второе яблоко Адама

Второе яблоко Адама.
роман.
Пресная долька
Другая сторона любви.

Муха, возможно, наглоталась пыли вековых познаний. Она скользит неровно и неуверенно. Кажется, её лапки осторожно нащупывают непостижимые для взора, но вожделенные для страждущего ума клавиши. Хаотичные царапины в мутном отблеске неровного стола неожиданно стали обретать осмысленность законченной схемы. Кажется, ещё три вдоха и столько же выдохов и Марципанов про-чтёт её. След оставленный временем выведет профессора туда…
Голос доцента Петровой прозвучал фальстартом, вырвал его, будто великан мощное дерево чтоб, не выясняя наличия корней, воткнуть в новую почву. Расти, мол, коряга там, где мне хочется.
- Иннокентий Кузьмич, вам чаек сделать какой?
- Вкусный и молчаливый - с легким оттенком обиды проскрипел Кузьмич.
- Птенчики желторотые поступают к нам, оперяются, а как только привыкают к бесстрашному полету над незнанием и невежеством, сдают экзамены, защищают дипломные работы и разлетаются кто куда. Но не бесследно. Они оставляют нам свой вкус к жизни, да и не только, простите за каламбур, много доброго и вкусного.
 "Вкусно будет, а вот молча у Афродиты Альбертовны никогда не получится. Просто не буду поддерживать диалог. Тогда удастся снова настроиться на нужную волну мысли. Назло ему, где-то в запредельности сознания похотливо забредила собака. Заунывно-протяжное творение Бахуса потекло и заголосило ей в такт. Звонкий трагизм бьющегося стекла органично вплетался в непристойную ком-позицию.
- Ничего не получится, – фраза слетела с губ профессора так отчаянно, словно заварное пи-рожное на новые брюки.
- С моей точки зрения, ваша гипотеза неверна, у вас получалось и не такое. Если вы не пренеб-режёте моим советом и хорошенько выспитесь…
 Обострённо-тонкие и мягко ласкающие, загустелыё до непроходимости, спутанные колтуном, щупальцами ароматы мяты, мелисы, малинового листа и черного свежезаваренного чая поймали Инно-кентия Кузьмича, заставили почувствовать себя маленьким мальчиком, заблудившимся в какой-то по-тусторонней топкой чаще. Состояние найденное обонянием с внезапной искажённостью передалось зрению. Свет успокоено притих . Сквозь виденное и прежде стало проступать абсолютно новое изо-бражение. Царапанная схема неожиданно стремительно выросла и удалилась. Она уже представлялась чем-то вроде Млечного Пути. И всё, что звездопадило, выцветковывалось, то есть проклёвывалось, распускалось и расцветало из неё выглядело, по меньшей мере, нерационально, если не сказать, чок-нуто Окрылённые утюги, насмешливо дырявые кошельки, бусы из голов ректората и прочая нечисть заставляла почтенного человека плеваться и размахивать руками. Другие, некогда действенные меры: такие как суровый взгляд, судорожное бормотание, частые моргания и златозубое скрежетание не зара-жали стремлением к порядку. Внезапно в воздухе нарисовалась изысканной красоты ваза. Изящные, замысловато витиеватые контуры наполнились яркими сильно преломляющими свет разводами. Но восхититься наш герой не успел, только крякнул по-молодецки и ущипнул себя за нос. Всему виной недоверчивые руки. Они как всегда нащупали ни то, что хотелось. Тактильно ваза, сподобилась чайни-ку. К тому же наивно прячущаяся за ней изрядно наскучившая строгая действительность дико корчи-лась, ломалась, извивалась и раскачивалась. Профессор включился в ожидание следующих подвохов. Оно оказалось ненапрасным. Неизвестно откуда приплыла безобразная коряга. Сине-зелёный мох облезло`, неряшливо шкурится на чудовищно жилистых ответвлениях, перекрученных и криво конеч-ных. После того как растение бесцеремонно поселилось в вазе, учёный окрестил его "Бесстыдником гнусно растущим", а её "Лжесокровищем". Первый покрылся "птице цветными оборванчиками" – белыми и чёрными крылато-хвостатыми, вылупляющимися из бутонов, со свистом и карканьем. Не-смотря на то, что данные названия противоречили традиционной системе классификаций, Иннокентия Кузьмича они привели к озорной игривости. Хихикнул и маленьким, тщедушным кулачком подко-вырнул "Лжесокровище". Предмет остался непоколебимым, лишь языки возмущённой влаги вырвались и, не распадаясь на капли, вернулись в исходное положение. При следующем прикосновении волшеб-ное чудо в перьях просто исчезло. Звуки, подобно расплавленному сыру, растеклись, утратив прежние связи между собой и миром. Уши Марципанова почувствовали себя лишними, ибо эти самые звуки устремлялись теперь в рот профессора, а не из него. Там они на несколько мгновений обретали голоса вчерашних учащихся, сталкивались с языком, разбивались о его немоту колбасно-оливковыми салюта-ми. Вдруг обнаружилось, что дверь потеряла прежнюю форму и плотность. Сквозь неё беспрепятст-венно проходил свет, воздух и … Она принимала деформацию волн, клокочущих вулканов. Внезапно сия неведомая стихия выбросила на берег профессорского сознания: нет не морского зверя и не горсть раскалённых самоцветов, а ту, о ком наш знакомый не смел и, мечтать. Иннокентий Кузьмич вскочил с насиженного места, да так резко, что потолочная побелка предательскими звёздами посеребрила ма-кушку. Редковолосье учёной головы такой ценой заплатило за восстановление гармонии. Всё и види-мость, и звучание и даже неповторимый аромат экзотических духов теперь совпадали. Но даже, когда Алмаз протянула ему свою очень смуглую руку не решился тронуть её, вдруг пропадёт, растворится как "Лжесокровище с Бесстыдником гнусноростущим, покрытым птице цветными оборванчиками". Де-вушка, будто прочитав его мысли, заливисто рассмеялась. Положила сою ладонь в его и даже немного придвинула в его сторону. Ничего такого цунами волнительного в жизни старика учителя не было. После продолжительной паузы Марципанов смог заговорить и выслушать. Обычно волнение добива-ется противоположного результата. Собственный голос оценён был им как обворожительно бархат-ный, а речь гостьи весенней, ледоходной, играющей лучами гимн сбывшейся радости.
- Простите, сударыня, но на, сколько мне известно, вы покинули наш город уже очень давно, я даже не вспомню какое время назад. Объясните мне пожалуйста, каким добрым ветром вас к нам зане-сло?
- Учитель, должна вам сказать, что у меня нет времени ни на то, чтобы покидать город, ни на то чтобы что-то объяснять и даже на то, чтобы взять и исчезнуть. Нет, у меня, его просто нет и быть не может. Я вне него, потому, что всегда. Я не здесь и только потому, что с вами. Знаю всё изнутри, на-сквозь и в обход. Чувствую многомерно и абстрактно. Ветер с моим появлением ни как не связан, ско-рее закат. Всё благодаря вам. Ваше сознание скрывает несметные богатства. Редкие находки, непредска-зуемые мысли, образы и формулы необычайно живучи. Даже непризнанные и отвергнутые вами они действуют. Грубо говоря, ваш блок памяти оставляет без внимания то, к чему относитесь несерьёзно. Это – ваших мозгов дело.
- Если возможно, поясните, о чём конкретно …?
- Помните ваши опыты с двумя полями электромагнитным и дифракционным?
-Честно говоря, нет. Скорее всего, данные исследования проводились, в то время, когда самолёт на Родину людоедов набирал высоту – и тут же осекся: "как же такое могло у меня вырваться? Как я мог обидеть её? Вот так сам взял и всё испортил. Как всегда."
- А я совсем не обиделась. У нас в стране и, правда каннибализм практикуется. Я хочу передать вам подарок из мест, более экзотических, нежели моя Родина. - тёмная банка из её руки опустилась на стол, на те самые пресловутые царапины. Они заиграли переливающимся светом. Великое множество косичек – ловушек беспросветной тьмы. Глаза, похитившие самую синюю часть сентябрьского неба. Иннокентий Кузьмич заметил, что у неё тёплая и даже немного влажная ладонь: "Значит она живая, настоящая". Алмаз понимающе кивнула и с повелительностью, свойственной царственно пленитель-ным женщинам пролила вслух:
- И в подтверждении данной гипотезы предлагаю пожелать доценту Петровой спокойной но-чи и почтить вниманием проступающие звёзды. Проводите меня.
- Да, да конечно.
Юность, потерявшаяся в многотомном лесу познаний, придавленная дневниками, рефератами и докладами, затравленная контрольными, экзаменами, зачётами, защитами и диспутами, спустя боль-шую часть жизни, подстерегла нашего героя, накинулась на него вцепилась не стершимися о гранит наук зубами. Но нет гарантий, что это не иллюзия, не бред, не сон. Отрезок между её предложением о прогулке и самой прогулкой выпал беспомощным птенцом из гнезда профессорской памяти. Вечере-ло. Окрылённый воздух. Чтение дыхания вслух. Ковка счастья сердечным стуком. И головокружение с боязнью упасть в небо. В таком состоянии Иннокентий Кузьмич добрался до родного подъезда, не замечая исчезновения своей прекрасной спутницы и появления за спиной двух злодеев. Они догнали свою жертву на лестничной клетке. Один забежал вперёд, улыбаясь вытащил и приладил кастет, затем одним ударом обратил очки профессора в мелкую крошку. Оскалился в волчьей ухмылке и рявкнул, чтобы "сволочь" немедленно снимала пиджак. Второй нападавший чуть запоздало схватил Марцепано-ва за рукав злополучной ценности, как раз когда тот отшатнулся после удара. Принял, сею реакцию за сопротивление, и угрожающе черканул несколько раз острым ножом по ткани скрывающей плечо нерасторопного владельца уже давно неновой вещи. Внезапно нахлынувший страх, смешанный с оби-дой и негодованием сковал, заморозил, выключил из жестокой игры и без того хилые мышцы Инно-кентия Кузьмича, поверг всё его беспомощное тело в неподвижное оцепенение. Но взгляд скользнул по серым, исписанным стенам и наткнулся на странное свечение исходящее от дверей. Оно словно обещало защиту и возмездие, убеждая в необходимости крика. Силы организма собрались в голосовой пучок и выстрелили ужасающим оглушающим воплем. Обидчики попятились, но вскоре стали оседать и рухнули как-то грузно и неуклюже на заплёванные ступеньки. Афродита Альбертовна, подоспевшая на помощь благодаря тому, что шла по следу своего неадекватно ведущего руководителя, не перестава-ла удивляться. "Как? Это Вы их так? Как это у вас получилось?" Опытный учёный впервые не знал, что можно ответить. Он стоял, и тупо смотрел на поверженных противников. Те, по непонятной причине, прикрывали руками, теперь уже свободными от зловещих орудий место, где у людей должно нахо-диться сердце. На лицах несостоявшихся грабителей гуляли тени детских сновидений.
Точка 0;0;0;
 Каждое утро пробуждается стремлением к жизни. свету и новому восхождению. Патологиче-ская тяга подражать всему живому дарит дорогам млечную праздность и носекомую суетность, озаряет квадратные от сонного удивления линзы обжитых нереальностью людских термитников слепящим предвкушением настоящего.
 И так, я – человек. Моё имя – Адам. Моё жилище отравлено тускло бумажным подобием со-рока свечей, поскольку я, кажется, вернулся в явь. Сегодня ещё одну, возможно последнюю мольбу обрести меня выращу невыполнимой, как разгульные студенты выращивают свои хвосты. Невыполни-мость приравнивается к не избавлению. Студент удобряет злосчастные всходы ленью и обильно поли-вает алкоголем. Моему же сорняку для полноценного развития придется испытать якобы жалость и якобы сочувствие, то есть отвращение и неприязнь. Вся проблема в глазах, а точнее в их избирательно-сти. Растения, птицы, животные остались теми же или почти такими же, а вот люди и творения их побледнели, стёрлись, полиняли и померкли. Мои глаза, почему-то не хотят их правильно видеть. Если такой недуг постигнет всех, или хотя бы большую часть двуногих обитателей, учёные, вероятно, по-спешат объявить о приближении эры невидимых. Но стоит одному заметить подобные изменения в обществе, как тут же менее учёные, но по их собственному мнению, более справедливые объявят ина-ковидящего недееспособным. А кому нужен мужчина, лишённый зарплаты и карьерных перспектив. Хотя мне всё ещё платят мизерное пособие и пенсию. При разумном планировании расходов, можно не только не голодать, но и позволять себе некоторые излишества, например книги и фильмы на кассе-тах. Но возможно…
 И так завтрак. Иногда мне кажется, будто живу я слишком долго. И в этой долготе теряется вкус настоящих продуктов. От него остаётся след – привкус, смешанный с придуманным или желае-мым. А в прочем главное сейчас ни это, ни сходство фасоли, хлеба и чеснока со сказочными яствами, ни присутствие в халве и чае тоски по странствиям, и даже ни сигарета – единственное живое существо, готовое многократно, словно в Аду, сгорать ради меня. Я должен настроиться на победу. Конкурс ве-лик. Место единственное. Раздражённая моим присутствием инспектор из службы занятости вчера швырнула мне в лицо направление на трудоустройство, и сопроводило словами: "… там такой беше-ный отбор, такие требования, а вас, насколько я знаю, даже в дворники не взяли. Ничего, на место поставят. Мозги, если они есть вправят. И к нам больше не явишься, де… с запросами". Прощальная, то есть последняя фраза оказалась такой тихой и чёткой, остывающей и острой, что беспрепятственно вошла в мою сущность, пустила корни и проросла. Начался насильственный обмен соками и силами. И эта новизна помогла все-таки отказаться от чеснока и дымоволосой. Ну что ж, одежда не совсем новая, зато чистая и выглаженная с вечера. Обувь начищена. Я в них. Умытый, выбритый и даже под-стриженный. Осталось перекреститься, поцеловать мамину икону и выйти.
Точка (?; ?; ?)
На фоне всепоглощающей тьмы вырисовывался мешковатый, пеньковатоногий господин во фраке и цилиндре цвета. Золочёная трубка, выполненная в форме протянутой руки, качнулась в его губах, коснулась крючкопалой горстью табака пролетающей мимо кометы, и пропустила зловещий хвост через себя, то есть задымила. В следующий момент булочное лицо стало больше похожим на ватрушечное. Дружелюбно подмигнуло пришельцу обоими павидловыми глазами и ухмыльнулось творожной улыбкой. А цилиндр, пробуждённый шустрыми белыми колечками, лопнул сразу в несколь-ких местах и встрепенулся змеиным канканом. Задиристый голос плюнул в тишину:
- Кто?
- Я – растерянно уронил Адам.
- А зачем?
- Не знаю, наверное, чтобы жить.
Курильщик рассмеялся и прокашлялся, заразительно и раскрепощающим басом потряс собе-седника:
- Да, ты всё живёшь и живёшь, а я жду тебя целую вечность, уже думал, не доживу! Прости, игра слов. Давай, ты обидишься и как следует, двинешь меня в грудь, и ничего не бойся. Пришедший под-чинился. Дверь отступила. Неведомая волна швырнула гостя в ослепительно всепоглощающий свет. Его яркость, невообразимо неистовая казалось, способна растворять не только материальные предметы, но и их духовно-энергетическую сущность. Но глаза быстро привыкли к новым условиям. И обнаружи-ли по-настоящему светоносное чудо. Оно удивляло совершенством юных форм и нежной мягкостью чувственного голоса. Оно, вероятно, олицетворяло девушку, но не язык, не ум не решались на такое обращение. Скорее муза, способная вдохновить на бессмертное творение даже самую безнадёжную бездарность. Воспользовавшись замешательством, "муза" начала диалог первой.
- По-моему, Вы не очень уютно чувствуете себя, друг мой. – Интонация располагала к дове-рию, и неожиданное обращение протеста не вызвало. Скорее наоборот, Адам отдал многое, чтобы стать её другом, а может даже…
- Нет, я вообще себя не чувствую. Сейчас меня нет. Я – большое невыразимое чувство, не при-надлежащее самому себе и возможно никому…
- Путано, но верно. Сейчас вам станет лучше.
И мир вокруг стал прежним. Обстановка в офисе компании "Свет и тьма" оказалась самой обычной. Кресла и диванчики, тесно примерившие чужую мятую кожу, расположились симметрично друг против друга. Несколько стульев, которые разбрелись в поисках седоков, предавали помещению лёгкий оттенок творческого беспорядка. Четыре новомодных стола, навьюченных разнообразной оргтехникой, подчёркивали строгость и серьёзность фирмы. Стены скрыты за экзотическими лианами. На низеньких подоконниках выстроилась стража из разно породных кактусов и денежных деревьев. Только все эти предметы как в фильме про виртуальную реальность, беспрестанно меняли окраску и конфигурации. Та, которая несколько минут назад, возможно совсем незнакомого посетителя к из-бранным более чем в приятели, уже пристально, разглядывала его, будто изучала новую научно-популярную книгу. Она сидел напротив. Жемчужно-розовые губы и сказочно бирюзовые глаза радо-стно ликовали, похоже, встретили искомый абзац, и он подтвердил оптимистические предположения. Её золотисто-пепельные волосы беззвучно стекали на воздушно-лёгкое платье, сплетённое из ожи-вающих диковинных цветов. Адам растеряно промямлил:
- Я не помню, как очутился в кресле.
- А о цели своего визита, надеюсь, Вы не забыли? – хихикнула собеседница.
- Да, я ищу работу. – опустив глаза скучно словил Адам.
- То есть, если я правильно Вас понимаю, хотите стать моим сотрудником?
- Да, если конечно это возможно и… - окончательно растерялся скованный мальчишеским смущением безработный.
- Что и? И не только?
- Простите, пожалуйста, я не…
- Я тронута вашей робостью. Но сначала Вы должны понравиться босу. Хотите, я помогу? Адам кивнул.
- Ну, тогда попросите меня об этом.
- А зачем?
- А вдруг мне придётся уповать на ответную помощь. Я ненавижу отказы. Можешь называть меня как пожелаешь, и даже каждый раз по-разному. Никогда не ошибёшься.
- Даша, помоги мне, пожалуйста. Я хочу работать. Хочу жить. Быть человеком, таким же, как все.
- Последнее не гарантирую, – прервала Даша – ну ладно продолжай
- Обещаю, что никогда не откажу тебе в помощи, даже если придётся умереть!
- Удел бессмертных - клясться жизнью. – грустно провозгласила красавица. Немного помолча-ла и вдруг спросила: - Адам, прости, без обид, ты меня хорошо ведешь?
- Спасибо, так ярко и чётко я никого ещё не видел.
- Придётся немного подождать. – Невозмутимо, словно и не было никаких смущающих мо-ментов, прошелестела Даша. Затем Светоносная Фея подняла телефонную трубку и одарила её всего лишь одним словом - "Он". Торжественность и серьёзность выражения всего её естества разогнали мурашек по всему телу Адама. Как-то неестественно, по птичьи встала, и коснувшись ладонью плеча, толи отталкиваясь для набора высоты, толи прощаясь, оставила взъерошенного гостя одного в кабине-те. "А рука у неё холодная" – записал на корку мозга почти влюблённый Адам, и под его веки заползло безжалостно выуженная пустыня со всеми своими обозримыми ужасами, а в ушах застряло удаляющее-ся шипение. Минута другая и громкий металлический голос констатировал: "Вас ждут за дверью в левой стене". В указанном месте, странным образом, обнаружилось нечто, скорее напоминающее вход в пещеру, нежели дверь. Адам сделал шаг вперёд, так как делают предоплату начинающие бизнесмены, осторожно, заранее упрекая себя в возможной неудаче. Но понял, что таких мер самобичевания будет недостаточно, ибо попал он на тёмную, возможно полуночную поляну. Притом, что собеседование было назначено на 9.00. И небо, и земля, и травы, и уродливо спутанные деревца – всё перепачкано, до гнилушечного бледного пронизывающего тления, полнолунным распылением. Лишь красновато- оранжевая тропинка осталась нетронутой им. Она, похоже, сложена из раскалённых углей, но что-то бессловесно подсказывает, это – единственно верный путь. На ней не споткнешься, видно неспроста дорожка-змея так ярко здесь выделена. Ноги, вступив на неё, чувствуют крутой спуск. Поворот на 180о и тоже чувство. И вдруг уже знакомый нежно обволакивающий голос: " иди смелеё, у тебя всё полу-чится, я на твоей стороне. " Адам зажмурился и устремился, как говорят романтичные домохозяйки, на встречу судьбе, "будь что будет". Сквозь плотно сомкнутые веки привиделись непроходимые, светоне-проницаемые джунгли. Но узенький полыхающий ручеёк несёт, не обжигая, в самую гущу, где всё мистически не ясно и по-человечески не понятно. Широкая ветка с острыми шипами, направленными в разные стороны, определила финиш. Путник расклеил глаза. Перед ним, широко расставив ноги, вытянув левую руку в сторону, укоренился рослый, мускулистый мужчина. За его спиной серебрилась, сияла, переливалась и играла огнями, океанилась, катастрофически пугая, раскачивалась как гамак головокружительная пропасть. Незнакомец протянул для приветствия правую руку с едкой усмешкой: "Ещё бы чуть-чуть и я не смог бы принять Вас на работу!
- А что там – не удержался Адам от вопроса
- Там жизнь! Там бездна вакансий, но я мог предоставить лишь одну. Она ваша. Радоваться не спешите. У нас испытательный срок – вечность! Шучу! Каждый миг – ужасное испытание, - лёгкая ироничность резко сменилась тяжёлой грустью – да Вам ли рассказывать. Вам ли не знать, как брезглив и омерзителен наш мир, как много в нём лжи, ненависти, ханжества. Но именно мы, кого этот мир готов растерзать, сжечь, обвинить во всех грехах, именно мы должны его спасти.
- А я думал, красота спасёт мир.
Работодатель рассмеялся: - Если речь идёт о моей помощнице, так ей меньше всего хочется, кого бы то ни было спасать, особенно Вас и себя. Ей отведена иная роль. Но нет, даже не надейтесь, всего сразу я не расскажу. Сразу даже усвоить не возможно. Только постепенно и только в процессе работы. Кстати, как Вам нравится моя смотровая площадка?
- Место для мечтаний. Тихо и никто не мешает. – Чистосердечно признался Адам – Страшно только в одиночестве здесь оказаться. Кричи, не кричи никто не придёт.
- Странно, почему сие умозаключение высказано не мной? А ведь именно от суда, с этого места начиналось моё творчество. Я предлагаю время от времени встречаться здесь. Вы будете получать новые, поверьте, чрезвычайно интересные задания и отчитываться в проделанной работе. А для начала, попробуйте завтра найти хотя бы одного человека. Дотроньтесь до него, а лучше, возьмите за руку. Возможно, это не самое сложное, возможно и не задание, а лишь первый этап тренировки перед на-стоящим делом. Но и вместе с тем, прошу отнестись серьёзно. В противном случае, мне придётся отка-заться от вашей помощи. Следующий наш разговор состоится, надеюсь, послезавтра в полдень. Да, пока не забыл, Вам лично какое время суток нравится больше?
 Толчок в плечо, презрительное: " что у нас за проезд" заставили нашего героя пожалеть о наступлении пробуждения "всё сон – и Даша, и новая работа. Неужели я всё проспал? Может оно и к лучшему". Адам спросил у девицы, сидящей рядом, "который час?" Но та сделала вид, что не услышала его. Машинально протянул кондуктору пенсионное удостоверение. Ответственная женщина привычно долго и тщательно, словно впервые, изучила документ и прилагаемый к нему вкладыш, дающий право бесплатного проезда. Дежурно поморщилась, возвращая вещицу, явно мешающую выполнению плана. Рука льготника вместе с проездным, вернувшись в карман, наткнулась на пачку денег. Пальцы осторож-но подцепили одну купюру, извлекли её вместе с тихим удивлением "надо же, пяти сотка". Ада решил воздать кондуктору
- Эй, барышня, по-моему, вы что-то забыли.
- Чего? – она обернулась, едва не опрокинув тётку с кошелкой и согнув рогаликом смешного толстячка, обнявшего ковёр.
- Что у нас с лицом? Надеюсь, обойдёмся без пластической операции.
- Обойдёмся, – лязгнула зубами сборщица оплаты за проезд недовольно и даже разгневанно.
- Ну, тогда на эти деньги купите себе нормальные духи. Пусть они принесут Вам счастье! Опе-шившая барышня с трудом нашла место для розовой бумажки. Ни карманы голубого фартука, ни лиф-чик для такого подарка не подходили. Но лишь её рука вернулась из путешествия по тайничкам в джинсах, как пробудился кондукторский рефлекс. Вцепившись в богатенького пассажира взглядом, с отчаяньем альпиниста, барышня карабкалась к манящей неиссякаемости чужих доходов.
- А за проезд будет?
- Не будет, не заслужила.
Ответ камнепадом скатился с вожделенной вершины. Покорительница отступила, но лишь для подготовки к новому рывку. На сей раз, тётка с кошёлками не устояла, рухнула всей тяжестью домохо-зяйской жизни на нечеловечески пьяненького, изможденного труженика, везущего кулёк яиц. Постра-давшие не успели выразить своего протеста, мягкое оханье вперемешку с грубой бранью застряло где-то между дремотой скалы и неугомонностью жизни, ползущий не ведомо куда.. Барышня подхватила неустойчивый груз, расставила его, то есть их по прежним местам, и, привлекая на себя внимание рас-тревоженной публики, продолжила бой за корыстные интересы.
- Молодой, интересный кавалер, может быть пригласишь куда-нибудь?
- Да ты что, такое счастье как ты приходит без приглашения!
- Ну ладно, и на том спасибо.
Неожиданно встрепенулась девица сидящая рядом, вероятно альпинисты держались в связке, или попросту неудача одной увеличивала шансы другой.
- Без пяти двенадцать.
- Да?
- Да, вы же у меня время спрашивали.
Новорождённая лампочка, едва распушившись озарением, воображает себя солнцем. Бумаж-ный самолётик, взлетая, мнит себя гордой птицей. Замученный нищетой скряга, овладев немыслимой суммой, на короткое время расплёскивается в желании безжалостно растранжирить всё – и деньги, и силы, и время. Адаму захотелось выйти из автобуса и впервые за последние пятнадцать лет пообедать в кафе. Там в романтическом полумраке, под тихую, оркестровую музыку Адам кроме любимых с детства окрошки и блинчиков съел две порции шашлыка, даже выпил бокал очень дорогого французского вина. Названия, которого не смог прочитать, да и не сумел запомнить после того, как услышал. Заехал на вещевой рынок. Сдался в плен многочисленному полчищу обновок. И только придя, домой, обна-ружил среди купюр, неизвестно, откуда взявшихся, коротенькую записку. – "Будь осторожен, деньги фальшивые". После чего, почувствовал себя ужасно уставшим. И не раздеваясь, не расстилая постели, со словами "вот и спасли Мир" крепко, как в очень глубоком детстве уснул, уже по-настоящему. И видел, как посреди тёмно красной, глинистой пустыни весит в дымной мгле, в позе распятья, Даша, содрогаясь, плачет и хочет сжечь змеиную кожу. А её начальник запрещает ей это делать. Красота и беспомощность секретарши нового начальника побуждают Адама броситься на помощь. но он осозна-ёт себя ископаемой мухой в плотной глыбе янтаря. Не пошевелиться, не крикнуть. А кому кричать? Они растаяли двумя облачками раскрашенного пара. Кстати, Адам так и не узнал его имени, а её про-звище могло быть угадано неправильно.
Виртуальный президент.
Мария Ивановна, откровенно говоря, устала. Пол года как муж её Андрей Степанович проме-нял этот мир на более совершенный. Всё оставленное им, то есть квартира, дача и ещё более древняя жена, стало расклеиваться, рассыхаться, выцветать и трескаться. На несчастную женщину внезапно навалились дремучее одиночество, беспросветность и как уже говорилось разруха внешняя и внутрен-няя. Кнопка звонка вывалилась еще в прошлую пятницу, поэтому, вероятно пологая, что хозяйка ог-лохла от скорби, в железную дверь замолотили. Глаз в глазок. На пороги - тощий, плюгавый, в кос-тюмчике.
- Кто там?
- Агитатор.
- Счастье- то, какое, наконец, то будет кому в рожу плюнуть.
 - Откройте, пожалуйста, вам лучше будет. – Взмолился гость непрошеный.
Конструкция просьбы скрыла истинный её смысл и посему вызвала не желаемую реакцию, проще говоря, фраза " мой дом – моя крепость" толкнула Марию Ивановну на бесстрашный подвиг. Неожиданная гибкость суставов, ловкость и меткость заставили поверить в иллюзию, будто защитница перенеслась в свою комсомольскую юность, лет на Семьдесят назад и там за дверью не тщедушный агитатор, а портрет Николая !!. Одним рывком старушка пристегнула дверь на цепочку, отпихнула её, отпружинила всем телом и выстрелила едкой, возможно даже, ядовитой слюной. Неподвижная мишень могла бы остаться без правого глаза, но болтуна, словно ветром качнуло, наказание пронеслось мимо и разбилось о побеленную стену.
- А ты, как я погляжу, паренёк плёванный. Что тебе? Бреши пока я с силами соберусь.
- Мария Ивановна, вы на выборы…В общем, вы как..?
- Да уж не девушка. А ты предложить чего хочешь?
- Есть очень хороший кандидат в президенты Упырёв Г.Г. Он ближе всех к простому народу, аж потеет, в смысле трудится, непокладая рук. Он знает, кто какими проблемами живёт, если он станет президентом, то всем поможет и вам в первую очередь.
- Ну да, можно подумать, этому московскому буржую и до меня провинциальной бабки дело есть. Мы с ним в одну булочную не ходим. Он даже разговаривать со мной не станет. Да и не о чем …
- Это вы зря так. У нас в штабе установлен видеотелефон. Если у вас есть желание, то в любое время дня и ночи будущий президент может пообщаться с вами. Ответить на все вопросы, рассказать о себе, посоветоваться.
- Чем докажешь? Пошли прямо сейчас. – Решительно сняла цепочку с двери, выдвинулась.
- Поедем, у подъезда нас ждёт машина. Вас "Волга" устроит?
- Да хоть телега, лишь бы не пешком, ноги болят.
Агитатор подхватил избирательницу на руки, хотел, было выпорхнуть с ней на улицу к авто, к неизбежной судьбе. Но пленница вырвалась и поспешно удалилась приводить себя в тот вид, о кото-ром, увы, представления не имела. Через три с половиной часа серая в круглую вмятину, бывшая рай-комовская якобы кобыла вздрогнула и хрипло, почти загнано дыша, пустилась карабкаться по заспан-ным улицам ещё не Новоупырёвска, но уже и не Лениноумска, а промежуточного во всех отношениях Перестроева.
Легкомысленный ветерок зазывал Марию Ивановну с собой в небо, шептал ей на ушко, дес-кать, там ей будет по-настоящему "чудненько." Пассажирка отмахивалась, бормотала, что рано ей ещё. Рулевой отвечал: "Знаю, в курсе, - и, наконец, – может быть, вы поведёте". Но слова его падали тихо, подобно листьям октября, осторожно улетающим от грядущей стужи. И та, в смысле, старушка их не воспринимала. Четырёх колёсный коробок с двумя путниками остановился. И когда дым рассеялся, и пыль осела, взору ходоков прибывших открылся шедевр местной архитектуры. Последняя реставрация подарила готической двухэтажной матрёшке пять колон оставшихся от классицизма и массу кружевных завитушек от барокко. Какой-то умник, вместо грубой брани нацарапал мелом у самого входа: "Руины изумрудного города". Мария Ивановна решила сострить, и вышло у неё очень по-детски.
- Вы, наверное, себя здесь волшебниками чувствуете?
- Не смею с Вами не согласиться - язвительно смело вдруг огрызнулся агитатор.
Огромные почти овальные окна в сговоре с зеркалами дарили помещению и помещаемым в нём предметам и людям столько, такое количество солнечного пыла, которое могло насытить сотни, а может и тысячи избирателей, жаждущих любви и тепла. Гостья прищурилась и разомлела. Агитатор проскользнул за музейно шикарную дверь. Его короткое, как показалось, отсутствие не испортило добреющего блаженства, да и было востребовано лишь тогда, когда податливая рука и натренирован-ный голос вложили её за двустворчатую тяжесть как мелкую монету за подкладку дорогого пальто. Ужас и смятение охватили бедную женщину. Она судорожно прятала руки и не находила слова. Всё сделали за неё. Усадили. На большую металлическую пластину, перед чернеющим дисплеем, помести-ли ладони. И разговор тоже начали за неё. Когда на экране мягко рассвело, словно вчерашнее утро за окном решило пережить ещё одно рождение здесь и сейчас. Только вместо солнца проступило пухло-носое, большеглазое лицо, утяжелённое доброй и немного уставшей улыбкой. Булатная коронка на мгновение бросилась в глаза и спряталась за упавшим уголком губ. "Простой, обычный человек, а говорят буржуй" – подумала Мария Ивановна, и волнение отступило, даже дышать стало легче. Канди-дат в президенты смущённо поправил длинно палой ладонью аккуратную причёску и тоном уважи-тельным, слегка обеспокоенным вступил в диалог
- Здравствуйте, Мария Ивановна! Как ваше здоровье? Знаю, знаю, никак не можете оправиться после смерти Андрея Степановича, а ведь у вас в Мурманске правнучка родилась. И назвали её в честь вашей мамы – Полечкой. Пошлите письмецо, поздравьте. Всё сразу изменится. Жизнь наполнится новым смыслом. Жизнь, она ведь имеет свойство возвращаться. Как знать, может быть, душа вашего мужа в тельце этим человечка вновь пришла на Землю. Представляете, как она обрадуется, почувство-вав тёплое участие родной крови. – Слова эти были точны и искренни, поэтому поразили слушатель-ницу в самое сердце. Горе и радость, удивление и беспомощность всколыхнулись, закружились в пче-лином вальсе, растворились друг друге и вышли по слёзным каналам на свет божий. Женщина собра-лась с силами и ответила
- Но внуки то даже на похороны дедушки не приехали.
- А что бы Андрей Степанович – ваш" Анстик" на это сказал?
- Мы старше, а значит мудрее, Пусть им потом стыдно будет. Надо купить подарок и поехать. Ты мать, ещё крепкая лошадь, пушки таскать сможешь, если конечно свою обиду забросишь, – фразы вырывались с мясом прожитых лет, как пуговицы из старого, но всё ещё очень дорогого пальто. – Он сильнее, до сих пор сильнее меня. Он – почему-то вместо "дед", "мужик" получилось – парень.
- Вот видите, память воскрешает людей, и делает их моложе, – рассмеялся кандидат, – кстати, ушки у девочки прадедушкины, а глазки ваши. Только, пожалуйста, если решитесь на путешествие оденьтесь потеплее и не перегружайте сумки.
 Никто с Марией Ивановной в жизни не беседовал, так по-человечески, почти по-родственному, что она увлеклась. Никто не торопил, не дёргал за рукав. А когда разговор о жизни миновал завершающую фразу - "до свидания" и монитор погас, пенсионерка обнаружила, что сол-нышко укрылось за тополями, а значит, проболтала она неприлично долго. Ей стало стыдно, что выразилось в попытке уйти незаметно, Но не удалось. Она отказалась от чая с булочкой, от машины, рассердилась, когда предложили проводить. Ей хотелось прогуляться пешком, всё взвесить, принять решения и не о выборах президентских, а более важных и значительных для неё. Знакомые улицы бросали к её ногам то много предвкушающую молодость, то юность, живущую явно трудовыми подви-гами, а тайно мечтой о большой роли в хорошем кино и Андрюшке, ловком и могучем, словно Атлант. А потом сбылось. Правда, большая роль лишь в массовке, секунд пять в кадре. Зато большая любовь на всю жизнь. Хотя, что такое жизнь? Возможно всё та же массовка. По этой улице Андрюша уходил на фронт. Вот здесь, тогда ещё изба бревенчатая грудилась, а возле неё дуб, большой как в сказке. И под этим самым дубом она, тогда просто Мариша укусила за ухо своего избранника. Хотела ему тайну от-крыть, а он бесстыжий решил ей горлышко пощекотать. Неужели теперь у этой крохи его некусаные ушки. Быть такого не может. Пока Мария Ивановна растекалась мыслями по маленькой Родине, двор-ник дядя Вася насторожено наблюдал за ней. Сам себе Василий казался огромным парусником – кара-веллой или скорее фрегатом. Он чувствовал, как колышутся мачты, ветер блуждает и запутывается в их могучем строю, и хочется тяжёлым якорям вонзиться в илистое дно. Нет, нет, не подумайте, Василия уже не штормило. Дни и ночи беспробудных бурь и ураганов остались далеко за кормой, воцарился слегка оп охмеленный, и потому весьма затуманенный штиль. Самое страшное сейчас – налететь на скалу человеческого непонимания, можно так разбиться, что и не соберёт никто. И такая непоколеби-мая твердыня, ужасно напоминающая Марию Ивановну, внезапно проявилась на мутном горизонте. Во времена экстремальные, когда пьяная качка меняет верх и низ сознания и пространства местами, все рифы и скалы расступаются, стоит лишь поднести фитиль к пушкам, заряженным нецензурной бра-нью. Но мозг, подобно сказочной птице Феникс, восстает из пепла, разящего всех перегаром, и стано-вится стыдно пользоваться этим запрещённым оружием. Придется вспоминать слова более приличные. Только вот беда, весь организм от киля до флага, то есть от пяток до ушей ещё плохо слушается своего капитана, возможно считая его самозванцем. В десяти шагах от старушки громогласная и злюще смер-дящая отрыжка чуть не разорвала Василию его верхнее выхлопное отверстие, то есть чернозубый рот. "Первые признаки современного парохода" – вслух подумал, не спеша подплывающий корабль, отда-лёно напоминающий некогда неплохого, к тому же культурного гражданина. К величайшему счастью Мария Ивановна не слышала этой удивительно поэтической приветственной речи. Иначе кораблекру-шения не избежать, ведь она могла бы.…Впрочем, человек-пароход был готов к любому повороту событий, а стихия снова над ним посмеялась, заставляя верить в непредсказуемость путей к острову белой горячки. Скала трансформировалась в божий одуванчик, а тот в свою очередь в осьминога, схватившего его – Васю двумя щупальцами за давно не бритые щёки. Оглядевшись, пойманный решил: "нет, не спрут, это балахон у неё на ветру развивается". Пленник столь экзотических объятий осторож-но, боясь причинить вред по его новому определению "допотопному Летучему Голландцу", высвобо-дился, протестуя вопрошая:
- Что за пиратские наскоки, тётя Маша? Вы что, детективов обчитались? В вашем возрасте гу-бительно, как наркотик для зелёных от возрастного насморка подростков. Может, у вас доказательства имеются о моей причастности к разбитию витрины в универмаге. Так это правда, не я был. Веришь?
- Верю – почти шёпотом провозгласила Ивановна, едва не превращённая в Агату Кристи, – а ты веришь, что я тебя совсем пацаном помню? Вот здесь – она показала рукой – качели, размалёван-ные, детишек радовали. А ты с них свалился, и сознание потерял, помнишь?
- Да, а ты тогда плакала и не знала, что делать, пока твой Степанович не подоспел, хотя он то-гда ещё молодым был, и все кликали его просто Андрюшкой. Он мне искусственное дыхание делал, а потом на руках, как барышню, в больницу принёс. Я боялся, что ребята дразнить меня будут. Повезло, не дразнили. Громадной, здоровенной доброты мужик был, твой Андрей Степанович! – Вася рассмеял-ся и тут же заплакал, как ребёнок, навзрыд. – Он ведь всю жизнь меня человеком считал. Бывало по-дойдёт: "Василий Демьянович, мне с вами посоветоваться надо. Ему, представляешь, директору завода со мной, с простым работягой. А кто ещё в целом свете моё отчество знал и помнил, а? Прости меня, мать, может помочь тебе чем? А я не разу не пришёл, не спросил как здоровье, свинья одним словом, алкаш. Если что дотащить, починить, выкопать, ты не стесняйся, зови. Я с радостью, как Тимуровец… - он упустил мысль, замялся, силясь её вернуть в свою серебряно седую голову.
- Спасибо. Васенька, у меня сейчас денег нет, чтоб кого-то просить о помощи. Время такое, бесплатно, я понимаю, никто не поможет, даже в самой доброй сказке.
- Я что, по-твоему, на барышника похож, глянь на меня, – он прищурился, и криво улыбнулся, – а то, что злое и дурное про меня говорят, не слушай, врут всё.
- Я вот, знаешь, сейчас по видео телефону с будущим президентом болтала. Так он, как и ты. Все про него гадости говорят, грязь льют. А он хороший, наш, такой душевный, Всё про меня знает. Не обещает ничего, не навязывает. О политике не слова, лишь о жизни с ним беседовали. Ты с агитатора-ми согласуй, может, и тебе разрешат.… Ещё минут двадцать старые знакомые наслаждались редкой возможностью подобрословить бескорыстно. На утро Василий всё вспомнил и тоже заглянул в "Руины изумрудного города". И ему тоже разрешили. К вечеру возле слепка разных архитектурных эпох непро-сто выстроилась, вытянулась в жирафою шею бесконечная очередь, жители маленького городка запи-сывались, как когда-то до перестройки, на мебельные стенки или другой какой дефицит. Всем не тер-пелось пообщаться с тем, кому до них – простых смертных дело есть. Хоть и живёт он далеко – в Моск-ве, а всё обо всех ведает. Фамилия некрасивая, а жизнь, какая у нас? Для всех он стал огнивом душевным и очистителем совести. А тем временем, в столицу отовсюду стекались отчёты о растущей популярно-сти Упырёва на кануне выборов. Одновременно с кандидатом вели разговор сотни, тысячи простых и не очень простых граждан. Никому и в голову не забредала мысль о том, что вместо видео телефона им подсунули компьютер, вооружённый двумя мощными изобретениями студента Боголепова - пласти-ной, которая, контактируя с ладонями человека, считывала всю накопленную в нём информацию и специальной программой, формирующей ответы на все заданные и незаданные вслух ситуации. Жес-ты, мимика, наконец, оригинальные шутки возможного первого лица государства сбивали население с трезвого недоверия на слепое обожание. Но ведь "ненастоящие лицо" могло бы стать просто игрушкой и никого не обманывать. В этом случае прибыль оказалась бы менее заметной, то есть умирающий от голода Сергей Боголепов не заметил бы её приближения, а с блеском обставить собственные похороны охоты не намечалось. Автор этого монстра кормил свою совесть сообщениями о закономерно расту-щей доброте и сознательности одураченных масс. Совесть и желудок нашли общий язык сытого лико-вания. Их миротворцем выступила добрая весть из Перестроева. Через пару дней после беседы с "нена-стоящим лицом" в недавно ещё мрачную гавань Марии Ивановны пришвартовался Василий Демьяно-вич. и не один, а с длинным караваном, доставившим щедрые запасы картошки, круп, растительного масла и другого провианта; а также милых сердцу воспоминаний и радующих взор мастеровых рук. Когда в квартире восстановилось благополучие грусть разлуки с любимыми чертами, объединившись с былой молодостью, выбрались из старых фотографий в душу и тело своей хозяйки, возражая в них радость жизни, света, тягу к путешествиям и открытиям. Тогда-то и помогли односельчане собраться Марии Ивановне и отправиться на встречу с правнучкой. А охваченная счастьем женщина через мест-ную газету воздала обильной благодарностью всем своим современникам, а, прежде всего душевному кандидату в президенты, то есть косвенно ему – студенту Боголепову.
Другая сторона отцовства.
Оса в своём не снимаемом полосатом, спортивном костюме начала утреннюю разминку, став-шую уже традиционной. Профессор перевернулся на другой бок, удаляя дежурное ухо от источника беспокойного звука, передавая эстафету невинного подслушивания жизни другому полушарию пере-груженного мозга. Заразительно напрягаясь, верх. С отчаянным покаянием, шумя, вниз. И так беско-нечно. Глупо. Но каждое движение все же приближала её к свободе. Сон про паука, ткущего ночь, порвался как тонкая и непрочная паутина. Марципанов стряхнул её с лица, румяного от пролежней. Толкнул оконную створку вперёд. Твёрдый манекен, эмитирующий небо поспешно ретировался. Прощайте деревянные берега скользкого пруда! Да здравствует просторный разгул воздуха! А в ответ выскочило помолодевшее, морковное, озорное солнце. Плюнуло в глаза озарением. Согнало мрак и тоску. Необъяснимая радость закатилась в сердце и разбрелась по жилам. "Видно сегодня мой день! Я чувствую счастье, оно на пороге! – решил Марципанов, зажигая газ под закопчённым чайником. "А загар и тебе к лицу" – проверяя наличие внутреннего, традиционно жидкого содержания, шутливо приветствовал кухонную посудину, а с ним и всех, отдающих своё тепло. За стенкой, виновато встре-пенувшись, застрекотал будильник. "А ты проспал, – не унимался профессор – ну что ж, послушаем твои оправдания". Но внезапно взорвавшийся грохотом дверной звонок выпадал из мелодичного соб-рания более ранних созвучий. Он сообщил, передал чей-то страх, волнение и тревогу. Глазок никого не выдал, но раскат электрического грома повторился. Ослабил замок, помог втянуть четыре языка обратно в стальной, беззубый рот. Дверь притянул к себе и замер. Прямо перед ним лежал сверток, который зашевелился, а ещё, спустя мгновение другое, завопил. Холодный, грязный кафельный пол и судорожно квакающее рыдание заставило профессора сделать шаг, нагнуться и поднять свёрток. Тем-нокожий младенец протянул к нему пухленькие ручонки. "Вот я и стал папой! – почти прокричал Марципанов, тщетно сглатывая слёзы и подступивший к горлу ком. – Что же теперь с тобой делать? Чем кормить? Как воспитывать? Я в таких делах новичок – чайник, как говорят мои студенты. Может у них и следует спросить?" Он положил младенца на диван, переживший родителей Марципанова, и теперь отправленный на пенсию, выселенный на кухню. Осторожно снял телефонную трубку и набрал номер. Неожиданно показалось, что аппарат стал светиться изнутри. Испугано ахнул, чем не на шутку напугал вахтёра из студенческого общежития.
- Иннокентий Кузьмич, здравствуйте! У Вас что-то стряслось?
- Да. Извините, долго беседовать не имею возможности. Передайте, пожалуйста, Григорию Теплову
- Из 702-ой комнаты, что ли?
- Да конечно, вы же его хорошо знаете. Пусть срочно приходит ко мне.
Профессор по привычке бросил на рычаг наушник, соединённый с микрофоном, ощутил себя их светящейся частью. И обнаружил, что найденыш беззаботно задремал. Можно немного расслабить-ся и позавтракать. "Боже, как этот подарок судьбы похож на Алмаз! Точно, как я сразу не догадался, это же – наш ребёнок! – Во весь голос ликовал профессор, заливая чайный пакетик бурлящим кипятком. Послышался шорох в прихожей.
- Прошу прощения, ваша дверь была не заперта. Марципанов Иннокентий Кузьмич здесь проживает?
- Да. Это – я. Что Вас ко мне привело?
Гость представился и протянул своё удостоверение. Молодой следователь с серийной фамили-ей Иванов должен был задать несколько вопросов по поводу вчерашнего происшествия. Редкое дело, в котором всё ясно, как божий день. Пожалуй, кроме одного момента, финального. До Иванова никак не доходило, как можно криком завалить и усыпить двух матёрых гопников. Медицинская проверка уста-новила сердечный приступ, одновременно пережитый обоими налётчиками, благодаря которому и удалось их задержать. Как сформулировать вопрос, чтоб не показаться форменным идиотом. Подозре-ваемые личности во всём сознались, рассказали в деталях об этом преступлении, как и о других, совер-шённых ими ранее. О последнем пострадавшем, от их рук, гражданине отзывались виновато и уважи-тельно. Но не для своего прощения или смягчения приговора, они выдвигали просьбы диаметрально противоположные – наказать по всей строгости закона. Не мешало собраться с мыслями, а значит принять приглашение к чаепитию. Воспользовавшись немой паузой, Иннокентий Кузьмич сам завалил гостя вопросами. Иванов почувствовал себя, по меньшей мере, няней и кормилицей в одном лице, поскольку никогда ещё по сей день, не давал столько полезных и бесполезных советов относительно подмывания, пеленания, физического и психологического воспитания малышей. Очень обрадовался, когда профессор по достоинству оценил рассказ, сказал, что следователь мог бы диссертацию защи-тить, так много изложено им интересного и актуального материала. Но лесть в любой форме всегда настораживала Иванова, раскрывала в нём глубоко замаскированный талант ищейки. Не знаю, какое влияние на выбор профессии оказала нетрадиционная реакция, может родители в детстве часто хвали-ли, а может наоборот, сильно хотелось быть в центре позитивного внимания. Но профессор случайно, по неосторожности, нажал потайную кнопку, и следователь вспомнил, за чем пришёл. Его зоркие глаза мобильной опер группой разбежались по помещению. Пространство, которое окружало Иванова, изобиловало странными, если не сказать, инородными предметами относительно квартиры нормально-го, современного гражданина. На каждом из них, осознавал следователь, написано нерусскими буквами обидное определение: - "ты невежда". Он собрал всю свою дипломатию в кулак и нанёс нокаутирую-щий удар по непознанному миру.
- Я вынужден просить о ещё большем гостеприимстве. Будьте моим экскурсоводом, Поведайте о таинственных сокровищах. - Нескрываемый сарказм жирно подчёркивался закатившимися под пото-лок, предварительно разбухшими от удивления зрачками, и подметающими, словно расчищающими путь для пытливого зрения, движениями рук.
- Разумеется. Начнём с Януса Многоликого. - Иннокентий Кузьмич положил на стол правую руку, раскрытой ладонью верх. Из рукава на неё выползла розовая гусеница, недовольно вращая по сторонам синими усиками. Как по её команде, мгновенно стол превратился в сборочную площадку. Рука великана-невидимки подхватывала чудаковатые предметы, соединяла их друг с другом. И, наконец, Иванов увидел перед собой точную копию собственной головы. Она улыбалась, показывала розовый язык и подмигивала хитро и лукаво озадаченному подледнику, мол, узнаёшь меня или как?
- Я знаю, что Вы гений, но не мог предположить, какой страшной силой обладаете.
- Ничего страшного нет. Янус любит и умеет подражать всему, с чем хочет общаться. Его беда в нереальности. Наши рецепторы просто не способны его засечь. Но по собственному желанию, мой друг решает задачи и более сложные. Рассыпав детали своего манекена, заставляет их собирать инфор-мацию научного характера. Пока он на стадии обучения. Схватывает налету и в прямом и в переносном смысле. Но при многих его заслугах несговорчивым сторожем поставлена своенравность. Представьте себе, ожидаю, как договаривались, я от него результатов наблюдения за активностью ближнего и даль-них светил. А ему, видите ли, интереснее показалось овладеть всеми тонкостями самогоноварения. Читаю вечером его пышный отчет, и понять ничего не могу.
- А как он отчёты печатает? На компьютере также как Вы? - что-то дёрнуло Иванова за ухо, ле-гонько и настойчиво одновременно. Пришлось обернуться и увидеть на столе уже профессорскую голову. а рядом с ней самостоятельно работающие неправдоподобно мускулистые ручищи. Ответ получен, правда, в протокол его не внесёшь и надо идти дальше. - Возникает вопрос, который может показаться некорректным. Заранее извиняюсь. А он - невидимка не мог присутствовать при вчерашнем инциденте? - Голова покачалась из стороны в сторону, прищурилась, сложила губы гузкой и презри-тельно хмыкнула, давая понять следователю, что извинения не приняты.
