь потерять что-то, всмотрелся в ее лицо, но улыбка сама собой показалась на его губах; так должны, наверно, улыбаться родители, когда ребенок с умным личиком объясняет им правила игры, сознавая свое преимущество перед ними.
- Ах, душечка, мы задержали мсье; он устал, нужно дать ему отдохнуть, - вскочила с места Полетт.
- Нам хорошо быть здесь, - сказала Мишель, с пытающимся понять недоумением оглянувшись на Полетт, и, как бы в подтверждение своих слов, слегка сжав пальчиками руку Рене. – Вы уйдете? – добавила она, доверчиво и взволнованно посмотрев на Рене.
- Нет. Не волнуйтесь, Полетт, - сказал он, успокоительно кивнув Полетт в ответ на ее мысли, - принесите чай Мишель, если вам нетрудно.
Полетт немного постояла в нерешительности, взглянула на Мишель, смотревшую на Рене и не замечающую ее больше, снова посмотрела на Рене и, видимо совсем успокоенная его взглядом, вздохнула и вышла из комнаты.
- Вы сначала не понравились мне. То есть нет, не так. Вы понравились мне очень, и оттого не понравились; к тому же вы поцеловали мне руку – зачем? – сказала Мишель; рука ее лежала в руке Рене, она слегка наклонилась, чтобы быть ближе к нему, и, заглядывая в его глаза своими черными, открытыми всему, внимательными глазами, словно бы ожидала от него чего-то прекрасного. – Не отвечайте мне. Я все… как будто боюсь вас, - сказала она как-то странно, взволнованно глядя на него.
- Ты ничего не должна бояться, - ответил Рене и, поднеся руку к лицу Мишель, провел рукой по ее мягким волосам и тонким скулам. – О чем ты думала все это время? Восемнадцать, девятнадцать лет?
- О полях… - Мишель опустила глаза и немного отвернула голову, голос ее как-то дрогнул. – Я думала… - сказала она порывисто, но у нее как-то пресеклось дыхание, и она оборвала; все ее волнение как будто вылилось теперь, - я думала о людях…
Рене прислонил пальцы к ее губам; она затихла, тень покоя снова опустилась на ее лицо.
Вошла Полетт с чаем; все молчали, пока она расставляла чашки. Полетт видимо хотела что-то сказать, но всмотрелась в лицо Мишель и молча вышла из комнаты.
Мишель молчала, глядя вниз, задумавшись.
- Мишель… - едва слышно позвал Рене.
Мишель подняла свои широко раскрытые, глубокие глаза. Туманная, стынущая синь горизонта над утренним озером – из окна. Алый закат, уходящая ввысь свобода ветра, моря, неба, крик чайки о новой земле чужого берега – другие глаза. Кто не хотел пойти вслед диким ветрам в пустоту ночных полей, тот не знает поля. Тишина дождя касалась лица, струи лились по холодным пальцам, глаза, смотрящие в небо… Черные поля золотились светом, пролившимся из отверстия среди черных туч; слепящий глаза рассеянный луч света падал на бледное лицо, пряди волос, колеблемые ветром, ниспадали на лоб и закрывали веки; темный, сияющий в огненном свете поезд мчался мимо, ребенок смотрел ему вслед, на его лице, в его глазах отражался яркий свет, выхватывающий из тьмы нежные полутени его лица и шпалы дороги.
«Зимой здесь повсюду покой, и поля белы, и озеро бело, и, когда на восходе солнце сквозь туман, большое, сонное, осветит снег, и падает тенями, то мне кажется, что это опустился на нашу землю сон, прекрасный, и что я теперь засну, а как проснусь – так буду уже не здесь, а там, где-то, где леса, цветы…»


**********************

- Мсье Т., ваша дочь поедет со мной.
- Ч-ч…
- Мишель поедет со мной. Она выйдет за меня замуж.
- Но… она еще ребенок! – в отчаянии воскликнул старик, схватившись за ручку кресла и еще, казалось, не придя в себя, чтобы сказать что-то осмысленно.
- Ей восемнадцать, и ей еще не поздно начать жить. Не беспокойтесь, мсье Т., она не уедет без вашего согласия, - сказал Рене, подойдя к старику и положив ладонь на его руку.
Старик молчал, притихнув и наружно успокоившись. Рене отошел к окну и смотрел в поля.
