Мороз

 Мороз. Больше двадцати, точно. То есть ниже. Вообще, температуру воздуха удобно определять ушами. Если до минус двадцати, уши живут, если после – вянут. Ухо – штука нежная, знаете ли.
 В троллейбусе было тоже не лучше. Трясешься, как забытая засохшая фасолина в жестяной банке из-под сыпучих продуктов. Народу, как назло, мало, и все норовят дышать куда-то в собственный воротник. Тепло для себя экономят. Так правильно, не амёбы ведь, чтобы делиться.

 Пух поежился и попытался сделаться поменьше, но получалось плохо. Уши, правда, немного ожили, но все же как-то неубедительно. Ну да они ведь привычные. Главное – слышат. В мороз ведь что? В мороз в общественном транспорте глаза помогают мало, потому что окна сплошь замерзшие. А ушами очень удобно слушать названия остановок и реагировать – адекватно и своевременно.
 Все-таки стоять столбом в полупустом троллейбусе было как-то неудобно, и Пух, содрогнувшись, уселся на ледяное сиденье и тут же услышал самый популярный в пассажирской тусовке тост: «За проезд!». Пришлось участвовать, ибо вопрос всегда ставился ребром. А про уважение обычно не спрашивали, да и не предлагали.
 «Наверное, где-то каждый вечер бывает пир в честь Проезда, - сонно подумал Пух. Наверное там тепло, все веселятся и поднимают бокалы с огненной жидкостью… или стопки. Наверное стопки… Зимой - особенно, поскольку зимой жидкость превращается… превращается… а потом ее можно аккуратненько так уложить в стопочку, и…»

 «...микрорайон!» – жестко прохрипел динамик.

 Пух вскочил и со скрипом протиснулся в полусложившуюся дверь. На улице было темно, неуютно и почему-то пахло одинокими звездами. Осторожно потрогав варежкой левое ухо, Пух заключил, что обещанное потепление подло подменилось незапланированным похолоданием. «Главное – быстро-быстро о чем-нибудь думать, тогда и дойдешь незаметно», - уговаривал сам себя Пух, сжав кисти и ступни в плотные кулаки. А снег отчаянно сверкал и капустно хрустел под ногами.
 Какая-то веселая парочка распахнула дверь подъезда и весело смотрела на приближающегося Пуха. Пух честно увеличил скорость, насколько позволяли мороженые конечности. Парочка подпустила Пуха поближе, вскочила в подъезд и захлопнула дверь перед самым его носом. Секунду Пух тупо разглядывал серый металл, потом попытался рассердиться, но было слишком холодно. Пух с хрустом разогнул ладонь и потыкал в домофон почти наугад.

 - И чего надо? – радостно отозвался динамик. Пух в ответ хрюкнул что-то неразборчиво, дверь чирикнула басом и Пух наконец-то ввалился в подъезд.

 - Когда шапку будешь носить, подлый м-мерзавец?!
 Белка замахнулась было полотенцем, но Пух ожил уже настолько, что смог увернуться от карающего куска материи и обхватить Белку руками.
 Вот оно, чудо! Белка была ужасно теплая и уютная и… вкусная, и Пух уткнулся ей в ухо и виновато покусал мочку.
 - Ну не могу я шапку… у меня это… чакры… ну, которые уши…
 - Оборву! – моментально среагировала Белка. - Давай быстрей раздевайся, есть будем!
При слове «есть» она восхитительно зажмурилась, и Пух моментально начал таять от нежности, а откуда-то с кухни победно неслось громкое шкворчанье чего-то золотистого, горячего и безумно аппетитного...
 А потом, спустя неизвестно сколько времени и полную раковину свеженевымытой посуды, Пух, блаженно прикрыв глаза, терся согревшимся носом о Белкину шею и думал о том, что он, наверное, единственный на целом свете человек, который абсолютно точно знает, где живет самое настоящее, большое и теплое счастье… Пух покрепче прижал к себе Белку. Конечно, он знает… Но никому не скажет! Что он, амёба, чтобы делиться?