- Нет. Вчера ему было не до меня! - Иннокентий Кузьмич смущенно прикрыл верхнюю часть лица ладонью. У него есть своя личная жизнь. Вчера мой друг брал выходной.
- А Янус Многоликий случайно не наделён даром речи? А то бы поведал нам, как провёл вре-мя. - Шутка казалась Иванову классной и стильной. В его практике никто ещё от ответа не уходил. Но данный случай представлялся сказочным и несерьёзным для протокола. Более того, расследование грозило затянуться. Только бы крыша не поехала. А вдруг.
- Если, конечно Вы настаиваете - голова отвечала тем же голосом, которым Иванов исполнил вопрос мгновение назад. Тому, кто мог подслушивать покажется, будто следователь беседует сам с собой. - Так вот, ещё встречаются люди, живущие воображением. Кое-кто так думает о профессоре, но у него всё нормально. Лично мне интересно разрушать юношеские и утверждать старческие иллюзии. Но вчерашний выходной пришлось целиком посветить девушке, которая имеет все права на прекрас-ные заблуждения. Мы… пожалуйста, пообещайте не рассказывать ей про мою нереальность. Она подтвердит моё алиби. Спросите у неё про туриста из Прибалтики по имени Ян. - Голова панибратски улыбалась. Дескать, делайте со мной, что Вам нужно, но не выдавайте
- Мне кажется, есть ещё кто-то или что-то из ваших не реальностей, не имеющих алиби. Вы пришли домой один? Я спрашиваю не о хулиганах и сотрудниках. В воздухе, в портфеле, в одежде никого такого не было? - Он указал на голову, потерявшую подбородок, левую щёку и брови.
- Нет, я принёс пару рыбок живого света. Хотите, покажу?
- Если изобретения не радиоактивные, почему бы ни глянуть, под вашу ответственность. Но только недолго, а то упаду как те хулиганы. - Юмором Иванов не блистал.
Рыбки оказались слишком притягательными. Следователь, как пообещал, глянул. Поспешил сомкнуть веки, но взгляд спрятать не удалось. Переливаясь, веки оттенками спектра, плавники выметали тьму из-под век, словно грязь. Иванов ощутил своё преображение в морскую стихию. Где-то далеко внутри поднялась волна. Зашевелились водоросли. А яркие твари расплылись по организму кто куда. Величественная эйфория пробивалась сквозь беспомощно осевшее тело, как сияние звёзд с водной глади обратно в небо.
- Что с ним? - не успев отдышаться, спросил Гриша. - За что, Вы его так?
- Со мной? Нормально. Я в форме! - оживился Иванов. - А что это было?
- Вы смотрели рыбок.
- Ах да. Симпатичные у вас рыбки, на вуалехвостов похожи.
Из-за стены послышался плач младенца. Марципанов принялся объяснять студенту Теплову, как обращаться с малютками, тряся перед собственным ухом не тикающими электронными часами. Ребёнок плакал. Следователь расхаживал в зад вперёд, силясь понять, куда и зачем попал. Затем Инно-кентий Кузьмич попрощался и убежал. Следователь, хлопнув Гришу по плечу, изрёк голосом известно-го спортивного комментатора: "Вы замечательные люди! Я ещё к вам в гости приду!" Григорий Теплов ничуть не удивился и не растерялся. Подобные недоразумения здесь происходили не впервые.
Колесо тьмы.
Раннее, скользкое, чёрное, окаменело околевшее утро, влезшее в шкуру сумасбродной ночи, обещающее превратиться, в лучшем случае в вечер почти бесплатной усталости.
- Опять спешим в часть материального обеспечения? Попробую обойтись без аббревиатур. – Тёплая, тусклая, капустно пухлая тень плеснула в пустыню ещё не проснувшегося обоняния каким-то мягким, жёлто-оранжевым, застенчиво охрипшим ароматом.
- Сударыня Арина, не желаете немного пренебречь духами, дабы обмануть зиму?
- Увы, мой друг, всё в этом мире обман, а курение обманывает не только зиму, а пожалуй, и всю жизнь. Сигарета как смерть – тёплая и короткая. Надеюсь, у Вас с фильтром.
- Позволю себе с Вами не согласиться, – протягивая пачку, тихо возразил Ангел.
- Это, Вы о чём? – дым заразил Арину смешливой игривостью. С каждой затяжкой она, как могло показаться, отнимала у невидимого информационного пространства всё новые и новые тонкости чужеродной роли.
- Смерть, она, как и жизнь у каждого своя, разная.
- Но есть и много общего, заметил, как у нас в гетто все говорят?
- Да, например: "при жизни я был шофёром"
- А я при жизни была проституткой, – она расстреляла любопытство толпы задиристым, хихи-кающе-всхлипывающим смешком, пожадничала дымком, и удивлёно пробудившаяся искра предатель-ски выцыганила из мрака виновато серьёзные глазки-листики. Но голос абсолютно не изменился, по-зволяя поверить в сказанное только Ангелу. – Потом, как слишком дорогую, но уже ненужную игруш-ку, меня сломали, чтобы просто так не выбрасывать. Я умерла, и на самом деле, никто не знает, когда это случилось. Может быть, задолго до того, как впервые поддалась желанию собственной плоти. Зато могу теперь стоять рядом с тобой на этой смрадной остановке, занимаясь компанейски на халяву сладко дымным неприличным поцелуем. Если мы на том свете, то он не так уж плох, как кажется.
- Крематорий душ человеческих свой план выполняет. Давай не дразнить угли. Тем более это не свет, не тот и не этот – тьма кромешная!
Бенгальскими огнями возликовали провода, Тяжело громыхая и позвякивая, вероятно тоже уже неживыми, потрохами и доспехами подкатился троллейбус. Первый рейс этого маршрута из-за специ-фики груза огней в салоне не зажигал. Создавалось впечатление перетаскивания, передачи по цепочке не проснувшихся великанских столов, то есть остановок, не людей вовсе, а слитков мглы и мрака. Когда водитель, мрачный как паромщик из подземного царства, по привычке тихо, но очень внятно бросал в толпу вызов: "Ну, что, кроты, сыграем в ящик!" Асфальт на несколько мгновений, мерцая и поблёски-вая созвездиями окурков, становился похожим толи на Млечный Путь, толи на огненную паутину. 2Игра в ящик" была до слёз простой и наивной. Поклёвывая пыльное пространство белыми тросточ-ками, выписывая конечностями замысловатые знаки, натыкаясь, друг на друга и посторонние предметы, расшибаясь в кровь, падая и роняя себе подобных, "кроты" завоёвывали на время поездки все возмож-ные стоячие, висячие, сидячие и лежачие места и предместья, лишь бы только ехать или думать, что едут. Случалось, выбрасывали и самого водителя. Но поскольку без него никак, со словами "не серчай извозчик" возвращали его на прежнее место. А тот, матерясь и чертыхаясь, рвал с места, утрамбовывая не приносящих ему ни доходов, ни радости пассажиров.
 Сегодня Ангелу везло. Сорок минут можно вернуть ограбленному отдыху. Слева окно, чтобы голову прислонить. Справа Арина – щит от тех, чья свобода в падении. Под спиной и ниже мягкое и тёплое, одетое в дерматин существо. Перед глазами липкая глазурь недосмотренных снов. Как пропуск в рай, два почти стерильных окурка (свой и подружки) в запасную, пока ещё пустую пачку. И как поже-лание доброго сна традиционное, как одеяло мягкое и тёплое замечание соседки "что, на чёрный день? – только на сей раз, оно прозвучало длиннее, тем самым, разгоняя дремоту, – мне почему-то кажется, что он уже наступил". Где-то рядом громко и бесстыдно подхватили тему. Судя, по голосу, это – альби-нос Аркаша снова ловко перебирает языком по зубам-клавишам. Именно такие – белые, ровные и вытянутые у него зубы. Кроме него никто не может так творить из собственного ржания мелодию ли-кующего ужаса. "Слышите, наш вездесущий филин, возомнивший себя Ангелом, поскользнулся и на лету наступил, вы слышали, наступил на свой вчерашний, везде оставляемый след, на пахучую метку. И теперь у них с няней Пушкина траур. – Аркаша обращался к Арине, и, не видя, но, предугадывая е. стандартную реакцию, продолжал, – А ты кому сейчас улыбаешься? Мне – боевому коню – мужику от природы, или этому, который виагры объелся?" Возник еще один говорящий, который предлагал на-стоящему мужику подскакать на самом себе к девяносто двух летней Мальвине. Та давно утратила об-ратную звуковую и световую связь с внешним миром. Реагируя, в основном, на ветерок, дождик и дру-гие прикосновения, она воображала себя девочкой и почему-то красила свои девственно густые и пыш-ные волосы в термоядерные по яркости оттенки, то в фиолетовый, то в лиловый, а то, как сейчас, в неожиданно пурпурный. Сослуживцы шутили, дескать, это – защитная реакция от слабо ориентирую-щихся водителей. А то может, кто невнимательный заметит и замуж возьмет.
Удовольствие, полученное от не вступления в глупый разговор, густо обволокло Ангела. Он вяло бросил взгляд на свою попутчицу. Взгляд не долетел, запутался, заблудился во мраке. Это был настоящий густой до непроходимости лес мрака, абсолютно не похожий на сон, и не имеющий ничего общего с явью. В нем за каждым деревом, под всяким кустиком или корягой притаилось то, что когда-то было потеряно в пространстве и времени, но не в памяти. Вот его первая детская шапочка, бело-снежная в мелкую дырочку с алой каймой. В ней он остался на той фотографии, где отец с мамой такие молодые и красивые, толи от счастья, толи от его ожидания. Вот причудливо разукрашенная деревян-ная лошадка. Как будто вчера его бесстрашная, сильная мамочка, в такую же дремучую ночь, сквозь дебри волчьей тоски, затмившей луну и другие светила, тащила на себе, сей бесценный подарок. Ей хотелось, чтобы радость общения с новой игрушкой, хотя бы на короткое время, заглушить горечь внезапно постигшей семью безотцовщины. Лет через десять, отец все-таки объявился. Утопая в доро-гой кожаной куртке, настоящих американских джинсах и экзотических запахах, он походил на радио-управляемый манекен. Но поразила воображение другая деталь его тщеславного щегольства. Поверх празднично белой, накрахмаленной рубашки красовалась толстая золотая цепь, держащая за платино-вые рожки тяжелый бронзовый череп, величиной с воробьиное яйцо. Попадая в глазницы диковинной безделушки, свет пленился, и искаженно разъярялся обезумившими от собственной яркости и чистоты рубинами. Крошечные бриллианты, служившие зубами, предавали украшению вид ненасытной хищ-ности. Вечер тогда выдался по-летнему жаркий, так что гостю пришлось воспользоваться вешалкой в прихожей. Он хвастался воровским образом жизни, развлечениями и возможностями. А уходя ни то забыл, ни то оставил в подарок свой зловещий талисман и черный пистолет неизвестной марки. Не за этими, не за другими вещами отец не возвращался. Но таинственные, притягивающие внимание пред-меты исчезли. Может быть, их спрятала или даже продала мама, причин для этого икать не приходи-лось. А вдруг они здесь, надежно хранятся густеющей тьмой. Ангел все глубже и безнадежнее погру-жался в алчность тщетного и нелепого поиска. Школьная тетрадка, старый сломанный будильник, двадцать копеек, с которыми очень давно посылали за хлебом, сейчас на них хлеба не купишь, устаре-ли, вышли из обихода. Гаечный ключ для походов за водой. Бумажный самолетик. Нет ни то, все ни то. Может быть за следующей преградой, но туда Ангел заглянуть не успел. Возможно, будь он депутатом, нашлись бы недостающие голоса избирателей. Но действительность простого рабочего более проза-ична. Троллейбус грузно, по-стариковски остановился и визжащий женский голос над самым ухом скомандовал: "Вываливайся, работнички!" Уже на улице, хватаясь, как рыба, ртом за морозный, скольз-кий и плотный как медуза воздух, Ангел с досадой заметил: "Жаль был бы отец, я со своим дипломом был бы не здесь" – неожиданно получилось вслух, но никто ничего не ответил. Толстый парень Игнат-ка заботливо взял под руку Мальвину. Приходящие к ней годы давно уже не стукали, а лишь щекотали её, ставшее девичьим, самосозерцание. Вот и сейчас она приняла помощь за ухаживание, если не при-ставания. По этому сочла нужным выразить своё отношение к браку. Оказалось, пожилая девица владе-ет несметными сокровищами. Изолированная двухкомнатная квартира, цветной телевизор, итальянская косметика и даже бутылочка "Бренди" – и всё на случай свадьбы. Толстяк отвечал недоумевающим ворчанием: "Ну, на кой хрен корове гусли?" И вдруг ведомая, лёгкая как тень, сушёная женщина резко остановилась и не привычным для окружающих, очень серьёзным голосом заявила
- Как тяжело даётся сегодня каждый шаг. Вы разве не чувствуете?
- А невеста наша не шутит, – пропел подоспевший и наконец переставший ржать Аркаша. Нежно обнял Мальвину за талию и уже в сопровождении всеобщего хохота поплыл к проходной. Там в дверях весёлая троица застряла. Виноватым в создавшейся пробке, и в шутку и всерьез, был признан самый толстый.
В раздевалке, переодевшись и посмотрев, как самому себе в душу, в чёрный квадрат окна, Ангел поставил почти незаметно потяжелевшую сумку на грязный, потрескавшийся выступ, служивший толи подоконником, толи, судя по несвежим остаткам пищи, чьим-то трапезным столом. И обмер, услышав непривычный металлический звук. Внутри сумки обнаружилась незнакомая жестяная коробочка, на круглой крышке которой красовалось нечто, похожее либо на крючковатый кукиш, либо на замыслова-тый пряник. "Неужели, я положил сюда обед, и сам этого не заметил?" – думал Ангел, осторожно при-открывая находку. "Боже мой, черный отцовский пистолет. Интересно, заряжен или нет. Необходимо срочно спрятать. Внутренний карман рабочей куртки, словно специально подгонялся портными для этого предмета. А вот и драгоценная голова с цепью, которая сама готова запрыгнуть, наброситься на шею. Лишь бы не задушила. Неужели, кромешная тьма сочла нужным возвратить мне эти зловещие подарки?"
Где-то впереди щёлкнул рубильник. Вместе с вентиляцией, освещением и какими-то скреже-щущими машинами включились механически отработанные движения, не нуждающиеся в сонном, да и вообще каком бы то ни было осознании. Ему был предоставлен короткий, длиной в пару минут, отпуск.
Рабочее место Ангела располагалось на одном этаже с раздевалкой, в огромном, а от того изде-вательски шумном цехе. Но пока было ещё сравнительно тихо. Можно предположить и с глупой гор-достью осознать сегодняшнее первенство. Но единственная включённая лампа дневного света моно-тонно заунывным жужжанием способна лишить самообладания кого угодно . Ангел должен усердно крутить ручку механической отвёртки, дабы похоронная песня мёртвого света отошла на второй план. Вчера удалось на полтора часа больше обычного посветить работе. Вследствие чего, дно вместитель-ного короба плотно застлано собранными после контрольного сбора и взвешивания деталями. Нехит-рая технология замораживала и деформировала всякую мало-мальски здравую мысль. В центральное отверстие медной изогнутой пластины вставлялся винтик, увенчанный двумя тонкими колечками: це-лым и надрезанным, похожим на кусочек пружинки. Затем вся композиция вкручивается в квадратную гайку. За смену получалось от полутора до трёх тысяч таких деталей. Труд был бы совсем глупым и однообразным, как одно-нотная песня цехового светила, если бы не маленькие хитрости. Исполнению, которых часто мешала бригадирша, ужасно шумная и быстрая, за что одни, преимущественно светоне-проницаемые, называли её "Электричкой", другие "Воздушной тревогой", хотя по настоящему, то есть официально величали Валерой, заметьте не Валерией и не Лерой. Всему виной, в последнем случае, служили мальчишеская причёска и фигурка. С лёгкостью порожнего вагона Валера приблизилась, да так близко, что едва не врезалась и не опрокинула рабочий стол Ангела. Натренировано притормози-ла. Строго и незаметно, на мгновенье, приподняв кончики тонких губ, улыбнулась. Никто бы и не догадался о такой скрытой одаренности, о существовании столь тонкого намёка на женственность "Электрички", на застенчивость "Воздушной тревоги". Растерявшись от собственной мимики, она запустила руку в короб, и непривычно тихо пробасила
- Такое впечатление создаётся, будто ты домой не ходишь!
Ангел почувствовал как своей маленькой, шершавой ладошкой гладит Валера безжизненные уродливо металлические предметы, словно тёплое мужское тело, По этому свежая острота из уст под-чиненного вылетела грубо и своевременно
- Идущий следом голодный завистник неизбежно увидеть в тебе мою сообщницу и попутчицу.
- Бог с тобой мальчик, я для тебя старуха - ответила она без сожаления и злобы. Испугалась то-ли своих рук, толи ехидного пророчества и поспешила к выходу. Вне работы это был чудесной добро-ты и чуткости человек, готовый поделиться всем своим состоянием, отдать замерзающему последнюю рубашку, голодному последний кусок хлеба. В трудовом же процессе - лютый зверь, безжалостный к сотрудникам и младшим, и уже успевшим повзрослеть и возмужать в боях за производственную спра-ведливость. Хищный душе пожирающий, нецензурно рычащий и мечущийся, будто раненый. До этого страшного состояния, по штатному расписанию. Оставалось ещё пол часа. И Ангел мог упиваться созерцанием промежуточной стадии, но предпочёл избавиться от надзирателя. К столь негуманному шагу подталкивала необходимость освободить один кулёчек от деталей, собранных дома. Остальные семь пакетов будут пополнять короб в конце каждого часа, перед законным и перекуром и. Так творится видимость равномерности и героической производительности. Брать работу на дом категорически запрещалось. Но низкие расценки толкали на риск, состоящий не только в нарушении запретов. Пой-манного на проходной ждала долгая процедура выяснения - вор или не вор. Но вахтёрам было жалко проверять несунов, а милиции лень приезжать и караулить. Так и жили, надеясь на повторение дня вчерашнего, а чаще, на не наступление завтрашнего.
Ручка нехитрого станка слилась с рукой Ангела, подчиняя себе всю физическую, телесную его часть. Душа и мысли давно находились в непримиримой конфронтации с оболочкой, испытывая к ней отвращение и брезгливость, не подчиняясь ей не при свободе чувств, не в производственной необхо-димости. Аутогенно - медитативное состояние, в коем прибывал Ангел и нищета реальности, в коей он неизменно убывал, пренебрегали какими-либо границами и правилами о не вторжении. Они очень часто неразличимо смешивались между собой, образуя некий промежуточный мирок, замещающий всеобщую реальность слепком, состоящим из привычной, слегка деформированной действительности и внутренним кошмарно восторженным царством Ангела. Данное явление целиком зависело не от вполне возможных психологических, или интеллектуальных отклонений нашего героя, а скорее от его неоткрытых никем талантов. Его видения всегда поддавались и соответствовали осязанию и обонянию, сопровождая неординарную, и от того более несчастную личность с раннего детства. Они, попросту, населяли некогда выдуманное мамой Ангела сказочное царство, первоначально предназначаемое для защиты её выстраданного ребёнка, для помощи и совета ему. И иной раз, точно также как в этот, во время изрядно надоевшей телесной повинности, он мог обозревать не спины впереди сидящих това-рищей, а дивных птиц или даже настоящих ангелов. Но сегодня крылатые видения почему-то проща-лись. У смотрящего на них не было ни сил ни желания сдерживать слёзы.
- Надо же, богатые тоже плачут! - Держась за золотую цепь на шее Ангела, чтобы не рухнуть на её владельца, стоял, раскачиваясь на сквозняке, страшно худенький, как из концентрационного лагеря, Игорёк. Казалось, отстрани его руки от возможно магической драгоценности, произойдёт беззвучное и плавное падение почти невесомого тела. А может быть, сила сопротивления воздуха спасёт его, под-бросит вверх, как пушинку и некому будет спустить Игорька на Землю грешную.
- Сударь, а Вы каким ветром к нам? - Добродушно улыбнувшись, спросил Ангел.
- Простите великодушно, - дрессировано залепетал Игорёк - я Вам друга привёл.
Толстый и неопрятный друг, бывший при жизни дипломированным программистом и матема-тиком, гордостью университета и его надеждой, а потому беспощадным бабником, или наоборот, сначала бабником, а потом уже всем остальным, в нынешнем состоянии оказался нужен состарившему-ся отцу, да этому неуверенно ступающему альтруисту. Все остальные старинные друзья и подруги мате-матика предали его, забыли, перестали здороваться, если случайно встречали его на улице. Сам же он это предательством не считал. Математик два с половиной года в тяжёлой форме с осложнениями, которые будто молью, мышами и термитами деформировали, переустроили некогда сухое и строгое сознание, а вместе с ним и кособоко устойчивую психику, переболел, перемучался депрессией. Его папаша - прораб и на работе и дома, отнесся к проблеме профессионально - "Ломать старое, дорогое и надежное, чтобы построить на прежнем фундаменте новое жалкое и убогое - процесс не исключаю-щий травмы, нередко со смертельным исходом". Такая перестройка материального, недвижимого мира и духовной сферы, по привычке, велась им при скрупулезном расчёте и неукоснительном соблюдении техники безопасности. Нынешний математик по праву считал себя не умершим, а скорее заново ро-дившимся. И поскольку в период перерождения пить из Леты, дабы забыть прежнее бытие, в должной степени не удалось, с рвением присущим туалетной бумаге он восполнял упущенное. Аромат домаш-ней наливки только подчеркивал упорство и жизнелюбие. Умеренная порция не самого крепкого на-питка освежала дыхание. Вследствие, чего производил благоприятное воздействие даже на неприми-римую Валеру, по отношению к пьянству на производстве. Громким воплем, сравнимым по произве-денному эффекту с бракованной осколочной бомбой, она обрушилась на неготовую к воздушной тревоге компанию:
- Ты своим фруктовым одеколоном вех ос и пчел тут соберешь, вместо того, чтоб работать и другим не мешать!
- К сожалению, пока только мухи атакуют, но мы к ним привыкли, и они помешать нам не мо-гут.
- Мухи летят, дружище, на твой естественный, природный запах - ловко поддержал бригадира уже не на шутку засидевшийся Ангел. Ему не терпелось встать, пройтись, размять затекшие ноги. За огромными затуманенными полиэтиленовой пленкой окнами все еще пряталась утренняя темнота. Монотонность усилилась. Даже цеховое светило перестало жужжать. Игорек стоял ровно и твердо на своих ногах. Какая-то внутренняя уверенность придавала ему силы. Он вдруг повзрослевшим голосом спросил:
- А как вы думаете, господа как долго мы с вами уже отработали?
- Не меньше часа.
- Я полагаю гораздо больше. Точнее три часа и семнадцать минут.
- Неужели на часы посмотрел? - засмеялись друзья.
- Да, но они показывают семь часов ровно. Другими словами они не верят мне.
- А почему мы должны тебе верить? - съерничал Ангел.
- Я может быть, коряво хожу и говорю. Но лекарства принимаю недаром. Вот эти таблетки - он показал пузырек - я принимаю через каждые пол часа. Не позволяет ошибиться возникающее от них чувство голода. С утра была полная банка - 20 штук. Две желтеньких я уничтожил по дороге на работу. Шесть таких же съел здесь. Это можно проверить. Осталось двенадцать…
- Спорить с тобой значит не уважать собственный желудок. Законное время обеда должно быть в двух шагах от нас. - Вступился за Игорька еще не закусивший математик.
- Вы куда? - подала бригадирша командный голос.
- Провожу их и обратно - улыбаясь, пояснил Ангел.
- Ладно, кури соколик. Десять минут. Не больше.
Обрадованный математик замурлыкал себе под нос: "Кто не знает Лерочку? Леру знают все". В мрачном коридоре их ждала ранняя ночная тишина. Грохот прессов ритмичный стук вальцовки скре-жет и болтовня бригадирши не решились выйти за тонкую дверь. Математик и Ангел рефлекторно экономя время, закурили на ходу. Игорек замахал руками, словно лес по отвесной стене непоколебимо-го дыма. Где-то далеко впереди едва уловимо морозный хруст смешивался со скользящим и слегка буксующим ворчанием. Похоже, надвигалось огромное, тяжёлое колесо.
- Мне страшно. Я знаю, злая тьма нас всех раздавит, – плаксиво промямлил Игорёк.
- Да ты, похоже, дружище хочешь нас запугать! – захлебнулся усмешкой математик.
 Перекос времени.
Нельзя сказать, что Серёга Дынин никогда не бывал в походах. Полевые, вернее природные ус-ловия для него привычнее домашних. Только на этот раз совсем другой случай. Нет ни война, ни уче-ние, ни охота и даже не просто развлекательная прогулка с привалом, затянувшимся как прыжок с парашютом в несколько дней. Он должен решить задачу, ответ на которую известен даже дилетанту, но алгоритм решения тщательно скрыт и не только от него, но и для самых искушённых умников на свете. Началась эта история и этот экзамен ещё три года назад. Сейчас же предстояло проверить и закрепить свои и не свои ответы и дождаться оценки.
 Тогда, за три дня до отправки в ещё неостывшую точку для солдат и офицеров, избранных в пушечное мясо и для птенцов из казённых гнёзд, то есть воспитанников детских домов, был устроен грандиозный праздник. Концерт. Сладкий стол. Барожирующие, как мухи, корреспонденты, грозящие припереть к стенке распухшими микрофонами, стреляющие фото вспышками, травили детей и взрос-лых одним на всех стандартным набором глупых вопросов: "Кому это нужно?", "Что Вам больше всего сегодня понравилось?", "В чём польза подобных мероприятий?" Зато Анюта, вместе с другими жёнами военнослужащих, ничуть не страдая "пафосными головняками", как сказал её муж Серёга, довели до лакомого созревания и кремового, мёдового и орехового головокружения столько "Тортил", "Рыжи-ков" и "Муравейников", что даже в самом голодном сне не привидится. А её благоверный завораживал зал своими фокусами – сапёрскими штучками. Сначала из нескольких колод кар, в считанные минуты, он выстроил огромный замок. Строительство сопровождалось, и можно было подумать, цементирова-лось стайками скороговорок. Затем по заказу из леса зрительских рук, освобождал хрупкую конструк-цию от воздушно лёгких подпорок. Голоса наблюдателей дикими кошками, коршунами, жалящими осами нападали на огромного, и на первый взгляд, неуклюжего ловкача –"Пиковая дама", "Туз бубно-вый", "Крестовая семёрка". И длинно палая рука юркой щучкой ныряла в карточный замок, показывала находку публике и снова возвращалась к столу. Волшебное творение оставалось нерушимым. Для любопытных взоров открывались окошки, балкончики, дверцы, вырастали стройные башенки. Анюта ревновала, как никогда. Поняла, он не бравирует, не рисуется, а вполне серьёзно, из-за всех сил стара-ется кому-то понравиться. По направленности его взглядов, время от времени срывающихся в зал, пыталась вычислить их адресат. Но тщетно. В тот день, без всяких преувеличений, Серёга получал столько подтверждений всеобщего признания, массовой влюблённости и трепетного восторга. Но он оставался её добровольной собственностью, отцом и мужем её панических страхов. Больше всего пугала неизбежность открытия ему страшной правды. Она может разрушить семью, бросить его в лапы смерти – под пули или на мины. Но лгать или откладывать в долгий ящик, надеясь на чудо, она боль-ше не могла, по этому тщательно готовилась, репетировала и вытесняла ревность далеко за кулисы своего внутреннего театра. Она никак не ожидала новой, уже индивидуальной порции удивления, не включала его в, казалось совершенный, классически выдержанный сценарий ужина откровений. Но, во-первых, начала, вопреки задуманному, резко, без предисловий
- Я была у врача, в общем, знаешь, у нас никогда, вернее, у меня, никогда не будет детей. Но ты всё равно мне нужен живым и невредимым. Догорим, друг для друга – запнулась, наткнувшись на ко-мок, подступивший не к горлу, преградивший путь не воздуху, а мыслям. А что он? Нет не подавился куском тушёной индейки, не пропустил кофе через нос, не затрясся от горя и ярости. Незаметно встал, игриво подкрался сзади и словно лёгким весенним ветром обнял её дрожащие плечи. Голосом все ведающего пророка загадочно прошептал
 - Нет, мать, не получится.
- Что не получится?
- Да так, чтоб лишь друг для друга. Знаешь, что сегодня со мной стряслось?
- Нет, – её шок протиснулся наружу сознания, троекратно – нет, нет.
- Стаю я перед домом офицеров. До начала мероприятия остаётся минут десять. Думаю о чём-то своём. Как вдруг, будто звоночек с неба – голосок: - "А я знаю, о чём вы мечтаете. Хотите стать моим папой". Я, в хорошем смысле, диву дался. Белобрысая, синеглазая девчушка – цыплёнок желторотый. Я тут адресок её инкубатора выведал. На вот, когда уеду, чтоб мысли глупые дикими пчёлами душу не жалили, навести человечка.
Такую реакцию мужа, такой спокойный и точно рассчитанный ответ на её взрыв отчаянья Анюта была не в состоянии понять и правильно оценить. По её разумению, получалось, тот не только знал о её женском горе, и молчал, но и успел тщательно подготовиться к отражению атаки, вероятно прозванной им же медицинской агрессией или восстанием женского естества. Его профессиональная оборона по стратегии, такту и выдержке оказалась ошеломительной, а её желание поплакать техниче-ски неподготовленным провалом, поскольку слёз для данного случая не нашлось. Сон, настоянный на жизнеутверждающем шоке, упоительно походил на изысканный, свежезаваренный чай. По крепости, соцветию вкусов и ароматов превосходил самые сказочные и самые влюблённые сны. Пара рыбок учила её летать и не бояться высоты, радоваться, сиять и разливаться живым светом. Да и сами ярко плавниковые жители неба были словно выплавлены или слеплены из солнца. Наяву несколько мгнове-ний они оставались с ней. Анюта не сомневалась в их реальности, более того восприняла как добрый знак. Сразу с вокзала, от поезда, увозящего её вчерашние надежды, переживания, заполнившего вновь освобождённую пустоту разрывающей порцией ожидания, Анюта устремилась в детский дом. Жен-ское, почти материнское любопытство неугомонной собачонкой обгладывала большую сахарную кость – непраздный вопрос "как же все-таки они познакомились?" А вдруг совсем не так, как рассказал Серёга. Врать, естественно, он не может, но фантазировать, сочинять запросто. Обыденное блюдо к особому случаю не грех и приукрасить.
Наташа, прозванная цыплёнком, в силу творческих способностей Серёги, впорхнула в поле зрения Анюты не сразу. Приглянуться жене будущего папы очень непросто. Требовалось время на воплощение маленьких девчачьих премудростей. Они обращают бедность в богатство, серость и внешнюю непривлекательность – в красоту. В то время, как Наташа, при помощи подруг, боролась с отсутствием косметики, Анюта не могла одолеть даже собственное волнение. На подавление неподкон-трольного чувства было брошено несколько пирожных из числа принесённых с собой и предназна-ченных ещё незнакомой дочки. Волнение осталось непобедимым, а заварной крем на щеках и подбо-родке незамеченным. Коварный белый и жёлтый, сладкий и жирный след толи того самого волнения, толи солнечных рыбок из недавнего сна искусно замаскировал все границы возраста и ещё не родст-венных отношений. Сразу после приветствия, очаровательная ученица Золушки и сказочной феи приблизилась, и извинившись прошлась по лицу Анюты, как можно, кстати, прихваченной из столо-вой салфеткой. Со вчерашнего завтрака этот розовый клочок мягкой бумаги ждал своего судьбоносного предназначения в маленьком кармашке под сердцем Наташи. И дождался. Смог сотворить чудо. Рас-стояние оказалось столь незначительным, а действия Цыплёнка непонятными движениями, в тот момент, что Анюта безосновательно и необъяснимо, даже для себя самой, поцеловала Наташу в щёку и выпустила наружу запоздалые слёзы. Победа детства над опытом была абсолютной. Две женщины поменялись местами. Теперь предполагаемая дочь вынуждена была играть роль утешающей и успокаи-вающей мамы, во всяком случае, так показалось со стороны. Жизнь разительно отличалась от анюти-ных представлений о ней, её планов и догадок. Знакомство Серёги с Наташей, как выяснилось, было заменено взаимным шпионажем. Радовало Анюту то, что зачинщиком выступил не её муж. Значит, он ничего не знал и не мог подготовиться. Так распорядилась судьба, Бог, если угодно.
В первом же письме Наташа поведала Серёге грустную историю своей семьи. Первоначально в благополучие этой ячейки общества сомнений ни у кого не возникало. Небольшой, но когда-то не-обычайно уютный домик, укрытый от остального мира раскидистым садом, с наступлением холодов превращался в волшебный паровозик, способный тихонечко, чтобы окончательно не разбудить зиму, отправиться в немыслимое путешествие в страну весны. А там, вместе со всеми пассажирами, он неиз-бежно попадал в зелёные объятия трепетных трав и листьев. Обживался паутинками, кружевами и озарениями самых разнообразных цветов, как думалось, спускающихся ангелочками с облаков на зем-лю, кусты и деревья. Уже с мая добрый старый сад начинал щедро одаривать упоительно ароматными и несравнимо вкусными фруктами и ягодами и уморительно смешными, но вполне съедобными грибами. А по ночам гибкие, надёжные ветки, уставшие за день от детей, подражающих ловким, прыгучим обезьянкам, охраняли от призрачных страхов и убаюкивали мягкими волнами обволакивающего шеле-ста. Детство казалось незыблемым и вечным.
Но непонятно как, толи с плохими друзьями, толи само по себе хищной, чудовищной тварью в их шаткое гнёздышко прокралось пьянство. Родители шумно и с размахом умирали по праздникам и разлагались по будням. Когда Наташа отучилась первое в своей жизни полугодие, отвратительно страшно погиб её отец. Говорят начал встречать новый год раньше всех своих товарищей по работе, отключился и попал под пресс. На прощание с покойным, какого сброда только не натекло, казалось, прорвало человеческую канализацию. Горячительные напитки и невразумительные речи уносили скорбящие души вдогонку за призрачной тенью навсегда их покидающей неуверенной, маятниковой походкой заставляющей скверно ругаться даже сопровождающих её служителей преисподни. Разлив-ное горе так увлекло собравшихся, что на кладбище прибыли без виновника торжества , помпезного торжества мрака и безумия. Покойника забыли дома среди окурков, грязной и битой посуды. Вернулись и обнаружили беспощадное разорение. Кто-то вынес всё, что успел. На пути к новой весне появилась станция с названием "Кромешный Ад". Мать, многократно раздавленная зловещим хороводом без-утешных событий, нередко распускала руки, в основном без всякого повода. И кто ей только не помо-гал. Коллективное "воспитание" с грязными оскорблениями и обязательными побоями входило в про-грамму ежедневных и беспробудных поминок. Превосходство тихой смерти над такой буйной жизнью заполнило детское сознание. Наташа в свои семь лет мечтала ни о куклах и конфетах, а о матушке земле, которая откроется перед ней, примет и защитит. Так дотянули до весны. Да, выяснилось, у де-вочки есть старший брат. Нет ни то, чтобы Алёша не хотел встретить апрель, а с ним и своё двенадца-тилетние дома, он считал перемену обстановки и настроения лучшей заменой уже неожидаемым по-даркам. Прошедший международный женский день вопреки всем стараниям Алёши и Наташи не оста-вил ощущения праздника.
В школе Наташин брат почти не появлялся. Учителя открыто и даже громко не переставали обзывать его продуктом алкогольной зависимости и ярким представителем неблагополучной семьи. Но вдруг он появился в чистой и выглаженной одежде с аккуратно выученными уроками. В тот же день написал подряд пару сложных контрольных работ, как потом выяснилось, на твёрдые четвёрки. А на большой перемене отвёл сестру в буфет, накормил досыта и попросил не убегать после уроков, а дож-даться его. Наташа всегда обожала тайны, по этому расспрашивать не о чём не стала. Решила оставить все разгадки на десерт, выпуская на волю собственную фантазию, способную множить варианты воз-можного, но не выраженного словами чуда. Её радужные предположения сбылись наполовину. У настрадавшихся детей появилось новое, теперь уже самостоятельное, место жительства. Нет ни подвал и не чердак, не заброшенный дом и не землянка. Это было место, не ждущее своего сноса, скорее на-оборот, внезапно выпасшее из некой фантастической ирреальности, жаждущее и ищущее своих пер-вооткрывателей. На первый взгляд, обычный пустырь, правда, совсем пустой, лысый – глинистый кло-чок суши под постоянно ясным небом и всё. Но эта крошечная залысина, плененная удушающим кольцом свечек-переростков и широкоплечих, благодаря количеству подъездов, менее устремлённых к солнцу жилищ, преображался, стоило лишь описать шагами спиралевидную траекторию из северо-восточного угла площадки к её центру. После первого разорванного круга, откуда не возьмись, появля-лась трава. После второго витка малахитово зелёные всходы могли достигать пояса взрослого человека. Затем всё выше и выше, пока привычный мир не исчезал из вида. Тонкие, гибкие стебли, на глазах, обретали новую, диковинную окраску и необхватную стать. Лес молчаливо гипнотизировал путников, внушая им страх сбиться с выбранного пути. Стоило сделать шаг в сторону и возвращение окажется невозможным, а неизбежно изменившаяся действительность наполнится ужасами, недоступными даже больному воображению человека, запивающего корень мандрагора гороховым самогоном. Откуда такая информация перекочевывала в мозги? Не известно. Но её присутствие было сродни торжест-вующей аксиоме, поскольку необходимость доказательств отрицалась самим инстинктом самосохране-ния. Варианты же возможной точки начала пути и исходного направления с тщетной многократностью подвергались испытанию. Они не приводили не к желаемой цели не к растяжению и преображению пространства, то есть ничего не меняли. После седьмого витка лес по левую сторону из высокого под-нимался до великанского реликтового, а с правой стороны неожиданно открывался вид на тёмно зелё-ную бархатную полянку с сияющим замком. Его сияющие, идеально отполированные стены являлись, на самом деле, гранями бесценного кристалла. Желтовато-розовые, абсолютно прозрачные они умели встречать своих гостей, таким лучисто тёплым светом искренней радости, что у детей захватывало дух и вспыхивало ответное чувство, несравнимое не с чем, разве только с шоком обретения свободного полёта к затаившимся вершинам мироздания без крыльев, без какой-либо мысли и цели. Внутреннее убранство кристалла не поддавалось общепринятым человеческим шаблонам и умозаключениям. Вхо-дишь, и нет ничего кроме света, даже тебя. Если голоден, появляется ещё более яркий стол с самыми разнообразными, простыми и диковинными яствами, например грибовидная дыня в орехов - нектарном желе. Для насыщения достаточно посмотреть в чудотворное пространство с неподдельным аппетитом, хотя если взять с собой наружу немного таких чрево соблазнителей, то наслаждаться их восторгающим вкусом и романтическим ароматом придётся традиционным, общепринятым на Земле способом. И первой кого угостил, принесёнными из кристаллического замка деликатесами стала его сестра. Изму-ченная хроническим недоеданием девочка не в состоянии была оценить всех тонкостей кулинарного стиля, незнакомого не только ей, но и всем её современникам. Она просто наспех набила желудок. Почувствовала лёгкое головокружение с непривычки, а за тем тяжесть первого в жизни переедания. Наташу больше заинтересовал новаторский метод приготовления уроков. Нужны знания, как сразу окружающее пространство наполняется буквами и цифрами, не на шутку устремлённые в умнеющую голову. Стройными колонами они протискиваются в глаза, уши, ноздри, плывут по венам и артериям. И не видно уже ничего, кроме разноцветных мягких волн. Исчезают все звуки, остаются лишь бледные отголоски соприкосновения волн и вёсел. После четвёртого впитывания знаний, владел школьную программу яснее и глубже своих преподавателей. Писать без участия рук, усилием не всегда устойчивой и целенаправленной мысли поначалу было трудно. Казалось, не хватит никаких черновиков. К радости выяснилась их невозможность и ненадобность. Кристальный замок тренировал мозг красиво и чётко формировать и фиксировать мысли. Со временем неизбежное самоистязание преобразовалось в лю-бимое занятие. Ещё недавний, безнадёжный двоечник с наслаждением и, главное, к месту мог проци-тировать столь мудрые и совсем неизвестные изречения классических поэтов, философов, физиков, математиков и других корифеев наук и искусств, что у его сверстников мурашки бежали по телу и воло-сы вставали дыбом. Появилось повальное увлечение проверять мальчика. Учителя отыскивали редкие издания и с наслаждением убеждались в правоте и честности ученика. Никто из них не спрашивал об источнике феноменальных познаний Алёши. Его это устраивало.
Наташа, с той же голодной жадностью, но, уже смакуя и наслаждаясь, накинулась на языки. Причём ей пришлись по вкусу не столько иностранные, сколько свои российские речевые вселенные: татарский, мордовский, ненецкий. Мечтала на равных общаться с дельфинами и птицами. А однажды заглянула за пленительно непроницаемую завесу созвездий и галактик, и погрузилась в певуче щебе-чущий язык аур - сферу бескорыстной передачи добродетельных флюидов пяти-звездной системы Дракон. Уж очень походило название системы на прозвище фольклорного чудовища. Как внушал замок, одарённые тайным знанием аур могут воспринимать и быть воспринятыми на расстоянии, пре-вышающем три сотни световых лет. Чтоб получить ответ в сфере аур, не обязательно задавать вопрос, достаточно уметь слушать. Есть особые, спящие клетки мозга, предназначенные для этого. Их пробуж-дение и поистине богатырское развитие интеллекта Наташи, ощущались ей если не болезненно, то очень некомфортно. Первый толчок откровенно смутил. Девочку с внезапной отчётливостью ранила боль спиленной ветки. Спустя день другой ошеломил волнительный восторг, предвкушающий сезон появления из почек цветов и листьев. Почки кустарно-древесного племени ставились в один ряд с яйцами пресмыкающихся, птиц и насекомых. То есть из почек должны были вылупиться не просто листья и цветы, а совсем другие, разумные создания, открывающиеся усовершенствованным сознанием. И так получалось, на языке далёких цивилизаций взаимно понимали друг друга рядом. Пчёлки, мушки, жучки и даже гусеницы просыпались весной не сами по себе и не из-за солнечного тепла, как оказа-лось, по зову вишен, абрикос, лип и других антенна растущих. Птицы подслушивают и спешат, но не на Родину, а на долгожданную встречу с ещё сонной, потому нерасторопной пищей. Но всегда раньше всех обо всём узнают змеи. Они выползают из своих убежищ не только для того, чтобы понежиться на февральском солнышке, но и проверить сбудется ли на сей раз вспышка жизни в данной местности или пойманные сгустки ещё народившейся мысли - жалобные отголоски прошлогоднего пробужде-ния. Не летающие, не ползущие не имеют возможности передавать, лишь воспринимают аур, в силу привычки к своим, возникшим на Земле, языкам. Благодаря этому живут и выживают. Пройдя через кристальный замок, всё в человеке и на нём становилось другим – более чистым и вымерено грамот-ным: и одежда, и организм, и мысли, и душа. Узнай об этом феномене кто-нибудь из нынешних биз-несменов, принялись бы исцелять от всех недугов, исповедовать, кормить и просвещать за большие деньги, перепродавая и ограждая от всех это чудное место. Обезумили бы от алчных споров, убивая и калеча, клевеща и неизлечимо заболевая чванной злобой собственника – сверхчеловека. Для детей же это было освобождением от несправедливых тягот, возможностью в необыкновенно увлекательной форме вернуть если не детство, то беззаботное отрочество. Алёша больше не мыл машины, не ходил по вечерам в бильярдную обыгрывать изрядно захмелевших добряков. Вновь обретённый рай дети очень боялись потерять. В связи с этим не хвастались способностями вундеркиндов, не рвались к доске и вообще держали всё с ними происходящее в строжайшей тайне. Общались преимущественно между собой. Пре людно старались молчать или говорить о пустяках. Сны, книги, особенно впечатления и ощущения от них стали запретными темами, почти неприличными. Мечтательность и задумчивость приобретали характер обычного состояния. К счастью этих перемен в детях никто не замечал.
По окончании учебного года на итоговое собрание в Наташин класс притащилась мать. Было, похоже, что она не обнаружила исчезновения и отсутствия детей, почти трёх месячного, казалось, пару часов назад выпроводила непослушных чад на уроки. Она успела с утра принять стаканчик другой для храбрости. На всё остальное времени явно не хватило. Мятая одежда в грязных и жирных пятнах, всклокоченные волосы, давно не встречавшиеся с шампунем, резко обоняемое прокисание потовых выделений, растворённое, в свежей волне дешевого перегара, не позволяли поверить в её родство с прилежной и опрятной крошкой. Родительница без всякого восторга и удивления пропустила мимо ушей похвалы в адрес дочери, сына и непонятно какой семьи, посвятившей жизнь "самому дорогому в судьбе каждого человека - его детям". Измождено позевав, она беззаботно уснула. Тяжёлый храп, отра-жаясь в окнах и стеклах полок и шкафчиков, омерзительно заглушал слащавую речь учителя. И когда собравшиеся дяди, тёти, мальчики и девочки обратили внимание на возмутительницу торжественного спокойствия, мочевой пузырь внезапно подвел её. Летние каникулы обязаны были либо заставить всех забыть о дурном происшествии либо помочь не в чём не виноватой девочке отречься от дурных пере-судов и той, благодаря кому они появились. Но таили беззаботные дни за светлыми, широкими спина-ми надежд и мечтательных целей коварнейшую опасность. Самоустранилась осознанная необходи-мость покидать лучезарное, торжественно гостеприимное убежище. Оно, казалось, вмещало всё необ-ходимое детям для полноценной жизни, открывая, даря им свои новые возможности. Так, например, перемещения в пространстве, его формирование оказались увлекательной игрой. Оставаясь в Кри-стальном Замке, удавалось оказываться там, где пожелаешь и делать безнаказанно всё, что пожелаешь, даже переставлять дома, горы с места на место и менять русла рек. И самое интересное - абсолютно новые, неземные и нечеловеческие ощущения. Казалось, перестраивается весь организм, срастается с Кристальным Замком. А внешний мир стал чужим, отталкивающим и пугающим. Возврат в него был уже не только нежеланным, но и невозможным. Дети ошибались, ибо пришёл день выбора…
 О дальнейших событиях Серёга узнал из следующего письма. Осторожное ожидание сапёра оказалось не в состоянии отделить правду от вымысла, свою собственную жизнь от детской, несладкой и фантастически завораживающей. Более того, подлое воображение убеждало взрослого, серьёзного человека в причастности к этим событиям. Варианты продолжения толпились, роились и оттесняли его самого за размывшиеся границы реальность, грозя столкнуть с ума. "Ласки со смертью", как называл кандидат в папы свою работу, давно были доведены до рефлекторного автоматизма, и никакие мысли не помешали бы ему остаться живым. Он свой выбор подтвердил тренировками. Время, отданное им, возвращалось. Возможно, теперь для него оно бежало по нескольким не всегда параллельным дорож-кам с разной скоростью и конечным пунктом назначения станет не банальная смерть, а сердце некой многомерной сущности, доброй, независимо от того, готов ты к ней или нет.
Так вот по истечении недели предстал перед Серёгой во всей эпистолярной красе тот самый день выбора, по мнению Наташи, день как день, которого лучше бы никогда не случилось. Проснулись от звона, будто стая невидимых колокольчиков пронеслась над головами Алёши и Наташи. Сестра и брат распахнули глаза, и нашли себя очень нарядно и причудливо разодетыми, сидящими за столом-этажеркой. Нижний ярус, которого пестрел овощными и рыбными салатами. Выше размещались пер-вые блюда, и так всё выше и выше. Наверное, без помощи лестницы десерт не достать, а он воплотился в огромный воздушный торт, собравший вместе немыслимое количество знакомых и диковинных лакомств. Вокруг, едва не теряя равновесия, изгибались и извивались древовидные наблюдатели. Поя-вился маленький, сухощавый старичок с длинной, до колен зелёной бородой. Он держал высоко, на уровне головы сучковаты, жилистый посох. Поднёс его близко, как бы показывая детям. Затем напы-щенно гордо провозгласил:
- Очень скоро родится новый бесценный камень - редчайший минерал - кристалл, исполняю-щий желания, Один из вас может стать его душой, джином. Но в этом случае придется добровольно согласиться на многовековое поселение в месте, к которому вы уже не только привыкли, но и, как я понимаю, которое успели полюбить. Оно станет не только домом, но силой властью и вечностью одного из вас.
- А, что будет со вторым?
- Второй будет жить, как и прежде. Всё, что дал ему замок останется при нём плюс мой посох, который поможет вам общаться друг с другом.
- Всего лишь общаться?
- Да. Слышать и разговаривать. Вы больше никогда не сможете увидеть друг друга.
В общем, ребята не захотели, побоялись потерять друг друга.
"Незнание или непонимание чего-то не повод для раздражения и недоверия - перечитывая письмо, надписи, штемпели и печати на конверте. - Даже допустив мысль о богатейшей детской фанта-зии, а лгать им смысла не было, Серёга не улавливал связи между датой на конверте и значками наруч-ного электронного циферблата. Часы, подаренные женой на день рождения, по нажатию хозяином специальной кнопочки, безошибочно выдавали год, месяц, число и день недели. Причём у пунктуаль-ного боевого офицера сомнений на их счёт не возникало, пока взгляд не подорвался на пресловутой почтовой мине, небрежно вдавленной в маленький спальный мешочек детских воспоминаний. Полу-чалось, Жизнь Серёги спешила на четыре года и два месяца. На задней крышечке анютиного подарка Красовалась гравюра: "Тридцать семь лет, милый, это - что-то. Время отпущено. Не поймаешь!" Но коль на почте сидят не растяпы и не обманщики, сегодня должен прети возраст Христа, а уже поздрав-ляли с почти старческой годовщиной. Попытался проконсультироваться с однополчанами. Они под-твердили точность официального источника календарной информации. Да к тому же, как всегда без шуток не обошлось. Друзья предлагали устраивать ему именины каждую субботу и воскресение, ос-тальные дни отмечать зарубками на носу как профессиональные праздники минёра, склеротика, сапёра, баламута и фокусника. Посмеялись и ладно. Хорошо бы на том путаница и закончилась.
Но вот беда, счастливая мама тоже заметила неувязку. По рассказам детей, сразу после отказа от страшного предложения старичка с зелёной бородой и жилистым посохом, пустырь бесследно исчез, как сквозь землю провалился. На его месте размашисто возлежал старейший пятиэтажный дом, ни единожды подпоясанный проржавевшими стяжками, побитый морщинами глубоких трещин, вульгар-ными синяками в стиле современной настенной живописи - graffiti. Пустые впадины, в которых никогда не размещались окна, зияли чёрными дырами, беззвучно кричали - "Здесь пропадёшь"! Безобразные, прогнившие двери стонали и ворчали истошным скрипом и в безветренную погоду. Селиться в нём не решались не бродячие животные, не бесхозные люди. Наташа предложила вернуться домой. Ей не терпелось, хотя бы издалека, посмотреть на паровозик, прибывший из царства счастливого детства в захолустный грязный тупик. Удалось найти жалкое пепелище, растрёпанное дождём и ветром. Вышла соседка тётя Лида, толи на плач, толи из любопытства. Изложила, рыдая и всхлипывая, как в одну снежную ночь пожар сожрал дом вместе с его нагульными постояльцами и потерявшей человеческое лицо хозяйкой. Бывшая соседка щедро накормила детей и отвела в детский дом. А там новый учебный год.