- Уехать… уехать отсюда… - говорил старик вполголоса, глядя в пол и как бы до сих пор плохо соображая. Рене молчал. – Но… как я могу ее отпустить? Я вас не знаю. Кто вы такой?
- Не знаете, в самом деле? – спросил Рене; он отошел от окна и сел на диван напротив кресла старика, смотря на него прямым, простым, спокойным взглядом, в котором не было ничего лишнего.
Старик взглянул на него, опустил глаза, взглянул еще раз, усмехнулся было, но тут же внушительно кашлянул и вдруг утер слезу, скатившуюся по щеке.
- Мы будем рады, если вы и Полетт поедете с нами, - сказал Рене со своей тихой нежностью, всегда внезапно и непонятно откуда появлявшейся в его голосе.
Старик махнул рукой, отвернувшись и глядя куда-то в угол комнаты.
- Куда нам! Столько лет в полях, в тишине, и вот… Нет, не для того я оставлял город, чтобы вернуться в него, глядючи на смерть… Думаете, что я эгоист, дрянной самовлюбленный старикашка? – вдруг спросил он, все не глядя на Рене.
- Думать подобные вещи не в моих привычках, - ответил Рене, слега сдвинув брови и вглядываясь в мсье Т.
- А зря… Потому что я… Ну, да ладно, - опять махнул рукой старик. – Чего уж тут оправдываться. Что сделано, то… Однако, вы, молодой человек, спешите. Спешите. Расскажите-ка мне, как… как вы думаете жить после… куда… где, одним словом…
- Мы будем жить в моем родном городе, в В.
- А-а, знаю, знаю… это хорошо… немноголюдный, спокойный городишко… так, так… Но как же… А как же она? – вдруг спросил старик, подняв на Рене испуганный взгляд.
- Вы увидите.
- Ах, вот как… ну, что ж… я, с своей стороны… - старик вдруг посмотрел на Рене и усмехнулся. – А что, - спросил он, кивая, - говорили-то мне давеча – мол, не уедет без вашего согласия. Да ведь если б я восстал, то вы ведь и того… - кивал старик, усмехаясь.
- Вы бы не восстали, - слегка опустил глаза Рене.
- То есть… что? – вдруг перестал усмехаться старик.
- Я знал, что вы не будете против, - просто пояснил Рене, подняв спокойные глаза.
- А если б все-таки…
- Даже если б все-таки, - улыбнулся Рене.
Старик снова усмехнулся, но вдруг задумался о чем-то и серьезно сказал:
- Вы, я вижу и… знаю, будете мужем отличным. Даже лучшего и пожелать нельзя. Благослови вас Бог.
Рене внимательно смотрел на старика, пока он говорил, кивнул и вышел из комнаты, сказав:
- Я приведу Мишель.


- Я умею ходить. Ты знаешь?
Мишель оглянулась на Рене; лицо ее сияло радостью и оживлением.
- Нет, - просто ответил Рене, пристально вглядываясь в нее.
- Доктор сказал мне, что скоро я поправлюсь, - радостно объяснила Мишель, в нетерпении протягивая Рене руку. – Помоги мне; я каждый день учусь ходить понемножку, Полетт мне помогает.
Рене приподнял Мишель, держа ее за руку и поддерживая за локоть.
- Стою я совсем хорошо; я одна умею стоять. Ты можешь отпустить меня, - говорила Мишель, немного раскрасневшаяся от волнения. Рене убрал руки. Мишель, стоявшая самостоятельно, взглянула на него глазами, полными радости, слегка придерживаясь за его руку своей бледной тонкой рукой.
- Пойдем, - сказал Рене, снова поддерживая Мишель и неотступно наблюдая за ее движениями и ее лицом. Мишель сделала несколько шагов и остановилась.
- Устала теперь?
- Немного.
- Отдохни и пойдем снова.
- Да, сейчас.
- Облокотись о мою руку. Вот так. Ты скоро сможешь ходить одна.
Мишель подняла на Рене глаза и встретилась с его взглядом, в котором чрезвычайное волнение сочеталось с энергией и уверенностью, что придавало этому чувству силы и совсем лишало его ранимости, которая всегда была во взволнованных глазах Мишель. Мишель уверенно пошла дальше и прошла вдоль всей комнаты на одном дыхании. Рене тихо остановил ее.
- Я могу еще, - сказала она.
- Постой немного; ты очень устала, - ответил Рене с привычной тихой нежностью в низком, властном голосе.
