Там и тогда

 Катя Грудкина. Имя и Фамилия.
Вот уж человек из запредельного позапозапозавчера. Ее зеркала слишком заражены наслоившимися отражениями, отражениями отражений. В ее зеркале только прошлое. Человек из зазеркалья без Алисы.
 Губастая, глазастая, то, что впереди соответствует фамилии.
 Ее всегда было удобно ****ь в любых неприспособленных к этому местах. На чердаке, стройке, в дендрарии, у фонтана роддома.
За это и уважал, если это достойно уважения, а я считаю достойно.
 В те суровые времена она жила у самого кладбища, и ее отец зарабатывал тем, что делал надгробия, еще более убогие, чем он сам. Я любил ходить к ней в полнолуние, на окраину города, к черту на кулички, зная, что меня ждет сладкая ебля. А там было что поебать! Одна проблема: когда ебешь Катю чересчур часто, она превращается в кетчуп, кетчуп под помидором. В ней всегда было слишком много кетчупа, и еще она истекала, хоть руки мой. Перебарщивала с театральными воплями и репликами из плохого сценария.
Вобщем-то неплохое порно, но нудное кино. Хотя, наверное, в ту пору Катя Грудкина очень хорошо оттеняла вкус Коли Петрова. Черные волосы красиво колышутся, когда она медленно умело с любовью сосет. Пытается смотреть в глаза, голая под тобой, красивая, ****ь!, когда молчит. Книги читает, свечи жжет. Слушает Depeche Mode, когда я приношу, вид делает, что нравится. 179, вес не знаю, хрупкая кобыла, не княгиня, но масть приятная и на ощупь есть что при тонкой коже. Бледная, шея ле****иная, глаза в печали, вселенской печали. Обвивает руками, в губы целует, лезет без остановки. Делает чай, приносит, смотрит на луну – романтику врубает, меняет трусы два раза в день или не носит под сарафаном летом. Опять сосет нежно, яйца лижет, жопу лижет, лижет пальцы, сосет пальцы, сдувает пыльцу с ***, пупок слюнявит, губы правильно устроены, не в том смысле острый язык. Я вяжу ей глаза, вяжу руки, играю с ней в «9/2 недель», Микки Рурк херов.
 Приходит ко мне с портфелем, уходит от меня в школу, от меня ближе, приходит ко мне после школы поебаться в форме.
 Беременеет. Что тут скажешь? Ни она первая, ни она последняя.
 Делает аборт.
 Унижается – руки о нее вытирай, преданная похотливая 17-ти летняя сучка, ходит за тобой, боится, ждет, надеется, верит, любит, вся поебень! А я?
 Я модничаю. Хожу в дискотеки, знаю кто такие BROS, рву джинзы как у них, тискаю американок, покупаю левисы, продаю черную икру немцам и паленую водку польским школьникам, смотрю видео, меняю кассеты, пью в «Интуристе», начинающий, скромный нежный подонок, ярко выраженный пример времени и места . Была конечно и не большая недолгая проблемка, кто даст? Но выбор уже есть и выбор с каждым днем все шире. Горби в телевизоре, пока еще трезвый Ельцин.
 Летом в Ейске тупо влюбляюсь в голубоглазую блонди с Белоруси. Пишу письма, каждый день, жду письма, каждый день. Продаю телевизор, еду в Витебск.
 Вобщем окончательно бросаю Катю. Та плачет, рыдает, стоит под забором, ходит рядом, в джинзы лезет, за *** хватает, напрягает короче. Проявляет свою любовь, и потусторонне раздражает в своих проявлениях, как каждый на Ее месте. Я? Веду себя как любой на Моем месте. Пользуюсь, без зазрения совести. Сру человеку в душу, выебуюсь, унижаю, ебу когда пока некого. Мудак и Мудило в кризисе жанра.
 Витебская блондинка ведет себя со мной так же. Пользует по полной программе, с безвременной отсрочкой выплат кредита. Врет безбожно, всегда ждет подарки (а что негативного?), выставляется на показ, хвастает мною перед подругами, заводит романы и опять врет и опять безбожно, еще: не сосет, ****ся лениво, унижает, болеет молочницей, не приезжает зимой, а только летом на море. Сука короче. И долбоеб чуть по старше. Хожу на рынок в 6 утра, приношу на подушку розу, чтоб это было первым, что она видит, проснувшись, глажу юбки, покупаю трусы, слежу за ее взглядом в дорогих магазинах, разбираюсь в парфюмах, одним словом страдаю.
 ***ней страдаю, Как сейчас помню. 90й. У Depeche Mode “Violator”, “Disintegration” у Cure.
 2года страдал, а потом заебался и бросил ***ней заниматься. Остался ей другом, как тогда полагалось. И все началось по-другому, другие расклады.
 Время заканчивается каждый день.

Теперь обе в Москве. У белобрысой бывший муж и ребенок. Катя добилась пика карьеры – глава официанток в дорогом ресторане. Я жирею.
 Приезжала недавно. Что изменилось? Ничего! Ничерта. Nothing.
Говорила, молчала, ждала, смотрела в пах, звала, предлагала. Опять ждала слов, слышала не то, чего ожидала.
 Со всеми одно и то же.
 Слезы в глазах не изменились.

…она помнит как ночью я носил ей черешню, цвета артериальной крови, на отломленной ветке. …я не помню. Другие помнят меня, себя я не помню. Ведь тогда, не смотря ни на что, я был лучше. И казалось, что все было лучше.
 Теперь в моих зеркалах дохуя отражений. И они не узнают друг друга. Теперь в моем зазеркалье лабиринтов больше чем надо, но только и они слишком прямые. Теперь и я, сейчас и здесь – Имя и Фамилия.