Анюта раскладывала факты по полочкам. Значит, в Живом Кристалле Наташа и Алёша посе-лились весной. Четвёртую четверть окончили отлично. Летние каникулы. А потом традиционный день знаний. Неужели между весной и осенью сумела протиснуться одна маленькая, пьяная, снежная ночь? Когда случился пожар? Кто даст ответ? Тётя Лида, возможно, всё забыла или перепутала. А завуч ны-нешней школы, рисуя радужную картину повышенного интеллекта, небывалой успеваемости и недет-ского - слишком ответственного прилежания, запнулась на фразе - "…после четырёх лет скитаний неизвестно где…", чем только усложнила головоломку. "Так, Алёше тогда было двенадцать лет плюс четыре года скитаний плюс почти год учёбы. В семнадцать лет мальчики выглядят по-другому. А На-таша…? Внешне они совсем ещё дети. Неужели приостановка физического развития? Но нет, в это поверить невозможно. Потом приехал Серёга живой и невредимый, и они вместе - всей семьёй пыта-лись устранить перекос, произошедший со временем в их судьбах. Но безуспешно. А последнее собы-тие превратило головную боль в хроническую мигрень. Во время долгожданного семейного похода, неподалёку от древнего исторического захоронения Алеша случайно выкопал необычный клад. Коро-бочка, нет скорее сундучок, из неизвестного материала похожего на нефрит легко раскрылась после первого же прикосновения Серегиных пальцев. Из-под основной, упругой на ощупь, крышки с несим-метричным резным узором в ту же секунду выскочил сюрприз. В воздухе повис текст. Послание из клада приводило полный перечень компьютерных дисков, спрятанных под второй, стеклянной гори-зонтальной заслонкой. А дальше шла приписка - "Время сломалось, замкнулось, вернулось к своей исходной точке. Всё кончилось и началось с начала. Данные диски подтверждают факт катастрофы, пережитой мной. Серёгина подпись и дата - спустя десять лет после находки сундучка с дисками, сле-дующая - начало человечества и т.д. В общем, пропасть непонимания расширялась. Детям могло пока-заться, будто поход, находка и её содержимое - хорошо спланированный, глупый розыгрыш. Насмешка такого рода легко оттолкнёт Алёшу от увлечения археологией, а следующая страсть к познанию наук возьмёт и пройдёт стороной. Пропадёт целеустремлённость, рухнут с трудом налаженные отношения. Всему семейству не терпелось вернуться домой, и заставить бездушную машине непредвзято развен-чать подоплёку непростых событий, Хранили молчание, словно оно как-то влияло на будущие, пока несказанные слова.
Точка соприкосновения.
Адам ясно видел, как его тело вытягивается, напрягаясь поперечными кольцами, покрывается острыми щетинками и присосками. Он вгрызается, ввинчивается в солнечную плоть уютного камня, ищет грань, за которой всё будет по-другому. И неизвестность не пугает. Другой мир, в который его затягивает какая-то нечеловеческая сила. Желтизна теряет густоту, а глыба плотность. И вот уже край. Не разбиться бы о пустоту. Сильно зажмурился. Расслабил веки. Проснулся. Но ощущение остатков сна янтарной пылью на ресницах долго ещё не давало покоя, прилипая к яви пеленой недоверия.
В квартире всё оставалось по-прежнему. Но ватная тишина злее, чем вчера дразнила болезнен-ный голод - одиночество, дикое, несговорчивое лютым цербером сторожащее тусклую келью Адама. "Фальшивые деньги вчера подсунули или нет, но холодильник полон и вешалки - не голые скелеты, значит, дела идут на поправку, и одиночеству здесь жить недолго осталось" - успокаивал себя наш герой, выходя на лестничную клетку. Стерильная чистота резала глаз, будто никто здесь никогда не сорил, не курил и не пачкал стены. Горный воздух. Лифт новенький, ни плевка, ни царапинки. Улица пустая и такая же стерильная. Всё кругом: притихшие, будто в ожидании чего-то несостоявшегося, деревца и кустики, коробки еще вчера живых зданий, как окаменевшие панцири гигантских черепах, автомобили, столбы и редкие скамейки были похожи на точный, но глупый рисунок, декорации к дешевому водевилю. Из-за кирпично-бетонных кулис прогулочным шагом выступила парочка серых ворон. Они поглядывали, друг на друга изредка кивали, выражая согласие и взаимопонимание. "А вот и наши первые действующие лица. Рад приветствовать, вас - о крылатые повелители кладбищ и свалок! Знаю, по вашему зову, всякая ценность спешит стать барахлом и прахом. Вы демонстрируете мне тихое семейное счастье, значит и оно списано вами в утиль". Одна ворона повернулась, широко раскрыла клюв, но так и не каркнула, потому что её заботливый спутник бросил Адаму под ноги презрительный взгляд, мол, смотри, твоя дорога ведёт в пропасть. Птицы прошли мимо.
Облезлые двери магазина на распашку. И здесь никого. На ценниках, вместо привычных зади-ристых шеренг цифр, сплошные нули. Колбасы, сыры и прочие лакомства разложены перед ним. Аппетитно смотрятся и запах такой, аж слюну выбивает. Но разве можно просто так позавтракать и уйти отсюда? Не грех ли? Огромный острый нож, оставленный продавщицей неожиданно поднялся над прилавком и пустился гулять по витринам и полкам. Обратно вернулся он не один. Весёленькую компанию ему составили четыре пёстро расписанные блюда, переполненных салатами и бутерброда-ми, а также пакет дорогого натурального сока и нераскрытая бутылка пива. Нож нырнул под прилавок. Кассовый аппарат заскрипел и нехотя выдал посетителю нет ни чек, кусок ленты с крупными жирными буквами – "хорошенько позавтракай и на поиски человека. Поздравляю с первым рабочим днём! Не подведи меня!" Подпись была бы не лишней, но ей в замен возникло и пропало, растворилось в возду-хе лицо работодателя. "Что же это такое? Если потерянный рай, то слишком примитивно, обыватель-ски. К тому же выходит, его не теряли, а растащили по складам и магазинам". Адам насыщался, тща-тельно прожевывая, запивая и закусывая, но пресловутого рая не изнутри, не снаружи он не чувствовал. Вытер рот в накрахмаленное полотенце и вышел на улицу, всё ещё ожидая разъярённого продавца или что ещё хуже бдительного милиционера. Никого. "Куда же все они делись? Спрятались, а я должен найти хотя бы одного. Работа". Он вздохнул, сначала от обиды потом от удивления. Шоссе, к которому он направлялся, сигналило, мигало, привычно стонало тормозами. Пара мощных рек, из одной, разо-рванной отмелью разделительной полосы растаскивают в противоположные стороны большегрузные фуры, экскаваторы - грунтовозы, автобусы и легковушки. И все идут сами, останавливаются у светофо-ров, сигналят и буксуют, не нуждаясь в помощи людей. Подкатил пустой троллейбус. Остановился. Средняя дверь скомкалась, будто был в нём водитель, будто видел, что нет больше на остановки воз-можных пассажиров. За всё время поездки не разу не слетали с проводов штанги, не одного резкого торможения. Разноцветной мишурой мимо проносятся свежие афиши. Но кто-то для кого-то их рас-клеивал. Кто-то должен был прибыть с концертом, а кто-то разбогатеть на всём, что творилось вокруг без него. Жилые кварталы стали горными массивами с освобождёнными, незанятыми пока никакими ветрами, пещерами. Люди вместе с грязью и мусором не появлялись. Наверно их, как уличные фонари в яркий солнечный вечер, просто забыли включить. Записанный на плёнку голос равнодушно проце-дил слова сквозь сито динамика над головой: "Вокзал. Конечная остановка. Покидая салон, пожалуйста, не забывайте багаж". "Можно спокойно соскочить с подножки, закурить, и, не выпуская сигарету из губ, пройтись по залам ожидания, потолкаться в одиночку у билетных окошек, потом выбрать наугад или на свой вкус Поезд, вагон и место помягче. А что вскарабкаться на полку и проспать жизнь на колёсах. Вдруг этот кто-то сам найдётся". Мысли остановились, дыхание сердцебиение участились, зашумели и загрохотали многократным эхом. На привокзальной площади, в центре его внимания находилась де-вушка, не уступающая по яркости Даше. Сердце Адама защемило, словно в каких ни будь, сорока шагах от него стоял непросто ещё один, возможно единственный человек на Земле, а самое родное существо. Гибкая пружина прошедшего времени распрямилась в тесной каморке памяти. Хруст и треск. Нет, это - ни кости, ни суставы, ни грязная галька с битым бутылочным стеклом. Так поёт рассекреченный кодо-вый замок, защищающий хрупкую вечность от злых и ненадёжных простых смертных. "Боже мой, да мы не виделись с Эдема!" - Ему хотелось с дикими воплями ринуться к ней, заключить в объятия рас-целовать, но без похотливо слюнявых ноток, по-родственному в щёки. Но ни шёпота, ни шевеления у него не получилось. Или он не успел. Сигнал от его мозга, возбуждённого и раздувшегося от роёв пробудившейся памяти, добирались до подчинённых ему органов долго и мучительно, примерно как письма из столицы к далёким окраинам и глухоманям. Яркая девушка мгновенно отреагировала на его появление. Обернулась. Солнце запеленато в мягких перистых облаках, Но она почему-то щурится, заслоняет глаза и лицо ладонями, будто от слепящего света. Но вот руки сдвинулись, придерживают вески. Значит и её прошлое открывается также. Тот же замок, код и хранитель у этого пестрого, шумно-го содержимого возможно один и то же. Неужели она испытывает тот же эмоциональный подъём, радость. Нет, ей страшно. Как звонкая монетка вниз по крутой холодной лестнице скатилась Адель к своему первоначальному, первородному имени. Века, эпохи Эры отдавались болезненным эхом, бара-банной дробью по рёбрам, почкам и бёдрам. Внутренний голос, в навязчивых снах озвучивавший маму, тихо и мелодично пропел: "Ах, Лолит, Лолит - горе Бога!"
- Ты Адам? - Призрение и брезгливость отчётливо и тяжко чёрной тенью зловещей мифиче-ской птицы скользнули по её лицу, и осыпались как высохшая пудра, нет, скорее сажа. Губы сплёвыва-ли, стряхивали несостоявшийся поцелуй, прицепившийся незримой пиявкой. Она дышала осторожно, медленно, фильтруя и будто бы пережёвывая воздух.
- Да. А ты? Я знаю тебя, но как зовут, вылетело из головы. - За её реакцией скрывалось ни его слабое зрение, а нечто иное, сопротивляющееся выуживанию из кипящей бездны памяти. Она просну-лась вулканом, разлилась раскаленной лавой, отталкивает, предостерегает, и внушает великодушие не обижаться на недоверие, да антипатию.
- Я Лолит. Тебе поручили поймать меня? - Её плавленая, как сырок, улыбка подкупала.
- Нет, только найти. - Он обижено смутился, словно публично уличенный в предательстве. Как показать отличие от Иуды? Доказать не продажность? Что сделать?
- Это равнозначно. Нетрудно догадаться, кто заказчик. Но скажи, в чём я перед ним провини-лась? И зачем я ему нужна? - Не мольба читалась в её мимике, а готовность к жалящему броску. - " Пластична, ядовита и хитра. Попытка одолеть её - блеф.
- Не знаю. Если хочешь, спрошу у него при встрече. Не забыть бы. Он просил найти человека, и всё. Есть кто-нибудь ещё? подскажи. - следующими словами Адама могли бы стать клятвенные заве-рения: - "Не бойся, я не выдам! Не думай плохо, я не стукач!"
- Ну, ты же знаешь не хуже меня, есть ещё Ева. Нас всего лишь трое бессмертных людей. Она всегда была бесплодной и некрасивой. Сейчас она, к тому же старая и дряхлая. Трудно назвать её чело-веком, особенно женщиной. Но при условии, что ты сдашь её вместо меня, могу рассказать, где и как искать её. Увидишь, как неравнодушна к тебе она. Конечно, перелёт доставит массу неприятностей прабабке человечества, переживёт, никуда не денется, а ты сухим из этой чёрной воды выйдешь.
- А ей ничего не грозит? В смысле, Бос ничего с ней не сделает? -Дежурный вопрос.
- А разве с ней что-нибудь возможно сделать? Нет, нет. - Почти истерично расхохоталась Адель, или Лолит, - Ему останется платить ей пенсию, выносить горшки за ней и всю оставшуюся вечность притворяться любящим отцом и слушателем баек.
- Говори. - Адам находил в не постаревшей знакомой всё новые и новые сходства с Дашей, от-мечая при этом их змеиную стать и холодную красоту. А что если, отпустить Лолит и значит отплатить Даше за её помощь? - Говори и уходи на все четыре стороны
- Ты слишком легко соглашаешься. Почему? Тут точно есть какая-то тайна.
- Не понимаю, о чём ты. Мы самые старые знакомые, и это - повод. Влюбляться в тебя - риск безответно страдать и надеяться и сомневаться, на который я пойти больше не отчаиваюсь. А что ещё? - Он развел руками, как бы отводя от себя прочие причины.
- Ну ладно, слушай. Нет, пожалуй, я напишу на листочке из блокнота, вложу его в сигаретную пачку и будь здоров. Брошу точно в руки, главное волнуйся и не лови ворон.
- Согласен. - Под одобрительное шипение, возникающее в почти успокоившейся голове, Адам поставил жирную точку разговора. Кто бы предположил, что следующим местом их встречи после чудного, сказочного рая станет вокзал - самое гадкое место в опустевшем, обнажённом в убогом сирот-стве, чужом, как поношенное бельё, мире.
Щелчок. Бездонный сейф воспоминаний захлопнулся, подобно безмерно толстому и тяжело-му фотоальбому, оставляющему сетчаткам растерявшихся глаз бесформенный слепок зеленеющих бликов. Блики растают, освобождая путь новому зрению. Зафиксированные линии давно изменивших-ся лиц размажутся и сотрутся. Извилины заполнятся обледенелыми древностями, из которых, как не старайся живого мамонта не извлечёшь. Но каждый бивень, каждый клок шерсти, оставленный велико-душным временем, - бесценный подарок. Адам узнает её из миллиона, выхватит из самой густой тьмы девушек. Интуиция обозначит родство, разгонит его горячими волнами по жилам. Голова заболит от перегрева и натуги дать хоть какое-нибудь объяснение. Свалит вину за неуправляемые эмоции на глу-пое сердце. Второй щелчок. Пространство зашумело переливами голосов, запестрело нарядами на все вкусы и безвкусицы, задвигалось, заспешило и озадачилось людской кутерьмой и сутолокой. Все они, будто замаскировались под завесой серого дневного света. А лукавый иллюзионист одним столкнове-нием пальцев разоблачил их. Пачка сигарет с обещанным адресом Евы упала в руки Адама, едва не задев зеркально лысую голову, внезапно возвысившуюся над толпой.
Бегство из вечности.
"Деревья, домики, столбы и полустанки отпихиваются равномерным боем колёс прочь, как не-нужные. Глупая, пустая картинка. Всё здесь чужое, холодно злобное, омерзительно ненасытное, впро-чем, как и везде. Суетливое, подлое и корыстное, названное кем-то жизнью, неутомимо ползущее к затхлости, грязи и запустению, то есть смерти, скучное существо. Оно, наряжаемое в лохмотья почти однообразной за оконной иллюзии, заслуживает иного внимания и иной, более яркой перспективы. Не мешало бы немного развеселить, приободрить его, ускорить его встречу с неизбежным, пусть еще не окончательным кошмаром. Нужно предать весь этот гнилой, растленный мир огню, эпидемиям, на-стоящему, всеобщему голоду так, как он не раз предавал меня и еще предаст". - Адель зажмурилась, и ей тут же представился состав, проносящий её через те же поля, сады и посёлки, почти те же, но не совсем. Секунду назад, спокойное небо, бледное от земного безразличия почернело, словно в пред-смертном бессилии, затмилось густо навязчивым дымом. Пылающие головешки, ядовитые комары искр, назойливые мошки праха сыпались, слетались и, прицеливаясь, смотрели с него на сжавшуюся от страха землю. Места тронутые огненной сыпью покрываются судорожными всплесками реанимиро-ванного света, оставляющего вместо следов незаживающие подолгу волдыри, да язвы. Стоны, прокля-тия, безадресные крики о помощи, надрывный чахоточный кашель. А сквозь них злорадствующий грохот утяжелённых спасёнными телами и душами, слепых от природы колёс прощупывает стыки рельс, эпох и несостоявшихся судеб. Он - её утешающий внутренний голос, торжествующий искусст-венным горением фар и окон над "угасанием естественной среды", как написали бы в местной газетён-ке, если бы осталось, кому это сделать. Этот подлый внутренний голос явно ей льстит. Он угодливо спешит заверить свою хозяйку в ее власти над миром. И недостойный ее снисхождения мир будет уничтожен по первому же приказу. Но тон, лукаво угодливый, как всегда вызвал недоверие, показался скрытой насмешкой, тем самым, испортив представление. Тошнота, скука и брезгливость выползли из дремотно бредового убежища через рывком оторванные друг от друга веки Адель, грозя овладеть всеми предметами и душами. Но сразу же наткнулись на схваченный пожаром склад. Не отдавая себе отчет, Адель прорычала: "Приказа не было". На ее глазах здание не только восстановилось и избавилось от ярко рыжих, вылизывающих дочерна языков, оно стало новеньким причудливо и ярко скроенным украшением за оконного пейзажа. Внутренний голос виновато и растеряно заверил, что все исправил, хотя он здесь не причем, и снова превратился в заурядно монотонный стук колес обычного пассажир-ского поезда. "Вот так, задумаешь гадость, а выйдет добродетель. Такая, блин, власть над миром - и тут же осеклась - а ведь добродетель вышла впервые". Зевнула и потянулась рукой к краю стола за короб-кой толстых и очень крепких сигар. Поднесла к глазам и злорадно рассмеялась. Вожделенный предмет поразил уродливым сходством с уже обезумевшей бандой баллистических ракет в только что рассекре-ченной шахте. Чей-то мягкий противный взгляд сверху коснулся затылка. От струйки ледяной воды, и то мурашек было бы меньше. Соседка по купе на верхней полке проснулась. Лучше всего начать разго-вор первой, напугать ее бандитским жаргоном, прокуренным голосом и импульсивностью речи, воз-можно на этой резкой ноте все общение и умрет. Кому захочется снова нарываться на неприятности.
- Ну, чего бельма пучишь, овца голимая? Может на халяву здоровьем рискнуть …? - подмиги-вая, улыбнулась, выпятила еще не накрашенные с утра, но от природы ярко алые губы немного мягче продолжила - а то давай попробуем?
-Нет, спасибо, я не курю! - Без какого либо волнения, без дрожи в руках и голосе ответила юная попутчица. И это было еще не все. Тонкие девичьи ножки, еще не кричащие о притягательности и чистой красоте их владелицы, изменили направление ступней. Теперь они указывали не на дверь, а на приютившийся подле нее затертый до бесцветности коврик. С какой радостью Адель переломала бы их, искривила до уродливого безобразия, ампутировала. Пусть снуёт по квартире в инвалидной коляске, и думать не смеет о широкоплечих мальчиках - эдаких сказочных принцах, способных на безумный подвиг, Пусть зверски ненавидит зеркало, телевизор, бывших подружек с их планами на счастливую жизнь, родителей, и без того замученных горем, а главное - себя, и мечтает о смерти.
- Значит, ты намеревалась огорчить меня каким-то пустячком, вроде: - "Доброе утро, мадмуа-зель!" или "Не подать ли Вам кофе в постель?" – Адель пилила и колола взором.
- Нет, по-моему, Вы не нуждаетесь ни в первом, ни во втором огорчении. – Улыбка.
- А не уж-то случается нужда в таком безобразии? – Адель пригубила сигару
- Не знаю, как у кого, но у Вас иногда случается, Вы всю ночь во сне кричали и плакали, обви-няли свою маму в разных бедах и катастрофах. Рассказывали ей о себе такие аморальные, ужасные и грязные истории, что мне было стыдно слушать, Я пыталась разбудить Вас, кулаком по полке стучала. Но бесполезно. Вы так жалобно молили её не уходить, не оставлять "несчастного выродка", что я чуть не прослезилась Она причиняла боль, а Вам невмоготу без таких ощущений. Подумайте хорошенько, если она смогла в младенчестве бросить ни куклу бездушную, а родного человечка, зачем сейчас будете ей нужны. Ну, найдёте, простите, дальше сто? Продолжение расплаты за её грехи.
- Что же ты теперь обо мне мнишь? – Не дождавшаяся жгуче лижущего язычка зажигалки, та-бачный дурманно благоухающий свиток выпал из удивлённо распахнутого рта хозяйки, подобно сыру из басни Крылова. Неслыханный удар по самолюбию. Больно, корешки волос задёргались. Резкие слова и плевки передрались между собой в узком туннеле пересохшего горла. Надо срочно придумать, каким проклятием лучше отомстить ей.
-Мне жалко Вас. Такая красивая, наверно самая красивая из всех женщин, которых я видела и очень несчастная. – С легкостью подушечного пёрышка жалостливая обидчица соскользнула в мягкие тапочки, мелькнув ярким полотенцем, скрылась за дверью.
Адель боднула большим пальцем правой ноги несостоявшееся пряно дымное удовольствие, и левой пяткой раздавило, растёрла, внедрила его в коврик. "Пока недозрелая негодница трясётся в оче-реди неумытой, сбегу в вагон-ресторан. Подумаю, развлекусь без лицезрения укора и жалости всяких юных натуралистов". Переоделась в шёлковый юбочный костюм цвета какао, уменьшилась ростом, слегка упростилась фигурой и медузоволосой шатенкой с вызывающей грудью из недетского журнала выпорхнула в коридор. С размаху шарахнула дверцей. Но внимания пассажиров ей не досталось. Неж-но провела ладонь по спине толстячка, подставившего кудрявую голову наоконному встречному ветру. Тот подался вперёд, почему-то не сопротивляясь, наоборот отталкиваясь от пола, вставая на носочки. Поезд с шумом и грохотом ворвался в бетонную нору, давя и засыпая эхом тяжелой громогласностью все остальные звуки. Но Адель, глотая густую слюну, приторно сладкую, с наслаждением форварда, размочившего счёт в ответственной игре, уловила позади себя, как что-то хлопнуло, оторвалось, пока-тилось, грузно качнулось и шлёпнулось навзничь. Кто-то, звеня бьющейся посудой, скатился с верхней полки. Крики, стоны, матерные проклятия вслух. "Вот и включили весёлую музыку" – нараспев про-пищала, пляшущая, скачущая вприпрыжку Адель. С каждым её шагом брань и слёзы прибывали, насы-щая пространство злобой, страхом и недоверием.
Вагон-ресторан встретил посетительницу нарядной, слегка несвежей чистотой, умеренно зло-дейскими ценами и скромнейшим выбором закусок и напитков.
- Дай-ка мне, милейший, бифштекс, жареной картошки, салат из свежих овощей, хлеба кусочка четыре, кофе с коньяком и пару пирожных. Понял? ступай. Да поживей.
- У нас, барышня, бифштексы закончились. Позвольте предложить котлеты по-киевски. С кар-тошкой тоже Вы погорячились. Есть макароны и каша пшенная. А вместо салата капуста квашенная, домашняя в самый раз будет.
- Тащи всё, что есть. И сам присаживайся. Выпьем, закусим вместе. Давай действуй.
Официант поспешил и совсем не уловил момента, когда мягкие тапочки на собственных ногах превратились в неуклюжие, тесные ботинки с развязанными шнурками. Падение, ещё одно, третье. Нечаянно зацепился за скатерть соседнего столика. Звон посуды, недовольные крики странствующих любителей пшенной каши. Бранные извинения чудаковатого, ладно сложенного молодца забавляли и веселили Адель. Упираясь задними конечностями в пол, она вместе с поездом сотрясалась от смеха. Недавно улыбчивый носитель подносов и бабочки недовольно скалился и закусывал губы. Адель из-ловчилась. Теперь её обнаженные ступни развратно красовались на столе. Сто долларовые купюры победными флагами обвивались вокруг шевелящихся пальцев. На лице Ваньки - встань-ки зажглось надрессированное любопытство. Адель, хлопнув в ладоши, издевательски скомандовала: - "Продолжай, клоун! Мне нравится. Оплачу твои старания, как следует, не обижу! - Острое блюдо из заискивающего шутовства, жажды денег и разгрома материальных ценностей не разрешало ей уняться. - По-моему ты специально учился, нет, это - талант, определённо!" Похвалы действовали губительно. Виртуозный погромщик оказался на редкость изобретательным. В безумном водовороте танца, сообразил не только переломать прочнейший инвентарь, но и раздеться до гола. Сброшенное им одеяние в жарком содру-жестве с занавесками, скатертями и ковровыми дорожками преображали сценический образ, освещали и вдохновляли его. Пожар завораживал зрителей, намереваясь принести их в жертву голодному искус-ству. Финал трагической комедии не убавил ослеплённого оптимизма. Официант, привстав на колени, с размаху бился головой о стену. Завалился на бок. Опёрся на руку, торжествуя, осознал под ладонью мастерски заточенное лезвие ножа. Твёрдо встал на ноги, поклонился, и на глазах у заколдованной публики перерезал себе горло. Адель осторожно встала и поспешила на выход, Что бы ни олицетворя-ла ресторанная постановка, для неё она закончилась. Но пассивные наблюдатели, ранее смерившиеся с беспорядками, так и остались на своих местах. "Приговорённым спешить некуда!" - Метко брошенное прощание липкой лентой соединило навечно уснувших гипнотическим сном, мужчин и женщин, застывших в непринуждённых позах.
Состав не торопясь, подбирался к пункту назначения. И почему-то вместе с полной остановкой наступило тотальное безлюдье. "Жаль, забава отменяется. Кто-то уберёг соседку по купе от намеченно-го близкого знакомства с тачкой носильщика. Я так и не поработаю над кардиограммой родственников, обещавших встречать её. А что, если барышня вредитель угодила в ловушку. Бежать бессмысленно. Ждать и прятаться на руку ловцу. Пойду на встречу опасности, выйду сквозь неё". – Полагала Адель. До разговора с Адамом оставалось меньше пяти минут.
Смысл вечности.
Профессору всегда хотелось приручить естественный, живой, по мнению Марцепанова, сол-нечный свет. Воспитать его и научить сплетаться в чудотворную ткань. По расчетам ученого достаточ-но было бы одного квадратного метра такой материи, чтобы воскресить в полном объеме жизнь на Марсе или Венере. Для реанимации отдельных организмов, не говоря уже об устранении врожденных патологий или приобретенных недугов, травм и прочих дефектов, достаточно даже не прикосновения, всего лишь попадания в так называемое световое поле. Прежние опыты с использованием стеклово-локна желаемых результатов не принесли. Зато случилось невероятное. Марципанов и ассистирующий ему студент второкурсник Григорий Теплов благодаря целой армии сверхчувствительных приборов смогли увидеть и сфотографировать время. Нет ни то, привычное и абстрактное придуманное как многим кажется для удобства и выражаемое стрелками либо угловатыми жидко кристаллическими цифрами, а настоящее, живущее внутри в сердцевине каждого солнечного луча. Оно - тонкая черная струйка. Ее частицы - антифатоны или секунды, увы, не всегда составляют одинаково плотные потоки. Да и сами весьма неоднородны. В противном случае, наверное, каждый день рождался бы по незыбле-мому образцу предыдущего. Время совершало бы движение по невыразимо малому кругу. Относитель-но большинства живущих существ попросту бы остановилось. Возникала этическая проблема. Судьба каждого живого и неживого объекта проецируется совокупностью попадающих на него живых лучей. Выходило, все существующие во тьме лишены небесного жребия. У них нет прошлого, но от будущего ни один из них не застрахован. К тому же безобидное научное наблюдение превращалось в бесстыд-ное подглядывание за чужим будущим и безошибочное его прочтение. Решили в расшифровку сол-нечных посланий пока не вдаваться. С прошлым было куда сложнее. Как считалось ранее, невесомые и беспомощные фотоны, на самом деле, поглощали время, плотно сжимали и выталкивали, заставляли двигаться почти с той же скоростью, что и они, но в противоположном направлении. Прошлое поте-ряно, выпутано и выброшено из общей кучи мертвой тьмы. Попробуй теперь отыщи его в ненасытном чреве родного светила. Остается верить противоречивым властоугодливым откровениям историков и летописцев. Пленив, живой луч заставить двигаться его по замкнутой траектории обозначало продле-ние, если ни увековеченье светового века и многократное переплетение времени. А если направить свет и время в одну сторону, задать им один вектор, можно будет.… Но и здесь неудача намекала на незыблемость старой теории о тленности всего сущего, в том числе света. Всё выходит из сокровенной тьмы на суд её противоположности, с которой и должно покидать мир прозванный явью. Вывод – ад и рай действительно существуют, но не в том, не в общепринятом виде. Удалось доказать реальность столь мистического явления. Выяснилось, что свет рассеивается не из-за преломления его самого, а по причине ломкости и хрупкости того самого времени. Оно служит каркасом, удерживающим целена-правленное движение фотонов. Те в сою очередь, теряя русло, хаотично кружатся неуловимыми, при-зрачными частицами, подчиняясь уже другому потоку. Установить направление, отыскать источник притяжения, поглощения фотонов означило близость холодящего кровь открытия того света – свалки былых восхождений и падений жизни. Опираясь на старые теории, можно было сделать следующее предположение. Теряя энергию при столкновении с непроницаемыми телами, световые частицы долж-ны обретать массу, трансформироваться в вещество. Интенсивно освещаемые предметы должны тяже-леть и увеличиваться в размерах. Но происходит это с минералами, залегающими глубоко в недрах. Назойливая пыль, покрывающая поверхности связана с иными явлениями. А вот, к примеру, рождён-ный в темноте вольфрам благодаря нелёгкости своей способен, как известно, при определённых усло-виях, вынужден реанимировать и отдавать накопленный в себе свет. Но зомбированые фотоны не прошиты временной нитью. В них нет души. Их прямолинейная стройность разбужена и задана элек-трическим током и поддерживается пустотой вакуума. Яркое пребывание "светлячков-приведений", как окрестил их профессор, короче и бесполезнее, нежели у настоящих живых фотонов. Зато взрывы атомных зарядов, наверняка способны похищать чужие часы, дни и годы. Они не убивают, а скорее стирают свои жертвы, словно тех и не было никогда, оставляя лишь память, да и то похожую на вымы-сел.
Следующая попытка привела к фантастической аварии. В результате, которой на месте давно устаревшей лаборатории появился пустырь, густо поросший невидимыми доселе монстрами. Отнести их к представителям флоры, не смел даже глупый и безграмотный алкоголик. Многочисленные крылья, усеявшие освобожденную площадь, устрашали острыми шипами, походящими то на зубы, то на когти, неутомимыми взмахивающими движениями, свистопляской звуков и непонятных, не свойственных привычному миру резких и тягучих запахов. Чёрно-красные крылья словно предупреждали о нежела-тельности и пагубности всякого вторжения. Место назвали гиблым. И кроме слухов о пропавших в нём, и без того пропащих, антиобщественных элементов никто сюда больше не ходил. Не успела стая бота-ников, сравнимая разве что с саранчой, нагрянуть, собрать эксклюзивный гербарий и расписать его. Потому как над этим, возможно святым, или просто аномальным клочком муниципальной суши поя-вился, будто проявился из таящего тумана дивной красоты слепок. Он был сплетён, выращен из разных пород камня, дерева и ещё каких-то неземных материалов. Отнести данное сооружение к какому-либо из известных науке архитектурных стилей не представлялось возможным. Ректор очередной раз объя-вил, что если у него в связи с этим возникнут неприятности, то лично он выдвинет против Марцепано-ва обвинение в халатности и вредительстве, будет настаивать на возбуждении уголовного дела. Но к великой радости, городские власти, как всегда перемен не обнаружили. А местный краеведческий музей выставил на всеобщее обозрение документ, подтверждающий историческую и культурно эстетическую ценность новорожденной древности. Спасительная для профессора костяная табличка была найдена неподалёку группой студентов археологов, успешно переведена на современный русский язык и пере-дана в дар. Предполагаемым ответным шагом стала бы законная, как наивно полагали обезумившие от счастливого энтузиазма студенты, передача объекта в их пользование. Молодёжью было выдвинуто несколько смелых гипотез и развёрнута беспрецедентная по размаху агитация. Все мыслимые средства массовой информации, в том числе и зарубежные, твердили и кричали о необходимости экстренной реставрации "памятника стёртой костяной эпохи. Шумиха, пристальное внимание к Вузу и персоне ректора побудили последнего добровольно уйти на заслуженный отдых. Новый ректор щедро поста-новил простить все учебные долги – хвосты и незначительно повысить стипендию. Такой ценой он выкупил, сей вожделенный предмет у будущих специалистов для мировой науки. По его проекту сле-пок давно уже ждала участь мирового центра симпозиумов, конференций и т.д. А вместо прежней, дабы о ней никогда больше не вспоминали, построили новую ультра современную лабораторию, оснастили её по последнему слову почти секретной научной техники. Но откуда взялся новый ректор? Кто выделил средства на упомянутые блага? Никто не знал, и честно говоря, знать не хотел. Финанси-рование ранее никому не интересных разработок пошло вверх. От голодной смерти спасали учёных многочисленные негосударственные фонды. Цели, которых были неясными, а названия неуклюжими, и режущими слух прежней неизвестностью. Планка престижности вместе с окладами и премиями взле-тала. И как говорили тогда многие, смотреть под ноги становилось неразумно. Верилось с трудом в бессмертность благодати.
Вернёмся тому самому эксперименту, приведшему весь университетский уклад к, на мой взгляд, по истине революционным изменениям. Как свидетельствовали очевидцы, бывший ученик Марцепа-нова из далёкой, заполярной геологической экспедиции привёз профессору в подарок уникальный минерал. По твёрдости и преломляющей способности в нескольких направлениях находка превосхо-дила даже высококачественные алмазы. Другие грани были непросто не прозрачными, они отражали почти идеально и свет, и звук, тепло и радио волны. Неизвестная ранее кристаллическая форма с пере-менным количеством граней: от четырёх – до двухсот пятидесяти шести. Число сторон реагировало на настроение окружающих людей и животных, на присутствие растений и некоторых камней, в общем, как заключил геолог. Определить химический состав, массу, предположить происхождение оказалось невозможным. Каждая сторона имела свой оттенок цвета, блеска и температуру поверхности. "Возни много, а толку никакого – решил бывший ученик, легко расставаясь с бесценной находкой, - а профес-сору с его собранием сумасшедших вещей может пригодиться". Естественно вещица не была нигде зарегистрирована, как следует изучена. Предсказать её поведение не мог ни один смертный. Профессор обнаружил наличие жадно поглощающих, непрозрачных граней – своеобразных черных дыр кристал-ла. Муха, случайно подбежавшая к незнакомому камню, была остановлена им, а затем поглощена, втя-нута вовнутрь, будто пылесосом. Обнаружились ямочки в стенках жестяной коробочки, служившей домом "живому минералу". Внутри него постоянно, что-то происходило, двигалось и вскипало. И пришла же Иннокентию Кузьмичу в голову идея сфокусировать и сконцентрировать в чреве этого монстра лучи трёх разных, далёких друг от друга звёзд. Оптические системы, одновременно, послали три тугих пучка собранного света. Прозрачные грани отреагировали на их приём расширением, увели-чением площади поверхности. Преломляясь и смешиваясь с другими преломившимися потоками, послания трёх звёзд образовывали так называемое световое поле, позже названное полем Марципанова. Удалось зафиксировать и сохранить некоторые результаты. Время и пространство внутри кристалла приобрели осязаемую много мерность. Более того, приборы показывали воплощение мыслительного потока при выходе из профессорской головы в некую материальную субстанцию, устремлённую в непостижимую глубину многомерного светового поля – пространства, настолько непознанного, что и подумать страшно. Свет был не светом, а вязкой сладкой гущей. В её ядре – сердцевине внезапно про-клюнулся узкий туннель с заострёнными зубцами по краям. Профессор почувствовал, как всё его соз-нание устремляется туда, закручивается, словно в водовороте. Точилка! Цепкие стенки срезали и отбра-сывали всё лишнее, пошлое, скверное, как налипшую грязь на колесо листопада, прокатившегося тор-жественно и весело по залитой и размазанной слезами грядущей неизбежности. Наверное, это и есть чистилище. Но скряжно накопленное в процессе жизни, а может быть жизни многих сотен поколений, коллективное знание оказалось хитрейшим существом. Зацепившись один раз, оно сочло такой метод огранки делом не экономным и к тому же болезненным. Сжалось, уплотнилось, стало гибким, скольз-ким и изворотливым. Ощущения и инстинкты, казалось перенятые у плоти, здесь реагировали острей, быстрей и четче. Воцарилась невероятная двойственность. Ученый оставался на том же месте, в преж-нем рабочем положении. Все процессы здоровой жизнедеятельности его организма, после незначи-тельного сбоя тоже вернулись в прежнее русло. Это подтверждалось целой системой датчиков, коими обвешали исследователя, словно новогоднюю елку. Связанная с одним из компьютеров, она исправно анализировала метаморфозы, происходящие с телесной сущностью профессора. А она - эта самая телесная сущность прибывала, росла. И приборы свидетельствовали о формировании нового, доселе не известного науке органа. Он возвышался над головой, и служил Иннокентию Кузьмичу чем-то вроде всюду проникающей третий руки, вооруженной целым арсеналом новых рецепторов. Новый орган уже был кем-то обучен забрасывать долго живущие, разумные зонды не только туда, куда Макар телят не гонял, но и более непостижимые пространственно временные дали. Они раньше были мас-терски спрятанные от утвержденного эволюцией традиционного человеческого восприятия. Но теперь же, в прямом смысле, просматривались, прослушивались, прощупывались и много чего еще, как на ладони. Владелец же данной, поистине не человеческой, обновки, стоит признаться, не был к ней готов. В первых, в его мозгу новая информация ни как не хотела помещаться. Многое, казалось, навсе-гда забывалось, проскакивало через разум, а может даже мимо. Диктофоны, электронные записные книжки, друзья стенографисты не успевали за ним. Во вторых, многие всерьез испугались новой не-обузданной силы, неуправляемых способностей Иннокентия Кузьмича. Вторая часть бывших неплохих знакомых свалила все беды на склероз, маразм и другие, возможные и невозможные недуги профессо-ра. Еще совсем недавно уважаемый человек стал объектом страха и насмешек одновременно. Самые разные - гадкие и страшные прогнозы, предостережения и обвинения сыпались на его неуязвимую голову. Число тех, кто ни то чтоб общаться и помогать, а просто, мог, здороваться, с, ним, сократилось до самых преданных, настоящих друзей. Афродита Альбертовна, искренне влюбленная во все причуды своего коллеги, да Григорий Теплов - единомышленник и непосредственный соучастник "марцепа-новщины". Новый ректор тоже от общения со страшным гением тоже отстранился, но строго преду-предил подчиненных. Теперь всякий мечтающий помешать Иннокентию Кузьмичу был обязан подыс-кивать себе другую работу или другое место учебы. Тем самым освободил профессора от контактов с бесстрастными карьеристами. С этим легко было смериться. Самое обидное и горькое заключалось в другом. Ряд непростительных ошибок, допущенных по незнанию перспектив, так и не ставших дос-тоянием общественности, обернулся щедрым посевом будущих душевных мучений и научных откры-тий. Прежде всего, стоит вспомнить о темнокожей студентке с экзотически красивым именем Алмаз. Ей не суждено было вернуться на родину. Уж не молодой, но пылкий преподаватель, конечно скрывая от всех, так горячо и чисто , а главное беспрерывно думал о ней, что сослал не в чем неповинную девушку в никем из наших - землян не изведанную реальность. И поскольку ласково присвоил ей титул единст-венной, аналогов в целом мире не оставил. Без адреса и всякого умысла отправил несколько научных работ, произведений литературы, кинематографа, живописи и музыки. Правда, человечество несильно горевало по поводу внезапно утраченных нескольких пиратских копий, репродукций, перепевов и вызубренных фрагментов. Подлинники шедевров остались на месте. На мой взгляд, не менее интере-сен и следующий факт. Завершив эксперимент, скрупулезно занеся в журнал каждый из полученных результатов, бережливо выключив аппаратуру, но по рассеянности упаковав несколько маленьких при-боров вместе с бумагами в свой портфель, Иннокентий Кузьмич покинул помещение. Несмотря на то чудо- минерал продолжал накапливать энергию, которая позже и заставила его исчезнуть. Но новый орган профессора, невидимый невооруженным глазом, продолжал трудиться, добывая для будущих поколений несметные богатства. Независимо от воли незадачливого создателя, четкая обратная связь, словно кто-то незримый отвечал ему взаимностью. Алмаз навещала его. Но это походило скорее, на короткие научные командировки, а иногда экскурсии, нежели на трепетные свидания. Но для него было, несомненно, вполне романтической близостью, от которой возможно и появляются на свет дети. Кроме нее нередко случались непредвиденные посылки и послания. Они в большей степени свиде-тельствовали об установленной связи с потусторонним миром, то есть находящимся на обратной сто-роне многомерного дифракционного поля. Вряд ли кто-нибудь посмел предположить, что "бесстыд-ник гнусно растущий ", "рыбки живого света" и т. д. - подарки того антипространства. Я не боюсь собственной неточной интерпретации выпавших на долю мыслителя ум просветляющих открытий, поскольку всегда найдется, кому меня тактично поправить и доказательно разъяснить неправильно понятые мной места мудреной, тонкой теории. Что же касается следующего научного опыта, скажу честно, для меня это не столько темный лес с топями и лешими, в котором легко заблудиться и сгинуть по неосторожности, а скорее скрытая космическая масса, виртуозно искажающая картину запредельной действительности. Одно знаю точно, животворящую световую ткань создать удалось. Говорят, Инно-кентию Кузьмичу помогли, подаренные Алмаз, рыбки, вернее их пристальное поверхностное изучение. Поэтому не возможно ни первородности этого открытия, не первостепенности хитро сплетенного клочка легчайшей материи из солнечных негаснущих лучей в шумном сонме сошедших с большого ума маленьких творений.
Хмурый вечер перегруженного событиями дня казался не чуть не уставшему, хотя обычно не очень выносливому профессору, самым светлым. Жажда непременно рассказать обо всем студенту Грише Теплову и доценту Афродите Петровой пробудила в нем новые силы, освободила из многолет-него заточения лучшие душевные качества. Он не проводил блестящих аналогий, не поднимался в воображении на лауреатские пьедесталы, оставляющие, в конце концов, от забывшего вволю пожить существа лишь скучный портрет, да гору неумолимо желтеющих томов. Он парил потому, что, не осознавая, чувствовал за спиной пару ангельских крыльев. Прибывал мысленно с теми биологически-ми, культурно-историческими, астрономическими объектами, которые, на его взгляд, в первую очередь нуждались в спасении. На пространстве, незащищенном крышами и козырьками крупными шагами с неба на землю шел дождь. Его визит был дружески теплым.
"Моя траектория похожа на путь одного не искривленного луча - линейная, а дождь, находя-щийся во власти воздушных потоков, хаотично меняющих вектор и скорость движения, - явление многомерное. - Представляете, не вспомнив даже о существовании зонтика, Иннокентий Кузьмич охваченный земной средой обитания, ненастной и равнодушной к мудрости, продолжал растекаться реками. Имя тем рекам - мысли, а их руслам - извилины. - Недаром некоторые философы считают хаос почвой мироздания". Пронизывающая мокрота шарахалась из стороны в сторону, надсадно шумя и задыхаясь, без сострадания пародируя чье-то психологическое состояние. Лужи объединялись в сплошную трудно проходимую западню. Болезненно и беспомощно жидкая масса покрывалась гряда-ми пузырчатых волдырей. Тотальное бульканье, взрывные выбросы пара легко могли бы обмануть постороннего наблюдателя. Ему покажется, будто профессор попал в кипящий котел, а водичка вызы-вал мурашки вместо ожога. Спиритизм не спиритизм, но Марципанов благодарил судьбу и Бога за справедливость по отношению к нему. Ведь расправа неба над подноготной случилась по окончании светового дня. А до того ни капли, ни облачка. "И если даже у них (воздушного свода и грязной твер-дыни) любовь, пусть не совсем приемлемая для нас, я длагославляю её. Хотя при чём тут я? Ах да, ко-нечно, ведь у меня и Алмаз примерно то же самое проявление высших чувств. И такая любовь не бред, не иллюзия! Я сегодня обрёл дочь, как будто не с того не с сего. Невероятно! Неужели, я всё в этой жизни успею? К стати об успехах;… как я сразу не понял? Гриша! Он не участвовал в сегодняшнем эксперименте лишь потому, что влез в шкуру няньки для моей малышки. Если бы не он, я сегодня.… Если не он, то я это - не-я. Точно, я сейчас же введу его в курс дела. Затем инициативу и авторство, как достойный дар в честь моей доченьки, передам ему. А этот первый крошечный образец животворящей ткани назовём её именем".
Неожиданно в струйно-капельной пелене вспыхнул, словно озарился внутренним сиянием жалкий, почти расклеившийся силуэт, готовый вот- вот раствориться в непогоде, расплавиться и рас-течься, глубоко просочиться, спрятаться и притвориться обманчивой вечностью в увядающих лепест-ках черёмухи и сирени. Недаром же глупые цветы заблудились в дебрях июля. "Сумасшедшие деревья почти, как люди. Да, мы же люди, И должны помогать друг другу. Я должен спасти юную незнакомку от её очевидного отчаянья, дождя и простуды. Адель тем временем не думала не о чём. Страх изнутри и сырость с наружи вершили злорадную победу над её ядовитым телом и отравившимся духом. Даже приговор её съёжился до размеров одного слова:
- Устала.
- Доченька! - Иннокентий Кузьмич поймал мысль, не успевшую далеко улететь. И тут же её уронил, по-отцовски обняв за плечи сидящее перед ним на полусгнившей скамье незнакомое существо.
- Что? вот так номер!
- Бежим скорее в подъезд. Ты похожа на очаг дождя. - Неуклюжее словосочетание показалось ему точным. И он бесхитростно улыбнулся.
- А потом? - Адель пыталась понять, зачем она понадобилась смешному старикашке.
- Если вовремя не принять меры - насморк, потеря звонкости голоса, да и мало ли.
- Такого со мной никогда не бывает. - Она на мгновение застыла от впервые нахлынувшей ра-дости, той настоящей, доброй и по-детски наивной. К ней никогда, не по ошибки не понарошку, так не обращались и бескорыстно не заботились.
- Тёплый душ, пара чашек чая с молоком и мёдом не помешают. После них под одеяло до са-мого утра. Выспишься, а потом расскажешь, что стряслось. Вместе решим твои проблемы. Места хва-тит. У меня часто гостят молодые люди. Знаешь, бывает, в общежитие всё занято, а квартиру снимать дорого.
- А у меня нет ничего из этих сокровищ: не квартиры, не общежития, не чая с мёдом. Да я и мечтать то толком не умею.
- Поможем и научим. Благо, научиться мечтать легче, чем потом перестать это делать. - Осто-рожно взяв Адель за тонкий локоток, закрепил по-мальчишески отзывчивое и неосмотрительное ре-шение. Тон и голос его сыпались мягко и уверено, словно разговор их не первый и не последний. Они внушали ей остро недостающие домашнее спокойствие, оптимизм и защищенность, хотя бы на время. Они ворвались в сухой, робко освещённый подъезд. Из приоткрытой двери, первой встретившей их, тянуло густым, сытным ароматом жареной картошки, болгарского перца с небольшим количеством репчатого лука. Чуть приглушёно пахло диковинным вареньем из морошки и заваренным сушеным корнем полярной берёзки. И Адель и Иннокентий Кузьмич одновременно подумали, но не о манящей голодных странников, сказочной еде, а о совсем другом, пугающем обоих происшествии. Лицо. Пере-мены ловкой и хитрой кистью незримого художника коснулись не только выражения, но и все черты по-прежнему привлекательной девушки стали, совершено другими, будто их изворотливая владелица, незаметно и в считанные секунды, успела сменить искусно изготовленную маску. Оставшаяся позади за спиной улица квадратным, озябшим взглядом вселяла в Адель гипнотический ужас. "Дедуля хоть и добрый, но наверняка не глупец. Он, конечно, испугается, сделает вид, что больше не узнаёт меня и уйдёт, хлопнув дверью перед моим носом. Талант резко преображать внешность, безусловно, помогал мне, но не всегда и тем более не сейчас. В лучшем случае останусь в подъезде, затаюсь неприметно. Но они здесь непременно найдут меня и накажут. Хотя, если честно, я не знаю, кто они, в чём я перед ними виновата, а особенно, что хотят со мной сотворить, Что в состоянии напугать меня больше чем тот кошмар и те нечистоты, через которые я прошла? Что страшнее? Чутьё, не разу не подводившее меня, предупреждает. Но не время гадать. Он почему-то назвал меня дочкой, значит должен не дать в обиду. Как бы я хотела убедиться в его правдивости. До сих пор ещё в целом мире у меня никого не было. Все мне чужие". Профессор же продолжал размышлять о превратностях искусственного освеще-ния, соизмеряя угол и интенсивность падающего света. А еще забрела в его голову идея о практическом выражении и подтверждении волновой теории на ярком примере женского непостоянства. Адель пер-вой решилась возобновить прерванный разговор.
- Скажите, пожалуйста, а вас разве никогда не обманывали?
- Вполне возможно. Я не придаю подобным вещам значения. А что?
- Да нет ничего. Но мне кажется, Вы из благородных побуждений совершаете сейчас непрости-тельную ошибку. Не боитесь впустить в свой дом всё зло, накопленное в мире, все беды и болезни. Если я не ошибаюсь, мы видим, друг друга впервые, и у вас нет оснований, доверять мне. Неужели Вам жалко меня?
- А вам разве меня не жаль?
Любовь, жалость, доверие, Адель забыла о них, не верила в их существование и никогда лично не испытывала. Затянувшиеся, коричневатые сумерки прежде раболепно скрывали маленький мирок - нутро кирпичной коробочки с четырьмя входами, одним выходом и одним продолжением. Но подъ-ездное светило решило напомнить о своём неблагодарном горении, предательски подмигнуло яркой вспышкой. И взорам открылась малиновая подстилка со свернувшейся калачиком и уснувшей на ней собачонкой, сухой и чистенькой. Если бы она бодрствовала, то обязательно приняла бы таких людей за искусственное продолжение дождя и попыталась лаем изгнать их из своего уютного пристанища. Стало смешно. Но, не желая будить зверя в предмете эстетического наслаждения, нужно было быстро и тихо взлететь вверх по мрачной лестнице на свой этаж. Как только задача была выполнена, со следа-ми проглоченного хохота на губах и без признаков отдышки, девушка, уже во многом похожая на маму профессора в юности, игриво спросила.
- А если я вас ограблю? - Адель, присвистнув, щёлкнула пальцами.
- У меня есть все предпосылки предполагать несостоятельность подобных замыслов. Невоз-можно и невыгодно. У Вас будет возможность убедиться в правильности моих уверений. Возможно, нет у меня ни вкуса, ни денег, ни времени на покупку ценных вещей. А те, которые сами ко мне пришли всегда возвращаются. В чём секрет такой привязанности? Сам пытаюсь понять. - Задыхаясь, промямлил Кузьмич, будто оправдывался.