- Да, правда… - выговорила Мишель, бессильно прислонив голову к плечу Рене. Он поднял ее на руки и поднес к креслу.
Они уезжали… они уезжали завтра. Рене обещал в последний раз свозить ее в поле…
«Серое небо и птицы твоих глаз; я смотрела на дождь, уходящий ввысь…»


************************

То, что она видела, как-то не задерживалось в ее сознании, она словно бы жила во сне, словно не с ней и не в реальности происходило все это; одно всепоглощающее чувство давало ее мыслям покой, весь мир стал им. Листья, черные деревья, серые дорожки, пустынные и тихие аллеи, высокие серые дома, тихие, как скалы.
- Рене! – вдруг позвал чей-то мужской голос.
Мишель подняла глаза, с трудом угадав, откуда доносился звук. Окно дома невдалеке, из которого доносилась музыка, распахнулось, музыка стала слышна еще громче; молодой человек, высунувшийся из окна и рискующий свалиться, закричал что есть мочи, видимо плохо слыша свой голос из-за музыки:
- Эй! Тебя-то мне и надо! Вот совпаденье! Иди сюда, ну! Да на минуту, на минуту, срочно нужно!
- Ты уйдешь? – спросила Мишель, оглянувшись на Рене.
- Ты не хочешь этого?
- Но ты скоро вернешься? Тогда иди; мне хорошо здесь.
Рене опустил глаза; ему видимо очень не хотелось уходить, но дело действительно было очень важное.
- Я вернусь через пять минут, - сказал он и, поставив кресло подальше от дороги, пошел к дому, откуда его звали. Дверь распахнулась, снова захлопнулась, и музыка снова стала тише.
Сухой желтый лист опустился на черную юбку платья Мишель; она взяла его в свою бледную руку и взглянула в даль тем привычным для нее взглядом, каким она столько лет смотрела в уходящую, бесконечную даль полей и далекий горизонт озера, над которым вставала туманная дымка восхода. Одинокие прохожие, казалось, были тенями тех призраков ее воображения, которые витали в полях; она смотрела на них и не видела их лиц. Серое, чистое утро отражалось в ее глазах так глубоко, будто безмолвное страдание. Ветер едва касался ее бледного лица. Чистый воздух был так полон, небо так прекрасно и глубоко. Мишель откинула голову назад; застывшие глаза ее отражали небо.
«Прикосновение сухих листьев к холодным камням; я чувствую стынущую нежность твоего дыхания. Позови меня – и я сбегу по этим ступенькам, уходящим вниз…»
Она не сразу расслышала звуки чьих-то голосов, смех, как будто шла целая толпа людей. Скоро в конце улицы показалась группа из восьми-десяти молодых людей, видимо студентов, возвращающихся домой. Заметив Мишель еще издалека, кто-то из них звонко запел песенку «Я встретил тебя одинокой»; двое-трое голосов подхватили ее.
- Девушка, зачем вы так грустны? – спросил кто-то из толпы.
- Зачем твои глаза безумной красоты? – подхватил другой.
- Безумной красоты – это как понимать?
- Огюст, отвяжись; как не стыдно, - ввязался кто-то, видимо намекая на кресло Мишель.
- Скажите только слово – я буду вашим верным псом! – воскликнул кто-то.
Мишель смотрела на них пристальным, замкнутым взглядом, слегка опустив голову, черные глаза ее немного исподлобья следили за их лицами.
- Тихо! – крикнул кто-то из толпы; Мишель увидела молодого человека, неподвижно рассматривавшего ее и, судя по его лицу, совсем и не слушавшего, и не слышавшего всего, что говорили. Шум тут же стих, только кто-то весело усмехнулся; молодой человек вышел из толпы и, подойдя к креслу, присев рядом с ним, спросил:
- Ты боишься?
- Нет.
- Почему же ты дрожишь?
- Я не понимаю, чего они хотят.
- «Я хочу, чтобы ты улыбнулась…» - запел кто-то из толпы.
- Наш принц нашел принцессу, ура!
- Эх, везет поэтам на хорошеньких…
- «Я ищу тебя в сумерках вечных дорог…» - процитировал кто-то, видимо стихи «принца».