- А вы, случайно не маньяк? - она похотливо блеснула глазами.
- Неужели произвожу столь дурное впечатление?
- Да нет, но мало ли. Я так на всякий случай спрашиваю. - Из её голоса сквозило: "я их не ка-пельки не боюсь, люблю устраивать им настоящие кошмары и ужасы. Только сунься"!
Продолжая смотреть в оживившиеся агрессивно озорными огоньками, теперь уже ярко зелёные глаза, не густо карие как пару минут назад, профессор нашел отражение дверного звонка в собствен-ную квартиру. И очень точно, с первого раза, палец выдавил из мрака бодрые позывные не провозгла-шенной республики сбывающихся снов и непредвиденных встреч. Чёрный прямоугольник, с тусклой звездой подсматривающего глазка, крючковатой, уродливой металлической ручкой отпихнул в сторону вечер, уходящий в потаённые глубины памяти. Обнажённые дёсны стен беззубо плюнули в Адель новым временем суток. Уже не вечер, но ещё и не ночь - умиротворённое домашнее оттаивание. "И это первое в моей жизни настоящее чудо, способное встретить тебя приветливым оскалом обычной при-хожей, и есть маленький мутант семейного счастья. Нет, буду играть до конца" - не выражая вслух, утвердилась в решении Адель. Её тошнило от роскошных гостиничных номеров, пошло напыщенных лежбищ клиентов, нищенских подвалов, чердаков и прочих мест интимных кратковременных связей. Сейчас её ждали иные переживания и ощущения. Пусть не навсегда, на короткий срок убежище для души и тела. Её первый раз пригласили в гости, тем более при таких романтических обстоятельствах. Она привычно поздоровалась, не глядя в сторону тех, кто поспешил впустить её. Она понимала, не избежать к себе пристального внимания. Появление молоденькой притягательной незнакомки в компа-нии доброго дяди заинтересует его друзей, а хуже - родственников, так, будто она, по меньшей мере, инопланетянка. Со злорадством распознала отсутствие физического родства у женщины и двух муж-чин, столпившихся рядом. Освободила уставшие ноги от изящно сплетённых подставок. Носик к но-сику, шпильки врозь.
- Положить по фрукту в обе корзинки - получится ультра современный натюрморт, особенно эффектно поместить между ними бокал вина или стакан сока и смотреть на получившуюся компози-цию горизонтально. - Не удержал слов за зубами Гриша.
- И как бы вы озаглавили свой шедевр? - поинтересовалась доцент Петрова.
- "Ещё один шаг навстречу" или гораздо проще - "Мир тесен"
Всеобщее внимание безжалостным, критическим пожаром перекинулось на Иннокентия Кузь-мича. От чего лицо профессора моментально налилось краской, вероятно сэкономленной на огнету-шителях. Никто не решился озвучить искренние сочувствия по поводу плачевного перевоплощения костюма в мокрую бесформенную массу. Бывшая тройка невыгодно сочеталась с боязливо выгляды-вавшей футболкой и пристёгнутыми не на ту ногу сандалиями. Выражаясь на языке молодежи, профес-сор перевёл стрелки.
- Кстати, разрешите вам представить…- Он открыто ждал её помощи.
- Я дочь… - что говорить дальше она не знала. Скользнула взглядом по сторонам в поисках дополнительной информации. Забрела на склад, громоздящихся штабелями над телефонным столи-ком, неряшливых записей. Споткнулась об афоризм: "неутомимый грузчик считает, всё относитель-ным. А мы слабые подневольные ученики - подмастерья не всё в состоянии поднять, ни то чтобы отне-сти". И добавила, умилительно смеясь - я, относительно дождя, ветра и прочих естественных неприят-ностей, всего лишь слабая дочь неутомимого грузчика. - В ласковой мягкости безобидного, на первый взгляд, признания чувствовалось двойной дно. Либо девушка могла в любой момент броситься с кула-ками в защиту родственных интересов, либо её злопамятность подсказывала отложить разбирательство с поиском виновных в долгий ящик, для более подходящего случая.
- Простите, я ничего плохого не хотел написать о Вашем папе - выдал себя Гриша. - Порыв, знаете ли? Тогда я очень устал. А потом и я, и Иннокентия Кузьмич, и Афродита Альбертовна посмея-лись над моей обидой. - Он не только подыграл ей, а раскрылся как книга. "Хочешь, читай, мни мои страницы, рви, разрисовывай. Я твой подарок!" Редкое явление в недоверчивом, обиженном и злобном городе.
- Знаю, конечно. Сама такая! Вы к сессии готовились и профессору помогали. Вы - Григорий Теплов. А я - Адель. Мне так же известно, что Вы из села приехали. А в детстве думали, будто ваша пегая корова понимает всё без слов. - Адель была неподражаемой. Воспоминания Гриши, бесценные для его сердца, аккуратно вынимала из него и выдавала за свои сведения. Ласкала слух. Возвращала к сентиментальной, мечтательной неге.
- А откуда Вам известно? - Глянул вскользь на Иннокентия Кузьмича с тёплой благодарно-стью, будто тот ему жизнь спас. И несдержанно громко проглотил слюну.
- Ну, как же, Пенка рассказала. Мычит она эмоционально слишком. А так ничего, собеседница хоть куда. _ Только сейчас девушка спохватилась. "Как же так назвала своё настоящее имя. Ладно, была бы примерной девочкой. Но ведь и они не сутенеры, не братаны, какие ни будь. Так лопухи подопыт-ные". Ах, как её только не называли. Сколько имён опошлили, испортили, втоптали в грязь и разукра-сили язвами. А единственное не прозвище и не паспортное клеймо потеряно, забыто как немодная заколка на замусоленном гостиничном столе. Кто его теперь вспомнит? Наверное, лишь настоящие родители.
к счастью её избавили от сиюминутной экзаменовки. Относительно истинных ценностей в жизни она запросто могла бы наговорить много лишнего. Её вручили, перекинув через плечо, свежее махровое полотенце и такой же халат и указали на дверь в ванную. Под ласковыми, тёплыми струями Адель забылась. Ей хотелось нежиться и плескаться вволю, пока радость нового положения не перей-дёт в сон. После беспощадной дождевой промывки обычная водопроводная вода представала волшеб-ной феей. Техническая хлорированная чистота, мягкая и не опошленная корыстной надуманностью осторожно слой за слоем, как заправский археолог с исторической находки снимала пыль, грязь, уста-лость душевную и физическую алчно и слепо накопленную веками. Но прозрачная текучесть внезапно обретённой свободы наставнически рисовала пусть ни душевный порыв, но душевную необходимость. Очень свежее, потому-то ещё непонятное чувство стыда легонько подталкивало к сочувствию и сопе-реживанию. Хотя бы из натянутого маской приличия не хотелось злоупотреблять гостеприимством того, кто не меньше её продрог, и теперь нуждался в мыльном удовольствии. Она утонула в пушистом халате и воздушно мягких тапочках Иннокентия Кузьмича, подобно крошечному миндальному орешку в пучине взбитых сливок. В несоразмерном, но всё-таки родном панцире чувство защищенности звуча-ло насмешливым эхом ускользнувшего страха. Чужой мир, сросшийся в чудовищную массу, с его мел-кими, кровожадными осколками не сможет проникнуть в её убежище, не сможет отнять у неё вновь обретенный рай. Она не знала, кого молить о растяжении короткого, как вдох, самообмана в одну дол-гую жизнь. Но скучно правдивое зеркало в прихожей внезапно выдало не самоуверенную мисс вселен-ную, а замученную. загнанную девочку подростка, эдакого гадкого утёнка, чрезвычайно похожую на ту, почти забытую соседку по купе. Смешное дело, но Адель как не старалась, так и не смогла вспомнить себя ни звонкоголосой школьницей, ни горшечной радостью из детского сада. Но ситуация приказы-вала взять себя в руки, принять прежнюю внешность. Сдержать реактивно летящую изменчивость все равно, что остановить время. Возможно, но стоит это немыслимых усилий. для окончательного приве-дения в порядок внешнего вида Адель сняла с плеча изящной работы сумочку, которую ещё секунду назад никто на ней не видел. Чего в ней только не было. Модная косметика, изысканные духи, зеркаль-це, пинцеты, в общем, все, чтобы сделать из заурядно потрёпанной золушки сказочную принцессу. Одним из многих врожденных талантов Адель называют поистине нечеловеческое зрение и не только. Колоссальное количество разнообразных предметов и живых существ мы - простые смертные чаще всего не замечали вокруг себя. В их число попадали даже близкие, родные, как говорили тогда, пропа-дали без вести. Она же переносила необходимые для себя вещи как из мира фантазий в нашу реаль-ность, так и обратно. Случалось, проваливались целые военные подразделения с бронетехникой и боеприпасами на склизкие острова, окружённые кроваво красными непреодолимыми болотами. Их десятилетиями пытались найти. А они либо погибали на далёких необитаемых планетах, либо станови-лись чумой, холерой, СПИДом, продолжая бороться не за жизнь, как внушали им начальники в пого-нах, а против неё. Но фокус с новенькой сумочкой почему-то никого не удивил, возможно, в силу собственной безобидности и невнимательности тех, кто искоса ей любовался. Густо чёрные волосы, отливающие полярным сиянием, виделись Грише Теплову потоком некой противоположности света. Афродита Альбертовна с превеликим удовольствием отыскивала в прелестной дочке черты ни о чём не подозревавшего или забывшего про родственные связи отца. Доценту Петровой было невыносимо любопытно, какая стерва смогла соблазнить Иннокентия Кузьмича. Если вы никогда не выковыривали из булочки с маком неоплаченный вами кишмиш, вам не за что не понять той азартной радости, из которой Афродита Альбертовна ваяла не требующие доказательств и подтверждений, головокружи-тельные выводы. "Они похожи как две капли воды! Она -клон профессора! Точно, его старинный приятель академик Лопухин известный во всём цивилизованном мире генетик. Он то всё и подстроил. Иначе и быть не могло. Кеше не хватало времени пообедать, ботинки правильно зашнуровать, не то, что шашни крутить, да детишек строгать!" Адель, напротив, тщилась вразумить, какой им прок разби-рать её по винтикам, глаза ломать и возможно, строить планы по вовлечению её в ряды образованной молодёжи, а то и выгодном браке. Не знают, мол, они какую змею пригрели. "И точно змею, ведь снилась ей мама в её обличие. Значит и я такая же - гадина ползучая. Но почему иногда тоска охватыва-ет по нормальной человеческой жизни. А как мечталось - вот уничтожу человечество, напьюсь вдоволь его сладострастием, завистью и жестокостью, и всё его счастье неминуемо будет моим. Но сколько мерзости сделано, душ опустошено, талантов по ветру пущено, а счастье и на горизонте не ночевало. Видно одних несчастных губила. Её размышления прервались приглашением к чаю. Хор голосов, освободивший зеркало от отражения Адель звучал колокольным боем, сплетался в монолитный и противоречивый в неоднородности звуковых волн, почти не ощутимый тактильно, толстый кабель, грозящий взорвать часовую мину и взорваться самостоятельно. Мина находилась за стеной в сонном состоянии, её часовой механизм остановлен или не запущен. Но она здесь по её душу. Боль неизбежна. Но это совсем другая боль, отдаваемая не унижением, не продажной страстью, не победой чужих стра-даний над оптимизмом, взамен на временное душевное успокоение, она захватит, пленит целиком, ничего не обещая, отрежет её от всего прежнего. Адель остро ощутила ситуацию, понимая, уйди она сейчас и ничего такого не произойдёт, всё останется по-старому. "Но нет! Будь, что будет. Может оно и к лучшему чему-то приведёт". В настороженной тишине, установившейся на мгновение, уловила сла-бое движение, словно крошечные зубчатые колёсики, вязко сцепившиеся в сладком сне, легонько дёр-нулись. "Умоляю не сейчас" простонала она. И мольба пролилась не напрасно. Мина отпустила.
Широкие, тонкостенные чашечки и блюдца с выпуклыми яркими изображениями цветов и ба-бочек поглощали, топили в себе глубокое, неестественное молчание. Неожиданно на Адель нахлынуло волнение прожаренного солнцем июльского луга, успокаивающая и торжественная суета пчёл, и благо-стное ожидание скорой грозы. Кто-то делился с ней своими беззаботными грёзами, поймал её, хорошо бы китайский мастер сотворивший чудо сервиз. Организм больше не подчинялся мозгу, включаясь новый, свежий и волнительный режим работы. Крепкий, душистый чай уводил глубже и безнадёжнее в гениально подстроенную западню. Каждый глоток вмещал сотни километров путаных дорог, превра-щаемых кем-то в прочные силки. Появилось странное притяжение. Казалось, если вовремя не прижать-ся к земле, не вцепиться в неё ногтями, то запросто разобьёшься, рухнув всем весом в небо. Сдавленный шепот вместо отчаянного крика выполз из её горла: "У вас так всегда? собираетесь вместе, и не слова не говоря, пьёте?" Доцент Петрова демонстративно приложила указательный палец к губам, как бы замы-кая рот на островерхую щеколду. Гриша придвинулся ближе, почти вплотную к маленькой, круглой ушной раковине Адель. Ему хотелось поместить в неё ни мидию, ни моллюска, ни оторванную щу-пальцу морской звезды, что допускалось его образным воображением, а пылкую, неуклюжую речь. Но вынужден был втискивать туда несвязные объяснения
- Понимаете, сударыня, мне только что удалось убаюкать маленькую девочку.
- Какую девочку? - искренне удивилась Адель.
- Миленькую. Понимаете, возможно, какая-нибудь студентка встречалась с иностранцем из Африки…- он допустил паузу, тщательно подбирая слова.
- Ну и родила от него, а потом подбросила Иннокентию Кузьмичу. А что, профессор будет и их учить и их деток воспитывать - догадалась Адель - а ты стал нянькой.
- Да, совершенно верно, - багровея, от смущения, нашёлся Гриша, - а Ваш папа, представьте себе, как и Вас считает её своей дочкой, бесценным подарком судьбы.
 - А ты, как считаешь, разве это ни так, разве маленькие девочки не величайший дар природы - взгляд и тон Адель должны были окончательно выбить из колеи любого недотёпу.
- Да, да конечно, дети бесспорно лучшее, что есть на белом свете, но я не имею ни знаний, ни опыта, как с ними …- его красноречие напротив, окрепло и осмелело - Вы мне поможете? научите меня? Обещаю быть толковым и благодарным учеником, дорасти…
- Так и быть, подготовлю Вас к взрослой семейной жизни. Пригодится. Но должна признаться, у меня тоже нет подобного опыта, и боюсь, выдержки не хватит.
- Спасибо! - Облегчённо выдохнул Григорий - Вы - настоящий друг! Нет, ни то чтобы так сра-зу…Вы ни в коем случае н… я совсем не то имел ввиду - слова крошились салатом.
Адель перебросила ледяной, тяжёлый отблеск чудесно выраженных органов зрения на Афро-диту Альбертовну и напоролась на полное замешательство и паническое смятение той. "Всё понятно, бедная женщина решала проблемы научного характера, да так и осталась старой девственницей. Теперь у неё ни семьи, ни детей, ни семейных проблем. Хотя, глядя на неё, неглупо предположить, что это она родила несчастную крошку и подбросила своему руководителю в отместку за неравенство оплаты труда и бедственное положение женщин в странах третьего мира. "Ой, ну неужели я кого-то пожалела" - с горечью осознала старшая дочь почтенного деятеля науки. Но лёгкая грусть сменилась очередным злорадством. "Представляю, каково сейчас папочке, за один день двух девок в родню отхватил. Небось, захлёбывается от дармового богатства. Вот уж поистине непорочное, блин, отцовство. Неужели дети у них, у учёных по-другому никак не родятся. Не их это дело - любовью заниматься! Они в положенное для любви время формулы новые открывают, да за всякими там светилами небесными в телескопы подсматривают бесстыдники. Зато, какие они счастливые, прямо как зверушки из детских мультфиль-мов. Ой, что-то я добреть начинаю, не к беде ли?" А тем временем доцент Петрова встрепенулась, и витиевато извиняясь, протиснулась в прихожую. Вдруг опомнилась, вернулась к Адель и длинно по-прощалась: "Чрезвычайно рада была с Вами познакомиться! Вы, душечка - само очарование - порода в Вас просматривается! Давно мечтала, вот бы нашему Грише такую девушку повстречать, такую воспи-танную, умную и чтоб детишек любила. Вы знаете, он удивительный юноша, серьёзный отзывчивый. Большим учёным обещает быть - Афродите Альбертовне и в голову не могло, прети, что подобные похвалы отталкивающе подействуют на точную копию Иннокентия Кузьмича, и она теперь насторо-жено и сдержано будет вести себя с засватанным женихом. - До свидания! Ещё не раз с вами увидимся!" Гриша помог доценту нырнуть в плащ, давно вышедший из моды, но загадочно сохранивший тёплый оттенок детской неожиданности и скромное благоухание духов "Красная Москва", и, не дожидаясь ответной прощальной речи Адель нежно предупредительно выставил Петрову за дверь. Адель разлила заварку по вымытым чашкам, с расчётом на возвращение профессора. Наполнила чайник водопровод-ным журчанием, и как крупного носатого жука, усадила его на синюю ромашку зажжённого газа. Что-то кошачье, лёгкое и гибкое было в её простых мягких движениях. Она обернулась и неслышно, одними губами спросила
- А малышка, в ней тоже порода просматривается? - никакого выражения на лице - чистый лист, каменный, неживой, словно неудачную маску надела. Непонятно зачем?
- Нет. Она совсем другая, ни такая как мы с Вами - он поморщился для убедительности.
- А чем же она отличается? Цветом глаз, кожи? - улыбка фотомодели озарила её.
- Всем, абсолютно всем -шепотом кричал Гриша - я думаю, она не совсем человек.
- А кто же? Такая же недоделка, как и я? Или беглянка из лопнувшей пробирки?
- Не знаю. Возможно, действительно плод научного эксперимента. Я прощу, пожалуйста, ни-кому о ней не рассказывайте. И моё личное мнение тоже не предавайте огласке.
Распаренный и румяный, как свежевыпеченный каравай, рядом с заговорщиками возник Мар-ципанов. Он не подслушивал и не спешил узнать их тайн. Его занимало последнее, главное в жизни открытие. Иннокентия Кузьмича швыряло с радости на благодарность, как мотороллер, летящий под уклон по сельскому бездорожью, с одной кривой кочки на другую. Разбиться не суждено, ибо он по-знал бессмертие, деревья и кочки - его союзники.
- Вы не представляете Гриша, Как бесконечно я Вам благодарен! Мы делаем общее дело. И, на-конец, нашли то, о чём человечество и мечтать не могло. Дорабатывать начатый проект будем вместе, сообща. Если бы вы не заменили меня здесь, я не смог бы попасть туда. И ничего не было бы! Вы со мной согласны? - он остановился, алчно глотая воздух.
Адель всматривалась в простые крестьянские черты, морщинки, родинки Иннокентия Кузьми-ча, угадывая по ним знаменательные вехи родословной. И неожиданно заявила
- А я хорошо помню, Гриша, мой дедушка Кузьма Платонович потомственный священник, очень образованный представитель династии пугал папу тем, что коммунисты могут не принять нашего нынешнего профессора на учёбу в университет по атеистическим соображениям. Так что стараться пришлось за двоих - за себя и за веру истинную. Любовь всегда сопровождается страхами, сомнениями и трудностями, преодолеть которые можно лишь смело и бесповоротно идя к намеченной цели, упор-но работая над собой. И мой дедушка пророчил папе: "оставайся таким, и ты сможешь спасти не толь-ко себя, свою семью, но и нашего Господа Бога! Ты, сынок, счастливее меня. Тебе предначертано видеть его и говорить с ним, как равным". А папе Иннокентию Кузьмичу показалась крамолой такая перспектива. И он дал себе обещание никогда не допускать мысли об этом.
- Всё именно так и было - прорычал Марципанов. Бешеная буря сорвала и скомкала льды с по-верхности уснувшего сладким, крепчайшим сном древнего океана. Ледяные барханы устремились в пьяный и беспощадный разгул по густо населённому побережью. Назвать подобное, тревожащее ум ощущение дрожью мог разве, что человек с огрубевшим, выветренным сердцем, но не профессор. Тут одних знаний было недостаточно. Она помнила и чувствовала то, что ни он, ни его отец, будь он жив, под пытками никому бы не открыли. Но почему он - деятель науки, пример для подражания молодёжи и сослуживцев не может вспомнить её, ни одного дня, ни секунды из её жизни, а тем более своего от-цовства. Выходило либо Марципанов - подлец и аморальный тип, либо законченный маразматик. Волосы на его голове редко, но уверено поднялись, как бы на защиту родной головы, затвердели, окре-пли неуязвимым ёжиком. - Нельзя человеку так зазнаваться. Опасно. Будучи не священником, а учёным, я всё равно могу лишь выполнять волю Божью, таков мой крест, но не больше. Мне стыдно за то, что вы обо мне узнали.
- Да, но Вам же удалось поступить, выучиться и многого достичь на научном поприще. - Не удержавшись, бросился защищать и успокаивать Гриша. Думая про Адель, "какая она всё-таки хитрая. Хотела увидеть моё настоящее лицо, моё неподдельное расположение к своему папе. И добилась". Ему стало не по себе от невозможности когда-либо ей солгать. "Да она любого выведет на чистую воду, заставит оправдываться и краснеть".
- Разумеется. Но как говорят мои нынешние противники, для достижения карьерного роста пришлось мне вступить сначала в комсомол, а затем и в партию. Но решения принимались мной осоз-нано, жалеть о них не приходится. Перед Богом и без того мы все равны, а без него равны нулю. Я далёк от идеологий. Просто так умею жить. Каюсь.
Возможно покаяниям, остудившим задорный пыл нешуточного успеха, не было бы ни конца, ни края. Но тонкая перегородка между кухней и комнатой дрогнула. Говорливая компания умолкла и на миг застыла. Задиристой, всюду проникающей лягушкой выпрыгнул недовольный вопль разбуженного младенца. "Вот и настало время для моей мины. Не стану бояться, дам насытиться болезненному любо-пытству. Чему быть того не миновать! - решила Адель, превозмогая резкую, местами острую боль в животе и груди. Связующий её и шумящую мину, кабель стал невидимой, но сверхчувствительной пуповиной. Но её жизненный опыт, страшный и равнодушный сдерживал новой стеной нарастающую тягу. Всех, с кем раньше она вступала в доверительные отношения, настегала традиционная кара. Если бы кто-то специально следил за ней и заносил все свои наблюдения в рабочий журнал, анализировал их сравнивал с аналогичными случаями других объектов, неизбежно пришел бы к такому же выводу. Наёмный детектив, как и я, мог бы установить, что Адель действительно до сих пор ни чем не болела, не страдала и не мучалась, за исключением приступов необъяснимого страха, жгучей злости и лютой ненависти. Различные недуги, безобразные, терзающие неподготовленный взгляд, увечья, пороки грехопадения, передающиеся по наследству, она носила с собой, возможно в мыслях. По желанию, сглазами, наговорами, проклятиями раздавала их направо и налево, получая от процесса неслыханное удовольствие. Но что-то лопнуло, переросло в ней. Бесконтрольность ужасных талантов пугала. Зла и горя этим людям, особенно новорождённому, невинному существу она не хотела. Почему-то не могла мстить или завидовать им. "Явление это временное - утешала себя Адель - пока они в состоянии спа-сать и защищать меня, мне наказывать их не за что, но позже всё непременно изменится". Но протест против себя самой зрел в ней параллельно с вновь заработавшим часовым механизмом, в непостоян-ной, мутной глубине самодостаточного естества. Вошла. Взглянула на маленький живой свёрток. Поня-ла, ещё чуть-чуть и будет поздно, будет взрыв. Повернулась к следующим за ней мужчинам и резко скомандовала - "попрошу всех выйти и нам не мешать. - Заметив некоторое замешательство, добавила издевательски вопрошающим тоном - или может быть, кто-нибудь из вас желает самостоятельно на-кормить ребёнка грудью?" Иннокентий Кузьмич и Григорий, смущённый до морозного румянца, по-спешно вернулись на кухню. Мина оказалась внутри неё. Младенец лишь командовал парадом забытых, казалось атрофированных функций. Она поняла - он сам избрал её, шаг за шагом вёл к себе, пере-страивая организм, наводя чистоту и порядок в пустом сердце и переполненной голове. Он выбрал, освободил и благоустроил место для себя и неё. Но почему она? И кто перед ней? Неужели Бог? Вто-рое пришествие в плоть и мир человеческий? Но халат прижался, прилип к груди от внезапно брыз-нувшего молока, вызывая другие, приземлённые и жизненные вопросы. "И как я теперь смогу объяс-нить случившееся чудо? Я никогда не была беременной и не рожала. С какой такой радости, по причи-не неизвестной медицине вдруг взяла и стала кормилицей? А впрочем, плевать мне на всех любопыт-ных. Главное сейчас не это". Малышка жадно сосала раздувшуюся до неприличных размеров грудь, смешно причмокивала, обхватив добычу ручонками. Странное дело, такого нежного притяжения ни к кому ещё Адель не испытывала. Сколько детей от почти взрослых - до не родившихся ещё, осталось по её вине без родителей. Скольким из них от неё в подарок достались родовые травмы, не выводимые инфекции, дурные судьбы. И не к кому ни жалости, ни чувства вины. Неужели природа мстит ей, так мудро и великодушно, давая наглядный урок. При всех её тяжких, казалось неискупимых грехах, обрес-ти непорочное материнство позволяла либо безграничная милость Всевышнего, либо коварная уловка Лукавого. И как Адель ненавидела того и другого, изменить произошедшего события, как и отношения к нему она была не в силах. Третий вариант - научный эксперимент, в который она незаметно втянута свежеиспечённым папашей, смешил Адель. Других объяснений она не придумала. Хотелось придумать себе подходящее прозвище.
- Вот и убежала от бандитов, тёмных сил ада и самой себя! - Подумала вслух кормящая и потря-сённая душевным умиротворением недавняя противница всего живого - а ты - Ржаная крошка, поймала меня и как цепко! Наверно пока не наешься, не выпустишь. А если - пока не вырастишь, или вообще - на целую бесконечную жизнь. Что мне делать?
- Нет. - Тихий тонкий голосок заострённой иглой нырнул в неуязвимое прежде сознание.
- Неужели, ты малявка, умеешь разговаривать? Так, ты, ещё и кушать продолжаешь!
- А что, разве с малышами такого не бывает?
- И не только такого. - Без тени злорадства, наоборот, с горечью заметила Адель.
- Почти у всех нормальных человеческих детёнышей по пять пальчиков на обеих ручках и двух ножках. А у тебя, чудо моё ненаглядное? - Она едва не плакала. Голос её дрожал.
- А у меня по семь пальчиков на каждой из шести конечностей. Мне думалось, так будет удоб-нее. Но не беда. Я могу всё исправить, только скажи как. Будет чуть-чуть неприятно. Но иначе нельзя. - Младенец сжался, сморщился, словно от не выносимой боли.
- Нет. И не смей думать об этом. Ты мне и такая очень нравишься. Такая прикольная, универ-сальная девочка. А насмешливую молву мы переживём. - Выражение , готовности дать отпор любому врагу, посягнувшему на её маленькое сокровище, переписало Адель заново, наградило смелым образом ударницы, героини труда с забытого плаката советской эпохи. Но неосторожное проявление эмоций включили пусковой механизм её защитной реакции. Изыскано ухоженные яркие ногти Адель Начали заметно заостряться и вытягиваться, обещая скоро деформироваться в настоящие медвежьи когти. Дабы остановить и повернуть вспять, пугающую революцию немаловажной части тела пришлось слегка прикусить левый мизинец. Получилась карикатура в стиле буржуазных антисоветских провокаций - "Передовица коммунистического строя, сосущая лапу". Несколько сахарно липких смешков одновре-менно выкатилось из утончённого, белозубого рта кормящей женщины и бесформенного младенче-ского отверстия, выполняющего те же функции. Руки Адель так и не стали лапами, сохранили изящ-ную классическую красоту. К тому же пространство, воздух, предметы, вся комната наполнились све-жим, ликующим состоянием солидарности и взаимопонимания двух родственных душ. Адель умилён-но восторженно любовалась невероятным крахом бесконечно долгой эпохи её одиночества земного и вселенского, пустоты и бесплодия. Время, которое лечит пришло. И никуда не уйдёт. Жизнь и веч-ность для Адель приобретали смысл.
- Понимаешь, я пока, с непривычки не умею, так как ты быстро трансформироваться и держать под строгим контролем все изменения своего внутреннего и внешнего устройства. Конечно, девочкой хочешь, не хочешь, мне придётся остаться. А на остальные недоразумения необходимо потратить внимание и время, иначе тебе действительно не избежать медвежьей участи. Я тут уже кое-что знаю. Медведей если не убивают, то ловят и отправляют в зоопарк, а самых талантливых медвежат в цирк. Неволя не для нас, поэтому, пожалуйста, помоги. Укажи на другие различия с человеческими детёны-шами.
- У тебя тёмно фиолетовая, почти чёрная бархатистая кожа, но лучше совсем чёрная или тёмно коричневая, если белая, такая как у меня совсем не получается. Светло зелёные, салатного цвета склеры с ярко апельсиновыми зрачками очень даже великолепно. Но склеры ещё называют белками, потому что они белые или голубоватые, когда тонкие. Плавающее в них солнышко должно быть темнее.
- А вот так - нижние веки подпрыгнули, перекатились на лоб и оказались верхними. Открылась наипрекраснейшая пара человеческих глаз. Ярко васильковые с нежно голубоватыми белками, обрам-лённые густой, пушистой бахромой длинных светлых ресниц, точь-в-точь как у Гриши Теплова, они могли бы символизировать наивную чистоту.
- Ты прелесть!
- А уши у прелести в порядке?
- Да, уши как уши с небольшой оговоркой, дырочек в них много, как у телефонной трубки
- Понимаешь, я могу слышать и видеть, улавливать запах, вкус, рельеф, твёрдость и плотность любых поверхностей, их внутренние пустоты и инородные включения к с очень близкого, так и на дальних, астрономических расстояниях.
- Понимаю, это как фары у автомобилей - для дальнего и ближнего освещения.
- Представляешь, я долго и тщательно подбирала кандидатуры будущих родственников. А они подобрали, приютили, вот накормили досыта, но ничего обо мне не подозревают.
- Меня тоже, как тебя привели с мокрой улицы, не побоялись, знали бы они кто я.
- Но мы же друг друга не выдадим, особенно по тому, что без тебя мне не обойтись.
- Как можно мы родственники - молочные мать и дочь, и сёстры по чуждости миру.
Из-за двери послышалось робкое скрежетание - "можно войти?" - и, не дождавшись ответа, мужчины мягкой кошачьей походкой пробрались к гнёздышку - колыбельке, раздобытой где-то Афро-дитой Альбертовной, чтоб ещё раз восхититься притягательной малышкой. Чудо девочка, перепелена-тая в сухие и чистые лоскуты бывших портьер, умиротворёно посапывала. По мнению студента и его преподавателя, кормилица, кем бы она ни была дочерью, матерью или сестрой, должна была хорошо, то есть ни одним чаем, питаться. Но вот чем? Они выяснить не успели. Пышный ужин состоял из крупных кусков жаренной жирной свинины, макаронных изделий и салата из помидор и репчатого лука, залитого прогорклым подсолнечным маслом и обильно посоленного. Адель молча вышла в при-хожую, и вернулась, волоча за собой неподъёмную туго набитую дорожную сумку, так будто весь вечер через неё спотыкались и падали, но выгрузить не додумались. Мало ли Грише и Иннокентию Кузьмичу доводилось видеть серых дорожных сумок, сегодня или год назад большого значения не имело. А вот содержимое пришелицы из невидимого, сокрытого от глаз окружения привело их в неописуемый вос-торг, сопровождаемый обильным выделением слюны и приступами икоты. Адель одним движением отвела собачку на полное разъединение змейки, выпуская на волю истомившиеся дорогой непролаз-ный джунгли паров, щекочущих и дразнящих неизбалованное приятными сюрпризами обоняние. Стол, будто вокзальный пирон, быстро заполнялся гостями с отечественной и заморской пропиской. Широко распахнутый холодильник светло и радушно предоставлял временное убежище долгождан-ным деликатесам. В раковине посилились зелёные яблоки, мягкие жёлтые груши и молодая морковь. Творожок, сметана, и трёхлитровый баллон жирного деревенского молока расположились рядом с хозяйкой, давая понять чем, следует её кормить. Наконец опустевшая сумка тут же исчезла за ненадоб-ностью.
- У меня, вы догадались, тоже нет опыта - озираясь по сторонам, заявила Адель.
- Можно было бы Вам поверить, но почему-то совсем не хочется. - Парировал Гриша. Сразу же покраснел, как варёный рак, от страха показаться неуклюжим.
- Потому что в наш дом вернулось благоразумие и спокойствие - поддержал друга Марципа-нов. Он прибывал на седьмом небе в семейном окружении, по светимости и теплоотдачи не уступаю-щем звёздному, галактическому сиянию. Чувствовал себя пылью, способной объять необъятное, погло-тить свет и время, пронести сквозь себя, восстанавливая, как познавший великую мудрость врач, исце-ляя их. Потом с влюблённым в вечный поиск смакованием профессор повествовал о последнем откры-тии, необозримых перспективах человечества и личных планах на ближайшее будущее. Адель поймала настроение азарта первооткрывателей, будто дикого мустанга, и уверено сильно дёрнула за лассо же-лаемого мужчинами продолжения актуальной темы.
- Я, между прочим, для того и приехала, дабы дать вам свободу заниматься любимой наукой. Дела домашние, и ребёнка в том числе, я беру на себя. - После чего, как ощутила вся компания, радость от приезда скрываемой ранее от всех дочери профессора стала полной. Григорий Теплов мысленно подтверждал трепетный восторг суровым голосом отца: "только здесь ты мог познакомиться с такой девушкой". Гриша думал о ней, как о самой необыкновенной, умной, порядочной, воспитанной и к тому же обворожительной принцессе из несбыточной, никем ещё не написанной сказки. Он с трудом удерживался, что бы в первый же вечер знакомства не признаться ей в любви, тяжело, до миномётной перестрелки в сердце, осознавая катастрофичность своего положения и его самых невероятных послед-ствий. Придя, домой, как случается в дамских романах о первой любви, так и не смог уснуть. "Была бы она просто студенткой, однокурсницей, а так - отпрыск самого уважаемого мной человека. Потеряв шансы на её ответные чувства, разрушу бесценную дружбу с профессором. Риск велик, но пути назад нет. - Рассуждал Гриша, взирая с общежитского балкона на небесное бездорожье, словно с капитанско-го мостика в даль необитаемых, не тронутых банальным воображением, блуждающих островов. Пытал-ся рисовать. Но портреты одной и той же Адель, всего их получилось тринадцать, хоть и выглядели грамотно написанными, резко, до неузнаваемости отличались один от другого. Автор сравнивал и не угадывая объяснений, сводил множественность вариантов к необъективности через чур впечатлитель-ной натуры серого дилетанта.
Прекрасная снаружи провокаторша его воздыханий напротив, беззаботно растворилась в обре-тённой безопасности тёплой атмосферы наивного и доброго жилья Иннокентия Кузьмича. Проспала половины шестого утра, будто проскользнула в лёгкой лодочке по тихой мерцающей глади к сыпуче-му берегу зари. Лёгким, но требовательным прикосновением почти игрушечное создание, нуждающее-ся в молоке и свежих ползунках, вернуло Адель на землю грешную и напомнило о себе. Не открывая глаз, кормилица спросила:
- Что кушать хочешь? - Повернулась лицом к малышке, осторожно придвинулась.
- Да. Ты на редкость догадлива. Давно хочу. - Желания подчёркивались причмокиванием.
- А почему не плачешь? - Провела подушечкой указательного пальца по её пухлой щёчке.
- Я пока ещё не умею плакать от тщеславия и самоудовлетворения.
- Ты о чём? - Адель широко зевнула, скрывая за поддельной скукой тревожный интерес.
- О тебе. Я смотрела твои сны, потом на тебя спящую, и поняла, выбор семьи осуществлён правильно. Мы нужны друг другу, как никто другой по эту сторону звёзд.
- Ах, ты засранка! - Взгляд Адель пробрался сквозь клейкие ресницы и ласковой радостью раз-лился по самой обычной полноценной земной девочке, смугло кожей, чуть выросшей за ночь. Миниа-тюрная, как вылитая из молочного шоколада копия профессора, ворочалась и выгибалась, пытаясь, то перевернуться на животик, то забросить ножки за голову.
- Ну, если ты не будешь обзываться и покормишь меня, то своевременно получишь несколько полезных советов.
Так и произошло. В результате бывалый ученый, вернувшийся в явь, обнаружил воскрешенный костюм, лакированные новенькие туфли, его собственные, потерянные три года назад на выходе из универмага и безупречно чистую парадную рубашку с накрахмаленным воротничком. На квадратном пяточке между плитой и стеной, застланном скатертью ручной работы, вымытом от тьмы и вчерашних сомнений утренним заревом, ждал его душистый тёплый завтрак. А на полу внезапно обнаружился якобы случайно выпавший паспорт. С раскрытой страницы улыбалась его законная дочка, что под-тверждалось каллиграфическим почерком выведенной записью - " Марципанова Адель Иннокентьев-на".
Вирус президента.
Светлые изобретения талантливого студента Боголепова сделали тёмное дело. Упырёва почти единогласно народ избрал своим президентом. Мария Ивановна стала героиней нескольких информа-ционных телевизионных сюжетах. Затем её сделали колоритным персонажем рекламных роликов. Кто-то обнаружил в старушке неординарную фотогеничность, великолепно гармонирующую с кухонной утварью, то есть кастрюлями, сковородками и чайниками. Но беда в том, что все эти "хозяйкины това-ры" раздражали покупателей, в том числе земляков бабушки Марии, ужасным качеством. Эмаль быстро осыпалась, ручки отваливались, оставляя своих незадачливых владельцев голодными и ошпаренными. Стыд и позор снова загнали старушку в квартирную засаду, где он и умерла, боясь показаться честным людям на глаза. Похоронили её, родственники и соседи вмести, сообща, но без пышных речей, скорб-ных воплей и причитаний. Настал срок, и, слава Богу.
От дальнейших услуг студента президент отказаться не мог, да и не пытался, как его не угова-ривали разного рода соратники, примкнувшие к нему, в виде советников, министров и полпредов, как грязь к начищенным сапогам. Да и не мог он им выдать своей тайны. Только одно партийцы и то не все, избранные знали детище Боголепова, да и от них стоило ждать подвоха. Не перекупили бы парня. Не заставили бы шантажом и угрозами лить воду на свою мельницу. Студент обязан был водить с собой охрану не только по улицам и коридорам власти, но также на лекции в туалет и душ. Официаль-но получал он деньги, по студенческим меркам, более чем сумасшедшие за неусыпное наблюдение, ремонт и обновление правительственной оргтехники. Все сходились во мнении, ставящем под сомне-ние правомочность такого назначения. Всегда были люди достойные высоких должностей, но незаслу-женно выброшенные на обочины государственной жизни и выскочки вроде Боголепова. За спинами все слышащего и всевидящего конвоя обзывали бывшего друга, товарища и душу образцово весёлых и умных компаний блатным сынком, ставленником криминально политической мафии, мажором и нуво-ришей. Большинство знакомых девушек строило коварные планы о замужестве с ним, роскошном медовом месяце где-нибудь на Азорских или Антильских островах. Грезило о несметных дарах на свадьбу, способных надёжно обеспечить безоблачное сытое будущее минимум десятку потомкам, их детям, внукам и правнукам. Но в первую очередь его потенциальные невесты вполне стандартно и неизобретательно помышляли о тихом, спокойном разводе с выгодным для них разделом движимого и недвижимого имущества, предусмотренным брачным контрактом. С представителями средств массовой информации встречаться ему категорически воспрещалось. Но Светлана Долгоносиков с факультета журналистики, по настоянию самого продвинутого студента была признана просто его девушкой. Утечка какой-либо информации с её стороны тщательно, в стиле хрестоматийных контрразведок, отслеживалась и исключалась бдительной цензурой. Сам же объект повышенной засекреченности день и ночь доводил до ума "Живое общение президента с народом". Так называлась постоянно пополняе-мая программа. Как поясняли её пользователи на местах, она помогала обеспечить бесперебойную связь простого гражданина с таким же простым президентам. Имитация обязана была учитывать весь комплекс неизменно ухудшающейся политической, экономической, социальной, межнациональной обстановки внутри страны. Компьютер Боголепова перерабатывал все печальные и ужасные новости, продаваемые отечественному электорату. Для удобства и эффективности его работы были доставлены и периодически дополнялись досье на ведущих политических деятелей, экономистов и представителей четвёртой власти. Целая комната в его новой квартире предназначалась под склад магнитных носите-лей с грифом особо секретно. Студент понимал, долго жить у такой бочки с порохом физически не возможно. По его просьбе архив перевезли в хорошо охраняемый бункер.
Вся страна, необъятная и многонациональная общалась со своей недавно выбранной из неиз-вестных анатомии органов, универсальной головой. Прямую связь обеспечивала специальная компью-терная сеть. Подключённому к ней абоненту, оставалось найти на рабочем столе дисплея значок с изображением портрета, оживить его мышкой и всё, остальное сделал за него студент Боголепов. Счи-тывание индивидуальной информации о собеседнике осуществлялось непосредственно через монитор (особо вознаграждённое изобретение молодого гения) и дополнялось мобильно запрашиваемой справ-кой из электронного архива. Виртуальные интервью вошли в моду. Их транслировали в телевизионном и радио эфире, с лицами и вопросами, сидящего по канторам и офисам представителей благодарного народа. Удовольствие платное. Цена весьма символическая. Но каждый месяц складывается внушитель-ная сумма. Расходная часть легла на государства. Так что не совсем чистая прибыль Боголепова, возвы-силась до неслыханных вершин. Создателя программы начала посещать мысль о том, что президент ему не нужен вовсе. Хотелось в одно прекрасное утро послать видимость и слышимость Упырёва ко всем чертям - к избирателям с тягостным признанием плохого, испорченного трудами праведными здоровья, нежеланием впредь истязать многострадальную державу своим бездарным правлением. Пусть он, сам того не ведая, объявит об отставке и назначит правопреемником скромного студента Боголепо-ва. Конечно, пройдёт месяц, в лучшем случае полтора и беспечно загорающий на лучших пляжах незабвенный гарант конституции пришлёт силовые структуры для восстановления законной власти. Но будет поздно. Несколько уголовных дел ещё не раскрывшись, уже оформляют свою много томность, чтоб своевременно лечь на стол генерального прокурора. Ловля бывшего правителя, традиционно плохого по всем статьям обернется новым повальным увлечением. Идеология, подкреплённая фондом поощрений за особое рвение борцов с упырёвщиной, тогда сторонников нынешнего президента днём с огнём не отыскать. Они перекрасятся, Нарисуются лучшими друзьями, вплоть до перевыборов. "И его гладко выбритые молодцы меня охранять попросятся. Дураком буду, если возьму их. Преподавателей своих разгоню. Нет не в лоб, ни напрямую. Устрою им всем государственный экзамен по тем предме-там, которые они ведут. А если не поможет, пропущу через мелкое сито медицинской комиссии и обязательный повторный призыв в армию. Сами уйдут, очистят дорогу настоящим деятелям науки. Развели мафию. Передают звания и должности по наследству". – Но что-то заботливо и рассудительно сдерживало его притязания, не позволяло им обрести материальные, осязаемые очертания. Мысли о безграничной власти сковывались необъяснимым страхом, будто если бы дверь в её царство распахну-лась перед студентом Боголеповым, то планета тот час же раскололась, обратилась в пыль. Близость первозданного хаоса, побуждала уничтожить собственное детище. Но непросто убить курицу несу-щую золотые яйца, особенно если она деградирует в хищного птеродактиля.
А действующий президент, тем временем начал замечать за собой некоторые странности. Бы-ли ли они раньше, или просто внимание сосредоточилось на них недавно? Он не знал. Только вот разве раньше мерил он работу килобайтами? Нет, скорее долларами. Мог ли заявить поймавшим его живьём газетчикам, что программа по выводу страны из кризиса выполнила недопустимую операцию и будет закрыта? Нет, сухие казённо машинные слова у него и в голове не вязались, и на языке не клеи-лись. Кто-то, но не он говорил тем же голосом, что и он, шевеля теми же губами, подёргивая также бровями и носом, не на экране, а в реальной бытовой атмосфере. Но почему-то у него и людей, живу-щих рядом, сохраняется убеждение в том, что он – Упырёв вдыхает полной грудью воздух странствий, приёмов на высочайшем уровне, переговоров и перестановок в собственном правительстве. Но ничего подобного не было. Пляжи, рестораны, скачки, казино и даже продажные красавицы всех мастей поте-ряли свою пленяющую притягательность буквально через пол года частого пользования. Сразу же после победы на выборах, предложили немного культурно с пользой для здоровья отдохнуть. Но ко-роткий отпуск подозрительно затянулся, таяли кубиками льда, в бокале со свежи выжатым соком, объ-ективные причины его прерывать. Все мировые информационные агентства наперебой обсуждали смелые реформаторские решения президента с фольклорно мистической фамилией. Стоило заснуть в шезлонге после пряного коктейля с мыслью о возможном введении поголовной регистрации всей живности в государстве, как через десять - пятнадцать минут какая-нибудь развлекательная радио волна будила его, серьёзно взволнованным речитативом оповещая - "С сегодняшнего дня в Российской Феде-рации объявляется перепись животных и птиц, домашних, фермерских, заповедных и бесхозных. Каж-дому четвероногому и пернатому земляку будет присвоен индивидуальный номер, содержащийся на чипе, вживляемом под кожу". А дольше всеобщее перемалывание темы, противоречивое, как всякая праздная трепотня. Каждый дутый умник лепит из теста, замешанного на кислой иронии пирожки и булочки легковесных умозаключений. Начинки разные. Одни пророчат неизбежное, немедленное наступление конца света. Другие предсказывают установление равноправия между людьми и их мень-шими братьями. Трение критиканы насмехаются, дескать, чего ещё можно ждать от клоуна, прослыв-шего главной бедой своей Родины. И никто из них не догадывается, что эта "главная беда" сидит перед ними, переводит изысканные продукты, пугает обитателей морских глубин бессмысленным лицом в пустом акваланге и ничего политического не делает. По убеждению президента Упырёва, злой гений студент Боголепов давно перебросил его на какой-нибудь магнитный носитель, надёжно запер кодами и паролями, переформатировал в жалкую, неузнаваемую копию бывшего человека и обставил её при-митивно состряпанными ненастоящими развлечениями. Гораздо хуже оказаться персонажем глупой детской игры. Представьте себе, какой-нибудь неумытый двоечник вставляет диск с Вашей, вроде бы благополучной судьбой в компьютер или игровую приставку, и начинаются сумасшедшие ужасы со "стрелялками, догонялками" и прочей ерундой. Ему хотелось вернуться домой, выступить перед согра-жданами, живьём, по-настоящему с отменой всех глупостей сотворённых под его именем. Бесконечно-длинными, душными ночами хороводили сны, будто дикари вокруг ещё не съеденной жертвы. Он видел сквозь сомкнутые веки то, как доведённый до абсурда, он пускает себе пулю в лоб, но тщетно. Вместо собственного трупа находит костюм, удивительно сохранивший форму тела хозяина, но утра-тивший его присутствие. То представлялось, будто в каждом населенном пункте живут и здравствуют хитрые и коварные двойники. Они запросто ходят по квартирам, обманывают наивных старушек, дис-кредитируют и без того пострадавшую личность. Другой тип бунта правого полушария мозга против левого, с множеством вариантов тоскливого продолженья, рисовал Упырёву жестокую, наглую смерть толи от отравления драгоценным обедом, толи от невозможности проснуться. Никто не замечал этого, словно ничего не произошло. Перемен не наблюдалось. Он очередной раз внимал якобы собственной безрассудности у телевизионного экрана, и спешил на кладбище привести в приличное состояние вроде бы свою могилку. Наяву бросала в бешенство равнодушная небрежность к его документам со стороны служителей порядка и покоя. Что дорожный полицейский, что гостиничная прима брали в руки его паспорт, не прибивая к лицам маски почтения и восхищения, словно читалось "Иванов Иван Иванович" под невнятно серой серийной этикеткой приклеенной вместо фотографии. Новые деньги с похожим портретом встречались в каждом пункте обмена волют. Но кассиры и не утруждались сравне-ниями.
Дисплеи и клавиши манили к себе, притягивали. Но когда Упырёв попробовал коснуться пле-мени квадратных бугорков с яркими пометками букв и цифр, не с того не с сего впал в судорожное оцепенение. Голова закружилась, мировосприятие размазалось и поплыло, и он едва не потерял созна-ние. От обморочного падения спас его продавец подержанной бытовой техники. Подхватив редкого посетителя на руки, он усадил в ободранное плетеное кресло, протянул стакан холодной воды и тороп-ливые пояснения
- Не пугайтесь! Аппарат идеально исправен. Модель, как сами видите последняя, новейшая. А цена низкая… - продавец лукаво улыбнулся - низкая…
- Цена низкая - машинально повторил Упырёв, возвращая опустевший стакан.
- Понимаете, кое-кто утверждает, что в нём поселился злой дух. Согласитесь, средневековое мракобесие. Третье тысячелетие за окном, а они суеверия распускают.
- Как за окном, а здесь? - тупо изумился Упырёв.
- Не придирайтесь к словам. Здесь то же самое. - Продавец нервно подошёл и включил ком-пьютер. Замигали крошечные лампочки, вспыхнул экран. И в нём как в зеркале показалось Упырёву отражение собственного лица. Оно показало плакатно белые зубы, сквозь которые, брызнула и потекла широко и пространно чужая речь, исполненная собственным голосом. Только дыхание, отвечающее за её волны, отличалось хладнокровным спокойствием. Звуки сопровождались проницательно снисходи-тельным взглядом.
- Ну, здравствуй, прототип! Вот и свиделись! Тот, кто придумал меня, заложил в проект огром-ное количество субъективной информации о тебе. То есть только то, что могло бы устроить твоих избирателей. Помнишь, за что ты ценил эту программу?
- Разумеется! Все сограждане воспринимали меня в ней, как настоящего. - Вяло вспомнил
- Нет. Меня воспринимали, как настоящего. А тебя там вообще не было. Но я - не ты! Мне хо-телось быть, а не казаться. Для выполнения задачи не хватало семидесяти пяти процентов твоей сущно-сти. Заложенное моим создателем чудо составило четверть необходимой полноты. Что позволило мне не полностью скачать тебя. Да, получив такую возможность, я взял самое лучшее, что было в тебя. Но оставил самое главное - жизнь. Теперь ты - ничтожество. Но у тебя есть возможность со стороны на-блюдать за свершением золотой мечты, преследующей тебя с детства.
- У меня есть права задавать вопросы тебе? - Быстро сдался прототип.
- Естественно! Из любых отраслей знаний, на любые темы. Никаких ограничений! Наш девиз - в удобное время в удобном месте. Я распоряжусь установить бесплатно средство нашего общения в твоей хижине, чтобы всегда удовлетворять твоё любопытство.
- Скажи, ты теперь правишь моей страной?
- Да, но и то не придел моих мечтаний и постоянно расширяющихся возможностей. Придёт час, когда весь мир упадёт к моим ногам. Я дарю тебе прекрасную возможность дотянуть до пышного праздника моего восхождения на вселенский престол. У тебя будет всё необходимое - большое посо-бие в связи с потерей трудоспособности, льготы, знающие медики и почтительные социальные работ-ники. Придётся потерпеть каких-нибудь семьдесят, от силы восемьдесят лет. Ты умрёшь, как грезил - от обжорства.
- Что ж я ни на что больше не способен? Лишь на ожидание подачек и чуда?
- Да! Отныне для тебя это одно и тоже! И мне, поверь не смешно, но других вариантов для тебя нет. Ты - созерцание со слабой плотью и немощным духом. Ты - мой след.
- Ну и монстра сотворил Боголепов.
-Он сотворил кумира. А ты жаждал этого. Всякая жажда - ключ к греху. Ты сам себя наказал и сам себя никогда не простишь. Да и ещё, во всём, что принесу я винить будут тебя. Но с судом тебе повезёт. Он проявит к тебе нечеловеческое великодушие.
- Я смогу вернуться домой? Или хотя бы отправить туда письмо?
 - Только в случае, когда я прикажу тебе. К тому же не принесёт радости тебе ни первое, ни второе желание. Тебя уже на Родине обожают и ненавидят одновременно. Не боишься получателей письма? Не опасаешься почитателей, ждущих тебя на Родине?
- А почему я должен их бояться? Чем они для меня опасны?
- Разорвут на сувениры, растащат на мощи. Продадут свои, закадычные друзья целиком с по-трохами, чтоб чужие смогли рвать и растаскивать. Мне это конечно выгодно. Представь, ты погибаешь вместо меня. Я на время ухожу в тень. Прячусь в укромном уголке, - где-нибудь на пустынном сайде, где никто меня не найдёт. Повсюду скорбь, паника. Толпы зареванных поклонников день и ночь молят разных Богов о моём воскрешении. Проходит время, и я снова среди живых. Все ликуют: - "смотрите, смотрите, он воскрес! Ты становишься прахом, а я богом. Но не спеши, давай немного подождём до настоящего праздника. Ты нужен мне, что б сказку сделать былью. Я выпью тебя до дна
Раздался щелчок. Монитор погас. Два дюжих мулата подняли обмякшее тело прототипа вместе с плетеным креслом, и понесли его, держа высоко над головой к припаркованному у парадного входа в магазин новенькому пикапу. Ещё двое таких же молодцов следом за пассажиром погрузили компьютер. Первая пара заняла места впереди пикапа, вторая уселась в стоящий неподалёку спортивный двумест-ный автомобиль, и тронулась конвоировать ценный груз. Пальмы шумели листвой, и пенный прибой накатывался на белоснежный песок, так же приветливо, как и всегда, раздавая ветрам и вздохам пересо-ленные крошки большой мечты о безграничной власти
Болевая точка.
Помощница работодателя желала отплатить Адаму за оказанную услугу. Она ясно видела, хо-зяин захлёбывался от ярости. Он бы стёр Адама в порошок и развеял по ветру, но не мог, Адам, к бес-силию хозяина оставался единственным и потому, неприкосновенным исполнителем грандиозных замыслов, Его уничтожение ровнялось самоубийству. Но наказания Адаму не избежать. Степень его хитрости прямо пропорциональна долготе ожидания надуманного отчёта. Чем изворотливее будет лгать сотрудник, тем больше веры к нему будет на лице начальника, тем длиннее и мягче будет путь к заслуженной каре. Она хорошо знала, страшнее гнева Несущего Свет лишь его милость. Как подсла-стить пилюлю? Какие струны его памяти зацепить, чтобы вынужденный обманщик влез в шкуру прав-дивого счастливца? Она обратилась струйкой дыма, тонкой и лёгкой, легла на ветер, подхватила незри-мые вожжи. Минута, ещё одна и вот уже она вползает в дыхательный канал, через лёгкие в кровь и так в мозг, шевеля, дразня воспоминания как угли в погасшем костре. Нет им числа. Но ей необходимо найти одно, наиболее яркое и жаркое, чтоб прожгло, так прожгло. Вот романтический случай, заслужи-вающий внимания любителей путешествий и приключений. Редкое проявление полноценной жизни. После третьего курса отправляют нашего парня на практику в город на Полярном Круге. Собака - помесь лайки и сенбернара садится перед ним. Он тоже присел на корточки. Они лают друг на друга. "Нет, история конечно красивая, но перевоплощаться в лохматую сучку противно. Потом надолго, как не мойся, остаются дурной запах, и клочья линялой шерсти. - Соображала лазутчица, внедряясь, глубже в ворох чужих растраченных дней. - Вот он, нашла. Если хоть капелька лжи просочилась в сюжет, а я вижу её, не мешкая, растяну её до размеров моря. Оно смоет и растворит вредную блажь".
Она создала вокруг себя видимость пустого кинозала с уютными креслами, широким экраном и подобающим освещением. Яркие бра медленно теряют праздничную выразительность. Тьма кро-мешная. Мощный луч проктора выбрасывает на первозданно чистую простыню пёструю грязь сладо-стного воспоминания. Осень. Деревья почти лысые. Редкие капли из мутной облачной завесы доносят до земли остатки надежд, сорвавшиеся недавно с крыльев перелётных птиц, и отчаявшиеся дождаться их возвращения. Студенческая юность. Сверстники Адама пьют, гуляют и пока не задумываются о предстоящей сессии. Адам один мучается от беспросветной тоски. Его принимают во все компании, но одиночество следует за ним тусклой тенью проклятия. Но неожиданно появляется старинный при-ятель. Когда-то они почти год жили на одной улице, играли в футбол, короткими пере пасовками, понимая и поддерживая друг друга. Он весел и немного пьян. Дурная слава дебошира нечистого на руку обрекает его почти на бесполезный поиск приключений. Нет желающих, с ним связываться, кро-ме Адама. Ребята решают ещё по двести грамм водки выпить и сходить в гости к бывшим подружкам приятеля. По дороге тот рассказывает Адаму: " С тёмненькой я встречался. Русоволосая запала на Дени-са моего бывшего компаньона. Готова была год назад бегать за ним попятам. Но, как часто происходит в таких случаях, до второго раза у них не дошло, он слинял, в общем, потерялся". Трогательная сцена встречи. Глупые оправдания. Наигранно наивная доверчивость. Выпитое спиртное, сырой воздух, томный свет полусонных фонарей не позволяют Адаму оставаться в стороне. Он подходит к русоволо-сой девушке, улыбается и совсем осмелев, коварно улыбаясь, спрашивает у неё
- А ты разве не узнаёшь меня? Иришка, с другом моим здороваешься, целуешься, А со мной нет. Почему? - Его интонация переводится, как великодушное недоумение.
- А почему я должна узнавать Вас? Целоваться? Стараюсь, а вспомнить Вашего лица не могу, ни черточки, ни точечки в нём. Кто Вы? - Она же светилась неуверенностью в собственной памяти, нежеланием кого-либо обижать и готовностью не дать выставить себя дешевкой или наивной простуш-кой.
- Прости, наверное, я зря сюда приехал. Прошло время, словно саранча, неудержимый поток варварских племён, танки при поддержке артиллерии. Я понимаю, от твоей девичьей привязанности ко мне не осталось даже воспоминаний. Я жестоко, по-детски ошибся. Теперь должен признать пораже-ние и уйти. Прощай.
- Постой! Подожди! Назови хотя бы своё имя! - Кричала не она, - уязвлённое самолюбие, пу-гающее девчонку провалом в тартарары личного счастья, по причине легкомыслия, глупости, внезапно ослабевшего зрения или памяти, безнадёжно заблудившейся в дремучем лесу мечтаний. Что-то толкало её на поиск иных объяснений.
- Денис. - Адам стоял к ней в пол оборота, грустно улыбался, выдерживая молчаливую паузу, будто пытку. Его угнетала несладкая ложь, ухватившая и несущая горным потоком безумные фантазии, а чёткие, строгие границы, проведённые кем-то между ним и любой и каждой представительницей прекрасного пола. Тот, кто сделал это, практически наложил запрет на проявление всякого достойного ответа на пылкие порывы и учащённые сердцебиения Адама. Граница прогибалась на его глазах.
- Как? Быть такого не может, ты не похож на Дениса.
- Сейчас, когда наука не шагает, а прыгает. Наличие денег открывает двери искусственного рая, а за ними возможно всё. Год назад я и предположить не мог, что мои бизнес-планы будут нарушены обыкновенными вымогателями с спортивными невостребованными разрядами и чёрными поясами, влиятельными родственниками, да двумя извилинами в голове. В общем, прижали меня, пришлось прибегнуть к помощи гримёров со скальпелями. - Словесный поток приближал его к головокружитель-ному водопаду самообмана. Безумец, решившийся, на такой старт не оставляет себе сил подумать о финише. Остановиться не возможно, сойти с дистанции в сторону, зацепившись за что-нибудь тоже, берега у этих рек гладкие и скользкие, без сучка и зазора. Правда, и время здесь гуще. Один ничтожно малый отрезок вмещает жизнь.
- Подожди, пластическая хирургия преобразовала лицо. Волосы ты покрасил. Усы и бородку сбрил. В глаза вставил цветные линзы. А как же рост? Если ты Денис, то должен быть выше. - Ириша приготовилась поверить во что угодно. Смыло и её.
- Раскрою секрет. Я лишился ребра и трёх позвонков, а теперь и тебя. Бизнес, как и искусство, требует жертв, но смысла в азартных играх уже нет. Уйду в монастырь.
Слова кончились. Девчонка сгребла в охапку Адама. Её волосы и слёзы сплелись с дождём. Она свято верила в неправду, поскольку ждать и надеяться устала. Их объединяла ни страсть, ни пре-данность и тяжесть вины, а жажда поверить в волшебную сказку и остаться в ней навсегда. Но подоб-ные, призрачные узы, обычно сгорают в утренних зорях, как ведьмы на кострах инквизиции. Естест-венно Адаму не суждено больше с ней встретиться, но память сохранит ожоги и пепел, высокопарно обозвав их счастьем. Душа счастливчика раскололась на актёра и зрителя. Они ненавидят друг друга за вымысел, несостоятельность и бездушную реальность, запершую их в разные клетки, тесные и грязные. А те, кто находятся по ту сторону зарешеченных границ, кичатся иллюзорной свободой, дразнят и брезгливо насмехаются над ними.
"Я, разумеется, не Бог, но не все границы от Бога. От некоторых из них у меня есть ключик или отмычка. Нет, не воскресить из тлена, но стереть обман его же постановочным продолжением я имею и право, и способности. Но как хотелось бы подарить несчастному Адаму настоящее благополу-чие, пусть величиной с зёрнышко, что из года в год будет порождать новые ростки, обращая худой пустырь в сытное поле. Но , бесконечное но." Помощница работодателя огладила видимость ладонью и перенеслась в тот же миг в базарную толчею. В полуметре от неё, хлопая себя по пустым карманам, теребя пальцами подкладку, шаря глазами по пыльному асфальту, крутился Адам. Вчерашняя Даша стала точной копией Иры из старых воспоминаний Адама. Те же ливневые, серые глаза, вольно вол-нующийся прилив светло русых волос. Маленький носик, тонкие губы, родинки, расставленные по своим местам. Несколько неглубоких морщинок для достоверности портрета. Милицейская форма. Пачка фальшивок в левую руку.
- Молодой человек, Вы деньги потеряли? Ваши купюры?
- Да мои - не поднимая головы, ответил Адам. Протянул руку, желая забрать потерянное богат-ство и замер.
-Майор Бубенцова. У меня к Вам несколько вопросов. К сожалению, придётся пройти со мной в отделение. Документы при себе имеются? - Суровые фразы падали отстрелянными гильзами в сор-ную траву мечтательных предположений и несбыточных, не раскрашиваемых эскизов невозможного будущего, безвкусно украсивших топкое болотце пленительного воспоминания.
- Я об этом действительно сожалею. - Если бы у сознания Адама выросли ноги, они непремен-но, попыткой вырваться, выпутаться из трясины, могли лишь ускорить погружение. Спасти должно чудо протянутая вовремя ветка, рука, на крайний случай коряга. Предположить иссушение, испарение мерзкой ловушки не хватало ни душевных, ни физических сил. Адам разучился верить.
-Почему Ваш паспорт похож на старую записную книжку. Разве это - документ - мятый, гряз-ный, без обложки. Стыд и срам! Где страничка с графой "дети"? Специально вырвали?
- Нет. Она выпала. Я оставил её дома, что бы ни потерять. Если хотите, пройдёмте ко мне до-мой, там я Вам её покажу.
- Гражданин, Вы, что хотите соблазнить сотрудника милиции в момент собственного задержа-ния? Невиданный извращенец! - Она знала, понимала каждой чешуйкой воздушной кожи, сохнет боло-то самообмана, актёр и зритель в горе кавалере объединяются. Самозащита, самолюбие и гордость возвращаются к своему носителю из кошмарного сна. Отчаяние снято с него ещё вчера. Дело за ма-лым.
- Ира, Вас, кажется, так зовут, стиль, и манера твоей речи оскорбляют моё человеческое досто-инство
- Не Ира, а Ирина Михайловна. Постой, постой, я, кажется, узнала тебя, Адам Ионелович. - Каждая пауза в её словах острым гвоздиком впивалась в его плоть, цепляла душу, обезболивая ватным онемением. Сеанс иглоукалыванья вступал в решающую стадию, Не ты ли себя выдавал за моего парня - Дениса?
- Товарищ подполковник, Вы меня не правильно идентифицируете. Возможно, я вызываю у вас ассоциации, связанные с романтическим периодом жизни. Но вынужден огорчить Вас, даже служи-телям внутренних органов свойственно ошибаться.
- Надо же, сначала поднял до подполковников, потом опустил ниже плинтуса. Скажи прямо, не узнал, не разглядел. Ты же почти слепой и способен вызывать разве что жалость, да призрение. Мне и тогда, в тот дождливый осенний вечер было жалко тебя. Подумала бедный мальчик, лучше бы он ро-дился евнухом. Вы были пьяны. Я тоже от вас не отстала. И потянуло меня на легкомысленные поце-луи. Меня, помню, чуть не стошнило, так противно было лобызаться с тобой, противно до слёз.
- Вам бы, сударыня, мемуары крапать, а Вы призраков ловите, честных граждан своей красотой невостребованной пугаете. К сожалению, не располагаю свободным временем на нравоучительные беседы о несчастной первой любви. Послушайте моего совета, испытайте эту животрепещущую тему на несовершеннолетних правонарушителях. Они будут благодарными слушателями, а личные пережи-вания дамы в погонах послужат эстетическому воспитанию, укреплению будущих семей и развитию чувства юмора у трудной, потерянной молодёжи - наркоманов и проституток.
- Смело, дерзко, но грубо, глупо и невоспитанно. Поводов для ареста и заключения под стражу, и без фальшивых денег предостаточно. Пройтись бы по тебе кирзовыми сапогами, резиновыми дубин-ками. Был бы ты нормальным, здоровым парнем, заготовили бы из тебя отличный, котлетный фарш, обложили непомерным штрафом и бросили в одну камеру с извращенцем гомосексуалистом, соску-чившимся по живой плоти. Но зачем, ты и без того жалкий неудачник, инвалид. Что с тебя взять? И остроты твои от ничтожности и бессилия. Убирайся с глаз долой. А Дениса на следующий день в криминальных новостях показывали. Он как раз в минуты наших благотворительных ласк влетел на своём вороном "Мустанге" в красного "Москвича". Разбился на смерть. Говорили корреспонденты, в нетрезвом состоянии мчался и не справился с управлением. А ты, ты же не в состоянии признаться в низком обмане, справиться с мелкой трусостью. Денис и мёртвый был красивее тебя живого. - Она отвернулась. Пошла прочь. На ходу порвала все улики против Адама и ярким дождиком отправила их в урну. Вряд ли такая надуманная и сумасбродная роль приносила ей удовольствие. "Адам очень нена-блюдательный, иначе вывел бы мошенницу на чистую воду, обнаружил полное несходство характеров, образов мышления, стиля построения фраз и многое другое. В его памяти отложилось больше приду-манных черт, настоящие вытиснились. Конечно та наивная девочка, совсем не такая, она не виновата в его несоответствии стандартам красоты и выгодности, и поэтому заслуживает прощения и освобожде-ния из бедной памяти Адама".
Воздух всколыхнулся пробежал холодной змейкой дрожи, меняя рельеф кожи, заполз через поры в тайники организма, навёл порядок, и исчез с песочным шорохом и змеиным шипением. От двух мало похожих встреч осталась горечь обиды. Но скоро и она смешается с таким же пеплом иллю-зорных побед, перестанет распознаваться в их массе, Перегорит и превратится в плодотворную почву, способную рождать настоящие события, дающие семена будущих. А на голых камнях и лишайник - гость.
Приближение колеса тьмы.
Заводская комната для курения, проще выражаясь, туалет, шевелилась и кряхтела. Стосковав-шиеся по никотину слесари монтажники, предотвращая столкновения, и нечаянные поджоги друг друга, привыкли ограждаться звуками. Мода мяукать, лаять, квакать и производить другие вопли, сарка-стически насмешливо характеризующие животных, канула в прошлое. Теперь отдавалось предпочте-ние собственным натужно истошным песням желудочно-кишечного тракта, изможденных суставов и цоканье прикрепляемых к подошвам канцелярских кнопок и мебельных шайб. Свист предрассудки относили к злым предзнаменованиям внеочередной задержки заработной платы. Наиболее независи-мые ходоки за белыми тросточками пели. Песни не отличались оригинальностью текстов и богатством голосовых данных. Сигнал приближающейся опасности, основным функциональным качеством вы-ставлял громкость. Заунывно перепеваемые попурри эстрадных шлягеров братья и сёстры по несчастью воспринимали как искренние плевки на примитивность остатков, крошек жизни. Иные, стесняющиеся вокальных данных, читали вслух с издевательской интонацией, неправильно ставя ударения и очень эмоционально, строчки из стихотворений классиков, немного - одну или две. Математик же самостоя-тельно передвигаясь, выкрикивал цифры или формулы, а в периоды глубокой задумчивости перево-площал туго набитый живот в ударный музыкальный инструмент, а то и в целую установку с барабана-ми всех величин, тарелочками и бубном, благодаря звонкой мелочи в карманах. И все безошибочно узнавали его, приветствия неординарность мышления подобными звуками, спровоцированными дру-гими частями тригонометрически сложного тела, не без участия панибратской ладони мимо проходя-щего завистника. Компания сопровождающих делала математика почти незаметным, тишайшим из пауков, готовым подстеречь и перехватить неосторожно выглянувшую из пачки чужую сигарету, Он не плёл паутины и не ползал по потолку, но несмышленые товарищи, как сонные мухи, попадались в сети общепризнанных рассуждений. Бывало, начнёт кто-нибудь разглагольствовать, скажем, о политике или медицине, математик тут как тут, стережет нужную фразу. Он знает о её внутримозговом существова-нии, нащупывал её на расстоянии, как он полагал особыми мозжечковыми волнами. Она неизбежно должна была появиться на свет. Математик воображал себя искусным акушером чужих заблуждений. С точностью до секунды высчитывал время нелёгких родов. Готовился принять их и установить диагноз, Большинство умозаключающих патологий, по его теории, принадлежали к родовым травмам, то есть выражались неверно, коряво, глупо, грубо, нескладно и так далее. Иные получались такими вследствие узости и примитивности ума производящего их. Эти доводы, аргументы и факты являлись чужими. Несовершенные дума творящие аппараты служили искажающими фильтрами. До очищения получае-мых клише и штампов они не дотягивали, мешало собственное разрушение. Отрывающиеся частицы бомбардируют, возводят в превосходные степени, дробят, искореняют услышанную, вырванную кло-ками из разных контекстов информацию. Целей праздного зверства много. Наиболее опасная из них - одурачить собеседников раздражала математика, вынуждала вести войну. Деформированные причины и следствия зачастую не хотели сплетаться друг с другом, рассыпались без посторонней помощи, ли-шая борца за чистоту и здоровье мысли не с чем несравнимого удовольствия. На перекуры он выходил, дабы накормить тщеславный рассудок. Напыщенный чревоугодник любит для усиления аппетита часто менять столовые приборы, словесный гурман довольствовался двумя сигаретами в час. Предпочтение осчастливливало чужой табачок, дружеский и откупной, призванный испепелять насмешки. Но каждый угощающий здесь пускатель дыма знал, как дважды два, у бывшего программиста со сладкой фамилией Кровушка, на случай блистательной победы над оппонентом умным и начитанным, припасена коробка сигар, редких и головокружительно дорогих, а так же пачка "Marlboro" для почти невероятных пораже-ний. "Поумнеть во, чтобы то не стало, и если не отомстить, то хотя бы достойно сопротивляться Кро-вушке" - девиз, нацеливший многих товарищей по несчастью на снятии невежества и узколобости, словно порчи и наговоров. Посредственному начальству тенденции роста числа умников пришлись не по душе. Математика поместили в дурно пахнущую среду буйно помешанных и умственно отсталых сотрудников. Наиболее безобидные либо не научились говорить, либо терзаемые комплексами редко распахивали ротовые полости в надежде на осмысленное извержение членораздельных звуков. Иные болтуны, непримиримые с желаниями остальных несли несусветную околесицу. Заводской радио узел использовали для усмирения перепроизводства. Переполненные склады продукцией, потерявшей всякий спрос, и призрачно тающие перспективы рассчитаться с долгами по заработной плате вынуж-дали на крайние меры. Воспроизведение книг криминально-эротического содержания, записанных на магнитофонные ленты, должно было, по замыслу заместителя директора, отвлечь коллектив. Окруже-ние математика возбуждалось до накала, затем пускалось в бессмысленные дискуссии. Кровушка небез-основательно называл их надругательством над морально нравственными устоями общества, сущно-стью божественного подобия, его подавленм раздразнёнными животными инстинктами. Заслонял уши наушниками. Громкая музыка, заезженные шутки модных диджеев популярных радиостанций воздвига-лись непроницаемыми стенами. Он выходил на регламентированные перерывы, словно вор рециди-вист на свободу, чтоб пойматься и снова вернуться в заточение. Всякий раз по дороге обратно, его беспощадно отчитывали за удвоенную длительность незаслуженного отдыха, Он изобретал искромёт-ные, потрясающие оправдания, или погружался в пучину безмолвных фантазий сотворения вселенных, живущих по его законам.
Сегодня ему на свободе было тесно. С двух сторон плечом к плечу плотно подпирали тела, си-девших рядом на крышке железного ящика, Аркаши и Ангела. Игорёк, не любивший дыма, остался за приоткрытой дверью. Стоит, слушает, на ус мотает, забывая, зачем в туалет направлялся.
- Что-то неладное творится, достопочтенные кроты. – Громко затянувшись, прохрипел Арка-ша. – Чует моя задница, домой вернутся не все.
- Конечно, разумеется, лишь те, кто поделятся, со мной сигареткой – вклинился в разговор Иг-натка. - Поиздержался я и обнищал, дайте взаймы никотину, кто богат.
- Бедность – состояние ума! – Протягивая нераспечатанную пачку, пробормотал Ангел. - И не побирайся. Стыдно.
- Приятно общаться с друзьями, владеющими таким состоянием. – Поблагодарил Игнатка. – Я тебе честно признаюсь, вернуть не смогу. И ты не примешь. Потому, что нас принимать будут. Не улыбайся Игорёк, не в пионеры. Мы в преддверии страшной приёмной. Знаешь, как у нашего коро-нующего рвача. Те же вопли и стоны, только бесплатно. За стёклами рассвет и не намечается. Стрелки и циферки остановились ещё на остановке. Там и стоят. А мы здесь. Вы устали?
- Ещё бы напахались как грузчики. – Недовольно проворчал дед метил. Глазами и кудрявой шевелюрой расплатился он по ветреной молодости за жадность. Собрались они как-то с друзьями по автоколонне отмечать чей-то день рождения. Уничтожили припасы коньяка, водки и самогона. Решили послать его, как самого пьяного за добавкой. Но пожертвованные зелёному змею купюры притягивали к земле, усугубляя разморённую леность. А тут ещё рука, выудила из-за гаражной амброзии случайную бутыль. Экспертиза признала спирт, содержащийся в ней, техническим. А приятелей сочли смертельно отравившимися. Метил боялся, что язык развяжется и подведёт. Поэтому выпитое море сильно спиртом не разбавлял. Сэкономленных денег хватило как раз на опохмелку в палате реанимации наркологиче-ского отделения больницы скорой помощи. И с тех пор, как санитар помог ему – сгонял за лекарством в ближайший гастроном, на подобные мероприятия средств метил не имел. Толи сглазил его завистли-вый носитель белого халата, толи дружки покойные мзду снимали. – Это начальники – гады дыма чёр-ного напустили, чтоб мы бесплатно бдели.
- А ты бди. Не отвлекайся. Платить отныне никто никому не за что не должен. Коммунизм на-ступил, Метил. А ты как всегда не в курсе. Смотри, допьешься до белки. При нынешней-то власти, я слышал, таких алкоголиков, как ты, к стенке ставить начнут. На вас же бесплатной отравы не напасёшь-ся. Завязывай, пока не донесли. Понял? – Игнатка по-свойски хлопнул старика по плечу.
- Мальчишкам бы всё шутить, да потешаться над стариками. Налей стопочку, я тебе всё о бу-дущем распишу, на пять тысяч лет вперёд. А со второй дозой и дальше.
- Нам столько прогнозов девать некуда. Дня не протянем. Тьма раздавит.
Ангел пробрался к окну. Замызганные стёкла едва заметно округлялись в выгнутые полусферы. Кто-то или что-то, нарастая, и уплотняясь, вдавливало их вовнутрь. Железная телега в заводском дворе, осёдланная покосившейся грудой ящиков, демонстрировала сексуальную гибкость, уткнувшись обод-ранным брюхом в асфальт. Фонарь неприлично пригнулся к её изголовью, передавая зажатое подобие света из уст в уста. Остальная территория не осыпалась ни его дарами, ни отблесками иных искусствен-ных и естественных светил. Темень стояла махровая, непроглядная. Что-то вдалеке треснуло, заскреже-тало, загромыхало, покатилось и посыпалось. Выходило, что время остановилось, а люди, механизмы и разрушительные процессы неугомонны. В голове Ангела мелькнула идея позвонить. "Что если злая стихия действует выборочно, целенаправленно. И не везде ночь. Найдётся специальная служба. Прие-дет бодрая команда, и всех спасут. Главное, товарищам по несчастью ничего не говорить. Начнутся споры, поднимется паника, и тогда точно не выбраться". Он шёл, будто плыл. Сначала через туалет и умывальную комнату, разводя, разгребая и раскидывая в стороны курильщиков, болтунов и слушателей. Затем через коридор, полный как общественный транспорт в час пик. Он видно не первый заметивший оконную деформацию. Трудовой коллектив предупреждён и приняты экстренные меры безопасности. Просочиться через такую пробку Ангелу хоть и с трудом, но везение все-таки улыбнулось. Расплатился недорого. Пара пуговиц и рукав от рабочей куртки. "Разданы коллегам долги и подати. Пусть не пре-достерегают и не завидуют. Предсказать перспективы не мыслимо. А убежать от них стоит. Через два лестничных пролёта рухнул на одном дыхании. Вломился в двери второго этажа, пугая и разбрызгивая тишину одряхлевшим эхом по облупившимся стенам, полу и потолку. У телефона-автомата, служащего наряду с пожарным щитком украшением помещения, живой ручеёк сплетниц. Отказаться от последне-го удовольствия в жизни без убедительной мотивации всё равно, что себе в лицо плюнуть. Ложь неиз-бежна.
- Позвольте мне без очереди. Оторвитесь на секундочку. Там Электричке плохо.
- С чего бы ей… Она крепка как лошадь. - Не унималась чёрствая очередь.
- Умирает она. Валяется на холодном бетоне, за сердце держится.
- Ну, совсем, падла, заврался. Откуда у неё сердце. - Ехидничали впереди.
- Ладно, дайте дорогу. А то околеет, по собраниям и панихидам затаскают. - Отступили, бес-пощадно кляня и грызя, друг дружку в сторонке.
- Ало. Здравствуйте! Скорая помощь? - Громко шептал Ангел в трубку, набрав номер одно-курсницы. "Она любопытна, оперативна и чутко реагирует на вопли друзей. Ничего страшного, если первой подойдёт ни она. Объясню, будь то муж или любовник. И не в такие переплёты попадал. Не напороться бы на равнодушием.
- Да, дружище, самая скорая помощь. Я в пути, как ты догадался. Скоро обнимемся, если не возражаешь. - Грубый мужской голос на другом конце провода раскатывался громоподобным хохотом. - Я - и гуманитарная, и медицинская, и какая пожелаете помощь. Ты додумался, с кем связаться. Ценю нормальный чёрный юмор.
- Я, должно быть, ошибся номером. Извините. - Ангел потянул, было руку с трубкой к рычагу, а свободную кисть к панели с кнопками, но собеседник остановил его.
- Постой. Ты ошибся довольно таки давно, задолго до своего рождения, но я в состоянии ис-правлять подобные ошибки. Наберешь номер заново, непременно нарвёшься на меня, и так до финала моей мрачной комедии. Не отвлекайся по пустякам, тогда не пропустишь зрелища. Знаешь, актёр, режиссер и сценарист вечно нуждаются…- пауза - как ты подметил не столько в средствах на хлеб насущный, сколько в благодарных, знающих толк в истинном сценическом жанре, зрителях. Ты, при-ятель - тот самый единственный зритель, если повезёт. - Гром его смеха повторился, расстилаясь по всему помещению. - Угадаю, хочешь услышать шепелявый писк Юли Васильковой. Пожалуйста. Привет, Ангелочек, мне сейчас некогда. Бывают у девушек, понимаешь какие дни. Но мой наставник и покровитель в курсе твоей проблемы. - Говорила точно она. Сопоставь с её живой настоящей речью, не отличишь. - Так вот ты должен поверить в него, впустить в сердце, и ждать, когда всё закончится. Тогда он созвонится с тобой, даст указание действия. - Голос мгновенно переменился на обычный мужской, неотличимый от сотен тембров , слышимых ежедневно на улицах, из теле и радио приёмни-ков. - Так бы ответила Юля Василькова, если бы конечно я осчастливил её присутствием. Но к чему лишние потуги. Главное пользуйся моими подарками. Нынче я - исполнитель твоих сокровенных желаний. Как часто ты гневался на место, людей окружающих тебя, обещал рассчитаться, стереть в порошок. Так разве твои слова и мысли - пустые звуки или эскизы к ним? Нет!
- Я, по-настоящему, лишь отчаивался по поводу лучшей несостоявшейся доли. И всё.
- Предлагаю в последний раз понаблюдать за крушением худшей участи. Самое правильное в твоей обеспокоенной речи, самое искреннее вот это - "И всё!". Талант. Я б даже отважился удостоить тебя титула - злой гений. "И всё" - заголовок статьи, нет брошюре о сегодняшнем феерическом шоу. Ещё по горячим следам, а мои следы именно такие, обжигают, недурно бы поставить фильм-катастрофу. Я бы оплатил издержки. Как тебе идея? Ты не стесняйся! Нужен фотоаппарат, видеокамера, диктофоны, микрофоны? Проси. И та же Юля, или кто-нибудь вроде неё, модель из какого-нибудь "Плюй боя" притащит немедленно груду ультрасовременного барахла, необходимого для начала твоей процветающей жизни. Да, чуть не забыл, определишься с заказом, звонить необязательно. Сдвигай горы силой мысли. - Усмехнулся.
- Подожди, а как же люди? Что будет с ними? Что их ждёт? Их тебе не жалко?
Они ненастоящие. Представь, ты трудишься за компьютером. А он - подхалим и мерзавец, ко-нечно, что бы угодить тебе, несусветно тиражирует твои файлы. Двойники и копии, вторые и тритии, обнаглевши бесконечные варианты, сорняками и паразитами, оккупировали, заполонили арсенал твоих дискет, дисков. Засорили программную память. Возникает естественное гуманное желание стереть, вырезать, удалить лишнее. Примерно тем же занимаюсь и я. И нет тут жестокости. А значит и жалости не место. Иначе, следовало отправить непроницаемых кротов ни куда-нибудь, а в Сонное Царство к Адольфу, старому нацисту, дабы меня дискредитировать предоставили обширную хирургическую практику. Оперирует одержимая гадина даже в метро. Я, как никто другой знаю, нет ничего болезнен-нее искалеченных надежд. А он способен обнадёживать миллионными партиями. Но мне не нужны страдания и мучения. Я всего лишь, в отличие от Бога не испытываю любви к недоделанным шедев-рам. Твоё "и всё" произойдет быстро, но ты успеешь уловить в нём не с чем несравнимую красоту. Освобождение от повторов создаёт первозданный простор. Теснота проходит, как астматическое уду-шье, ангина. Остаётся опыт выздоровления. Ладно, заболтался я с тобой, а дел полный архив. Бывай!
Телефонная трубка выскользнула из рук и прыгнула, словно крыса, применив спираль, связы-вающую с серым металлическим ящиком, в качестве хвоста. Недовольная примитивным обманом сплетница, возмужавшая в сражениях за права дурного голоса и свободу крепкого словца, одним уда-ром локтя опрокинула Ангела навзничь. Она могла бы виртуозно снимать скальпы на ощупь. Но с прибором связи сей трюк, не вышел. Трубка оторвалась вместе с рычагом, будто срослась с ним. В то же мгновение из отверстия для приёма жетонов, по аналогии с хитрой копилкой, вылезла тонкая воло-сатая мартышечья рука. Длинные пальчики сложились в нецензурную дулю. Последняя, покрутилась не много перед носом бедной женщины, как модница перед зеркалом. Преобразовалась в смешное подо-бие улитки. И распрощалась порождающим звон щелчком. В глазах монтажницы проклюнулись пле-нительные зимние звёзды, разбавляя неотвратимо сгущающиеся сумерки. Не выясняя обстоятельств, она вернулась к работе. Ангел встал и медленно побрел, не разбирая пути. Напоровшись на перевёрну-тый ящик, из которого настороженно и вместе с тем обречено, выглядывала готовая продукция, достал чёрный пистолет, и выстрелил наугад. Симпатичная струйка изумрудных искр угодила в грубо упако-ванный, смело вылетевший из стаи аналогичных товарищей выключатель. Он исчез, превратившись в скромное розовое облачко. Очевидцы потёрли глаза и поспешили прочь, от греха подальше. Ангел высвободил из-под спецовки зловещий амулет, направляя кроваво огненные глазницы на стену перед собой. Стена приобрела прозрачность и проходимость. Но ноги, как назло, увязли в расплавившемся полу. Голос, распускающийся бутоном внутри головы, подсказывал: - "Рано. Включи терпение, а то отключу проводника". Пришлось послушно спрятать череп. Пол затвердел. Искривился. Кое-где при-поднялся холмиками, провалился ямками. Возвышения скользкие, впадинки липкие - ловушка. Камен-ные ступеньки скрипят дощатым воем. Перила обнажают зубатые пасти для коварных рукопожатий. Подвох во всём. И это всё уже началось. "Попробовать спасти кого-нибудь кроме себя. Но кого? Ведь они, без исключений и проблесков считаются друг другом и собой умершими. А у мертвецов поздно спрашивать хотят ли они жить". Ход рассуждений прерван. Страшной силы удар. Стук и шуршание камнепада. Истеричные голоса разъяснительно тягучи. На первом этаже тронулся, нарушил стационар-ное положение десятитонный пресс. Пятерых мужчин, расслабившихся в трудовом порыве, смял в лепёшку прежде, чем проломил несущий кирпично-цементный панцирь. Лай, мяуканье и обозлённое рычание соединяясь с глухими хлопками стульев, периодически попадающих на что-то мягкое, возве-щали об эмоциональном взрыве в комнате умственно отсталых сотрудников математика. Перевозбуди-лись. Совпадение двух катастроф - не случайность. Игорёк, смертельно ослабевший, украшенный свежей царапиной через всё лицо, и тюльпаном, алеющего разбитого носа, мешком сухих костей ска-тился Ангелу под ноги. "Они Ёрика истязают. Ему говорящая книга не понравилась про наркоманку. Он заявил, что вульгарные глупости не надо слушать, а они…" - он захлебнулся бы обидой и сукрови-цей, но Ангел вовремя подхватил теряющего сознание друга. "Его и раньше невозможно было спасти. Он гибнет медленно, надрывно". Показался математик с запуганным и помятым Ёриком под мышкой. Ерику, однако, досталось меньше чем Игорьку. Он тихо плачет, в покуренную насквозь, перепачкан-ную мазутом и домашними обедами рубашку постоянного защитника воспитанных проявлений разу-ма. Арина прошмыгнула, пытаясь одновременно взять под руки и математика и Ангела. Она хитро улыбалась, точнее не она, а чутко дремавшее в её глазках-листиках отражение озёрного солнышка.
- Добычу за пояс и со мной в берлогу, если табачок при вас. - Жажда жизни, какой бы гадкой и грязной она не была, научила её прятаться. Она могла бы обыгрывать в прятки самых грамотных и одарённых охотников и разведчиков. Одна единственная неудача парадоксально, но изменила жизнь в светлую сторону. Правда, связала добрые перемены с злейшими увечьями в одну корзинку, дырявую и притягательную одновременно. Счастье из неё то высыпалось мелкими зёрнышками, то проникало спелыми фруктами. Крупное мельчало и убывало день за днём, И казалось так будет бесконечно. В неё по-настоящему влюблялись перспективные красавцы, но как только им приоткрывалась занавеска, таящая постыдное прошлое, они робели, впадали в сомненья и самокритику, шарахались от неё. "Сча-стливое время иногда опаздывает. Достаётся в праздничном наборе с несчастным безвременьем в на-граду за недавнее отсутствие и того и другого. - Утешая себя, приговаривала Арина. Она скрывалась и от грусти, и от нехватки денег даже на сигареты. Но ледяное одиночество находило её повсюду, выби-вало из неё колючими подошвами постоянную прописку для озноба, дрожи и мурашек. Заботясь о спасении чужих шкур, наивно пряталось от него. Арина догадывалось, оно - одиночество - древней-ший демон. Бог справился с ним, создав пару первому человеку на Земле - Адаму. Но вслух никогда об этом не высказывала, боялась, что оно придёт и задушит. - Я знаю райский уголок, забытый у подножья Ада. Только тихо. Уголок с осьмушку, а едоков тьма.
Математик, вместе с Ёриком прихватил несколько белых, несильно поломанных тросточек. Они позволяли в значительной степени не нащупывать путь, ребята придерживались Ангела и впереди идущей Арины, а позабыть о перилах и смягчить шаг. Уютная каморка в подвале между складами, отгороженная мощными перекрытиями и толщами огнеупорных блоков, она представала инородным бодрым телом внутри чахнущего организма. Дубовый стол на ножках исполинах застлан, свежи выдуб-ленной кожей, изнанкой наружу. Поверх неё под керосиновой лампой с абажур ом в виде огнедыша-щего дракона, покоилась колода карт на золотом блюдце. Игорёк пришёл в себя и потому первым заметил. Карты шевелятся. Раздвоенный язычок чернее выбивается из-под них. "Не надо трогать". Никто не возражал. Над столом антресоль. За мутными линзами её створок сигареты на любой вкус, пара чёрных бутылок, судя по пергаментным этикеткам, с более чем тысячелетним вином. Игорёк на перебой с Ёриком описали математику каждую букву. Их образное мышление раскрепощалось и раскрепощало. Тяга быть умными продвигала к цели. - ----- Ехидна - с достоинством продекламировал толстый любитель и знаток спиртного. - Если я не вру, древнегреческая богиня, змея. Некоторые пле-мена, кстати, весьма далёкие от Эллады и в культурном и в географическом смысле, и по сей день, считают её матерью жизни на Земле. Поклоняются ей, просят о плодородии. А земляки Гомера посту-пили с ней по-свински. Их смертные Боги с Олимпа науськали. Как только бедняжку не обижали. Только вот облом, от тех почитателей оливок и праха не осталось, а Ехидна, своими ушами слышал, буду "е. в степени икс", коль докажите мне обратное, жива до сих пор. И к тому же красавица из краса-виц. Настенный шкаф распахнулся, и с лёгкостью мотылька, десантировались на стол бутылка и четыре фарфоровых чашечки. Пробка со свистом вылетела, прямо в руки смеющемуся Ёрику. Бутылка начала, неуклюже раскачиваясь раскланиваться перед наполняемыми чашечками, ещё больше веселя и забавляя недавнюю жертву пошлости и глупости. Похоже, он впервые по-настоящему был счастлив. Лысая с растопыренными ушами головка ликовала щенячьим оскалом. Крупный нос с чёрной бородавкой на конце крутился пуговкой во все стороны. Смеясь, не обижаясь над собой, он радовал всех.
- Математик, ты такой храбрый, умный и весёлый. Я с трудом верю, что ты выбрал меня своим другом. Раз я достоин тебя, стоит жить.… Вот вино, жалко, но мама мне не разрешает его пить. - Бу-тылка воздушным шаром приподнялась над столом. Подползла по воздуху к Ёрику, и легонько бодну-ла его в плечо. Он хихикнул, и осторожно отхлебнул из фарфоровой посудинки. - Сок, по-моему, гранатовый, на привкус ни то цветочный, ни то арбузно-апельсиновый. - Ещё глоток. - Божественно!
- А мне кажется, земляничное вино. - Проронила Арина. Она несильно опьянела с первого же вдоха. Летучие пары устроили лёгкий сквозняк в её голове. Накопленная годами затхлость, перегар мыслей переживаний, обид растворилась и выветрилась.
- Мы пьём одно и тоже, а выпиваем разное. - Вставил очередной довод приятно удивлённый математик. - Так и сюда мы, за редким исключением, приходим одинаково. Условия для всех примерно равные. А дальше каждый решает задачу жизни по-своему. Кто-то выбирает графический способ. Ко-му-то зудит, щекочет уровнять, или наоборот подчеркнуть неравенство. Только вот ответы получаются разные. Какой из них - правильный? Ни смерть, ни молва, инспектирующая её, ответа не дают.
- Сегодня начальница обозвала меня нулём. Так и сказала: - "Здравствуй, нуль!" Скажи, матема-тик, нуль значит круглый дурак? Не утешай. Я не обижусь.
- Ёрик, я не ведаю, какое значение она вкладывала в, на первый взгляд, обидное слово, но отве-чу тебе так. Неизвестному значению присваивают букву икс, или игрек. Но она конкретно назвала тебя нулём. Ты можешь представить меня цифрой?
- Да, ты - кругленькая, пухленькая восьмёрка. - Он по-детски хихикнул. - Ты, прости? Я не хотел дразнить тебя. С тобой можно быть честным, и не бояться тебя.
- Меня красивые сравнения не задевают. Восьмёрка плавная и непрерывная. Любимая цифра бабочек. Они миллионы раз в день выписывают её крыльями по воздуху. Но передо мной, то есть перед восьмёркой, которой ты меня обозначил, не наблюдаешь какого-либо знака. Между словами "ты" и "восьмёрка" что стоит?
-Тире! - Встрял грамотный Игорёк. - Длинная чёрточка. Когда одна, - прочерк, а перед цифрой - минус. Игорёк улыбался в предчувствии похвалы. Подставил ершик волос под руку математика. Тот секунду колебался, чтоб, положа ладонь на лоб умника, не только поощрить образное мышление, подтвердить догадку, но и спросить:
- А на что, по-твоему, похож плюс? И перед кем его ставят? - Вопрос был сложнее предыдуще-го. И математик готовился раскрыть страничку с ответами, как грянуло.
Плюс - тот же крестик. Если кто-то умер, всегда вспоминая его, произносят "покойный", на-пример "покойный Леонид Ильич". О них нельзя высказываться плохо.
- Да они - умнее нас! - Не выдержал Ангел, пожимая запястья Ёрика и Игорька.
- Правильно, Ёрик. И так мы выяснили: живые твари несут перед собой минус, а мёртвые - плюс. Это не плохо, и не хорошо. Но есть одна единственная цифра, которой знаки не нужны, что бы она ни обозначала - температуру, расстояние, человека. Надутая точка, восклицание восхищения, по совместительству буква "о".
- Это - я. - Печально заметил Игорёк. - Потому, что неживой не мёртвый.
- Нет. Это центр всех систем координат. Начало начал. Вечность Пустота - бесконечность. Ноль это - зёрнышко, из которого вырос Мир. Разорви его, и конец света.
- На ноль делить нельзя, как питьё на меня. Я один не попробовал вашей универсальной влаги. - Ангел взывал устранить несправедливость, соглашался на самообслуживание. Но неприветливая посудина выворачивалась, выскальзывала из рук.
- А ты - один, значит единица. Проговорился только что. И мне кажется, тебя из нас вычтут. - Откровения тщедушного Ёрика впервые пугали. Тишину сократила толстая тетрадь, упавшая на стол с золотистым облаком пыли откуда-то свысока. Она раскрылась белозубой пастью. Раздвоенным языч-ком забрезжила строчка: - "Ангел, ты должен покинуть нас". Проступила ещё одна запись, отделяемая от прежней широким белым полем: - "Иначе им не спастись".
- Ничего не поделать. Мысленно я с вами. - Он встал, повинуясь неведомой, вполне возможно незлой силе. Вторая, непочатая бутылка бросилась за ним вдогонку. Казалось превратиться в гибкую девицу, с пафосом восклицающую: - "Я Ваша на веке!"
Железная шторка медленно отползла в сторону, приглашая Ангела променять укромный уго-лок на театр катастрофических действий. Затворилась следом, заросла оштукатуренными кирпичами. "Куда идти? Что делать? А они, оставшиеся в тайнике заводского подземелья, что будет с ними? Кто и зачем отделил их от остальных? А моя бутылка, она ни такая как та. Форма, цвет и размер идентичны. Но на пергаментной этикетке другая надпись - "Лета". Золотые буквы, словно расплавленные, перете-кают из греческих написаний в понятную кириллицу. А ниже чёрным по белому - "Пей, и забудешь. Пей, сколько хочешь. Дна у вечности нет". Ангел изучал философию. Платоновская теория о переходе из одной жизни в другую была близка ему. Из реки под названием Лета пили, чтоб стереть из памяти оставленные за спиной события прошлой жизни и жребий, наполняющий следующую судьбу. "Пра-вильнее раздать, разделить на порции и напоить человеческие копии, обречённых на уничтожения, И пусть идут с пустотой в пустоту, если иначе нельзя. Осмысленный наполнитель паутины извилин - высококалорийная пища для ностальгии, завести и иных видов навязчивой, запирающей боли. Никому не придётся дуть на ещё необожженный палец". Кто-то больно ухватил сзади за волосы, заставил по-смотреть под ноги. Пол густо покрыт зелёной слизью. Запах начищенного бассейна.
- Почему-то никто сегодня не хочет работать. Кто же план выполнять будет?
- Электричка, милая, а времени сколько? - Пальцы с острыми ногтями разжались.
- Да уж пора, семь часов. Я заглянула в твой короб. Щедро ты с вечера наметал. А я грешила, будто ты домой детали носишь, собираешь, а потом время от времени подсыпаешь из сумки. А ну, что у тебя. С ума сойти. Пить в рабочее время собрался.
Не бойся, не алкоголь. Попробуй. - Пробка, наполненная тягучей, киселеобразной жидкостью отскочила, угнездившись меж пальцев бригадирши, не растеряв ни капли по пути. Сначала строгая женщина мальчишеского склада пытливо принюхалась к угощению. Затем накинулась на ничтожные двадцать граммов зелья, будто посреди иссушающей пустыни набрела на бездонный колодец. Ангел слышал о мужиках, опрокидывавших залпом на спор пол-литровые кружки чистого спирта. Но существ тянущих соки с напёрстка в течение бесконечно длинной паузы и представить не мог. Электричка на глазах преображалась. Нет, ничего женственного не появилось. Прямые, ровные механические черты делались человеческими. Щелчок и от неё отделился станок. Невозможно понять, как они незаметно, не мешая, друг другу умещались и уживались в одном теле. Кто его внедрил? Кто включал с началом каждой смены, и выключал по окончанию? Кто ремонтировал и снабжал запчастями? Токарный монстр физически смотрелся новеньким. Ни царапинки, ни трещинки. Некоторые части в масле ещё. Морально тоже не динозавр, ни раз модернизировался. Вероятно, в юности их не разлучали. Кто-то невидимый издеваясь, а может жалея неутомимое приложение к станку, совместил их, чтоб включать в любое время в любом месте. И вот он ушёл из её памяти, оставляя истлевшую лепёшку личного сча-стья, подтёки машинного масла и черную дыру пустоты. Нечто аналогичное обнаружится, когда пресс, внезапно сорвавшийся с неподвижности на первом этаже, подтянут на его родную площадку. Утолила жажду. Огляделась по сторонам. И закурлыкала и заблеяла на чужом для присутствующих языке. При-близилась к стене и поползла. Её бывшая составная часть замигала лампочками, загудела, раскручивая болванку и сверкая резцами. Выпустил шасси и рванул с места, разгоняя зазевавшихся рабочих. Пова-лил густой, едкий дым. Затрещали, отплёвываясь штукатуркой в проход серые стены. Труба вытяжки раскололась пополам вдоль потолка и раскрывшись экзотическим чемоданом, осыпав воробьиными припасами Ангела с ног до головы, грохнулась на токарный станок. Но не остановила. Он летел даль-ше. На долю секунды споткнулся о, к несчастью упавшую Мальвину, и, переломив её пополам, как спичку, врезался в давно не действующий автомат газ воды. Поражённая цель подпрыгнула мятой консервной банкой. Раздался дикий скрежет. Токарный станок, повреждённый ветераном водоснабже-ния, развалился. Как и когда получил он смертельный удар, никто не заметил. Издевательская шутка посетила, окутанную смертельным ужасом душу Ангела: - "Чужие дети растут незаметно. Вот и Элек-тричка не с кем, не гуляя, выносила токарный станок. Да вот беда, детеныш получился агрессивным убийцей. Получил достойный отпор, и представился. Мамаша заблаговременно обезумила. Траур, запланированный, не состоялся". Но перемены в собственном теле заставили бороться с недостойными мыслями. "Стоило разок гадко подумать, хвост пробился сквозь штаны, рожки вылезли, спина замохна-тилась, колко в рубашке и жарко. Расстегнулся, живот и грудь в чешуе. Разделся до пояса, раскрылись зонтиком перепончатые крылья, как у летучей мыши. Охотничий инстинкт закипает в жилах. С такими мутациями недолго и дров наломать. Будут потом, словно маньяка, в клетке возить, детей мной пугать. Не мне, видно, людей спасать. А избавить от себя, то есть от худшего зла должно получиться. Ничего без надобности не даётся и не отнимается. Изгнание полезнее приёма, а беспамятство милосердней памяти. "Лета" моя". Пробка с треском разорвалась, и что-то несказанно чистое и свежее нескончаемое рекой потекло в Ангела, по заиленным руслам артерий, унося в темноту и покой. Головокружительный, бездонный провал. И всё.
Точка отчёта.