Молодой человек молчал и неподвижно смотрел в глаза Мишель, и, глядя в его глаза, казалось, что весь мир застыл, затих и обратился в одно видение, которым бился пульс жизни; он смотрел на нее. Широко раскрытые темные глаза, светлые волосы, в беспорядке падающие на лицо. Мишель смотрела на него тоже молча и страшно пристально; она, казалось, была готова в любую минуту оттолкнуть его от себя, но пока не понимала и только ждала.
- Как тебя зовут? – наконец спросил молодой человек; голос его как-то нежно, трогательно зазвенел и рассыпался в холодном воздухе.
- Мишель.
- Ты одна здесь? Нет, не может быть.
- Я с Рене.
- Рене? Кто это?
Кто-то присвистнул. «Внимание – третье лицо», - раздался чей-то голос.
- Это… - по-прежнему быстро и немного резко ответила Мишель, бросив скорый взгляд в толпу, - …мой друг.
- Мужайся, приятель: принцы не сдаются без боя!
- О-о, я тут ни при чем… - тихо протянул кто-то, кивая на подходящего Рене.
- Ба! Бедный Анатоль не туда ввязался…
Увидев Рене, Анатоль поднялся с корточек.
- Доброе утро! – громко сказал кто-то из толпы в наступившей тишине. Рене быстро всмотрелся в лицо Мишель, затем в лица молодых людей и привычным спокойным голосом сказал:
- Я думаю, Мишель больше не нуждается в вашей заботе. Мы попрощаемся с ними? – спросил он, посмотрев на Мишель.
- Да. Я хочу домой, - резко сказала Мишель, положив правую руку на свое левое плечо.
- Хорошего дня, - кивнул Рене, взглянув на парня, желавшего ему доброго утра, и, взявшись за ручки кресла, повез Мишель по усыпанной листьями дорожке.
Анатоль по-прежнему стоял на месте, глядя им вслед.
- Не переживай, парень, не одна принцесса на свете, - подошел к нему парень из толпы и, положив руку на его плечо, слегка встряхнул его, чтобы он опомнился. – Э, да тебя трясет, как в лихорадке…
- Что с ним?
- Да что такое? – подошли остальные. – Э, Анатоль! Да куда ты?!
Анатоль резко развернулся и, обхватив себя руками, пошел в сторону университета, глядя в землю.
- Да он свихнулся.
- Ксавье, иди-ка сюда, - прошептал один парень, которого называли Огюстом. – Давай быстро за принцессой.
- Сделаем! – весело кивнул Ксавье и побежал за Рене и Мишель.
Толпа поплелась за Анатолем.
- Опять я останусь без обеда…
- Не переживай, легче станешь – дальше улетишь.
- И че теперь делать?
- Убирайся домой.
- Не, друзья, принцессу надо вернуть. Что ж мы стояли столбами, этак как-то не по-товарищески.
- Давай, вперед. Похороним с музыкой.
- Ха, испугались?
- Прирежет, как барашка.
- Кто?
- Кого?
- Анатоль, да наплюй ты на все это!
- Оставьте вы его в покое.
- С него надо Офелию рисовать.
- А если он утопится?
Огюст сделал знак остановиться; все мало-помалу остановились за ним, оставив Анатоля идти в одиночестве. Огюст что-то нашептал им, парни из толпы кивали, глядя на Анатоля, который не прошел и нескольких шагов, опустился на скамейку и сидел, глядя вниз неподвижным, застывшим взглядом. Толпа двинулась обратно, а Огюст подошел к Анатолю и сел на скамейку рядом с ним. С полминуты оба молчали; наконец прибежал запыхавшийся Ксавье, едва затормозивший у скамейки.
- А, вы здесь; а я думал – уж там… Короче так:… - и он назвал адрес. – «Друг» оставил ее там на руки какой-то Каролины, а сам пошел к парку, у него тридцать первый дом.
Огюст посмотрел на Анатоля; тот пристально посмотрел на Ксавье, как только тот заговорил, но видимо не слышал его слов.
- Слушай, Анатоль… Анатоль! – Огюст взял его за плечи; Анатоль перевел на него горящий взгляд. – Адрес Мишель мы узнали, так что все в порядке, можешь в любую минуту ее увидеть. А теперь пошли-ка домой, не годен ты сегодня для очарования. Ну? Давай.
Огюст потащил Анатоля вставать, тот поднялся и пошел за ним, но вдруг остановился и серьезно, спокойно спросил, глядя в лицо Огюста:
- Ты сказал, адрес; какой?