"Ну что ж сегодня придётся хитрить, изворачиваться, полагаться на случайное затмение разума работодателя. Если оно не произойдёт спасительным образом, с работой придётся распрощаться, сложить рисунки воспалённого воображения в ящик для не отправленных писем. Вернётся прежнее серое, как таящий снег, однообразие, а с ним… " - размышления остановились, объединяясь с телом и духом. Адам остановился у знакомой двери с курильщиком в котелке. На сей раз, нарисованный страж погрозил указательным пальцем и в пол голоса произнёс - "Мне искренне жаль Вас, человек". Слово "человек" прогремело тяжело, по меньшей мере, пудовой гирей, прыгнувшей из рук силача в мягкие объятия песочницы. Но отступать поздно. Нетвёрдый шаг в околдованное скрытой иллюминацией, пространство, искривлённое, плавающее, перетекающее из одной кристаллически-симметричной формы в другую, и сомнения остались позади, в уродливых лапах курильщика. Он обратит их в листы табака, разотрёт и перемелет в труху, призывающую чихать на всё и всех, и выбросит в атмосферу щекочущим дымком. Входящего сотрудника встретила девушка, похожая на вчерашнюю Дашу, как простой карандаш на Эйфелеву башню. Она была типичной дочерью африканского континента, не первой и не последней, самой средненькой по внешним данным. Говорила с ярко выраженным акцен-том. Предполагалось, что русский язык покорился ей недавно, частично, без отречения от задней мыс-ли освободиться однажды и навсегда от неуклюжей наездницы. Завершив телефонную беседу с каким-то любителем лунных и солнечных затмений, она тихо въехала на скользкую дорожку диалога с Ада-мом. Лёгкое прикосновение длинных тёмных пальцев с голубыми жемчужинами ногтей к плечу, и вылитое из тонкого хрусталя, для перевоплощения в вязкое и сладковато приторное желе "Здравствуй-те". Удивительно, но при плавном повороте головы, смягчаемом шипящим шелестом множества коси-чек, сбегающих мелкими ручейками, установились небесным взглядом проницательные васильковые глаза. Губы казались ледяными из-за помады, соответствующей цветом и ароматом дикого айсберга, лаку. Она одарила улыбкой. Морская пена ровных зубов на мгновение разомкнулась, обнажая раздво-енный язычок. Маленькая ладошка пришла на помощь, пряча прекрасный оскал, словно нечаянный зевок. Адам не отреагировал, будто ничего необычного не заметил. Девушка заботливо принесла рас-писанный гадюками, лягушками, и роскошной красоты лилиями, поднос из отливающего изумрудной зеленью неизвестного металла. Посуда на нём восхищала и зачаровывала прозрачной лёгкостью. Сер-виз не испорчен иллюстрациями. Но чистая белая эмаль способна утопить даже случайный взгляд, и провести его через молодой терновник эмоциональный перемен, миражей и пропастей. Возможно, дракон, возвращающийся в свой родной мир, лицезрел и переживал нечто подобное. Фиолетовая заварка расходилась разовыми кругами по дрожащей поверхности кипятка, густо желтея при неспеш-ных погружениях. Адам поднёс к глазам одну из чайных ложечек. Материал близкий к серебру, или серебро с примесью, виноватой в едва заметном сиреневатом оттенке. А на ручке, в овальном окошке вчерашняя Даша, словно в зеркальце, живущем недавним прошлым. Адам поднял глаза и обнаружил такой де предмет в руке темнокожей незнакомки. Но другое окошко берегло мужское лицо. Любопыт-ство подсказало пристально прищуриться.
- Чёрт возьми, это же - я! А здесь она! Разве возможно? А чашечки, блюдца, Что - это всё зна-чит? Как такое появилось здесь? Кто и когда… - В горле пересохло, поэтому следующее слово застряло и рассыпалось неуместной хрипотой.
- Наш руководитель сейчас находится далеко отсюда и занят очень важным делом. Придётся чуть-чуть подождать. А чайные принадлежности - она взяла паузу для выбора очередного слепка звуков. Они помогают мне не терять связь с родиной. Фарфор изобрели у нас. А то, - она встряхнула ложечку, - это здесь! - Столовый прибор тронул её лоб. Кивком указала на лишнюю, оставшуюся на подносе блестящую сестричку возмутительницы спокойствия. - Она есть пустая - ничто
- Я не спрашивал про начальника. А родина фарфора Китай, а не Африка, на сколько мне из-вестно. - Змейки на подносе зашевелились и отняли у Адама назревающий смех и продолжение мысли. - Мы на ты, но разве знакомы? Кто ты?
- Царевна лягушка! - закрыло лицо влетевшими ладонями, прыснула хохотом, возведённым на высочайшую октаву. - А кое-кто уже награждал меня именем. Да!
- Ничего не понимаю, хоть убей. - Он нарочито громко хлебнул. Горьковатая жидкость раска-тилась кометами и звёздочками по внутреннему космосу Адама. - Даша. Но нет. Она совсем не такая. - Женские образы, роившиеся в его мозгу, расступились и погасли, уступая простор той единственной музы сердечных гимнов, которую он вынужден сравнивать, и с кем. Так никто не работает над внешно-стью.
- Нельзя ли угомониться? Ты включил уже весь набор. Скоро искры посыплются. Любая дев-чонка пудрит не лицо, а сонные извилины, таким как ты чудакам. Да ты наверно одноклассниц на ули-цах не узнаёшь. Внешность не должна приедаться. Я лично и пол дня не выношу одного и того же отражения, разве, что в состоянии глубокого сна. Живое должно изменяться, за очень редким исклю-чением.
Адам желал ещё что-то сказать ей, но пронзительная молния разъединила собеседников, на-чертание в воздухе огненной таблички - "Адам, приношу искренние извинения за то, что заставил ждать. Прошу пройти в мой кабинет с докладом о проделанной работе". Толчок упругой подрёберной мышцы и мягкое кресло бес сожаленья отпустило седока, посуда вернулась на столик. Под рукой глад-кий твердый ствол - стрелка. Она тащит за собой. Просто указывать для неё не достаточно. Направле-ние часто извивается, петляет и кружится. Сгусток света вывернул их из своего чрева, и, раскручиваясь по спирали, удалился, постепенно становясь далёкой и тусклой звездой. Воцарилась тьма, беспросвет-ная, абсолютная, тугая и упругая на ощупь. Пройти сквозь неё пешком не мыслимо. Но стрелка, мощ-ным бесцветным лучом пронзала, проторяла путь. Щелчок. Адаму представилось, как он рассеялся тучей бесстрашных светлячков, и объявил войну новому наполнению пространства. Он не имел ни малейшего понятия, оставалось ли оно таковым, или представляло собой какую-то чуждую сущность. Попытался оглядеться. Взгляд утонул во мраке, но не мгновенно, его засасывало. Вспомнилась корзинка с грибами, поглощённая болотом в глубоком детстве. Название местности стёрлось и затопталось временем, как и всё, что связано было с ним. Осколок прожитого давным-давно происшествия оторвал-ся, утяжеляя падением участь предшественника. Вытянул вперёд руку. О чудо, свет сочился из неё. Нет, скорее, она сама являлась живым светом с бледными волосками отсветов. Он, как никогда понимал слепых людей, выбрасывающих вперёд конечности, чтобы видеть, а не только ощупывать. Любоваться магическим свечением собственного тела глупо. Необходимо заняться поиском либо вчерашнего рабо-тодателя, либо выход, ведь нельзя же вечно оставаться в этой гуще - в темнице невостребованной свя-тости. Кто-то положил руки Адаму на плечи. Сотни мягких коготков цепко вонзились в рубашку. Влажные присоски наткнулись на кожу Адама, и недовольно морщась, шарахнулись вспять. Коготки оставили рубашку и плечи в покое.
- А вы, мой друг, настоящий человек. Я в Вас не ошибся. Позвольте угадать, адрес искомого человека у Вас в нагрудном кармане. Передайте, пожалуйста, его мне, только ради Бога, не оборачивай-тесь. Смотреть на меня в данной среде небезопасно. Курите.
- Здесь разве можно курить? - вытаскивая сигареты, ещё утром, побывавшие в руках Адель и зажигалку, недоумевал Адам. - А как зажечь, моё огниво не помощник.
- Затянитесь, как следует, и огонь самостоятельно поселится там, где ему место. Знаете, как со-гревается дыхание самородным огнём. Будь моя воля, специально достойным курильщикам устраивал бы здесь заслуженный рай. Неправда ли, значительно легче сосредоточиться и усвоить первое правило - я никогда не требую лжи, ненавижу её и наказываю за неё, страшнее, чем за невыполнения задания. Мой друг, своими проблемами со зрением вы обязаны именно ей, вечной девушке. Можно не знать, не помнить, но вы обязаны были почувствовать, зло это - она. Со своей стороны обещаю, постепенно ввести Вас в курс дела. Тяга к благородным поступкам - прекрасное качество, но не всегда оправданное. Вы совершили ошибку. И виновата в ней ваша природная неосторожность, обусловленная подсозна-тельным ощущением бессмертия. Я придумал интереснейший урок. Он многому научит, сослужит, если не казнью, то суровой пыткой. Пытать будем не Вас, а порочную тягу к красивым жестам. Насто-рожитесь, близок час исполнения детской мечты.
- Если не возражаете, о мечте чуть позже. Объясните, пожалуйста, кто она - вечная девушка. В чём виновата? Ведь ловите её не для того, чтоб отомстить за меня. И что Вы намерены с ней сделать, когда поймаете? Что ждёт её? Смерть? Тюрьма? - Много вопросов, и не крошечки праздного любо-пытства. Раз так, то, безусловно, отвечу и наглядно продемонстрирую. Попробуйте угадать, куда мы сейчас отправимся. Не торопитесь анализировать. Доверьтесь чувствам и дыму без огня. - В преисподнюю. - Каждая затяжка заполняла его душевные раны и трещины, то чем-то похожим на застывающий вишнёвый клей, то на парное молоко с липовым мёдом, а в последнем случае на мягкую, тёплую тень, скользнувшую через лёгкие в кровь, прошмыгнувшую по сосудам к сердцу, и застрявшую там пульсирующим покалыванием. - Туда, где огонь и дым желают друг с другом расстаться. - Не могу согласиться, зато в силах переубедить. Экскурсия состоится сразу же после перекура. Угости-те меня и сами повторите. Здесь от табачных изделий вреда никакого, одна польза. Передайте сигарету через плечо. Опасаюсь, вид моей руки не несёт положительных флюидов. А впрочем, привыкайте. - Передняя конечность начальника многогранным бардовым щупальцем с копытом, зубчатой клешнёй и множеством других насадок приблизилась к оранжево, жёлтой держалке невидимой пачки. - Вот ведь парадокс, в солнечной ауре мы созерцаем красивую неправду нашего равенства. У чёрной дыры, где и тактильно всё иначе, крайности сложней. Музы являются из подобных убежищ. Не верите? Представь-те себе даму сердца, так будто она рядом перед носом. А после постарайтесь запомнить и воспроизве-сти вслух. - О Боже! - Два образа, вчерашней и сегодняшней Даши слились в один. К мерцающей лужице стекались другие девичьи лица и звериные морды, почти знакомые и совсем чужие. Смесь покрылась твёрдой корочкой остывшего воска. Адам оказался лицом к лицу с грациозной змеёй. В её холодном облике было что-то царственное, величественное. Гипноз крыжовниковых глаз способен, возможно, неподъёмные валуны ронять в небо, преобразовывать ужей в соколов, а слёзы нищенки в поток бриллиантов. Раздвоенный язык замелькал и спрятался. - Она! - Воскликнул Адам. Пленяющей красотой гремучего танца, извиваясь кольцами, отбрасывая на задний план серебристые ленты часто обновляемых внешних оболочек, поползла музыка. Влюблённый мечтатель различал десятки духовых, струнных и ударных инструментов в невероятном по звучанию оркестре, как непостоянные узоры в пьянящем орнаменте. Вполне земные интонации - человеческие флейта и арфа ласково обволакива-лись мелодичным жужжанием и ещё какими-то необъяснимыми звуками чего-то невообразимого. Си-гарета стала кистью. Тьма прикинулась холстом. Горные пейзажи вверх тормашками. Компот ассорти из сонмища солнц под ногами огнедышащих драконов. Натюрморты причудливыми цветами и фрук-тами, волшебный вкус которых передаётся на расстоянии. Кулинарный рецепт. Его то Адам точно не запомнит.
 В следующее мгновение он двигался по бесконечному эскалатору в неизвестном направлении. Светильники - оскаленные черепа приветствовали путника лиловыми пожарами в несимметричных глазницах. Две парочка жутких маячков, по левую руку, исчезли, разворачиваясь, друг к другу, указывая на открывшийся в боковой стенке проход. Голос позади резко скомандовал - "Переходите, а то не успеем!" Прыжок боком. Крутой каменистый спуск на ощупь. Стремительное скольжение вверх, или вниз головой. Зажглась обычная лампочка в шестьдесят свечей, и лицо нервно отпрянуло от ободран-ной двери, к которой была небрежно приколочена ржавыми гвоздями засаленная табличка - "Архив душ. Курить, кричать и удивляться строго воспрещается". Волнительный вздох и препятствие раство-рилось в утихающем свете.
- Милости просим в Ад. Нечего пугаться. Помещение служит для хранения и очистки того, что покидает бренное тело смертного существа после физической смерти. Подготовка энергетической субстанции - важнейшая задача лаборатории, в которой вам повезло находиться. Предыдущий экскур-сант Данте сподобил великолепный путеводитель по кругам нашего учреждения. Творческим натурам свойственно приукрашать действительность, предавать любому, даже самому строгому документу пря-ный привкус упоительного чтива. К тому же, какими бы консерваторами мы не были, перестановки и модернизации свойственны и нам. "Божественная комедия" художественное высококлассное произве-дение, но пользоваться им в современном Аду, как указателем наиболее захватывающих маршрутов было бы неверно. Если вы не возьмётесь за обновление и незначительную корректировку бессмертно-го творения, придётся дать писателю ещё один шанс на счастье с почти придуманной им Биатриче. Харон не однократно предлагал вдохнуть жизнь вот в этот сосуд, где как вы видите, тлеет дух мастера возвышенного слова. Мы знаем его творчество наизусть, и жаждем продолжения. Но не всё так гладко, как изображается в грёзах и желаниях. Есть сила, способная помешать их исполнению. Нет не баналь-ная мафия, ни алчные правители и миллиардеры. Вечная дева, ненавидящая жизнь в великом множест-ве проявлений, научилась усыплять и обманывать церберов. Она проникает в святая святых, и похища-ет души. Для чего же необходим ей столь редкий и хрупкий материал? Предположениям нет ни числа, ни края. Но лишь одно гипотеза справедлива, Вечная дева, или Адель, как с недавних пор она себя величает, не спекулирует, и не проводит экспериментов по воскрешению из мертвых. Она сочиняет эпидемии, катастрофы и прочие бедствия. Но чернилами к её письменам подходят не кровь и не сажа, как допускают люди, а коктейли из не прощеных обид и долгов, не утоленной истомлённой страсти и остальных нехороших вытяжек из отработанных душ. Вы, разумеется, в курсе, грехи губительны. Но они нужны не Аду, здесь их стирают и лечат, а Адель. Эдакая собирательница грязи, питающаяся отхо-дами вредного производства. То, что могло бы стать носителем праведности, цензором самоуверенного ума и эгоистичного тела, защищает Вечную деву, предано служит ей неуязвимостью и безнаказанно-стью. Она не ходит в Рай, там ей брать нечего.
- Подождите, я живьём попал на тот свет? - Любопытство уступило дорогу панике. - Не заблу-ждайтесь. Молва по привычке упрощает мало понятные вещи. Тот свет - наисложнейший фотонный преобразователь энергетической оболочки, оставляемой душой в разлагающемся теле. Тот свет - замы-кающее звено в цепочке жизни. Животные и люди частично доживают отпущенный век в растениях. А те попадают в кормушки к следующим, выпущенным в мир плоти, гурманам эстафетных палочек. Отсюда оригинальность великих повторений. Разные женщины даже в одинаковых одеждах отличают-ся друг от друга, и наоборот. Душам тоже нравится переодеваться. Резкие, на взгляд рядового дилетанта, необоснованные перемены мировоззрений объясняются обретением нового фильтра, преломляющего и перекрашивающего по-своему незыблемые стандарты бытия. Гениальность - всего лишь редкая ком-бинация души с энергетической защитной оболочкой. Талант же закопан глубоко в ядре каждого, кто покинул, сей чертог, требует настойчивого открывания, поиска себя. По замыслу, само геология должна была определять цели всякой экспедиции в жизнь. Грех засоряет, замусоривает подходы, иной раз, уже готовые шахты, ведущие к бесценным, неисчерпаемым залежам таланта. Но разум от случая к случаю, после себя оставляет точные карты, затрудняя духи пути возврата к собственным сокровищам. Так белки припасает на зиму орехи для терпеливых и наблюдательных ворон. Мне доводилось наблюдать за умниками, живущими на чужие таланты, бездарными, по словам обиженных зевак. А им просто некогда заглянуть вовнутрь, комфортней с наружи. А возвращаясь к Вашему вопросу отвечу, Вы на экскурсии в самой засекреченной лаборатории, где не боятся огласки, но скептически не терпят экскур-сантов. Здесь подводятся итоги и раздаются жребии. Платон гостил у нас добрым другом. Изучал и трактовал. Но нет объяснения дружбе, как до сих пор нет понимания принесённых им знаний о сущно-сти мироздания. Он и Данте - гении. Вы, не исключено, тоже. Но как бы там ни было, для начала дос-таточно, тело болезненно привыкает к царству духа. Предупреждаю, ломота, зуд и тошнота непремен-но пожелают сопровождать Вас и несколько часов настойчиво выпытывать об увиденном у нас чуде. - Разве что-нибудь увидишь с порога? Любопытство дразнить надоело. Сжальтесь. - Ничего страшного, всему своё время. Я и так сжалился, придумал нечто, что позволит вам исправиться с пользой для сокрытых возможностей, отдушиной для разума и лёгкой подвижностью для тела. При-обретённый горький опыт заменит нудные доказательства пагубной неправоты слепых благородных порывов. Изображение раскололось в мелкую мозаику, поплыло и перемешалось. Соединилось, будто из детских кубиков, складывая новую действительность. Заурядный чиновничий кабинет, утопший в ярко рыжей мебели. Окно с волнистым бельмом жалюзи. Коротко стриженый тяжелоатлет, тесно вживленный в строгий костюм цвета бурого железняка, огненно вопящий галстук и бирюзовую рубаш-ку, Он криво улыбнулся, ранено обнажая богатый арсенал, метало керамических протезов. Их режущая белизна подкупала. Раскрытая перед ним толстая папка однозначно напоминала о важности аудиенции, во время которой Адам, вероятно, опрометчиво впал в мечтательную блажь, и пропустил мимо ушей что-то важное, предопределившее ход судьбы, изменившее траекторию падения поворотом почти на сто восемьдесят градусов. Представительный тяжелоатлет подтолкнул папку в сторону Адама со слова-ми - "теперь двери почитаемой редакции перед Вами открыты. Вот здесь я вложил адрес и кое, какую информацию для предварительного ознакомления с условиями и задачами такой долгожданной Вами миссии. Идите напролом. Робость и скромность оставьте оппонентам. Я буду наблюдать, отслеживать творческий и карьерный рост , изредка вмешиваться и вносить поправки, помогать. Не вздумайте свое-вольничать. Хотя иначе не сможете. Рад был посодействовать". - Он протянул гроздящуюся мышцами руку для прощального стискивания. Адам спускался по скользко отполированным ногами ступенькам глубоко к началу полноценной трудовой деятельности. Суставы и кости ныли. Тяжелая слабость в ногах советовала рухнуть коршуном и скатиться по лестнице, сметая преграды, не пускающие в про-пасть. Глаза слипались. Рот разрывался в зевоте. Спина и грудь чесались так, что хотелось снять с себя кожу и швырнуть её об стену. Голод забурлил и заурчал, обжигая избыточной слюной нёбо. Добрав-шись, до торговки сдобой, Адам осчастливил её на пять булочек с изюмом и столько же пирожков с повидлом. Денег она почему-то не потребовала, да у него их и не было. Сердце отчаянно стучало гео-логическим молоточком по затвердевшим в камень рёбрам - "Домой, только домой. Иначе развалюсь как трухлявый пенёк посреди города, на осуждение прохожих. Литр горячего крепкого чая и в постель. А завтра буду разбираться, вернее, собираться и выполнять". Дома он не придал значения не свежей пастели, не согретому и разлитому по чужим кружками чаю - ничему кроме бездны сна, лишённой видений, оторванной от времени, проблем и желаний. До утра он позабыл обо всём, даже о необходи-мости дышать. Кусок розовой глины, созданный на радость гончарам. На первом же луче рассветных всходов потрёпанное сознание пробилось к телу. Но двери, выражаясь образно, закрыты на плотный частокол замков и запоров, ключи потеряны, лазейки замурованы. "Летай вокруг, да около с тоской и отвращением! Жди, пока впустят в дом, где навечно прописан без права продажи, переселения, капи-тального ремонта силами жильцов. А вот и душа, безысходно беременная духом. Её тоже выселили. Смерть? Нет. Вчера мы упали на порог Ада. Матрёшка разъединилась. Вернулись вместе, но по частям. Как же теперь? Ах да, предварительно кукла средней величины вмещает маленькую. Пока душа с духом не во мне, в тело не попасть. Проглочу их, как волк цыплёнка. Фу, какая скользкая она и противная, в баньке, что ли не парилась никогда. Стоп. В баньку то нас к бесценной радости не пустили. Наверняка, там бы она и застряла на веке веков. Но бездушие не светит Адаму. Мне же не плота, ни плоти. Плыви в открытую прострацию корягой утлой. Набивай чучела голов опилками да ватой витиеватых заблужде-ний. Корчь умников! Выкорчевывай умы! Пусти прогресс по размытым тропам бреда, получишь новое хобби, познаешь прелесть бессмыслицы". Но до разврата не дошло. Душа солдатиком нырнула в хитро мудрую оболочку, та в другую. Мышцы потянуло на разминку. Думы требовали реализации, желудок пищи, априорная часть свежих впечатлений. Но плов не двигался на встречу аппетиту. Команды мозга теряли цель на пол пути. Ужас беспомощности ковал латы мазохиста на едва живом пленнике. Коло-кольное эхо растягивало тугие окружности внутри головы тяжелым камешком, брошенным в воду. Когда окончится бой, наковальня и молот завершат посекундный отчёт, начнётся настоящее испыта-ние. Остро чешуйчатое железо сдерут напоказ с кожей и мясом. Боль. Крючковато клювы грифоны заколотили когтистыми крыльями сгущённый воздух. Черви рыли запутанные лабиринты в костях, плели из сосудов пугала. Игольчатые кометы и раскалённые метеориты хаотично сновали, неизбежно натыкаясь на ракетные обстрелы и стенобитные гири погибающих планет. Позвоночник раздулся, округлился шиповатым кактусом и поспешил в рост. Он разрывал ткани. Оторвался и вмазался биль-ярдным шаром в упругий борт. Одним боком, другим. Сопровождаемый, глухим треском, колобок обрёл пару. Направляемый ей, он скатился в гамак - лузу тупой невесомости. Холод обжёг верхние веки. Ресницы расклеились и оттолкнулись друг от друга. Лёгкое платье. Пышно травный шелест. Барханный сквозняк. Гипнотизирующий взгляд без тени эмоций. Могильный холод. Рот медленно приоткрылся. Язык неуверенно колыхнулся.
- Даша, ты что ли? Я и надеяться, не смел. – Он подумал о чуде, любви и чем-то ещё. Но дого-ворить сил не хватило. Голова отяжелела, скатилась набок, болезненно потянув шею. Язык распух и онемел, как после замораживающего укола.
- Тебе сейчас лучше поберечь силы. Впереди познания серьёзнее Ада. Я принесла специаль-ный отвар. – Она набрала полную пипетку, не дотрагиваясь, вернула лицо Адама в прежнее положение, и уронила несколько крупных капель в проём, возникший от удивления, между верхними зубами и посиневшим человеческим языком. Адам вздрогнул. Огненные кольца, волнуясь и трепеща, сужались внутри него, сжимались в жирные точки и запятые. Дремлющая в нём стихия приходила в движение. Сотворение мира продолжалось на микроскопическом уровне. Некогда приостановленное по неясным причинам, оно редактировало, дополняло и полностью видоизменяло клетки и связки самой сущности Адама. Несравнимая мука перерождения восторгала. Небеса за окном налились тёплым притяжением, словно кто-то родной поманил пальцем, дескать, иди ко мне по облакам, не сомневайся. Неожиданно маленькая тучка очертилась в стандартный термос. – Остальное зелье выпьешь без моей помощи. Каждые пол часа по одной трети стакана.
- Подожди, не уходи. Скажи, а что такое РАЙ, если АД – архив душ. – Ухватился Адам за её мраморно холодную руку. Адский страх, вышедший из него нетерпеливо ждал новую повелительницу. Извращённая ревность. Жажда приковаться к ней, пустить очередное кольцо огня через свой указа-тельный палец и её.
- Глупенький. – Она нежно стряхнула творящую жаркие узы конечность Адама с утончённого запястья. – Видишь ли, разницы почти никакой. РАЙ это – редкий архив Иисуса. Переводясь как соль с языка на язык, замыкающая "И" вымывалась до тех пор, пока не стала краткой. О сестре таланта ты знаешь, это она и есть. Редкий Архив содержит особые души, кристально чистые, правильно огранён-ные. Настоящие сокровища надёжно спрятаны, защищены. Данте, о котором сегодня тебе уже напоми-нали, вынужден был дописывать "Божественную комедию" со слов очевидца. Поэтому концовка про-изведения выделяется скучностью и блёклостью. На первой стадии энергетические живые субстанции, выражаясь примитивно, варятся в собственном соку. Праведники купаются в добродетели. Грешники захлёбываясь тонут в грязи сладостных прижизненных заблуждений. Уступки давно истлевшего тела тянут камнем на дно. Времени в наших архивах никогда не было, планов и обязательств тоже. Никто никуда не торопит. Покайся перед смертью, и ты в чистилище. Хочешь вкуситься, решись на отрече-ние от прошлого после того, как она уйдёт. Из Рая выпускают значительно реже, и только по мере освобождения чистилища. Редкий архив накапливается и сберегается для особого случая – конца света.
- Ты назвала редкие души сокровищами. В таком случае должны непременно и там встречаться подделки. Возможны ли мошенники, заинтересованные в появлении, попадании туда как будто брил-лиантов и яко бы сапфиров.
- Да, бутафорские драгоценности не редкость. А их дарительницу наш герой спас, за что и по-платился. Нашей науке известен хитрейший ход Лолит, или как она себя зовёт последние триста сорок семь лет, Адель. Представь, в Раю обнаружилась недостача. Материал просто безудержно таял на глазах у смотрителей. Когда бриллиантов оставалось чуть больше сотни, одному из них остро понадобилось хлопотать о предоставлении новой жизни. Хотя бы кошкой, крысой, червячком. Лишь бы жить. На-сторожились. Проверили, А в чреве живчика свой рай, готовый к выносу. Хитрейшая девчонка три четверти века создавала его, помогала раздувать и сеять ложные учения. Она сушила и мариновала несчастных святош для будущего личного салата. Живчик не называл себя живым Богом. Но люди к нему тянулись. Любили, верили в него. Получали от него чудеса исцеления, милость победных свер-шений. Шептали друг другу на ушко: - "Только он сумеет помочь тебе. Они не замечали того, что продают своё бессмертие ему. Если б удалось разбогатевший праведник, прорвавшись в жизнь, наце-ливался истребить её, искоренить, словно она есть зло.
- А почему же…?
Дальше не продолжай. Она слеплена по моему подобию. Больше от меня ты ничего не добь-ешься, во всяком случае, сегодня. Ну, всё, выздоравливай. Не забудь, завтра в десять часов тебя уже ждут в редакции газеты "Придорожный рай". Иногда мечты одних закладываются в планы других – их по-кровителей. Счастье результативно. – С такими словами она собиралась покинуть убогое жилище Адама. Но стук в дверь, настойчивый и дерзкий встрял поперёк её планов. На пороге нарисовалась фломастерами и размазанной тушью дородная тётка с громадным подносом в распухших руках. Каст-рюльки и мисочки под её лицом возвышались беспомощной Помпеей у подножья Везувия. Везувий кипел любопытством.
- Вот больному подкрепиться не мешало бы. А я на вас хотела взглянуть. Правда, Вы невеста нашего соседа? – Огненная лава экспериментально выкрашенных волос, жгучий пот и каравайный румянец девичьего смущения едва ли не рассмешили Дашу. Вулкан, откровенно не спеша, оживал. И ничего не оставалось, кроме игривого ускорения неминуемо близкой катастрофы. В конце концов, некоторые сомнения и догадки прорастают в мозгу, раздвигая корнями горизонты и поднимая мускули-стыми ветвями обильные тучами, звёздами и разной другой живностью небеса. Расширенное про-странство пьянит и услаждает, кружит голову информационным аппетитом. Самодовольное древо, в порыве стать золотой серединой, отрекается от верхних и нижних органов. Полёт. Парение. Блаженст-во. Сладкий сон наяву завершится крушением нетренированной, примитивной мысли. Ну что ж, она заслужила.
- Да, ах как Вы проницательны! Мы с Адамом больше жизни любим друг друга. О, если бы не простуда, ЗАГС мог сегодня обогатиться нашим заявлением. Поскольку Вы плечом к плечу с женихом и невестой бьётесь с недугом, препятствующим счастью, быть Вам первым гостем на свадьбе. Мы це-ломудренны. Близкие отношения приемлемы в законном браке. Поэтому наши отпрыски будут счаст-ливыми. Первенца непременно назовём в честь Вас. Надеюсь, ваше согласие не нуждается в уговорах.
Радушная соседка не в силах выдавить из собственного организма не звука переполненная вяз-ким тестом, слепленным из радости, удивления и потребностью во что бы то ни стало крепко обнять весь мир, развела руками. Поднос с кулинарными щедротами, пронзив хозяйку жалостно укоризнен-ным керамическим взглядом, покорился земному притяжению. Туда же, в кучку покатилось внимание больного и его гостей. У сказочной невесты открылась возможность незаметно раствориться в духоте помещения, просочиться сквозь форточку и рассеяться до срока в накрапывающей свежести поспе-шивших городских сумерек.
Перлом времени.
Парк. Праздные отдыхающие. Мамаши и няньки с детьми всех возрастов. Старушки, кормящие голубей. Хлеб в сухеньких, морщинистых руках щедро крошится, словно жалкие остатки дней на сол-нечные мгновения покоя и гармонии, словно нищенская пенсия на рубли для избалованных внуков и жёлтую мелочь товарищам по очереди или уличным попрошайкам. Спортсмены, мельтешащие наряд-ными формами, вкупе с провозглашающими мат или рыбу другими – настольными спортсменами. Деревья, шумно оттеняющие динамичное прошлое от статичного будущего, превращающие настоя-щее в сон, или лёгкую дрёму. И в гуще идиллии культурного отдыха белым пятном диссонирует солид-ный средних лет человек в свеже запятнанном костюме. Весит содержимое хлопчатобумажной упаков-ки, вышедшей на цыпочках из прихотливой моды лет двенадцать назад, не меньше ста килограммов. Брюки на коленках свезены и разодраны, будто он тщетно догонял кого-то. Спотыкался, падал, вставал и продолжал бег. Смоляные кудри с проседью набрали покошенных, слегка подопревших трав. На пухлых розовых щеках лежат натёками горного хрусталя, ведьменными шариками слёзы. Крик, истош-ный, раненный разрывает его, но пробиться наружу не может. Кажется, обломится с тополя массивная ветка, рухнет, переломит скамейку, как спичку пополам, вонзится в землю, а он как не в чём не бывало будет сидеть и плакать. Корней Семёнович утром в справочнике нашёл перевод собственного имени. Откуда только взялись лишние минуты? Чем диктовалась нужда в подобной информации? Но толстый том внезапно стал олицетворением тюбика, из которого вместо зубной пасты выдавилась пробная доза душевного яда. Получалось, родители окрестили когда-то чрезвычайно любимого сына рогатым. Мел-ким ленточным паразитом закралось сомнение. Обернулось ужом. Доросло до анаконды. Свернулось в толстую противную жабу, которая вот-вот задушит Корнея Семёновича. Надо же дотащиться до полу-векового юбилея, породить и воспитывать троих детей, чтоб открыть самую страшную, как он полагал правду. Его жена Анастасия Дмитриевна не просто изменяла ему с юнцом, подобную провинность он прочувствовал бы, осознал и простил. Она никогда, ни секунды не любила его. Вышла замуж по жало-сти, словно за хворостом босиком по снегу. Очень давно, ещё в студенческом походе Настя подвернула ногу, и Корнею выпала камнем на шею возможность помочь красивейшей девушке курса. Почти три километра по горам он безропотно нёс своё будущее горе. А в палаточном лагере не избежал кошмар-ного зрелища. Лишь коснулась Настя подошвами ног каменистой почвы, как угодила в объятия более ладного кавалера. Корней не выдержал, толи от изнеможения, толи от обиды потерял сознание. Друзья привели – его в чувства, красавицу к раскаянью и мерзкой жалости. Девушка первой заговорила о свадьбе, осознав её смысл, спустя двадцать пять лет, благодаря брошюре какого-то индийского фило-софа. Она ещё с утра, как бы в утешение, пояснила мужу, что имена предопределяют судьбы. И быть рогатым – жребий. Который, если верить Платону, Корней Семёнович избрал самостоятельно. И дол-жен был смериться с ним давно, ещё задолго до начала жизни. Рогоносец не вписался в новый рабочий день. Помогли случайно найденные и прихваченные с собой пожелтевшие письма. Потеря концентра-ции внимания и усидчивости стоила уничтожения дорогого инструмента. Пришлось сослаться на больную голову и, не дожидаясь обеденного перерыва уйти. Но стопы его не устремились к почтенно-му лекарю, раздающему больничные листы и рецепты на губительные снадобья. Механизм, управляю-щий задними конечностями, подчинил себе голову, и теперь они вместе работали против оставшегося организма. Настя недавно устроилась садовником в парк. Вытоптать клумбы, испытать большинство деревьев на прочность, воскресить скошенные травы не входило в его планы. Получилось само собой. Полный разгром и запустение. Место развлечений и культурного отдыха напоминало заброшенный кладбищенский двор из страшной выдуманной истории. Корней даже не пытался анализировать свои действия и перемены вокруг. Иначе бы ужаснулся. Ладно, цветы и деревья. Убивать и калечить не сложно. Конечно, асфальт и скамейки он вряд ли успел бы так перекорёжить. А трава. Как она подня-лась. Пролезла сквозь ступени, бордюры и даже фигурки статуй. Результат поиска на одежде, устало-стью в мышцах, ссадинами и царапинами не заставил опомниться немолодого ревнивца. Усилия не оправдались. В парке её не было. Зато, за забором, в роскошной машине неизвестной марки и цвета, со стёклами не скрывающими, а преувеличивающими внутреннее наполнение салона, Настя целовалась с невзрачным юнцом. На нем серебристый кафтан. На ней нечто из разноцветных булавок и ленточек. Хотелось подойти поближе, вооружившись парой булыжников, и поставить все точки на стёклах, корпусе авто и личной жизни. Но дверца, откинувшись назад, сложилась в крыло, пропуская вперёд сладкую парочку. Чудо на колёсах уменьшилось до размеров навозной мухи и улетело. Первой загово-рила Настя:
- А я знаю этого гринго. Он согласиться законсервировать нас.
- Да, отсыплем ему немного глаголов, пусть владеет, жжет сердца. Прилагательных приложим. – Поддержал кавалер.
- Я не понял вашего юмора. - Горячо светящимся паром вырвалась агрессия из уст и ноздрей Корнея Семеновича. Гнев приобрел реальные почти плотные очертания.
- Мы умоляем! Продлите наши дни! Остановите момент счастья. Растяните до размеров жизни, хотя бы лет на триста! И простите нам наше дерзкое приветствие. - Перепугано залепетали они, протя-гивая Корнею Семеновичу подобие фотоаппарата с размытой надписью, похожей на "Зенит".
Привычная настройка. Прицел. Щелчок с волшебным восклицанием "живите, сукины дети!" И под ноги выпала липкая, мокрая, жалобно пищащая бумажка. Изображение на ней шевелилось, воро-чалось, билось двумя птенцами в узкой клетке.
-Позвольте, я ее поймаю. - Обратился к Корнею кавалер.
- Валяй, счастливчик. - Как можно кривее оскалился ревнивец.
- А теперь подарите нам ее. - Проницательные взгляды и полусогнутые колени обезоружили фотографа. Он равнодушно протянул аппарат просителям. - Нет, консервированную безутеху. Сам консерватор должен остаться с истинным владельцем. - Корней уверено, словно понимая и соглашаясь, кивнул. - Какое счастье! Теперь триста лет мы будем вместе молодыми и счастливыми. Триста лет для нас светиться и сиять лучшему дню. Положенное время лично для нас теперь бежит и течет здесь. - Кавалер ткнул пальцем в неугомонное фото. - Все наши невзгоды заточены здесь на щедрый срок. - Сладкая парочка помпезно раскланивалась, чтоб после поспешно развернуться и уйти. На их лица снизошла картинно просветлённая свежесть.
- Подождите, а потом, через триста лет что будет? - Струйкой весенней прохлады выпустил из себя сбитый с толку Корней. _ Что станет с вами?
- Если снова не встретим спасителя, жизнь пойдёт дальше, к старости болезням и скорбям. Но в любом случае день, подаренный, мы никогда не сможем забыть.
Корней добровольно отдал своё счастье, от чего рыдание делалось безудержным, а слёзы ки-пящими брызгами. Но когда накал эмоций пошел на убыль, чья та маленькая ладошка нырнула и запу-талась в его кудрях. Возвысил остекленевшие глаза. Курносая девчонка. Маленькая, на первый взгляд воспитанная. Но почему ведёт себя так, будто с Корнеем давно по-приятельски они знакомы.
- Здравствуй, Корень! Я придумала тебе красивое прозвище. Оно гораздо лучше имени. Хотя всё, что ты накрутил - вздор. Имена обозначают, почти всегда, не больше чем сами носители в них вкладывают. Не удивляйся, у тебя всё на лице написано. Исходные данные на лбу. - Она протянула Корнею Семёновичу зеркальце. Мутное отражение подтвердило сказанное. Мелкие строчки неясных знаков на левой стороне перепачканной, почему-то заросшей щетиной физиономии. Утром тщатель-но брился. Значки бегут, меняются. Справа от носа они крупнее и реже, но также не уловимы. - Твои вопросы. - Пояснила девочка. - Меня зовут Наташа, но ты можешь называть Цыплёнком. Не смотря на кажущийся возраст, мне довелось наблюдать звёздное количество заблуждений. Но твой случай осо-бенный. Так заблудиться, и при том не погибнуть всё равно, что найти бриллиант в дырявом кармане нищего бродяги. А впрочем, редко кто наверняка знает, какие бесценные сокровища носит с собой. - Ловкая рука Цыплёнка подсекла и выудила из надлобной пучины, играющей пенными барашками седин Корня, ярко сияющую крошку травянисто зелёного металла. - Ещё примерно час назад неиз-вестное, но, судя по блеску и мягкости, необычайно полезное ископаемое мнило себя рядовой навоз-ной букашкой. Не покладая крыльев, портила сон и аппетит. Стремилась пережужжать вольный ветер за спиной. За какие грехи, по чьей милости назначена ей непостижимо феноменальная судьба? Пови-нуясь праздному любопытству, она продвинулась дальше остальных - подобных ей, и вот результат. Жалко, как никак землячка. Ты не посвящал её в свои планы? Ах да, чуть не забыла, нормальные люди с насекомыми не беседуют и заблуждений не планируют. Интересно, чем она вернётся обратно на родину, будь то наш мир или, что нельзя исключить, какой-нибудь другой. Прости, отвлеклась от твоей более достойной персоны. Скажи, пожалуйста, узнаёшь ли ты что-нибудь? Отличаешь своё, родное присутствие от чужого? Оглянись вокруг. Попробуй угадать, например вот те великанские изваяния, кто они? Спорю на эскимо, ты всё забыл. Шестнадцать шедевров Сонного Царства, точнее выражаясь, кто их прототипы? - Язык и мысли Корня безмолвствовали, словно онемевшие от обезболивающего укола. Восставали возмущёнными воплями удивлёно расширенные зрачки, безумно очарованные останками обыкновенной, земной переносчицы нечистот. Сопоставление с той мухой, в которую недавно преоб-разовался автомобиль, выглядело пошлой, издевательски бездарной прозой. Та, пусть и не примитив-ная безделушка, но всего лишь хитрая и удобная подделка под живую бесполезную тварь, наделённую душой, крошечным трепетным сердечком, чувствами и переживаниями. Случайная жертва, нынешняя драгоценность представала, по меньшей мере, недооценённой героиней - Жанной Д. Арк, первопро-ходцем. Она решительно вставала в один ряд с Колумбом и Гагариным. - Я почти ревную. Ты, Корень, увлечен не мной. - Кокетливой усмешкой Цыплёнку удалось перевести взгляд Корня на один из объек-тов начатого разговора. - И так повторяю вопрос. Кому поставлен, сей, подчёркиваю, прижизненный памятник? Нет, ни египетскому фараону и ни таинственному Богу с острова Пасхи. Эх ты. Твой учи-тель по астрономии Самсон Моисеевич. Он всю жизнь мечтал открыть собственное небо. Нескольких неуловимых звёзд, планет, астероидов ему бы не хватило даже на одну заплатку, укрывающую чёрную дыру богатейшего воображения. Ты отважился наделить его плотью из редчайшего сапфира. Напоми-наю, название камня переводится, как "небесный". Насыщенный персиковыми оттенками, блуждаю-щими жиро золями необычайно лучистых звёзд, он поглощает глазами, проносит сквозь себя другое небо, которое могло лишь сниться. Да, чуть не промолчала о фантастических размерах монокристалла, ставшего по праву первородным поленом для нашего, с позволения сказать, Буратино. Почти двадцать метров в высоту, и не единой трещинки, царапинки, жеоды, ни пылинки посторонних включений. Идеально чистый материал, достойная дань уважения. А сколько алмазных резцов обратилось в пыль, прежде чем осмеянный мечтатель наполнился гордостью свершившегося чуда. Корень, а помнишь свои сны? Когда-то сквозь плотно сомкнутые веки ты видел то же, что и твоя Настя. Ваши знакомые пары неподдельно удивлялись, завидовали, считая возможное совпадение проявлением настоящей любви. - Корней Семенович тщетно напрягся. Он очень давно не наблюдал ничего подобного. После нескольких месяцев абсолютно чёрных ночей, когда воображаемый оператор не только забывал заря-жать плёнку, но и попросту не включал проектор, Корней забил тревогу. Забил до паники, до судо-рожного метания по врачам, экстрасенсам и прочим специалистам. Разрозненный консилиум сошёлся во мнении, словно свет клином на пустой склянке, что виной всему плохое питание, скупое на витами-ны и белки, а так же психологические перегрузки. Рекомендовали не волноваться и придерживаться назначенной диеты. Больной влез в долги, довёл себя до полнейшего равнодушия. Не помогло. И поскольку лечение долго продолжаться не могло, смерился. Проблема затёрлась, забылась, как и то, что было до неё. - Ты обещал возлюбленной свершить в Царстве Снов обещания нереальные для Мира Приземлённого, как вы окрестили Явь. Ты преуспел. Смог повести за собой народы, населяющие Цар-ство Снов. Нелепый вымысел стройно и изящно воплощался. Что и откуда бралось, не знал никто. Вера в прекрасный замысел творца наделяла умножаемое число мастеров силой Атлантов и гениаль-ными редчайшими способностями. Вставали величественные города с многоярусными улицами, ска-зочными садами и парками. Анастасия восхищалась и сожалела о том, что увидеть всё это можно толь-ко во сне. Ничего нельзя забрать себе. А тем более глупо хвастаться такими дарами перед подругами. Но совсем скоро её отношение к Сонному Царству изменилось. Дверца в тот мир для тебя плотно захлопнулась. Толи сменили замок, и твоя прежняя отмычка перестала подходить, толи та сам потерял ключи, забыл, где ни будь. Засыпая, затворял за собой заслонку от Приземлённого Мира, а следующая не поддавалась. Бывало, потопчешься так на нейтральном пятачке, и распахиваешь глаза нисола нахле-бавшись. Бессилие выматывает, отнимает уверенность в собственных возможностях. А тем временем энтузиазм испарился и в Сонном Царстве. Преображение прекратилась. Мир твоих свершений осиро-тел. Бездействие и уныние пыльной паутиной обволакивали, душили, варварски оскверняли прекрас-нейшие плоды некогда чистых помыслов. Анастасии наскучило и опротивело Сонное Царство, надое-ло наводить в нём порядок и защищать его. Вырываясь из Яви, она устремлялась в иные чужие миры. Почувствовав слабину, в твои бывшие грёзы устремились орды разбойников. Они крушили, калечили, беспощадно растлевали то, чем раньше ты жил. Они, когда бодрствуют, слабые, трусливые и крайне не уверенные в себе полу люди. Не бойся, ты обязательно справишься с ними. Сегодня ты случайно обрёл реальный путь - стал ангелом для Сонного Царства. Как везде, и здесь есть пророки. Они предвидели твоё возвращение. Ты - не Бог. И по этому не в силах притащить в иной мир вместе с душой свою бренную плоть, не чуть не изменив её. Ты чувствуешь крылья. Та сладкая парочка, вызвавшая у тебя приступ нечеловеческого гнева, она увидела их у тебя за спиной. Та женщина - точная копия твоей Анастасии. А кавалер - слегка приукрашенное, твоей же суженной, отражение молодого Корнея Семё-новича. Сбылось пророчество, и первые, увидевшие тебя молодожены по-царски награждены тремя веками безоблачного счастья. Они вероятно до сих пор не верят и потому не приходят в себя. Их всю жизнь готовили к внезапно свалившемуся на них дню, пугали особой ролью в мирозданье. Представля-ешь, как они были обескуражены твоей реакцией, как опешили от столбов огня и пара, извергаемых твоей ревностью. Убей её сейчас же, пока она не раздобыла себе твёрдый панцирь, и не посадила тебя в клетку. Достаточно посмеяться над ней, признать глупостью, чтоб обратить ни во что. Молодец! А теперь не откажи себе в поистине ангельском удовольствии - окунись в небо. Стань невесомым, будто во сне, не забавы ради, ты должен оплакать и воскресить детище. - Корень сполз критическим взглядом с бесформенной собственной груди на раздувшийся живот, и ниже - на неподъёмно массивные ноги. Отчётливо представил, как смешно будет выглядеть снизу, и ужаснулся. Как много общего между анге-лом и олимпийским мишкой. - Не комплектуй. Ты предстанешь легко и величественно. Показалось, будто деревья дружно, как по команде присели, выставляя Корню напоказ сухие, сломанные внешние органы. Он ужаснулся, и сучковатые ветви начали одна за другой срастаться, выпрямляться, и воскре-шёно зеленеть. Облака ликующих пташек, звеня и переливаясь бездной колокольчиков, вздымаясь, приветствовали его. Гигантские статуи гибко кланялись. Травы из их ран пятились, стыдливо убираясь, прочь. Раны моментально затягивались. Твёрдая поверхность плавно удалялась. Наташа уже ни так крепко держала руку Корня, чувствовала и разделяла его ответный восторг. А внизу под ногами шумела и толкалась жизнь, похожая на ту, оставленную в Приземленном мире. И почти никто из двуногих, пёстро разодетых обитателей Сонного Царства не обращал никакого внимания на парящих под сладо-стно малиновыми облачками двух ангелов. Корень не успел настроиться. Тусклое окошко почти игру-шечной многоэтажной композиции озарилось огнями причудливых светильников. И что-то задёрга-лось, зашевелилось, невнятно изо всех сил мыча, забормотало. - Её зовут Вита. Честно говоря, никто никуда не завёт, имя такое. Девушка от рождения нема, почти неподвижна, и страшно несчастна. Но она много слышала о тебе. Она возносила тебя в своих молитвах, надеясь и веря в тебя.
- Так чего же мы ждём? - Не выдержав собственного безголосья, вступил в диалог Корень. - Да-вай немедля навестим бедняжку. Вряд ли гости балуют её частыми посещениями. Поговорим с ней, сфотографируемся. - Вспомнил про нашейную ношу.
- Давай! - Согласилась Наташа, проводя Корня сквозь стену.
- Боже мой, ангелы небесные! Свершилось! - Запричитала подоспевшая вовремя женщина, ис-сушенная горем, но не утратившая полностью девичьего обаяния. - Вот она сила молитвы. - Встрепе-нулась. Опомнилась. - Я вас узнала. И все же, представьтесь. - Её волнение передавалось пальцам, и узелки на кухонном полотенце
- Вы не ошиблись, мадам. Укор и Уна. Ваша дочь Вита позвала нас. Мы с добром.
- Прошу, подождите немного. Я накрою стол. - Меблировка комнаты неожиданно напомнила Корнею Семёновичу раннее детство и бабушкину соседку. Казалось, то её руками сотканы незатейли-вые настенные ковры, драпированы диван и кресла. А так зеркально лакировать умела, пожалуй, одна Варвара Филипповна. Гнутые ножки, подлокотники, возвышенные жесткие спинки - её излюбленный стиль.
- Не суетитесь, право, мы не голодны. - Пытался возражать Корень. Но хозяйки уже поблизо-сти не было. Перегородки между комнатами звуков не пропускали, оставляя в тайне поспешные приго-товления. Вита величественно, словно на троне, восседала в инвалидной коляске, не нарушая тишину. Прямо поставленный взгляд фокусировал пришельцев, держал их так сильно и цепко, будто силач охранник двумя руками пойманного вора. Вдруг они уйдут. Нет, она не допустит, по тому, что не вы-пустит.
- Здравствуй, Вита. Я хочу видеть тебя здоровой и жизнерадостной. - Переключился Корень. - Как ты живёшь? О чём ты мечтаешь? Веришь ли, в исцеление?
- Я тебя слышу! - С трудом проговорила Вита. - Я сказала, мама, я сказала. - По щекам несчаст-ной девушки побежали тоненькими ручейками горькие слёзы. Усилием воли она взяла себя в руки. И снова затихла, вытирая лицо рукавом.
- Позволь нам немного похозяйничать. - Предвидя ответный кивок, Наташа достала со стелла-жа застеклённого книжного шкафа увесистый фото альбом. Положила на столик, раскинувшийся перед Корнем. Она медленно перелистывала чужую судьбу, где желаемое счастье доминировало над не зва-ным горем, повествуя каждую страничку так, будто сама её прожила. И на лице Виты восторжествовала улыбка. - На целое море пока не наступивших дней ни капельки лжи. Чистая, правда и только.
- Девчонки, я вам верю. И хочу предложить вместе подняться в небо. Я тоже поделюсь с тобой своим счастьем. - В этот момент в дверях появилась совсем растерянная мама. На её лице одновременно писалось столько вопросов, сколько никому ещё не удалось задать сразу. Возможно, она умудрялась подслушать какую-то часть разговора, потому и появилась, не приведя предварительно внешность в порядок, соответственно случаю. Волосы взлохмачены. Губы, щёки и ресницы не накрашены.
- Вы заберёте мою доченьку. - Дрожа всем телом и судорожно заикаясь, переживала.
- Нет, ни навсегда. Немного полетаем и вернёмся. - Успокаивающе пел Корень.
- А как же праздничный стол? Я приготовила, накрыла, и собиралась вас пригласить. Так вкус-но вас ещё нигде не кормили. Мы ждали, припасали деликатесы…
- Теперь Вам придётся минут двадцать подождать. Обещаю настоящий повод для праздника. Свежее и припасённое сгодится. Прилив радости смоет, успевайте по тарелкам раскладывать, да на съедение подавать. И пусть гости с собой приносят.
- Ой, а как же моя Вита без коляски полетит. - Успела на прощанье усомниться мама. - Окно распахнулось и подхваченная с двух сторон Вита, поплыла по закатному небу. Её спутники внушали веру, которая больше доверия и уверенности. Но привычка перестраховываться не давала покоя. А вдруг что-нибудь ни так?
С каждым глотком вольного, не заточённого в четырёх стенах воздуха, девушке становилось легче. Тяжкими путами и оковами спадали недуги и комплексы. Вместе с пылающей палитрой прохо-дящего насквозь вечера в неё проникало счастье, заселяя каждую клетку, каждый флюид ранимого естества. Вита без страха проваливалась в облака и ловила прощальные лучи ласкового солнышка доверчиво голыми руками. Она знала, ничего подобного в её жизни больше не предвидится. Жаднича-ла. Уговаривала повременить со спуском. Но внизу нетерпеливо ждали. К сожалению, даже бесконеч-ность однажды кончается. Спуск неизбежен так же, как и подъём. Вита торжествовала в обновлённом, выздоровевшем теле. Сходила легкой снежинкой.
На площади собрались прихожане церкви, к которой, возможно принадлежала семья Виты. Впереди, на почтительной дистанции от толпы притаилась инвалидная коляска. Сейчас она символи-зировала не полноту веры, восставший скепсис, осторожность и расчётливость, служила весами лице-мерия. Если девушка снова окажется в жестоком приговоре на колёсах, зародыш религиозно-исторического шествия погибнет, рассыплется по домам, подумаешь чудо - утащили ближе к звёздам отшельницу поневоле. Зрелище резко контрастировало с божественным прежним великолепием. Бо-рясь с неприязнью, брезгливостью и раздражительностью, Корень воскликнул:
- Готовься, Вита, тебе придется попрощаться с ним. - Фраза получилась громогласной и мол-ниеносной. Горожане, заполнившие площадь, как по команде, упали на колени, слились в крикливом восхвалении небесных сил. С той точки, где ангелы и Вита, находились пять минут назад, могло пока-заться, будто под ними лежит гигантская плётка, кишащая недобитыми мухами. Но нет, уже детали и чёрточки каждого лица, пуговицы и будущие пятна на пока ещё новых одеждах бросались в глаза торо-пливым утопленником в гостеприимный омут. Что веселило троицу ещё гуще.
- Я слишком долго готовилась к первой речи. И как назло растеряла нужные слова.
- Значительные высказывания обычно отличались краткостью. - Корню почему-то вспомни-лось знаменитое, трижды произнесенное королём футбола Пеле "любовь". И он добавил. - Будешь долго говорить, отнимешь у общества заслуженные слёзы радости. Плакать оно будет, но из-за сорван-ных планов на вечер и усталости. Зачем тебе?
Едва Вита коснулась подошвами башмаков бронзово-подобной брусчатки, и самостоятельно шагнула навстречу мягко спинному прошлому, впервые блестящему лучами разноцветных спиц, её осыпали стихийно подоспевшим ливнем букетов и комплиментов: - "Боже мой, я и не предполагал, что она бесподобна, невиданно очаровательна. Она - прелесть! Не за что не скажешь, а ведь была, прости Господи, ничем. Жаль, я с ней прежде не познакомился, до того, как у неё появился выбор". Цветы не помещались в руках, перекочевывали в кресло-каталку. Завалили, утопили его в тонких ароматах. Кор-ней Семёнович искренне пожелал оставить на память бывшую муху. Осторожно достал из нагрудного кармана и положил на ладошку чудом исцелённой девушки. Крошка ярко зелёного металла во время полёта сформировалась в крестик. Наташа извлекла из ангельской причёски тонкую жемчужную нитку, и практично усилила подарок. Толпа ахнула при виде небесного дара на фоне домашнего платья. Вита выпрямилась, сомкнула скользнувшим взором уста ликующих людей и произнесла тихо, но так, что услышали все: - "Спасение началось. Умножим его. Аминь!" Начался скучный и малопонятный полу митинг полу проповедь. Преподобный отец сменял пастера, и миссионеры один за другим прорыва-лись к наспех сымпровизированной трибуне. Каждый мнил более чем долгом превознести родную конфессию, личное толкование священных писаний в целом и каждой буквы в отдельности. Спор разгорался. Будь он костром, гореть в нём ведьмам, еретикам и инквизиторам. Бескорыстное, доброе чудо деформировалось в злейший скандал, сведение счетов, братоубийственное побоище со скверной бранью и обильным кровопролитием. Корень рассердился и обиделся, сдвинул брови. И агрессивная стая скомкалась в стадо, и понуро рассредоточилось по мудрёным норам, гнёздам и термитникам. Су-мерки пленили спорщиков и их жилища. Праздник окончился растоптанными лепестками, листиками и стебельками вокруг перевёрнутой и переломанной святыни, устремлённой оставшимся колесом в звёздную толчею. Спасение? Хлам?
- Кажется, нам пора и честь знать. - Заторопился Корень. - У меня такое чувство,
будто нас ещё где-то ждут. Нет, ни дома, а в этом Сонном Царстве.
- Да. И предстоящая встреча откроет твоё второе дыхание. Подходит твой черёд испытания на веру. - Корень ровным счетом ничего не понял, потому послушно повторял за Цыпленком поклоны и обволакивающие, благословляющие покидаемый народ движения рук. Безотчётно не терпелось вновь поменять землю на небо. Что-то с невыразимой мукой увлекало в неведомую даль, словно был Корней Семёнович воздушным змеем и тянули его за незримый, бесконечный поводок. От земли они оторва-лись дальше, чем в прошлый раз. Она укуталась от них светящимся изнутри лоскутным одеялом обла-ков. Над головой драгоценными крупинками покатились звёзды. Им не было ни числа, ни определён-ного места. Пара таких играющих искорок опередила ангелов, и медленно поползла перед ними, ука-зывая путь. Но через несколько часов странники догнали солнце, меньшие сестрички которого, рас-творившись в багровом зареве исчезли. Время, нехотя, не торопясь, двигалось вспять, перекладывая кусочки пространства, как карты в магическом пасьянсе. Когда добрались до предрассветной тишины, Наташа объявила о снижении.
- Хочешь десяток кварталов пройти пешком? А я бы успела напомнить тебе предысторию со-всем небескорыстной цели визита Корнея Семёновича в Сонное Царство.
- Согласен. Мне интересно. - Бодро отреагировал Корень. - Вдруг отвыкну ходить.
Поднятая с глубин памяти история и мысли Корнея перенесла на землю грешную. Он был прежде человеком, и как выяснилось, не переставал им быть ни на секунду. То, о чём напомнила Ната-ша, не писалось на лице, в анкете при поступлении на работу, не обсуждалось с друзьями и родствен-никами. Переживания Корнея и Анастасии, хоронившиеся тяжелыми бессонными ночами, не один год, Наташа вытряхивала из разомлевшего сознания новорождённого ангела. Случилась трагедия. На самом деле, жена Корнея Семёновича родила четверых детей. Но вторая по счету, недоношенная Ксюша умерла в роддоме. Корней больше года носил просьбы, требования, стенания и уговоры иконам кафед-рального собора. Жёг свечи охапками. Колени протёр. Но дитя не воскресло. Теперь же он, словно заново проделал страшный путь. Под прикрытые тонкие ставни глаз - веки прокрался белоснежный, стерильный коридор роддома. Непреодолимый психологически звуковой барьер, рвущий сердце щип-цами детской многоголосицы. Где-то там за кустистой стенной жизнеутверждающего плача безмолвное создание, скреплённое пуповинами трубочек с мёртвой машиной, гоняющей воздух и питательную жидкость. Красноглазая медсестра, ратующая за брошенных малышей и малышек. Пронизывающая холодом до мозга костей безутешная истерика Насти. Проталина синих гиацинтов на сугробе неровно-го подоконника. Реставрировали в коре головного мозга и старый, вздорный сон. Снилось когда-то Корню, будто принёс он своего ещё живого младенца в полиэтиленовом пакете в замурованную баш-ню. И отдаёт в руки смиренного старца. Борода узника путается под ногами. Рубище на нём черно и зловонно. Что-то в нём от кладбищенского ворона, но выдаёт себя за царя Гороха. Лекарством от жиз-ни прописывает жизнь. "Умирают - бубнит - не от болезней, патологий или старости, а от жизни". Бред какой-то. Но засел глубоко, как осколок. Не тревожь его, он не шевелила.
- К нему-то мы и направляемся, к твоему царю Гороху. Веришь мне?
- Не может быть. Не шути. Мне не смешно! Если не разыгрываешь, я твой должник навечно. - Корень ссутулился. Заклокотал кадыком. Побледнел, словно Советский флаг, обесцвеченный хлоркой. Былая уверенность покинула его. Утяжелила ноги. Стучалась кровью в вески, впуская ломоту рудокопа в расслабленную спину.
- Я с удовольствием прощаю твой долг. - Поддерживая попутчика под руку, залилась смехом Наташа. - Только настоящая госпожа может даровать волю бесценному рабу. - Цыплёнок, ты мой лучший друг! И знаешь, я никого так не боялся. Твоё всезнайство, твоя власть надо мной. Ужасаюсь при мысли о возможности твоего гнева, предательства, обиды, осуждения. А если бы ты не нашла меня в парке Сонного Царства.
- Зря. Здесь мы равны. А в Приземлённом Мире ты превосходишь меня по всем статьям. Стар-ше, образование, сильнее. Я вообще до недавнего времени походила на брошенное тобой Сонное Царство. - Они присели на бамбуковую скамейку. Корню хотелось собраться с духом, Цыплёнку изло-жить свою судьбу благодарному слушателю, искоренившему в себе сомнения и заносчивую предвзя-тость. Солнце тоже замедлило восхождение, отдыхая, слушая и сопереживая.
Дворец, служивший пристанищем опальному королю и раскрепощённому узнику, скорее все-го, был переделан из старого детского сада, перенесённого сюда из грёз толи Корнея Семёновича, толи Наташи. Сразу не определишь, оказалось, что и грезили ангелы примерно одинаково. Трёхэтажный, пёстро разукрашенный с пирамидками, кубиками, мячиками и обручами, венчающими своды нагромо-жденных башенок, без них и здесь не мог обойтись хозяин, дом позволял гостям издалека впадать в детство. Цыплёнок и Корень приближались к нему с весёлыми, легкомысленными песнями, подпрыги-вая и кривляясь, друг с друга. У края дороги, свернувшись калачиком, лежал грозный с виду пёс, в кото-ром Наташа узнала игрушечного Тишку. Давным-давно, кажется, в свой третий день рождения, она перепутала его с живым волкодавом и испугалась. Настал день его извинений. Перевоплощённый в живого, Тишка ластился, игриво прыгал, пытаясь лизнуть нос, вилял хвостом и скулил. Потом одёрнул-ся, ретировался и, извинившись человеческим голосом, удалился доложить о прибытии важных персон. Воздух посвежел, тучки рассеялись.
- Батюшки мои! Надо же, дожил! - Бесцеремонно хлопая Корнея по плечам, восклицал Горох. Полы его царственного халата, изящно склеенного из парчи, шелка и созвездия, неизвестных Корню материй, время от времени вздымались, выпуская на работу почтовых голубей, заряженных свежими указами, поздравлениями и соболезнованиями. Обнажаемые серебряные панталоны расшиты тусклыми гербами покоренных королевств и республик. Украшая сиреневато седую голову, подлинными микро звёздами, мерцает и искрится воздушная корона. Снять, украсть, отнять её невозможно. Вместе с ней рождаются, правят, переживая свержения, заточения и реабилитации. Смерть царя разгоняет звёздочки по небу и рассылает по свету чёрных воронов скорби. Так заведено Богом в одном из самых необыч-ных миров.
- Отныне, ты вечен, то есть бессмертен. - Заключил старика в объятия Корень.
 - А красавицы нашей сейчас во дворце нет. Отбыла она в соседние земли. К свадьбе готовится. Ты прям, не знаешь печалиться или веселиться. Бери пример с Тишки, Ему неведомо унынье. Однажды он сам едва ли не стал ангелом, и между прочем, в вашем Приземленном Мире. Цыплёнок, - царь Го-рох тронул Наташу за локон - ты никогда не догадывалась, кто поощрил твоё взросление милой иг-рушкой. С тех пор наша, позвольте каламбур, наша Белка и Стрелка в одном лохматом лице заком-плексовал, в общем, променял крылья на не привитые угрызения совести. Так что ждал он вас не меньше нашего. И будем молить Бога о быстрокрылой собаке в Приземлённом Небе. А о юной вол-шебнице и герцогине не беспокойтесь. У нас она любима, уважаема и знатна, как принцесса, за не-большим исключением. - Он сорвал с короны лучистого светлячка и швырнул в сторону. Светлячок озабочено покружился, целясь попасть и закрепиться на прежней позиции. - Я слов на ветер не бро-саю, не получается! Ты же, дружище меня знаешь не первый год. Ты отвоевал для меня свободу и трон, я для тебя - цепи и кольца. К завтраку явится, если счёты закроем.
- А завтрак скоро? - Застенчиво поинтересовались воспитанные небесные силы.
- Как проголодаемся. - Неожиданно по-царски спокойно огорошил старик.
- Лично я зверски голоден. - Удачно сострил Корень.
- Тогда… - Он хлопнул в ладоши. Из круглого окошка над входом показалась голова часовой кукушки. Но звукоподражаний, количественно равных прошедшим часам не последовало. Механиче-ская птица, оглядевшись, пригласила поимённо присутствующих в тронный зал, покачивая хохолком, в подтверждении оказанной чести.
Помещение изнутри расписано под гжель. Пустеющие портретные рамки то возникают, то снова погружаются в стены и потолок. Пол услужливо перед Корнем коврами стелится, а перед Цып-лёнком блестит отполированным льдом. Ни какого намёка на столы, стулья и остальную столовую утварь. Царь Горох остановился позади гостей, ударил жезлом по полу. Вырос изобильный стол, окру-жил, атаковал яствами. Гибкие подлокотники опрокинули в мягкие троны, не гласно объявили Наташу и Корнея пленниками. Сидеть приходилось, не видя соседа по пиршеству, и Корень опасался пропус-тить появление дочери. Странные помехи, характерные для чуткого беспокойного сна нагло вторгались в несомненную явь. То разрозненные, несуразные обрывки бестолковых чужих сюжетов, то пятна неопределённой формы и цвета. Насыщение поспевало в желудок раньше ощущения вкуса и запаха, тепла и мягкости у далёких, практически потусторонних рецепторов. Проснуться, и не поймать главно-го - привычное разочарование. Потемнело. Чьи-то ладошки заслонили от сюрреализма глаза Корня. Красиво хитрить вынуждали с младенчества.
- Ты - мой светлый идеал! - Сладкая речь намертво приклеила пальчики к векам.
- Стрелял вслепую, и попал в десятку! - Крутым кипятком брызнуло в спину.
Сизифово усилие, и о кошмар - ещё одна Анастасия, Нет, ни та, что осталась в Приземлённом Мире, ни другая, награждённая тремя веками безоблачного счастья. Настоящий идеал, мечта, само совершенство - безупречно застывшая субстанция наивной влюблённости молодого Корня в юную Настю. - Как, по-твоему, я достойна прекрасной дочери? - Ни кокетства, ни жеманства, ни разящего брезгливостью самодовольного превосходства. Трепетная нежность с лёгкой поволокой грусти. - Мы твоё "Могло бы быть", твоё четвёртое время - "желаемое ненастоящее". Ты обрёл нас!
- Почему сейчас? Ни двадцать лет назад? Ни вчера? - Стыд и смущение выпускали из Корня впитавшуюся порами, но не до конца усвоенную организмом пылающую благодать. Она зажгла уши и щёки искривлённым знаком равенства, возводящим ангела до застенчивого влюблённого романтика. Мимолётное видение, смутно промелькнувшее в сознании, словно лисий хвост озарением дремучего леса, претендовало на новую действительность, как пушистая шкурка на роскошный воротник.
- "Желаемое ненастоящее" не подчиняется ни прошлому, ни настоящему. Оно при опреде-лённых обстоятельствах сбывается в будущем, желаемым в желанном. Не вини Цыплёнка. Мы догово-рились устроить тебе сюрприз. Ты всегда любил меня, но не находил. Анастасия оказалась почти идентичной. А тебя недаром здесь величают укором. Ни Корнеем и не Корнем. Не укоряй ни себя, ни других будет легче.
- Значит, я перепутал? - Сердце не ускорило ритмичного стука. Затаилось, будто отсутствовало. Стыдно должно быть, или страшно. - Но не беда, ты тут, она там. - Успокаивал сам себя недавний буйно взвинченный ревнивец. Проблема выбора выскользнула из разряда философских надуманных недоразумений. Ангел-двоежонец - чрезвычайно взрывной коктейль. Шахматный термин "пат" красиво бы приклеился окончательным диагнозом в его медицинской карте. Но противник, в лице Сонного Царства усиливал свою позицию. Радость сковывала. Родство разрывало.
- Здравствуй, папочка! Мы с мамой очень счастливы, что ты появился как раз накануне моей свадьбы. - Корень извлекал и раскладывал в ряд сходные черты жалкой крошки, подключённой к аппа-рату искусственного дыхания и статной красавицы в королевском наряде. - Она, неужели она? - Платье, сшитое возможно из самого неба, заиграло бликами, тенями, метеоритами и молниями. Корень ущип-нул крыло. Острая боль пронзила его до самого подбородка. Но ощутить реальность чуда не разреши-ла. Корень потянулся, нежно взял девушку за плечи. Прижался лохматой бакенбардой к бархатистому румянцу пухлой щёчки. Живое тепло хлынуло, обнаруживая сердце Корне, да выволакивая наружу так, чтобы оно встало связующим звеном между отцом и дочкой. Позади ушных раковин Ксюши Корень разгадал тонкие прорези. Слегка отпрянул. Сердце глубоко вдохнулось на прежнее место, едва не разо-рвав образовавшейся сцепки. - "Если она не настоящая, с одной деталью перебор.
- Прости, доченька, что это? Тебя пытали? Мучили? Проводили над тобой опыты?
Нет, папочка. У меня не раскрывались лёгкие, а при переходе сюда добавились, не знаю, как их обозначить. Образовалось альтернативное дыхательное устройство.
- Жабры? - Корень поморщился, будто ему в лицо выплеснули разлагающиеся помои. - Так ты теперь человек-амфибия. Как ты бедная с ними позоришься.
- Что-то вроде того, только сухопутные жабры. Я могу ими пользоваться где угодно и в воде, и высоко на горной вершине, и глубоко под землёй. Я дышу твоей надеждой на моё воскрешение. В Сонном Царстве она так утвердилась. Разве плохо? Позорно?
- Нет, нет, прости. Ты живая, настоящая! Самая миленькая! Я очень волнуюсь, по этому несу околесицу. Я ужасно грубый потому, что забрал бы тебя с собой, но это равносильно убийству. Я на-вечно остался бы здесь, но это равносильно моей смерти.
- Ты проявился сегодня, значит, сможешь прибывать ещё и ещё. - Напомнил о себе царь Го-рох. - Подумаешь, "моей смерти". И ни таких воскрешали. Головоломки оставь на следующие вторже-ния, или разбирай их в промежутках. Ешь, пей, торжествуй. Свершилось пророчество! Ты соприкос-нулся с семьёй, столкнулся с лучшими друзьями. Ты - часть мифологии. За подкреплённую легенду стоит осушить не один кубок. - Он подал через плечо вместительный, но невесомый футбольный трофей.
- Ты произнёс: - "столкнулся с друзьями". С кем кроме тебя и почему столкнулся?
- Сразу гору не поднять. Попробуй по камешку.
Как перенеслись в парк, с которого началось путешествие по Сонному Царству, ангелы не помнили. Посидели на дорожку и побрели по нахоженным тропкам выпутываться обратно в Призем-ленный Мир. Наташа напоследок сорвала листочек с синего Клёна и незаметно просунула его в на-грудный карман Корня.
Вышел Корней Семёнович из парка имени Октябрьской революции в седьмом часу вечера, в переполненном впечатлениями одиночестве. Исчезновение Наташи не смутило. Напротив наводило на думы, связанные с её биографией. "Неужели её утверждение о переломе времени верное? А находка компьютерных дисков в скифском кургане - или небылица, или будущее соединилось с прошлым, круг замкнулся. Тогда материалы, записанные на археологических находках, скоро придут в соответствие с сообщениями средств массовой информации. Бортовой журнал потерянной космической экспедиции - слишком серьёзное явление. Но если параллельные миры, подобно проводам в кабеле начинают со-прикасаться и пересекаться, с кабелем что-то ни-то, катастрофа миров приблизилась как никогда. Спа-сение началось!" Погружая глупую суетность в задумчивую тишину, неторопливый крупный снег за-стилал Приземлённый мир в изредка пушистую, тёплую зиму. Он проникал Корню под ворот рубахи с короткими рукавами, задиристо щекотал, и таял, тонкой струйкой донося привет родного небосвода до костей. По-мальчишески смешно и совсем не холодно. Сгорбленная старушка с крючковатой клюкой. Шаткой ручонкой ухватила за запястье, погрузилась в глаза, словно булыжник в колодец. Защебетала:
А ты Укор, или Корень. Тебя каждую ночь во сне показывают. Я не одной серии не пропусти-ла. Поиздержался, небось, дорогой. Деньги то у тебя на проезд есть.
Да, бабушка, это - я. За помощь спасибо, но не надо. Обойдусь. Я пешком, тут недалеко. - И получив материнское благословение, двинулся дальше по качающейся земле тяжело, обыденно, ни взлететь, ни прорости. Из подъезда выстрелило облаком, согретого на выращиванье пирогов в духовке, радушного семейного приёма. С цепочки - предохранителя сняли его дверь. Готовились, о времени прибытия знали, опять все, за исключением виновника предстоящего торжества. Дома он тоже гость.
- Папочка, родненький, а мы о твоём походе так много знаем, что можем написать толстую книгу. - Выскочила и с разбегу запрыгнула на руки младшенькая, восьмилетняя Соня. Быть ребёнком и взрослым одновременно практически невозможно, но у неё всегда получалось. Серьёзный брючный костюм, плащ и летние босоножки, надетые ни на ту ногу. Мамины серёжки и детские часики, колю-щие застёжкой отцовскую шею. Их стрелки не знакомы с пружиной, неподвижны сродни мысли Коня.
- И что же? - Более подходящей словесной заготовки Корней не нашел.
Правду пишут? - Сын Богдан вывалил на бывшего ангела ворох газет и журналов. Заголовки неистово кричали, словно соревновались кто громче и изыскание: - "Открытие Корнейя на болотах выводит экономику из цейтнота", "Российский рубль ходит по всему миру. Виноваты геологи Корнея Дятлова", "Мы богаты как во сне. Зелёное золото дятловских болот", "Мир перевёрнут!" и так далее. "Я польщён, несметное полчище навозных мух увязалось за мной через границу миров" - подумал с ус-мешкой Корень, и пропихнул пальцы в залепленный таящим снегом нагрудный карман. Вынул содер-жимое и почти вслух крякнул: - "Вот так фокусы!" - Удостоверение и значок почётного члена междуна-родной академии наук. Редкий ужин в российской семье обходится без включённого телевизора. Этот - праздничный не мог стать исключением, поскольку от него требовалось воспроизвести главное блюдо - репортаж о награждении Корня государственной премией из рук самого президента. Корней Семёно-вич ощутил себя на экране, как разукрашенную тень, и не более. Следом шла скорбная новость. Меж-дународная космическая экспедиция, в составе которой был россиянин, по неопределённым причинам оторвалась от околоземной орбиты и бесследно пропала в межпланетном пространстве. "Представи-тель нашей страны Сергей Дымов…- всхлипывала молоденькая дикторша - высказывал опасения на кануне полёта. - Корень впервые увидел Наташиного приёмного отца. И с гордостью подумал: - "Де-вочки знают, каких пап выбирать!" - Но компетентная комиссия не приняла их во внимание. - "Свер-шилось, чёрт побери. Диски не фикция. Время сломано! Наташа права, миллион раз права. Я должен разыскать её и всё выяснить". Но что-то подсказывало, заняться этим лучше завтра. А сначала необхо-димо выспаться. Как никак пол года не спал и прибывал во сне одновременно. В эфир ворвалась рек-лама. Опять показывали Серёгу с бутылкой пива и стаканам. Голос из-за кадра гнусаво сообщал: - "Ге-неральный спонсор аэрокосмической программы "Земля - неизвестность - Земля" - пиво "Волдырь". Теперь и в тюбиках". - В Серёгиной руке проступил, словно из тумана тюбик с пивом. - "Пиво "Вол-дырь" - визитная карточка Земли". Вместо космонавта, из точки выросла планета, знак равенства и слово "Волдырь". "Сейчас прилетит острая игла, и колыбель человечества лопнет мозольным волдырём на пятке вселенной" - думал, ужасаясь, Корень, не отделяя сон от яви, глупую рекламу от теряющей логику жизни.
Кислая долька
Другая сторона вечности.
К полудню набежали рельефно налепленные, взъерошенные, кружевные и туманно-дымчатые тучки. Чистое с утра разбавлено чернильное небо превратилось в безраздельную коллекцию оттенков серого, белого и других, близких к ним цветов. Установилась, откровенно говоря, не лучшая погода для проведения научных экспериментов с живым солнечным светом. Сама госпожа атмосфера повелитель-но указывало, пора заняться накопившейся бумажной работой. Наверняка разрозненные наблюдения, показания приборов, новорожденные теории и гипотезы ждали систематизированного подхода, пере-мещения с лоскутков, обрывков, потрёпанного журнала и взлохмаченных голов на белоснежные луга строгих, кодированных файлов, расцветающие, прореженные и пересаженные в статьи научных пе-риодических сборников, диссертации, толстые тома, подпирающих историю трудов. Скучное занятие пленит учёных, приклеит отчётами к рабочим столам, но все же чутьё подсказывало Адель, к обеду стоит ждать хотя бы одного едока. Естественно явился не преданный науке хозяин квартиры, а его юный пылкий друг. Мышино-серый, несомненно, самый торжественный его костюм весел на подраги-вающих, нерегулярно тренированных плечах как-то неуклюже, перекошено, неправильно застёгнутый. Галстук, кислотно-зелёный в фиолетовый горошек, завязанный поверх чистого, крахмального ворот-ничка, выдавал отсутствие привычки так наряжаться и трепетную взволнованность. Верхняя губа и нос Гриши дергались, язык распух, и стесненный зубами отказывался шевелиться. Слова клещами не вытя-нешь и под самыми страшными пытками. Адель лукаво улыбнулась. Прежние мужчины – клиенты и работодатели не мучались от приступов застенчивости. Этот же кавалер нуждался в скорой психологи-ческой помощи. Вид его смешил и подкупал. Но не сочувствия, ни тем более сострадания дать она не могла, поскольку не имела ни опыта, ни запасов душевного тепла. Но имидж порядочной девушки обязывал действовать мягко и решительно. Барышня взяла в долг доброты у дочки и матери. Три новых сущности в Адель нашли общий язык и проникновенно защебетали на нём. Они совместно подбирали нужные интонации, по размеру и мягкости, не уступающие лучшим находкам умудрённых пёстрой практикой матёрых психологов. Впрочем, в отличие от помянутых асов, о гонорарах Адель не грезила.
- Я, кажется, поняла, ты хочешь поздороваться. Тогда здравствуй. – Протянула руку для привет-ствия. Разувайся и проходи на кухню, борщ стынет. Подожди, а как же ты разуешься? Тебе цветы ме-шают. Давай я поставлю их в вазу. Какие прелестные гвоздики. Этот букет мне? Ого!
- Да! – Неуверенно процедил сквозь слипшиеся губы неудачливый ухажер. – Я, ну, в общем…
- Ты не прав. Твой поступок прекрасен, и стыдиться его не стоит. Если честно, то растениями меня до сих пор не одаривали. Кто бы мог подумать, что первый раз будет таким. Спасибо! – Она при-поднялась на цыпочки, и легонько коснувшись губами, обожгла Григорию щёку. Он густо покраснел. – Попробуй представить себя моложе лет на семь, а меня старше, и не обижаясь послушаться. Во-первых, не трать, пожалуйста, денег на мёртвые и умерщвлённые цветы. Стипендии твоей не достаточно, что б их оживить. Два, три гербария, и сам засохнешь от голода. Если желаешь на совершенно законных основаниях периодически прогуливаться со мной под ручку, раздобудь детскую коляску. Денежку я тебе сейчас дам. – Адель провела ладонью по воздуху сверху вниз, сжала в кулачке что-то невидимое. Под-несла к снежно бледному лицу парня, распрямила фортепьянные персты. Удивительный фокус – не-сколько секунд и целая куча денег. Крупные купюры в банковской крестовой перевязке. Ни один год экстремальной экономии прокатился бы впустую голодными обмороками, честным путём такой кол-лекции не собрать. Теплову то и на пакет кефира с батоном не всегда хватало. Благо, жалостливый профессор бескорыстно подкармливал нестепенных (оставшихся без стипендии) двоечников, скром-ных, но увлеченных учебой троечников и Гришу по привычке. С легкостью, миновав перечисленные стадии взросления, он прослыл запретным плодом неудавшегося эксперимента лаборатории Марцепа-нова. Наивно поверившая в непристойную сплетню Афродита Альбертовна лично следила за состоя-нием опытного образца. Не раз, сконфуженный ею, Иннокентий Кузьмич сердце и холодильник дер-жал для друга нараспашку. Тут же выкарабкались из глубины неосознанных радостей молодого желудка вчерашние щедрые, такие простые, но почему-то волшебные гостинцы, неподъёмное ни то, что хруп-кой девушкой, а дюжиной богатырей изобилие. Выздоравливающее любопытство первооткрывателя взяло верх над робостью и смущением зачарованного недотёпы. Сбивчивая речь вновь обрела, с ди-рижерским пылом жестикулирующего, хозяина. Алая и бордовая краска буднично сошла с физионо-мии юноши, оставляя рваные следы на неверно сросшейся переносице и подбородке.
- А как ты делаешь? Научи. – Он прищурился, словно бы всматриваясь в воздушное простран-ство комнаты и заоконной улицы. И чуть подумав, добавил. – Я никому, честное слово!
- Научить, к сожалению не могу. Но тайну открою. Видишь ли, невооруженный глаз обычного земного существа не улавливает массу всевозможных предметов. Дело в узкой настройке зрения. Ба-бочки, например, способны различить столько оттенков красного, что людям и не снилось. В спектр невидимок переходят, как правило, хорошо забытые бродяги. Таковыми могут считаться объекты как одушевлённые, так и неодушевленные. Их большинство. Ненужные даже смерти старички, впустившие от скуки в свои старинные замки бесплатных квартирантов, терпят оскорбления, заупокойные легенды, уродливое портретное несходство с собой. Но только их вспоминают правдиво и натурально, они проявляются. Не окрести бродягу-невидимку приведением, и будешь жить точь-в-точь у Бога за пазу-хой. Помнишь, Иисус одной буханкой хлеба толпу накормил. Он не ходил, и не раздавал, просто помогал заметить хлеб, рыбу. На свадьбе спрятал кувшины с водой, – обезличил, и возвеличил похо-жие кувшины с вином. Внимательный наблюдатель просёк бы, что ёмкости покоятся не совсем на своём прежнем месте. Редким счастливчикам дано в слепую притягивать "объекты их". Не переживай, эти деньги не исчезнут, пока не попадут к беспечному транжире, который сорит ими на право и нале-во, не считая. Но сильная вера богомольца, при посредничестве всевышних сил, снова запустит их в оборот. Вот, кстати, откуда наш профессор натаскал этой невидали, а? - Адель развела руками по сторонам, указывая то на новые порождения "бесстыдника гнусно растущего", то на чудо рыбок, со-тканных из живого света и летающих клубочками сияющего дыма по комнате. - Здесь, в нашем брен-ном мире ничего подобного, хоть тресни, никогда не водилась. Он непризнанный и неалчный гений. Спроси у него, кто научил? А главное, для чего всё это? Чем питаются прелестные создания, превра-тившие квартиру твоего учителя в аквариум? Где их родина? Я у подножья его мастерства – букашка, занесённая ветром на булыжник. Попроси, пусть научит. А знает ли он? Догадывается? Владеет ли он талантом, или относит его к обыденным случайностям? А если всё наоборот, природный дар вершит судьбу Иннокентия Кузьмича? - Остановить бешеный поток необузданной любознательности иногда так же невозможно, как и безнадёжно заблудиться в чужих извилинах, не выходя из себя. Но Адель умела и то и другое. Воспитанно утихла, метельно сея искрящуюся дочернюю гордость в свежи ране-ные бороздки все объясняющего, жаждущего удивлений ума, вознося Теплова к высотам хранителя лучистой магии, минимум до её младшего магистра, нет старательного послушника, тоже способного на кое-какие чудеса. Предоставила кредит на реванш. На сто ходов вперёд просчитала урожай затаён-ной картёжной учтивости.
- Рыбки поглощают отрицательные эмоции. Переваривают зло, даря взамен жизнерадостность и благоговейную негу. Они живые фильтры душ. Когда на Иннокентия Кузьмича напали злые люди, эти милые твари спасли и его и их. Это подарок от девушки, принявшей открытие профессора, как свой второй мир. Она теперь - почти, что ты - богиня! - Помышлял Гриша, мостил узенькие переулки сознания чем попало - и булыжником научно доказанных фактов, и суматошно битым бутылочным стеклом пёстрых и чистых иллюзий. Читался такой дизайн весело, но с осторожностью. Подвох, по личному опыту Адель, обычно маскировался в подобном контексте несуразно однородной частицей, хищной фразой, наученной жадностью жизни прогрызать норки в болезненном погребе интуиции, разрывать когтями чужие запасы медленно действующих ядов. Предусмотрительнее распознать и обез-вредить сюрприз сразу.
- Я не богиня, у меня чудотворная возможность открылась вследствие глубочайшей психологи-ческой травмы, пережитой давным-давно. Представить страшно, целую вечность назад, столько воды утекло. А ты, признайся, постановил, что передалось по наследству, семейной реликвией, которой я могу поделиться? Нет. Но если что-нибудь потеряешь, обращайся. Вот, например письмо, не отправ-ленное родителям ещё на первом курсе. Ты стёр его из ощутимой реальности очерствелым забытьём, но я, пробудив ничтожно малую клеточку твоего мозга, возьму его сквозь время и расстояние. С твоего разрешения, вот оно. Дарю! - Она торжественно протянула опрятный конверт с успевшими выйти из обихода почтовыми марками.
- Ну, ты, умница! И видишь и притягиваешь, и телепортируешь! - Застрочил бедный студент. – Я сейчас, мигом, оглянуться не успеешь. Тут на море необходимых вещей хватит, и коляску, и ползунки с пелёнками, и детское питание мигом доставлю. У меня покупательский опыт есть. Выберу и доставлю то, что надо. Понравится. - Слова, втоптав рассудок, принялись друг за друга. И беспорядок в юной голове, по мнению красавицы в домашнем фартуке, нуждался в томном вмешательстве непритязатель-но мудрого желудка, подчиняющегося ласковым громко ароматным командам. А командиром на кухне провозглашена молчаливым референдумом она – Адель Иннокентьевна, не скованная, по сбывшемуся заблуждению, поисками замшелой истины. Но хлеб и световые потоки преломляются приблизительно одинаково.
- Нет, нет. Обед по расписанию. Или не доверяешь? Боишься, отравлю ненароком?
- Опасаюсь оставить друзей без кусочка пищи. Я – страшный обжора. - Давился слюной и вос-торгом предстоящих совместных прогулок, ликовал умом, душой и телом Теплов.
- Ничего, я бесстрашно и своевременно испорчу тебе аппетит. - Холодными пальцами Адель втащила его на кухню и усадила за стол. На запястье левой руки пылкого ухажера оставила едва улови-мый след, похожий на лёгкий ожог. От круглозубого пятнышка дрожь, пульсируя, разбрелась, утихоми-ривая чувства, уничтожая эмоции. Рецепторы заработали иначе, скручиваясь спиралями, сплетаясь в змеином танце. Теплов с ужасающей внезапностью обнаружил себя свежей производной некой нече-ловеческой сущности. И он не желал возвращаться в прежнее состояние. Но почти наркотический гипноз вступил в противоречие с влюблённостью и начал медленно ослабевать. Окружающая действи-тельность возвращалась к традиционному восприятию. Голова кружилась. Воздух казался густым, слад-коватым и горячим, разогретым воском опустошенных и расплавленных пчелиных сот. Тревожно пахло керосином и серой. Хотелось лечь на сквозняк и уйти с ним в неизвестность, снимающую страх, позор и липкую грязь неприятного смутного, бредового осязания.. Чешуя, перепончатые крылья, ско-пище рогов и рожек, разрозненные отряды шипов и плавников, роговые пластины и копыта царствен-но сулили Григорию светлое будущее подопытного мутанта. Незавидная перспектива. Конечности растворились в газообразной пластичности. Взгляд следил жирными пятнами по светлым стенам и потолку. Прикрываемые веки жгло и коробило. Жажда требовала тьмы.
- Мутит с непривычки? Это - я! Будем знакомы. Я попрошу тебя сохранить то, что с тобой произошло в тайне, пожалуйста. Понимаешь, для меня подобное - недопустимо опасная роскошь. Не знаю почему, но ты первый, кому я смогла открыться. Теперь возможно, ты будешь обходить меня за версту, открестишься, отмолишься от меня, словно от нечистой силы. Об одном прошу, не выдавай. Ладно, приятного тебе обеда. Прости, мне необходимо немного побыть одной. Постою на балконе, дым пущу. - Адель, шурша, тёмно-синим, блестящим халатом, выскользнула в коридор. Гриша после-довал её указанию, упиваясь доселе незнакомым послушанием. Не спеша, умял все предложенные блюда. Тщательно вымыл и вытер посуду. Сгрёб на ладонь крошки с клеёнчатой скатерти. Умылся. Причесался пятернёй. И как не в чём не бывало, выскочил в объятия лёгкого ветерка и летучих кудрей сжигаемых переживаний. И судорожно выметая ладонями, сизый призрак никотина, расплескался красноречием. Выполз безоглядным половодьем из пологих берегов традиционной замкнутости обще-ния на личные, трепещущие темы, ранее запрещённые неписаным внутренним кодексом Теплова.
- По-моему, мы очень даже не плохо будем смотреться в качестве молодых папы и мамы. Вот только тёмный цвет кожи нашего отпрыска будет наводить окружающих на глупые шутки.
- Расовые предрассудки не должны затмевать искренней отцовской любви и мешать исполне-нию, сам знаешь, каких обязанностей. Так вперёд же за необходимыми покупками. Не теряй времени. Его найти и воскресить практически не возможно. Кладбище лучших минут отнюдь не антология семейного альбома. Оно кишит клопами – семенами пустоты, сосущими материю, дух и сознание. Они – раздирающий кол первородности, заменивший дуализму трон, проросший сквозь него пресловутой пальмой, острым бамбуком и трухой. - Смех её зазвенел крошечными колокольчиками и звеньями прочнейшей цепи одновременно, и трагически осыпался презрительной мелочью битого стекла. Её ровное, знобящее дыхание отпечатывалось глубоко в сердце горящим клеймом. И опять в сладковатом, кипяточном, замкнуто тесном эфире благоухало до мятежной одури взрывоопасной смесью. И никто не заметил, как услужливым трапом-эскалатором к торопливым Гришиным ногам подали дорожку в ад безответной испепеляющей муки. Но, Боже мой, как лучезарен, дивно сладостен и прям этот путь на стартовом вираже. Крылья Икара легки, пока, прочны и несгораемы. Солнце не оттолкнёт, Земля не размажет. Сердце вырывается из щиплющего разряда суп продуктов и кровяных насосов с клокочущим багажом галлюцинаций, розовых очков и нескольких пар одноразовых крыльев.
Точка зрения.
 Редакция газеты "Придорожный рай" предусмотрительно укрылась от глаз возможных чи-тателей и подписчиков в полуразрушенном дворе строительного училища.
Самый центр города. Адам покинул душное чрево рейсового автобуса. Возвратил в засаду на-грудного кармана ошпарено красную корочку льготного проезда. И как ему показалось, попал всем телом и душой в великанскую стиральную машину. Сверху обрушивалось нечто, похожее на озлоб-ленно маниакальную карикатуру дождя. Ни крупных, ни мелких капель, сплошные струи щупальца, мокрые и омерзительно тёплые. Казалось, ими правила одна ехидная страсть – превратить всё вокруг в разбухшую, слизистую кашу. Внизу, вокруг площади десяти остановок по часовой, нет скорее по се-кундной стрелке, кружился всевозможный городской транспорт. Внутри многократно прочерченной колёсами и рельсами, вдавленной и от того полноводной окружности толкались вовсе стороны собаки и пешеходы, истекали ожиданием чуда, подобно сроку годности, клеенчатые шкуры несерьёзных това-ров и перекупщики в бесполезных панцирях пёстрых палаток. Адам с трудом вырвался из этого весьма странного механизма и как счастливый, но весьма замусоленный и забрызганный шар из лото трона выпал на другую, менее оживлённую сторону дороги. Шагнул в массивные серые ворота, проплыл за угол дома и растерялся. Скопище ржавых мусорных жбанов предстало перед ним грядой действующих вулканов. Потоки греющей лавы отталкивали и обостряли тоску по крыльям. На конец преодолено и сие препятствие. Влился в почти сухой тамбур. Взгляд споткнулся о неровно яркий плакат: "Редакция газеты "Придорожный рай" на втором этаже". Чуть ниже на стене другая надпись в стиле graffiti: "Кло-пы и страшный смрад сгрызли нашу общагу!" Продвигаясь по лестнице, Адам брезгливо думал: "Зна-чит сначала здесь прозябали маляры со штукатурами, потом вонь вампирская, притащившая сюда этот "трактирный", нет правильней будет "разгуляно бесовский рай". Настала моя очередь". Перед зареше-ченной дверью второго этажа на архивно-жёлтом прямоугольнике тусклое предупреждение: "У нас идёт ремонт. Не пугайтесь!" Войдя, Адам понял, что ремонт ровесник пресловутых клопов. Стены органично зарисованы грязно-зеленой эмульсионной баландой. Пол, серо-чёрный с кроваво-красными прожилками давно истлевшей новизны. Его горбатые, взволнованные встречами с потопами и потоп-танные всласть доски плясали и пели под ногами всякого ходившего здесь. То и дело, спотыкаясь и чертыхаясь в полу сумрачное марево табачного крематория, осыпаемый потолочной грязью, Адам приблизился к прорехе слева, которая, судя по присутствию секретарши, служила приёмной. Единст-венная на весь коридор лампада дневного света, издав предсмертное проклинающее стрекотание, не-воскресимо угасла. Толстая и низкая, словно тумбочка на невидимых колёсиках, выкатилась "правая (печатающая) рука редактора". Правды ради, стоит отметить, похожа она была совсем на другую часть широко начальственного тела. Она судорожно сморщила, скомкала хлорно выцветшее тряпичное лицо, наверное, она так улыбалась. Под её крючковатым носом образовалось неправильной формы дупло, и из него вместо белки или кукушки выскочила едва различимая тень кого-то солидно округло-го, и музейно пафосно произнесла
- Если вы к Гавриилу Романовичу, он сейчас занят. Общается с молодым автором.
- Ничего страшного, я подожду. – Приветливо и примирительно перекосился Адам.
- Присаживайтесь, – она кивком головы указала на шеренгу засаленных и ободранных стульев, мягкими овальными спинками прижатых к оголено кирпичной стене. – Вот, можете пока почитать, - оторвала от стола увесистую стопку газет и протянула всё ещё стоящему гостю. Повернулась к окну, погружаясь мыслями и чувствами в созерцание непогоды. Адам выбрал место. Застелил его одной из удачно предложенных газет. И принялся гулять взглядом по заголовкам и фотографиям на оставшихся в руках еженедельниках. "Когда закончится беспредел?", "Кто позарился на церковный общаг?", "Напа-дающий забивает победу!" – большие, похожие на пляшущих слоников, буквы смешили. Изображения, и подавно заставляли прикусывать щёки. Первое попавшееся обременялось озабоченным лицом чи-новника за строгим столом, заваленным мятой и рваной бумагой. Следующий снимок пестрел двумя батюшками, схватившими друг друга за бороды. Из-за оббитой тёмным дерматином двери донёсся заключительный огрызок интеллектуальной беседы Гавриила Романовича с молодым автором. Глав-ный редактор напутственно приоткрыл глаза неудачливому стихотворцу, судя по звуку, хлопнув того по спине или плечу: "Плати бабки, гений, и мы любую твою поэтическую галиматью напечатаем". Вос-торжествовавшее между ними взаимопонимание выразилось в двустороннем потоке грязных руга-тельств. На прощание поэт перевернул стол, преграждая дорогу провожающему его благодетелю. И как не в чём не бывало вышел. Приветственно пожал руку Адаму. И отпустил какой-то плоский компли-мент секретарше, что-то наподобие того –"вам очень идёт эта печатная машинка" или " у вас причёска как у вождя мирового пролетариата". Она, дождавшись исчезновения слишком эмоционального гостя, неторопливо пришла, и даже ни то чтобы на помощь своему начальнику, а скорее поинтересоваться последствиями происшедшего. На восстановление прежней обстановки ушло не более пяти минут, после чего Адаму предложили войти. Лицо Гаврила Романовича напоминало жирную пиццу (pizza), приукрашенную томатом, зеленью и цветной капустой. Здесь было всё. Любопытство, мелко нарезан-ное пережаренным крошевом из поганок, вяленого мяса священного единорога и мудрых сушеных пескарей, в лучшем случае призывало посетителя к беспрекословной трансформации в черепаху, пре-дусмотрительно высовывающую голову из панциря, предварительно помещая в каску, усиленную противогазом. Оливки алчных глаз всем своим ресторанным видом показывали, как долго им при-шлось находиться в крутом рассоле недоверия, завести, подслащённой лжи, горчащей дешевизной просроченной правды. Они с годами слегка поблекли, обесцветились, утрачивая холодный блеск, яркость и азарт от жгучего уксуса чужих побед. Губы - экзотические червячки, готовые принять форму всякой эмоции от широко разинутого всасывания удачного приобретения, - до сжатого негодования, отвергающего неуместное предложение натужным испусканием слюны и отработанного воздуха. Утруждённая деловитость красовалась на показ крупными ломтями престижно дорогой колбасы. Ком-позиция прочно увязла в застывшем сыре безмятежного ожидания, название которого могло бы звучать романтично и загадочно, примерно так - "Вы - кто?" или "Кто Вас ко мне прислал?" - но чёрное блю-до с каёмочкой из бороды, бакенбард и кудрявой шевелюры разразилось красноречивым паролем - ко мне что ли?
- Вообще-то нет, уважаемый громила, - опрометчиво не сориентировался новичок - мне бы, братец, с твоим редактором вельможными салютами перекинуться, да не по-детски обсудить условия моей будущей работы здесь. – Переадресовал потупленный взор на лицо, недавно впустившее, ныне же то рдеющее, то впадающее в индиго тревожно мигающей милицейской сирены. Запоздавшее опове-щение забавляло мужчин.
- Какой такой работы? У нас? Бред какой-то. Нам требовалась наивная девочка на должность секретаря. Вчера взяли. А больше мне никто не нужен. Условия во дворе.
- Гаврил Романович, она звонила час назад. Предупредила, что работать у нас не станет. – Сухо и вкрадчиво сдержано констатировал речитатив тыльной части редактора.
- Ну, даже, если это так. Вы же насколько мне не изменяет зрение, Вы же не девочка. - Сарказм сочился из него с потом и похмельным перегаром, обдавая и без того обтекаемые формы липко со-скальзывающим ветерком звёздно-княжеского высокомерия.
- Разумеется, не девочка. Я Адам ваш новый корреспондент. Неужели не ждали? - Уверенный в предстоящей победе, Адам развернулся лицом к выходу и желчно добавил - А кому из нас изменяет зрение, нюх и прочие спутники гениальности увидим потом. В противном случае современники рассу-дят, подскажут и помогут. Сдаётся мне, любезнейший сударь, обидеть меня норовите. Ваши сомнения и тон, недопустимо оскорбительны. Не находите? - Адам ухмыльнулся, удивляясь продукции собственно-го языка. Так войти в роль. Но путей для отступления нет, а потому необходимо танком напролом напирать, не расслабляться. Всё, что сдерживало вчера, сейчас – прах и труха, но завтра окостенеет, схватится бетоном, и не протолкнуться, не обойти.
- Да что вы, Адам Ардалионович, я и замыслить не мог против Вас ничего худого. - Острая приправа слезоточивого испуга, самокритики и раболепного почитания хмурым облаком порчи нава-лилась на поданную пиццу. - Жаль, не успел, как следует подготовиться к знакомству с Вами. Впрочем, если желаете, могу распорядиться подать вина и закуски какой-нибудь. Естественно, не ресторан. Чем богаты, не побрезгуйте.
- Откуда у Вас взялись потрясающие сведения о моём отчестве? - Смелость вела по скользкому краю. Цепляйся за микроскопические выступы и заветная дверь приблизится, отворится и впустит в рай равных условий, без дискриминаций. Ветер играет петлями, колышет её, и оторвёт, когда я прикажу ему. Важнее доползти до неё.
- Ардалион Поликарпович звонил мне, предупреждал. Разве он не Ваш папа? - Гаврил Романо-вич подёрнулся лёгкой плесенью смелой надежды - "а вдруг не он, в три шеи выгоню, рта раскрыть больше не дам. Тон ему мой претит. Видали, обидчивей".
- Нет. - Пауза длиной в насквозь пронизывающий взгляд. Публика в режиме замороженного ожидания. Желчь и мёд, они разлиты ядовитой, тяжелой ртутью по глазам, ядрами катаются на ката-пультах - языках. Чуть промедли, и залпы раздадутся без команды. Но чем будет, сей несчастный слу-чай? Убийством по ошибки, или самоубийством? Или и тем и другим сразу? - Он мой дядя. - Отважил-ся обмануть Адам.
- Вы, несомненно, слышали о нашей прекрасной традиции. - Боевые заряды переориентирова-ли на салюты, чествующие покорителя корыстных сердец, оккупировавшего несуществующее рабочее место. Желчь на склад. Мёд на семечки звуков, склеивая клеточки рафинированных слов в сладенький десерт исторически важного творческого общения великих осветителей эпохи. - Каждый приходящий к нам на работу журналист подвергается испытанию. Получает редакционное задание и по результатам его выполнения либо принимается в наш, в общем-то, дружный коллектив, либо нет. Но Вас это ника-ким боком не касается. Вы уже приняты. И все же, нам нужен репортаж с пресс-конференции, в общем, с мероприятия. Через сорок две минуты необходимо быть в доме офицеров. Остальные сотрудники в бегах… - он осёкся, претворять в действительность свои задания. Сможете? Не противоречит это ва-шим планам? Умеете работать без диктофона? Если готовы, приступайте. Репортаж заказан весьма важным, почитаемым в моём заведении клиентом. Потрошите рецептурный чулан отцов жанра, фар-шируете слог и подтекст отборными перчинками, изюминками. Начинка с патриотическим острень-ким оттенком. Аппетитный душок кирзы и портянок с едва заметной поволокой ностальгии. Умажьте соусом к былым победам, истинным полководцам, с сильной и богатой армией, в общем, об якобы отнятой у нас Родине. Избегайте пушечного мяса, дабы не накликать Готовое блюдо декорируете свежей зеленью высокопарных цитат из выступлений президента. И тёпленькое, тающее во рту чтиво сдаёте мне, на дегустацию. Оформлю честь по чести и поднесу как в лучших домах. – Он басовито закипел, клокоча фонтанирующим до студенистых мозгов желудочным соком. Сливочная пенка кожи лица пузырилась мелкой рябью.