- Адрес Мишель…
- Я понял. Какой номер?
Огюст назвал адрес. Анатоль выслушал его, видимо с большим трудом и напряжением запоминая, развернулся и пошел прочь, засунув руки в карманы распахнутого плаща.
- Ты уверен? – крикнул ему вслед Огюст.
Анатоль оглянулся, быстрым, тяжелым взглядом посмотрел на него и пошел дальше, уже не оглядываясь.


Темнота комнаты, сумеречный свет, пробивающийся в пустую комнату через узкое окно, еще усиливали в Мишель обычное для нее впечатление сна, полуяви. Она была одна и, сидя в кресле у столика, задумчиво переводила взгляд с одного предмета на другой… воспоминания вставали в голове, мутили все вокруг дымкой. …она не спросила, как его имя… поля, мельница, та самая мельница, которую она никогда не видела, но представляла столько раз…
«Серое небо за ее соломенными крыльями… я хотела убежать к тебе по тропинке, ведущей в поля… я видела огни города… может быть, мне почудились звезды, может быть, костры пастухов…»
Мишель вздрогнула и резко оглянулась. Анатоль стоял за окном и неподвижно смотрел на нее прежними глазами; она взволнованно положила руки на колеса кресла, Анатоль быстро, нежно коснулся рукой стекла, как будто останавливая ее. Мишель еще несколько секунд смотрела на него, но наконец, как-то мучительно сдвинув брови, решительно подкатила кресло к окну и, привстав, с трудом открыла оконную створку. Снова опустившись в кресло, она смотрела молча, дико и так странно, как будто вовсе не открывала ему. Синий прохладный воздух вечера ворвался в комнату; Анатоль стоял так близко, ему так легко было протянуть руку… всего протянуть руку.
- Мишель… Уедем. Уедем отсюда, теперь, сейчас; огни… ты мне не веришь? – сказал он, едва ли хорошо понимая слова, и протянул руку к ее руке. Мишель не отдернула руку, но в лице ее отразилось чувство, похожее на неприязнь; она слегка отклонила голову и продолжала молча и странно, странно смотреть на него; она его не понимала.
Анатоль сжал ее руку в своих пальцах и, поднеся к губам, поцеловал. Мишель отвернулась, рука ее слабо дрогнула, но все-таки не отпрянула назад.
- Я не знаю, что тебе сказать… нужно ли, нужно ли говорить? – говорил он лихорадочно, раз как-то потерянно улыбнувшись. – Мы будем только одни, я стану… тобой, я все сделаю для тебя… ты веришь мне? Я стану для тебя… всем. Пойдем.
- Зачем?… Не сжимай мою руку, мне больно, - сказала Мишель резко, отдернув руку; она не смотрела на него.
- Зачем?… - повторил Анатоль, смотря на нее как-то бессмысленно, в глазах его словно бы стояли слезы, которые не выходили наружу. – Посмотри на меня. Я тебя люблю.
Мишель быстро подняла глаза и, всмотревшись в его лицо, бессознательно склонилась вперед и коснулась рукой его лица.
- Я боюсь… - сказала она, как будто вовсе не ему, но почему-то ожидая от него ответа, и, всмотревшись в его черные глаза, вдруг крикнула, откинувшись назад:
- Каролина! Каролина, где ты? Каролина!
Дверь в комнату распахнулась, на пороге показался Рене, за ним выглянула перепуганная Каролина. Вскользь заметив за окном Анатоля, Рене быстро подошел к Мишель и, опустившись на колени рядом с ее креслом, взял ее руку, но она наклонилась вперед и обвила руками его шею, спрятав голову на его плече.
- Все хорошо, все хорошо… - тихо говорил он, проводя рукой по ее волосам, и взглянул за раскрытое окно – Анатоль еще какое-то время смотрел на Мишель почти безумными глазами, наконец опустил голову и скрылся в темноте. Рене кивнул Каролине, чтобы она закрыла окно.
Услышав, как закрывается окно, Мишель вздрогнула, оглянулась на него и затихла, опустив глаза.
- Все в порядке? – спросил Рене с привычной нежностью.
- Да…
- Вы, мсье… - робко заговорила Каролина, которая только успела открыть Рене входную дверь, как услышала крик Мишель.
- Я только зашел проведать вас; не беспокойтесь; я сейчас уйду, - сказал Рене спокойно, поднявшись с колен и отойдя от кресла.
Каролина вышла из комнаты. Мишель молчала. Рене подошел к креслу Мишель сзади, склонился над ним и, поставив одну руку на ручку кресла справа, левую руку положил на руку Мишель, лежавшую на ее коленях.
- Тебе нравится Анатоль? – спросил он обычным спокойным, низким голосом с нежно-тихой интонацией.
- Анатоль? – переспросила она со странным чувством, ее рука едва заметно дрогнула под его рукой, как будто одно мгновенье она хотела высвободить ее, но совсем не так, как недавно она дрогнула в руке Анатоля; в тот раз Мишель словно заставляла себя оставить руку, в этот раз – словно боялась, что она останется помимо ее воли. – Нет, - сказала она резко. – Совсем нет… Да… - в ее голосе что-то дрогнуло, она быстро подняла голову, слегла оглянувшись, чтобы увидеть Рене, и встретилась с его взглядом.
Глаза ее были искренны, доверчивы и искали спокойствия, брови слегка исказились страданием. Рене опустился на колени рядом с креслом и, охватив руками его ручки, с особенной заботливой нежностью и тишиной сказал, вглядываясь в лицо Мишель с чувством, более всего похожим на сострадание:
- И ты нравишься ему?
- Да… - Мишель опустила глаза и молча смотрела вниз напряженным, неподвижным взглядом.
Наступило молчание, которое длилось несколько полных секунд. Мишель внезапно подняла голову и всмотрелась в лицо Рене почти испуганно – он видимо ждал этого, но в спокойном лице его ничего не изменилось.
- Почему ты молчишь? – спросила она быстро, в волнении вглядываясь в него.
- Ты хочешь, чтобы я говорил?
- Ты сердишься на меня?
Рене опустил глаза и, немного помолчав, сказал:
- Нет. Если ты хочешь проститься с Анатолем, нужно пригласить его; завтра мы уезжаем.
- Уезжаем?! Но… куда?
- Мы остановились здесь только по пути – ты забыла? Каролина соберет твои вещи; вечером поезд.
Мишель хотела было сказать, что поездка была запланирована еще через два дня, но почувствовала, что скажет напрасно…
Рене поднялся с колен, снова встал за спинку кресла и, склонившись, поцеловал Мишель в голову, рука его сжала ручку кресла, он отвернулся и открыл дверь, чтобы выйти из комнаты, как вдруг голос Мишель вернул его.
- Рене… - сказала она. Он вернулся и, видя, что она смотрит на него с грустью и молчит, присел на корточки рядом с ее креслом.
- Скажи мне… - тихо сказала Мишель. – Зачем все это? Ведь ты… ведь он никогда не стал бы для меня тобой… я запуталась…
- Он ошибся. И ввел в заблуждение тебя.
- Заблуждение? Вот как это называется… И его глаза – это тоже… заблуждение?
- Тебе нужно научиться правильно относиться к людям, - сказал Рене, взяв руку Мишель. – Ты никогда не видела их. Многие из тех молодых людей, которых ты встретишь, прекрасны; они могут нравиться тебе – как друзья. Но разве кто-то из них заменит для тебя – меня?
- Как друзья… как просто… но он…
- Он увидел любовь там, где должна была быть дружба.
- Только-то… Но нужно сказать ему об этом.
- И ты скажешь, если только захочешь. Я позову его завтра.
- Постой… но как же ты определил…
- Я люблю тебя.
Мишель как-то порывисто вздохнула и, казалось, в удивлении и как будто в страхе смотрела на Рене. Может быть, ее удивили не столько его слова, сколько его лицо, тон голоса, его глаза… Она слегка сдвинула брови, как от боли; губы ее дрогнули, но она ничего не могла сказать… Только теперь, о, только теперь она так ясно поняла его любовь, ту любовь, рядом с которой Анатоль был только далекой тенью, рядом с которой любовь, эта безумная любовь Анатоля была только мягким отблеском бездны, только теплим касанием огня, уничтожающего города. Он спрашивал ее… зачем? Что могло случиться, чтобы он отпустил ее? Что могло случиться, если б он ее отпустил?…
Рене опустил глаза.
- Тебе пора спать, - сказал он тихо. – Ты устала.
Он поцеловал ее руку и вышел из комнаты.
«Сегодня поля так особенно тихи, а ночь так бездонна. Я закрыла глаза, и мне казалось, что я забываю все, кроме гулкости ветра».