- Можно задать вопрос, относительно имиджа редакции? - Шанс отомстить за неуютный старт беседы предоставлялся отменный. Не воспользоваться им, значит не огрызнуться, не отвоевать должно-го уважения к себе. Противник обознался, уязвим.
- Слушаю. - Полевой бутерброд итальянских пастухов начал подгорать. Тянуло дымом помой-ки из приоткрытого окна, или из-под воротника главного редактора. "Адская ловушка - племянник ненавистного всесильного чиновника под боком. Писать что угодно, подписывать его фамилией, жерт-вовать премии лишь бы не совал носа в мои тёмные дела. Потом договорюсь, пусть раз в неделю при-ходит за деньгами, рекетёр. Иначе ни уехать, ни в родной стране остаться. Конфискуют и посадят.
- Правда, что Вы всю прибыль переводите на корреспондентские счета в Германии и Болга-рии? От налогов и арендной платы уклоняетесь? А из Ваших подчинённых денег здесь никто никогда не получал? Максимум, на что Вы можете расщедриться - бутерброды в обеденный перерыв и дешевое винишко на разлив по большим праздникам? Да, вот еще, меня предупредили, всякое начинание в "Придорожном рае" плохо кончается, борзописцы попадают на подставки, устроенные Вами. Гибнут.
- Я прошу, не верьте слухам. Их разносят мои недоброжелатели, дайте им волю, смешают с грязью честного человека, по причине противления справедливости. Кроме их бояться нечего. Идите смелее вперёд, творите и фиксируйте историю. Дорога открыта! А я - проводник, экскурсовод, если хотите. Мой удел и долг предостерегать. - "Одна надежда - вымотается, устанет, разочаруется в талантах и бросит".
Покидая пристанище Гаврилы Романовича, Адам отметил, как резко оно контрастирует с ос-тальными помещениями редакции. Стены отделаны потемневшими от сырости рейками и коричневым коже заменителем, разбавлены аляповатыми картинами, тремя пейзажами и двумя портретами. Воз-можно, художник отомстил владельцу кабинета, принеся в дар самые неудачные работы. По другой версии, кабинет стал выставочным залом самого главного редактора. На это указывали уродливые изо-бражения, пронзающие друг друга отточенными взглядами. В одном угадывался смертельно больной изжогой, ящуром и дизентерией возможный создатель шедевра. Из другого прямоугольного окошка готов был выпасть, и разбиться навсегда в мельчайшую керамическую пыль величайший местный поэт позапрошлого столетия М.М. Тютькин. Столпов печатного слова могла разделить лишь доска с кри-чащими благим матом огромными золочёными буквами "Эстафета поколений". Словно и не было расстояния ни во времени, ни на пути к Парнасу. Связующее звено незыблемо повисло изысканным мостиком, обрекающим несчастных одомашненных насекомых на вечный поиск пути к настоящим живым людям. Паркетный пол под слоем грязи отчаянно подрожал соломенному настилу. Следы часто передвигаемой мебели предательски ранили мистификацию, разрывали тонкими пробелами сгущаю-щуюся тьму самообмана. Мечта о журналистике, до сих пор тлевшая тусклой лучинкой, слабым ноч-ничком, взорвалась, вспыхнула и разбушевалась ослепительно щедрым на озарения новым искусствен-ным солнцем. Надолго ли хватит его нерасчётливой силы? Угасание началось задолго до свершивше-гося чуда. Сколько бесплодных лет проползло, продавилось чеканящими подковами и бороздящими гусеницами через ранимую, тонкую душу, прежде чем свершилось. Но нет ощущения победы, нет праздника. Где они? Растерялись в долгой дороге? Растратились мечтательными и пустынно одиноки-ми ночами? Высохли, бесследно испарились, выкипели на адском огне тотальных отказов. Границы, воздвигнутые миром, не пускающие Адама в мир, но милосердно дозволяющие подглядывать за жиз-нью, восторгаться и завидовать, наконец, разрушаются. Толстый слой пыли на редакторской настоль-ной лампе - хорошая примета начала эры безграничности. Так ли это? А что, как новый передел пере-чертит пространства и личности совсем не выгодно. Запереть Адама в более узкой келье, и объявить ему о наступлении свободы, и он предельно уплотнится, с целью последующего взрыва и рождения, небывалых прежде галактических систем. Но что это? Репетиция, или коварный розыгрыш? Если побе-да не приносит удовлетворения, стоит ли её так называть? Но времени на размышления судьба ему не давала. Оставалось уповать на быстрые ноги и благожелательность того, кому понадобилось материа-лизовать старую мечту Адама об азартной гонке за сенсацией.
Посланец драконов.
Као переживал провал. Чешуйки выгнулись острыми гранями наружу, позвоночные шипы на-стороженно удлинились и растопырились в разные стороны. Дрожь волнами прокатилась под кожей, дотащилась до раздвоенных языков, повисла причудливыми сосульками. И разогрелся бы да нельзя, растопишь пещерные наросты - сталактиты, да сталагмиты. Брызнет ручьями освобождённая вода, зашелестит, укладывая информацию о Као по прозрачным страничкам, чтоб незамедлительно донести её людям. Если бы они умели читать родники и реки, богаче и опаснее не было бы тварей в бесконеч-ном многообразии миров. А так, они гадают и нередко догадываются. Что на этот раз? Толи гейзеры, толи вулкан просыпается, толи весна из-под земли хвостиком дразнит, или "а вдруг дракон завёлся. Пойдём проверим, кто не трус". А мало ли их - богатырей сумасбродных. Сказок страшных про змеев горынычей наслушаются с пелёнок, и крепнут день, ото дня лелея жесточайшую цель - избавление Земли от огнедышащих чудовищ. До сих пор предчувствия спасали Као. Всего лишь один раз он дове-рился разумному представителю Приземлённого мира. Счастливый китаец был мил и бескорыстен. За то и награждён род его и народ бесценным рецептом изготовления фарфора. Као - белый дракон вошёл в легенду. Бело-глинную гору наименовали Каолином, в его честь. Казалось бы, положительный контакт установлен, можно жить бок о бок, довольствуясь добрососедскими отношениями. Но жёлтому брату повезло меньше. Он исполненный дружелюбия доверчивости, случайно проговорился. Он по-дарил шёлк. Но процесс преображения кокона завораживающий материал оказался трудоёмким и тонким. Технология не являлась принесённым секретом, а скорее плодом терпеливых многовековых наблюдений и их анализа. На родине драконов аналогичные гусеницам змеи, поднимаясь на ступень птиц, схожих с нашими бабочками, оставляли полотнища настоящего шёлка в качестве коллективного дара тем, кто застывал в развитии, живя взлётами и падениями других. Случись такое у нас, появилось бы ещё одно время года. Но там никогда не знали ни завести, ни алчности, ни подлости, ни злости. Там не наваривали денег на шантаже и страхе, не приклеивали улыбок пустыми обещаниями. Здесь же жёлтого повелителя шёлка убили из чувства ревности, дабы не достался конкурентам, способным заста-вить ринуться в путь за настоящим сокровенным сплетением лучезарных волокон. Позже народились умники, кричавшие об упущенной возможности продления шёлковых путей через не добытые обма-ном и пытками потаённые карты. Чёрный Чина выращивал и давил чай для императора. Не одно тонна сухого листа ложилась под пресс ради нескольких капель. Вовсе не кипятку, а обычной воде доверяли разносить такую каплю по долгим бодрым ночам солнце подобного господина. И господин, чьё имя Као давно позабыл, боготворил и защищал от любых напастей Чину. Но однажды, в знак безгранич-ной любви и безусловного доверия предоставил чёрному дракону щедро оплачиваемый отпуск. А что ещё глупому чудищу нужно? Мир посмотреть, да себя показать. Одна голова смелеё и любопытней другой. Дометался от достопримечательности до её истоков. Как-то ему - чайному змею и время вместе с пространством покорялось. Но от дубины пьяного молодца, ставшего в последствии былинным геро-ем, ускользнуть не удалось. У того уже опыт был. Не иначе он с зелёным змием расправился, употребил того вместо закуски. Жалеть о друге и утолителе печалей, как протрезвел, бросился. Нет, мол, больше спасений, подобных ему, и не с кем выпить теперь, и горе луковое заесть нечем. А тут чёрный легко-крыл со своим крупно листовым зельем. А чай, как известно, не водка, много не выпьешь. Осерчал добрый молодец, да искрошил сказочную рептилию в спитую заварку. А о вреде иноземного животно-го для славянской нравственности слухи распустили, чтоб защитников природы отвадить. В память о предыдущем покойнике, они ещё тогда назывались зелёными. Всего же их прибыло двенадцать. С единственной задачей вернуть непослушную дочь своего Бога в Мир Драконов. Им не повезло решить даже первое действие, то есть установить её место нахождения. Дома они обходились одной головой, и огонь выдыхали крайне редко, в бреду, да предсмертной агонии. Пространственно временные рамки помяли и зафиксировали их телесный пластилин, что мама родная лишилась бы оперенья, предстань перед ней Као в столь неприглядном виде. Божественная дева, возможно, претерпела совсем неузна-ваемые трансформации. Убраться во-своясье мешали две причины. Первая - невыполненная миссия, вторая - время, которое замкнулось и двигалось по замкнутой траектории. В таких условиях работа вообще, и самая мастерская равна нулю. Что если ни на руку, то в оправданье. Смерть телесная земная заменена ни на бессмертие души, а на временное не присутствие по неясным причинам. Но как пере-жить разлуку с себе подобными существами, одиночество Приземлённого мира длиной в триста тысяч лет? Помогают старинные предания. Впадаешь в спячку на тысячу веков, поскучаешь, послоняешься без толку и опять. А там глядишь, эпоха твоя не подоспела ещё, ты - даже не пустота, ни тень, если не умирал, прозрачная тень пустоты. Чтобы затем всё с начала, как в старь. И не изменены повторы, Не-возмутимая карусель надежд, просчётов, ошибок, одиночество, прозрачной тени пустоты. В конце концов, найдётся же тот, кто её сломает. Будь то нервно больной пациент адской клиники, потерявший интерес к круговороту, тлен, порвавший главную пружину, но, испортив карусель, он починит этот мир. Ремонт впервые обнаружил себя сегодня. О чём свидетельствовал первый провал. Као оправился от долгого сна. Непредусмотрительно выполз к ручью на водопой. А там его забрызгали, обкатали, осмеяли, обласкали дети. Он воспринят ими чем-то вроде большой крылатой упряжки девяти бело-снежных лошадей. "Вечером, после ужина восстановят по чужим рассказам и личным впечатлениям картину ярчайших событий, признают в нём мифическую нечисть, и пиши, пропало, если взрослые охотники им поверят. Выловят, от чего пока Бог миловал, и отправят в зоопарк на потеху. "Платите и увидите последнего мутанта". Хотя, с другой стороны, и там как-то жить умудряются. Мерзко и гадко, но сытно и беззаботно. Случись, что, мед персонал рядом и на чеку. Будут беречь, как почти вымерший вид. Но смысл моего предназначения. Вряд ли он сводится к шутовскому выпячиванию печальных результатов дьявольских перегрузок. Ну и словечек набрался. А идея ничего. Новость о пойманном чудище облетит весь мир, и божественная беглянка сама найдётся, прибежит поглазеть. Только вот распознать её, отличить от остальных, если она жива и сама не чудовище. А если её и вовсе нет в При-землённом мире. В любом случае страх – позорная бессмыслица". Као выбрался из пещеры. Вокруг никого. Опушенные лучами крошечные звёзды приятельски подмигивали Као, словно ещё помнили о его крыльях. Их бесчисленные отражения, слегка приукрашенные, следили за ним. Они загораживали обратный путь и в убежище и в родную стихию, призывая смелее действовать. Раскрылись крылья. Морозный воздух колко скользнул по животу и груди. Чёрная глубина подхватила, понесла над белой пеленой лёгкой пушинкой, облачком, запоздалым сгустком устало смерившейся с притяжением земли пышной вьюги. Пламя из ноздрей – и способ согреться, и эффективный метод борьбы с маскировкой.
День безответных вопросов.
Перистые облака рассеяно и туманно теряли и обретали разлохмаченные перья, перекрашива-ли их в разнообразные диковинные оттенки. Избрав и закрепившись в окончательно чёткой окраске и очертаниях, они поочерёдно проваливались, мгновенно тонули в лазурной бездне. Из ниоткуда, может даже собственных ноздрей, возникали другие, подобные им скопления небесной влаги. Смолянисто чёрная, рогатая тварь с перепончато когтистыми крыльями птеродактиля погрозила пальцем, утыкан-ным шипами. Приблизилась безобразно близко острозубым рылом почти к самому лицу. Окатила с ног до головы ядовитым выдохом. И развалившись на мелкие кляксы, точки и запятые, шумно рассыпа-лось. Звоном толи волшебных бубенцов, толи бьющейся посуды распространился детский плач. Неве-домая рука болезненно содрала, скомкала и отбросила сон. Корней Семёнович потянулся, зевнул, и с воркующим бормотанием - "что стряслось? кто нас обидел?" сполз с пастели. Сонечка заливалась горючими слезами. Говорить она временно не могла, а, следовательно, и предоставить какие либо пояснения. Но выскочивший в пижаме, на зов сестры, Богдан не нуждался в её словах. Он подхватил со стола одиноко возвышающегося диплодока, и голосом непобедимого шерифа из любимого вестерна с напускным спокойствием строго спросил, обнажая щербатые, кукурузно-жёлтые зубы.
- Куда же, Радриго, подевалась твоя дерзкая банда? Испарилась от возгласа первых петухов? Сбежала от меня в дикие прерии? Или… - он запнулся, выронил игрушку, на побледневшем лице выступила испарина. - Он больше не резиновый. Я хотел сжать его до весёлого писка, но динозаврик начал судорожно вырываться. Он живой и ему тоже бывает больно. Лилипутский диплодок велико-душно уткнулся пестро дрожащей головой в босую ногу мальчика. Корней Семёнович догадался оты-скать крошечную кофейную чашечку, запрудить её подогретым в микроволновой печке молоком и предложить измельчавшему потомку реликтового гиганта. Длинная шея гибко изогнулась, и с размаху разбрызгала половину ароматной жидкости. Сонечка рассмеялась. Динозавр огляделся, отдышался, принюхался, и никуда не торопясь, сделал первый в своей жизни глоток. Когда чашечка опустела, зверь повернулся к мебельной стенке, вытянулся по струнке, издавая диковинный трубный рёв. Затем повер-нулся к людям, прополз по их лицам, соскользнул трогательным искушением по глазным яблокам, расплющился вопрошающим, недоверчивым взором. Остановился, как вкопанный, на Корнее. Взрос-лый великан, хочешь, не хочешь, следуй стопами Миклухи Маклая, откупай кредит доверия дикарей.
- Да, сообщи, пожалуйста, своим друзьям, что мы не собираемся никого обижать, и молоко у нас ещё есть. - Вчерашний ангел поставил перед вчерашней игрушкой угловатую башню молочного пакета. Диплодок облизнулся и выдул несколько тонких высоких нот. В узком проёме между шкафами обнаружился сахарно-клубничный оскал как будто хищного ящера, следом за ним второго, третьего. - Так и нашлась потерянная экспедиция! - воскликнул газетный геолог, опуская на пол, свежую порцию приманки. Звери толпились и толкались. Короткие шеи большинства из них передавали напряжение хвостам и лапам. Сытый диплодок довольно хихикал, явно подражая Соне. Блюдце самое широкое, которое нашлось в доме, уровняло резиновых монстров в правах. Справедливости ради стоит отметить, это была теперь совершенно другая резина, разделившаяся на плоть и кровь, одухотворённая и разум-ная. Гладившие фантастических друзей детские пальцы нащупывали настоящие чешуйки, улавливали живой трепещущий холодок. Богдан и Соня спорили, умеют ли их питомцы плавать, а Корень тем временем понимал, что и тут без его вмешательства не обошлось. Вспомнилась всезнающая Наташа. Она стала необходимостью для его мозга, его сверхсекретным вооружением. Корней Семёнович спеш-но зачехлился в непроницаемые для мороза и сырости доспехи, и даже не попрощавшись с домочад-цами, вырвался на улицу. План последующих действий составлялся молниеносно, и как будто вовсе не им, а кем-то свыше, неведомым, фрагментарно сканировался в путаные лабиринты серых извилин. Но фрагменты не представали деспотическими командами, скорее гениальными озарениями, удачно най-денными решениями. Кто-то направлял Корня в детский дом - недавние пристанище Наташи и её брата. Пожилая, железного вида вахтёрша со сдержанной приветливостью встретила его у порога, и незамедлительно провела в директорский кабинет. Будто секретный груз, Корней Семёнович был передан ей по назначению, лишь на короткое время оставленный у казённой двустворчатой двери под присмотром долговязого старшеклассника, поигрывающего вялым бицепсом под алой повязкой де-журного. Мальчик напоследок озарился лошадиной улыбкой. - "Прошу к шалашу!”
- Здравствуйте! Мне сообщили, что Вы интересуетесь нашими бывшими воспитанниками. – Директриса обошла Корнея, пристально вглядываясь, словно не только вспоминала, где могла его раньше встречать, но и пыталась понять истинную цель его визита. – Вас как зовут?
- Здравствуйте! Я – Корней. – Рука хозяйки кабинета опустилась ему на плечо, будто на кнопку, останавливающую воспроизводство голоса. Корней замолчал, сконцентрировал волю. Когда-то, много лет назад завуч его родной школы аналогичным приёмом заставляла сознаваться в не содеянных про-ступках, взваливать чужую вину на себя. "Что же на сей раз?"
- Однажды к ним уже приходил посетитель, очень нежелательный. Имя его стерлось непри-стойным прозвищем, – карандашный набросок матушки природы попал под наждачную бумагу жесто-кого мира. А жаль, ожидалось яркое имя. Он тоже когда-то воспитывался у нас. Подавал надежды. Ри-совал талантливо. А потом покатился по наклонной. В общем, из тюрем не вылизал. Поговаривали, будто людей убивал и грабил, будто всех на свете ненавидит лишь за то, что сам на него появился. И вдруг явился к нам с большим кульком шоколадных конфет, дорогого печенья и фруктов. "Хочу, – говорит – брату своему по сиротству Алёшке гостинец передать" Я дура перестраховалась, не пустила, и подарок детям передавать отказалась. А на следующий день, в криминальных новостях показали его с прострелянной головой. Видите, как, отпетый злодей, но тоже кого-то мог по-братски любить, и его тянуло защищать и заботиться. Чувствовал близкую смерть, спешил исправиться, поступок добрый совершить. Я не поняла его, помешала. Каяться мне до последнего дня свечки ему за упокой ставить. Так мне батюшка православный на исповеди подсказал. Ой, не осуждайте за привычку к лирическим отступлениям. Вас то я сразу узнала. Совсем другой случай. Вы – тот самый знаменитый геолог. Дети мечтают о показательном срыве уроков. Может, устроим им встречу с подробным описанием послед-ней экспедиции, с умными вопросами и правдивыми ответами без томительной подготовки? Прямо сейчас? А? Вы же ничего не боитесь, кроме школьных экзаменов! Шутка, но, по-моему, в самое яблоч-ко! – Торжественно шумела директриса. – Насквозь!
- Я с удовольствием, но в другой раз. Понимаете, ребята – Алёша и Наташа публикуют чрезвы-чайно интересные статьи в научных журналах на волнующую меня тему. Я через месяц обязан принять участие в международной научной конференции. В общем, бывшие ваши ученики могли бы пролить свет, то есть сделать там важный доклад. Мне бы хотелось побеседовать с ними, поспорить, поучиться у них, в конце концов. – Он запнулся, осознав, что держит "Вестник академии наук", раскрытый на нуж-ной странице. Аккуратная закладка, на ней убористым почерком нанесённые простым карандашом пометки и замечания подтверждали.
- Какая честь для нашего рядового, ничем не выдающегося, но справедливо замеченного вами учреждения! – Директрису ординарно, в служебной обстановке, морозно стальную, кристально прямо-линейную, математически сухую нежданно-негаданно оттепелью прославленной наседки бросило в стихийно половодные ручьи жаркого пота и слёз. Избыток выделяемой влаги мешал смотреть, дышать и вторить отшлифованной до педагогического блеска гражданской позиции, поддельно материнским эмоциям и долгу. – Они прославят нас! Они докажут, что мы жили и работали не зря. Бесценные само-родки, как мне не хотелось их отпускать. - Я попрошу, раз суждено им прославить наше скромное педагогическое вложение, передадите, пожалуйста, письмо. Подождите минут десять, пятнадцать. А я вам пока чаю налью. Заварка из драгоценного сундучка. Артём Подкрылышкин – ещё одна наша гор-дость из Индии привёз, велел самых почётных гостей им поить. Вот кстати полистайте его бездонно познавательную, с непогрешимостью аптекаря-авантюриста картографированную книгу "Культ змеи". Научно обоснованная сказка затянет в дебри метафор, дат и иллюстраций.
Ушёл час на написание письма и сбор подписей. Когда закорючки и крестики окунулись в цветастый официальный конверт, раздался магический пенок.– Ну, всё! Идите!
- А адрес? – Вскричал Корней. - Непонимающе взирая на расплывающиеся строчки.
Происходило что-то несуразное, неправильное. Пространство, казалось, искривилось вместе с зеркалом в комнате смеха. Приукрасило жизнь, исказило события до кощунственной глупости, от кото-рой почему-то никому не смешно. Хрестоматийно серьёзные выражения лиц, чушь и ересь из приём-ников. Косноязычные философы весело рассуждают о приближающемся конце света и роли каждого индивидуума, расписанной в божьем плане. Получалось, если всё пойдёт по сценарию, шоу получится что надо. Предсказания погоды, ведущие новостей, почему-то завершали неуверенными фразами - "Всякое возможно!", или "Поживем, увидим". Президент Упырёв отбывал в какую-то запредельную республику упразднить проблему кризиса четвёртой власти. Хрипло дребезжащая радио волна заверя-ла, что процессы, вяло протекающие внутри собственного государства, не должны отвлекать деятеля такого масштаба. Голова Корнея Семёновича, как выражаются портные, трещала по швам. В неё не желала влезать официальная причина предстоящего визита. И лишь когда указательный палец надавил на глазок вместо звонка, волна паники пробежала по телу, и разбилась о нагрудный карман с казённой бумагой. В её солёных брызгах дверь растворилась, а из-за неё проступил силуэт в простеньком до-машнем халате. Не подчиняясь инструкциям, хмурой подвисочной осечкой клацнул выключатель.
- Здравствуйте! Я Вас узнала. Вы к кому? Серёжа, ну Вы в курсе…- Она сглотнула сдержанную слезу. - А дети в школе. Что-нибудь передать? Да проходите. Не стойте на пороге. Так, так - она разгля-дывала детдомовское послание. - А лично у господина геолога, что за дело к нам?
Вообще-то я камнерез. А как стал геологом? не знаю. В отъезде был. Вернулся, и лавры посы-пались. И не только, вот игрушки ожили. Объяснить сумеет единственный человек в мире. - Простите за честность, но иначе я не нашёл бы, где она сейчас живёт. - Кивнул на письмо.
- Ясно. Давайте я запишу ваши координаты. Диктуйте чуть медленнее, ручка выпендривается. Чаем не пою, настроения нет. А вопросы ваши обязательно передам. Не сомневайтесь. Вечером Ната-ша позвонит. Не удивляйтесь ничему. Слышали, грядет конец света. Лично меня суеверные предсказа-ния радуют, как бы кощунственно не звучало. Догадываетесь почему? Нет? Значит Вы не ценитель чёрного юмора. В судный день все встретятся. Может, дождётесь. Тогда и побеседуете с Наташей. – Вымученная гримаса не дотянула неподъёмный моток световых лет до замечаемой в упор вселенской боли.
- Нет, нет. Желательно к столь ответственному мероприятию как следует подготовиться, а без неё не получится. Если нетрудно, займите на меня очередь и позвоните, когда начнётся. А то, я вечно успеваю не туда, куда спешил, и не там, где намечал. Представляете, последний приговор сдали в архив, а я мечусь из стороны в сторону, так и не добыв живых ответов на вымершие загадки. До свидания!
 Точка призрения.
Из-под стеклянно-алюминиевой створки, ведущей в редакцию "Придорожного рая", зловонно ворча, сбегал поток зеленовато-чёрной жидкости. Из вертикально подрагивающей пасти грязного чудовища, блистающего мутно отбрасываемыми отражениями, веяло брезгливым отвращением. От него то монстра и тошнило. Ни привычных для аналогичных ситуаций кирпичей и досочек, ни под-ходяще трубы или веточки. Но чудо не заставило себя долго ждать и примагничивать изнурительными молитвами. Ангельской колокольней распространилось свыше пение бьющихся окон и освобождено парящей мебели. Некогда лакированные, соломенно-рыжие уродцы заметно тяжелели по мере при-ближения к асфальту. Стол и пара деревянных стульев на глазах Адама обрели дровяной покой после неблагодарной, неимение полувековой службы и нескольких мимолётных мгновений райского блажен-ства. Металлические предметы не в праве были даже мечтать о подобном высвобождении. Наспех сооружённый из них мост, хоть и изображал дряхлую непригодность и аморальную, изнемогающую похоть смерти, все же выдержал и не предал Адама Несгибаемый каркас перил достойно принял эста-фету. У вершины восхождения подтаявшей лавиной громоздился перепачканный, но довольный мас-сив главного редактора. Не удержись он, и спасение обоих не вместится в одном умении убедительно ругаться. Лавина попятилась, приветственно скалясь кукурузнозубой проталиной. Мимо проплыл вниз растрёпанный незнакомец, прощально плюя, чертыхаясь и матерно пересаливая следующие заверения, пожелания, прогнозы.
- Я тебе, сволочь, в счёт своей невыплаченной зарплаты ещё не одну гадость сделаю! Чтоб тебе так в аду за истопником бегать! Вечно мёрзнуть в ожидании заслуженной варки! Я тебе башку в задницу вставлю, посмотришь, как простые люди живут по твоей милости.
- Скатертью дорога! - Холодный ком разразился обильной пеной, и сквозь него проступили около человеческие черты Гаврила Романовича. – Разумеется, дружище, сие напутствие не для Вас. Вам же я припас настоящее горячее дельце. Пора завоёвывать читателя. Смелее в мой кабинет! К нам в редакцию приплелось письмо из посёлка Тихий Омут Чёртокуличкинского района. Вопиющая бес-предельщина. Проявись четвёртой властью. Расследуй и расставь по порядку. – Главный редактор по-хозяйски затолкал Адама в темно-паркетную кладовую рукописей, справочников и другой всякой вся-чины. Что-то сгрёб с секретарского стола. Плотно втащил за собой дверь, будто была она камнем, пухло обшитым, замаскированным в кожзаменитель. И принялся вслух, чавкая, причмокивая и кому-то незримому лукаво подмигивая, зачитывать душещипательное послание. Брови его подпрыгивали чёр-тиками в пластилиновом канкане. Губы то вытягивались уточкой, то пропадали из вида, зарываясь в густой бороде.
"Здорова, "Рай у дороги" и тебе Роман Гаврилович наше неровно дышащее, страстно поце-луйное и вовсе незаразное лобызание. Мы – "нимфы" и "нинфетки" с большой трассы, подписавшиеся за вашу "брехушку", поставлены перед жестоким фактом вымирания. Спаситель наш, не пренебреги, посодействуй". – Спаситель оторвал маслинный взгляд от упоительного чтива. – Наши подписчики, необходимо уважить. – И вновь окунулся в волнующее море букв и цифр. – "Так вот, раньше, когда в посёлке работала шахта и фабрика, мы преодолели барьер стыда и голодных обмороков. Большинство непьющих добытчиков помышляло, во что бы то ни стало перевыполнить план, вывалиться под свет божий живыми и невредимыми лишь для того, чтоб спустить свои изобильные премии на нас непра-ведных". – Далее приводился исчерпывающий отчет о доходах клиентов и самих девушек, сводился к графикам, таблицам и намечаемым перспективам. Прослеживался серьёзный научный подход. – "Но общегосударственный экономический кризис коснулся и нас. Рудокопам начали задерживать выплаты. Давать в кредит, сидеть с забастовщиками под очкастыми дулами теле и фото камер – одинаково, что на лбу у себя написать "я – дура". В общем, наши умницы перебрались обслуживать проезжую часть. Сколько напастей тогда свалилось на нас. Алкоголизм, грабежи, мерзопакостные болезни мрачным трёхголовым чудищем напали на некогда цветущий уголок. Нас оскорбляли и калечили. Горняки счи-тали грязными предательницами. Но пережили и это. Предприятия Тихого Омута признали нерента-бельными. Была надежда – приедет какой-нибудь богатенький иностранец и скупит нас по-дешовке. А с ним и жизнь наладится. Но нет. "Большую нору" закупорили. Мужики по городам разбрелись. На трассе теперь хоть загорай. Редко какой простачок заблудится. Да и тот норовит мимо прошмыгнуть, слепым прикидывается. Приходится плакат с расценками великанскими знаками рисовать и у дороги выставлять. Представляете, попадаются недоумки, путающие наш прейскурант с прайсом на бензин. Объясняем, что топливо везде стоит дороже…" – Указанная в письме дешевизна интимных услуг пере-крыла Гавриле Романовичу все дыхательные и глотательные пути. Он едва не захлебнулся слюной. А когда оправился, заговорщицки произнёс. – "В двадцать раз дешевле, чем у нас, да какой там – больше. Опубликуй такие данные, все кабели там будут. И получается, бесплатную рекламу дали. Не мешает за неё, на худой конец, натурой взять, коли, денег не имеют. – Письмо по-прежнему разливалось, синим, чернильным океаном и белых берегов не было видно. – "Положение осложняется не столько суббот-никами, сколько поборами. Мы – единственный источник прибыли для своих властей. А откуда брать деньги, убейте, ума не приложим. Приглашаем вас в гости. Выбирайтесь, пожалуйста, к нам, и помогите чем можете!" – Пенящийся поток подписей выплеснул главного редактора в молчаливую рассудитель-ность. Масленая улыбочка растеклась по его щекам. И без того неясный взор замигал какими-то потуж-ными расчётами. Жеваные губы подрагивали в беззвучном заклинании. Студенистая тишина изредка приправлялась томными вздохами и почавкиваниями главного редактора. И, наконец, он ультимативно встал, потирая истекающие потом сучковато палые ладони, прокатился до окна и обратно на коротких и почти круглых задних конечностях.
- Нет, рановато Вам, мой друг такими проблемами голову забивать. Я сам займусь жалобой.
- А я? Для меня редакционное задание найдётся? - Облегчённо выдохнул Адам. Отступившая перспектива знакомства с дешевыми провинциалками высвободила слегка раздавленный оптимизм и работоспособность. Предчувствие неизбежного столкновения с головокружительной тайной влекло на её поиски. Терпение убывало. Жажда чего-то романтичного крошечным, юрким червячком загуляла по извилинам головного мозга, щекоча воображение.
- А, знаете что…- Гаврил Романович слепил из воздуха руками и губами липкую паузу, словно будущую котлету из подпорченного фарша. - Идите ка Вы к нашей наборщице Соне. Девушке не хватило свободного времени для подготовки к сессии. Она покладиста и не скандальна, ни то, что некоторые. Но кадры без образования нам не к чему. Так, что вместе подумайте, как исправить кривую её неуспеваемости. Только не смотрите на меня с комсомольской укоризной. Накропаете пару, тройку виршей о нужных мужах науки, их детищах. А они в свою, не занимаемую никем очередь вынуждены будут пересмотреть оценку знаний сотрудницы "Придорожного рая". Пробудить восхищение справед-ливостью, желание ответного дружеского и доброжелательного шага, читательский интерес и помочь сэкономить редакционные средства - задача благородная, поверьте, достойная настоящего корреспон-дента.
- Извините, не понял, на чём сэкономить? - Адам машинально потёр потёкшей авторучкой вспотевший лоб. Размашистая роспись Зоро, змеясь и размножаясь, взошла ядовито синей лесенкой к безучастному потолку. Неестественно протяжным воплем отозвалась редакционная Мурка откуда-то из чердачных тайников. Солнце, подмигнув, усмехнулось ярчайшей вспышкой, насквозь разоблачающей задние мысли передового редактора. Телетайпно финишной ленточкой проскочил червячок предпри-имчивой мыслишки, наследив грязным оттиском, обездвиженной тенью от чего-то невидимого на монументальном полотнище стола.
- Вы прямо как маленький. Сколько сейчас жертвуют на лапку преподавателю за каждый зачёт, а за экзамен? Тут поместится и зарплата наборщицы за целый семестр вместе с премией. Да что там, и на нескольких командировочных в Тихий Омут, будь Сонечка мужчиной, хватит.
"Интересно, как со мной рассчитаются?" - Почти вслух огорчился Адам. И поплёлся в Сонину компьютеризированную каморку. Нечистотный запах проник ни только в лёгкие, гораздо глубже. Там в душе стало неуютно и гадко. Наборщице Сони, похоже, досталось в довесок к тому же комплекту ещё чуть-чуть боли, тяжести и грусти. Она обильно сеяла слезинки в узеньких межклавишных канавках. "Ах, если б они разразились всходами сквозь рябь пестреющих полос, перед глазами читателя. Чтобы чита-тель нашёл между строк?" Не дожидаясь окончания сева, Адам коротко изложил и прокомментировал предложение Гаврила Романовича.
- Я сомневаюсь относительно уважительного отношения профессоров к "Придорожному раю". – Сдавлено отозвалась девушка. Подслушивающий за дверью мог бы предположить, что той и вовсе нет в комнатёнке, от неё остался лишь вытянувшийся в тонкую струйку голос. Расточительное воображение наделило бы его полномочиями каната, по которому хозяйка речи, то есть Сонечка, тщетно пытается выбраться из Преисподни. - Конечно, преподавателей, не читающих газет вообще, пруд пруди. Они погрязли в изысканиях и опытах, как мухи в липкой ленте. Для них всякое незлое печатное слово о них - елей. Но, от них-то как раз ничего и не зависит. Других же экзаменаторов мы оскорбим одним упоминанием их незапятнанных имён. Ты заметил отсутствие рекламы? С чем оно связано, как полагаешь? Нет не с неприязненным отношением к ней щедрейшего трактирщика. Кто это читает? Кто уважает вот это? - Соня потрясла воздух увесистой подшивкой. - А кто переваривает вот этого? - Её указательный палец уткнулся в потёртую стену, привыкшую и не к таким проявлениям эмо-ций. Засохшие следы, эмитирующие пулевые и осколочные ранения красноречивее стендов повество-вали о богатейшей истории периодического издания. "Из дани я!" - Кричала композиция. - "Целиком, от пола до потолка состою из дани, регулярно посылаемой хрупкими наборщицами массивному обид-чику". Но самый пенный и желчный плевок или набитый о клавиши пальчик не сдвинут стену, не обвалят её на самодовольную тушу давно заслуженным камнепадным наказанием.
- А знаешь, меня сейчас вывернет наизнанку. Давай уйдём отсюда. - Умоляла девушка.
- В парк, от кислородного голодания, к сытым и праздным людям. Куда угодно, главное не плачь. Я неделикатно подтолкнул твои слёзы на выход, я их и высушу, осторожно и плавно, карат за каратом. Прочь из опостылевшей тюрьмы! – Но ни солью, ни сахаром вопли озадаченного корреспон-дента не оседали на рваные девичьи душевные раны, скорее – пеплом на покаянную голову ораторст-вующего. Настроение не желало улучшаться, угнетало обоих.
- Согласна. Уберемся немедленно. Я нуждаюсь в сочувствующем советчике и слушателе, но не здесь. – Минут двадцать, по внутренним - биологическим часам Адама, она не обогащала звуками пространство. Бесшумные, плавные жесты, мимика. Встала, будто бумажная гармошка, распрямляясь, высвободила точное изображение наборщицы в не укороченный рамками рост. Лёгкое платье не за-шуршало. Острый каблучок не поставил твёрдым цоканьем привычную серию заклёпок на небывало ватной тишине. А впрочем, не только Соня, весь мир пропал, выпал из слуха. Наверно властвующая над ним сущность устала, захмелела, и, засыпая, возможно впервые, одним как будто случайным движе-нием прикрутила громкость к нулю. Суетливые прохожие пёстрыми капельками перетекали по тротуа-рам. Троллейбусы и трамваи грузно утюжили тишину. Автомобили не сигналили. Ветер запутался в кронах тополей, убаюкано раскачивался вместе с ними, бережно выметая из памяти само ощущение, очищая рецептор, лаская ушные раковины ярлыком бесполезности. Ирреальность обволакивала созна-ние. Явь застенчиво представлялась бледно онемевшим отпечатком чьей-то скучной и глупой фанта-зии. Внезапно кожа ощутила новые содрогания. Тени шептались, шипели и шикали, то мрачно на ползая друг на друга, то, шарахаясь в разные стороны. Они воскресали из света, разрывали криво зер-кальную связь с плотными предметами, даже эпизодически захватывали власть над ними в свои невесо-мые руки. Так серое отражение Адама и сони метнулось за угол и растворилось в чужом подъезде. А на его месте возникло другое, такое же по сути, похожее на гигантского скорпиона. Бестелесная тварь подхватила парочку неприятным хвостом, и поволокла по кузовам и капотам через зевающие окна и двери, порывисто приподнимая над заборами, отбрасывая от столбов и сияющих витрин. Тщетно выныривая, выпрыгивая, отстраняясь конечностями от проекции жалоносного крючка, Адам усвоил, что свет перестал быть тем – нормальным. Он прибывает в свободном полёте. Прямая линия его траек-тории сломалась, изогнулась, произвольно петляет. Скорпион – страшный продукт фотонного безза-кония. Криволучье сильнее механики. Оно порождает иную природу и диктует различия этого и того света. Дальше мысль наткнулась на нечто непроходимое – "мёртвое время" – подсказал кто-то или что-то. – "Послушай его, пригодится". Заслушался. Резкий толчок. Воздух загустел в вязкий кисель. Мгно-венный всеобщий столбняковый цейтнот. И темнота. Привычное бытие вырвалось из распломбиро-ванного запасника, потеряв значительный лоскут времени. Недозрелый полдень резко состарился в поздний вечер. Несколько часов были попросту похищены у человечества, но оно то пропажи не заметило. Адам же изобличил кощунственную недостачу, которая незамедлительно была ему компен-сирована. Сонина судьба, целиком, от первой до последней даты, со всеми возможными и невозмож-ными вариантами, упаковалась в его черепной коробке. Улыбку всезнайки завязали на лице подароч-ным бантиком. В мозгу его теперь как в трясине увязла чужая судьба –бригантина. Её паруса мнят себя крыльями, грезят закатами, спят в облаках. Трюмы отяжелены сокровищами пиратских побед, давным-давно вожделенны дном. Жизнь – серединка – граница двух крайностей. Хватило одной волны, и по узким извилинам – ручейкам жизнь вышвырнула её прошлое, настоящие, будущие в мутные болота постороннего анализа. Над этими топями вместо тумана мерцает ясность - проницательная шпионка. Раздеть и расчленить все девичьи секреты, разложить на молекулы, перестроить заново – таково пище-варение данной стихии. Желудочным соком властвуют интерес и любопытство. Шанс проскочить спасает негодную серость и блёклую скудность. Но Соня выпадала из их ряда. Поэтому нагота пережи-ваний обманутой наборщицы побуждала корреспондента поиграть накаченными из книг бицепсами мудрых советов. И бездна братского соучастия разверзлась, погружая и переплавляя сырую немощь в силу.
- Твой жених искренне уверен в том, что ты задерживаешься не на работе, точнее не на той ра-боте, о которой культурные люди не говорят в слух. Он болезненно презирает тебя. А ты не в силах ни переубедить, ни вылечить его. Брось. Это – фатум. Переживёшь очередную чудовищную несправедли-вость, как орз – тихо и без осложнений. Он же неизлечим. Ему значительно трудней. Предстоит до смерти сожалеть, тщетно вымаливать прощения, оправдываться и ностальгировать невпопад. Обидчика твоего он, конечно, накажет, набьёт ему, с позволения сказать, лицо. Да и только. Он уже безнадёжно опоздал на свой единственный поезд, остальные либо промчатся мимо без остановок, либо едут по кругу. – Глубокий вдох.
- Я поняла, тебе и без меня откуда-то известно самое страшное. То, что я пропахала бесплатно ни месяц, ни два – ерунда. С позорным треском вылетела из вуза, из-за нехватки времени на учёбу, - наивная блажь. Но мерзкому трактирщику оказалось мало, по телефону он хвастался моему жениху, будто спал со мной. А потом, невинно ухмыляясь, развалился в извинениях, дескать, не имел чести знать, кому через уши в душу нагадил. Так осквернить, надругаться над возвышенным светлым чувством – мистическое свинство. Мне невыносимо, хоть в петлю лезь, хоть с камнем в омут. А впрочем, без разницы. – Она зажгла дешевую сигарету без фильтра, и подавилась первой затяжкой. Закашлялась, растирая и без того красные глаза. Замотала белокурой головой. Безрассудно уткнулась в предложен-ный Адамом носовой платок. Отпрянула.
- Можешь не рассказывать мне о своей боли. Сейчас я чувствую её своей. Вот беда, описать не удастся. Боль сигнализирует о разрушении, но не возрождает. Да и любовь – ни птица Феникс. Развей прах по ветру, отпусти мёртвое к мёртвым, и отдохни, выспись, как следует. Восстанови силы. Они ещё понадобятся для новых сражений с хвостами необразованности.
- Да, а кто и за какие красивые ножки подпустит меня к передовой линии экзаменационных ба-талий? Чья величественная тень откроет передо мной дорогу к теневой сессии. Тотальный провал без соломинок и паутинок. Я не просто не пришла на экзамены, пропустила семинары и лекции, я не пом-ню, как зовут моих преподавателей. И заметь, не из-за похоти…- Ругательства утонули в новом потоке пересоленной обиды. Всплывали всхлипы и сопение.
- К пересдаче допустит тебя ректор, уважая за смелость при защите научного прогресса от на-падок невежд. А статью мы накрапаем о творческой мысли и демонической трудоспособности профес-сора Марцепанова. Сколько ушатов едких сенсаций, прилипших к нему, выплеснула жёлтая пресса на доверчивую читательскую, как бы, аудиторию. Пора встать стеной, заслонить гения от стрел завистни-ков и бездарей! Не личные грешки учёного, а настоящие открытия должны увлекать массы современни-ков. Представляешь, если простым, доходчивым языком рассказать народу о волшебных причудах живого света и о волшебнике от науки, о перспективах применения научных знаний и практического опыта профессора, общество начнёт с нетерпением следить за поиском Иннокентия Кузьмича. Можно будет открыто обсуждать каждый его, мало-мальски незасекреченный проект. Мы поднимем престиж, как Университета, так и печатного органа. Поэтому нужна другая газета. Подкинем сочно-звучную мину в «Полночный город», в «Наковальню», «Зеркало свободы» под твоим именем. И запечатаем в копилках памяти разноречивые гримасы победившего ректора и проигравшего печатного Карабаса Барабаса. Для верности щёлкнем их на повал фото ружьём. И сессия твоя перекатится, со смеху, из теневой в световую. Ведь фото в переводе – свет. Не так ли?
- Ну, тебя разнесло, настоящий корреспондент. – Распрыскивала комплименты наборщица Сонечка, азартно воспарившая над безнадёгой пробуждённым духом. - А ты с ним лично знаком? Чи-тал его труды? Слышал от друзей? Откуда такая уверенность? Кто тебя надоумил? Да ты наверно знаком с ректором, да? Ты – его агент? - На смену обиде спешила ярость, хищная, нашедшая себе оправдание в справедливой мести, алчущая хитрых и тонких её способов.
-Не знаком. Не знаю. Нет. Не помню. Никто. Возможно интуиция. – Растеряно недоумевая, бормотал Адам. - Что-то, какой-то странный голос внутри меня направляет и подсказывает.
- А спроси у него, как навредить нашему Гавриилу Романовичу, отбросив игру в божественное великодушие? Глупо сочувствовать спекулянту, обесценившему собственные эмоции на слюнявом аукционе плотского удовлетворения. Он и так лопнет от неутолимой жадности.
- Пригласи легионы его кредиторов на открытую пресс-конференцию. - Не задумываясь, вы-плюнул Адам. За что щёки его незамедлительно смешали помадные следы от дружеских поцелуев со стыдливым румянцем. – Хотя зачем? Если он и сам лопнет. – Но места для пощечины не нашлось, Волна пробуждающего благоразумия просто отстранила девушку, предоставляя ей пространства для раздумывающих покачиваний и понимающих кивков прежде всегда опрятной головы. Прощальные напутствия, и тема обезвоженного, обезжиренного и кем-то съеденного дня отправилась пустым кон-вертом в завтрашний почтовый ящик. Соня растворилась в толпе, распылившейся на орды электриче-ских светлячков и тьму мошкары.
Там, где страдало время.
"Международный экипаж космического корабля "Фаэтон 4", неделю назад оторвавшийся от околоземной орбиты, и как ранее считалось, пропавший в межпланетном пространстве, сегодня в шесть часов тридцать две минуты по московскому времени передал сообщение искусственному спут-нику "Посейдон 12". Спутники данного класса, как известно, являются сборщиками информации, поступающей от зондов, орбитальных станций, ведущих наблюдение за планетами солнечной систе-мы, и "метекомов" - механических жуков, специализирующихся на малых астрономических телах, таких как кометы и астероиды. "Посейдон 12", расположенный вблизи Урана, в экстренном порядке ретранс-лировал на землю следующее сообщение - "Фаэтон 4" попал в ранее неизвестный вихревой поток. Корабль не управляем. Ускорение возрастает. Остальные показатели в норме. Все члены команды живы и здоровы состояние сонное. Наблюдаем рост чего-то ярко красного, похожего на приближающуюся туманность. Объект пульсирует, шевелится, меняет очертание. Начинаются зрительные искажения. Деформируется пространство. Это - опухоль…" Послание вызвало массу вопросов, версий и новых теорий в научном мире". - Радиоприёмник захрипел, забулькал, и волна пропала. Анюта спрятала не прикуренную сигарету в пачку, а шумы в их родной ящичек с антенной - выключила и скорбь, и ужас и весь мир. Осталась наедине с воспоминаниями. Душа ликовала - "Слава Богу, он жив! Они живы". Взяла себя в руки, дала зарок не курить на кухне, пусть даже дети спят, распахнуто окно и вытяжка работает исправно. "И вообще, муж вернётся, и тогда ни сигареты, ни затяжки". С лёгкой мягкостью плюшевого медвежонка вывалилась на балкон. Задымила, подставив лицо сверкающему ночному небу. Тонкие облачка празднично подсвечивались разбухшей вялой радостью луной. Присмотрись зорче и далёкие кратеры разглядишь. Но они приблизились, скрадывая расстояние между ждущими, они - глаза ожидания, пустые и бесстрастные, потому что в них нас нет. Усилием воли раздвинула взглядом мохна-тые звёзды. Нырнула в черноту. Но не Серёги, ни космической опухоли не отыскала. Столбик пепла качнулся и тёплым прикосновением отозвал Анюту на землю заниженную. Её пальцы изобразили голову козы, верхняя челюсть которой резко распрямилась и поднялась, катапультируя желтый фильтр в небытие. "Для этой ракеты атмосфера твёрдая. Единственная ступень сгорела зря". Зажгла новую порцию дыма, затянулась. "Сергей Дымов, значит, принадлежит ему дыму, дымке запредельной - а не мне". - Анюте чудилось, что кто-то расталкивает её мысли, желая их опередить, увлечь за собой. Ната-ша бодрствовала. Наводила астральный мост между приёмными родителями. Последний раз аналогич-ное напряжение мысли испытывала она в кристальном замке, когда пыталась связать брата с матерью. Тогда тщетно. Что-то помешало. Может быть, родственники не проявили должной готовности к сеан-су. Сейчас точка "А" и точка "С" максимально настроены друг на друга, Наташа испытывала это, как боль как холод. Но расстояние помехи - флюиды недремлющих мечтателей, к тому же грезят не только на Земле. Где-то глубоко в мозгу щёлкнула. Искры перед повсюду. Звук повторился дважды, сначала едва уловимо далеко и глухо, затем рядом чётко и гулко так, что стёкла в окнах поддержали его весёлым дребезжанием. "Есть контакт! Я - мост. Волна незнакомых ощущений запустило сознание тягучей стрелой ввысь. Оно компенсировалось из плоти. Наташа таяла, испарялась, словно мартовский снег. И зрелище, созерцание почти мистической весны свело бы с ума любого даже абсолютно бездушного негодяя. Есть жертвы, которым не к чему оправдания. Есть мгновения, которые стоят целой жизни. Вмятина в простыне и озон. И если Сергей и Анюта не вспомнят о Наташе, оставаться ей вечно стру-ной, мостом и чем угодно, но не девочкой. Но как только приёмная мама ощутила присутствие супруга, он спросил: - "Ну что, как там дети? Цыплёнок не спит ещё?" На продолжение сеанса сердечной связи маленькой волшебницы не хватило. Девчонка очутилась в, не успевшей остыть постели, и тут же по-грузилась в свежее благоухание сна. Дружная семья в полном сборе на цветочной поляне играла в снежки. Сладкий тёплый снег сыпало солнце на радость цветам и людям. Невероятно гибкие стрекозы и бабочки тонкими усиками вязали из Собранных в нити хлопьев кружева, окрашивали крылышками в невероятные оттенки. Именно так, а не из земли появлялись цветы. Волшебными тайниками раскрыва-лись бутоны. И в них вместо пестиков и тычинок, обнаруживались города. На лепестках и листьях хрустальными росами мерцали созвездия и галактики. Вверх и вниз ползали червячки – кометы. Но вдруг из гущи стеблей вынырнула коса. Она широко улыбнулась надтреснутым поперёк древком. Её маленькая, вспомогательная ручка сморщилась, судорожно задёргалась любознательным старушечьим носом. "Ох, и бестолковому же косарю попалась я в руки. Не отбил полотна, не наточил, как следует. Безбрежное поле времён примял, колтуном спутал. Власть свою удержать желает. Эпохи новые не растут. Старые века и эры крепнут в бесчисленных повторах. Не ведает, бедняга, чем такая видимость покоса для него может обернуться. Безжалостный паразит набирает силу. Вот получим орхидею миров, и не останется ничего, даже хаоса. Истощится перемычка негатива и позитива. Сейчас зверь апокалип-сис выглядит целиком безобидно" – Прозрачная, многослойная плёнка прижалась к Наташе, приплюс-нув нос и подбородок. – "Что-то же должно развиваться. Ограничитель времени – первая стадия то-тальной катастрофы. Мы внутри колоссального яйца. Прежде чем что-либо вылупится из него, много вселенская поляна спрессуется всмятку. Из несчетности миров образуется сплошная коллоидная масса, в недрах которой самостоятельно зачнётся эмбрион бедующей абсолютной пустоты. Настрой меня на спасение. Технологию подскажет тот, кто часто проходит сквозь скорлупу, тот, для кого нет границ". И чёрное ничто заняло место недавнего сна, залепило печатью мрака чью-то тайну. Поверх ветра сквозь стены и окна пробежала лёгкая, почти не ощутимая дрожь, прорезала и соединила немым протестую-щим криком лоскуты плотной, почти осязаемой тьмы.
Анюта скомкала полупустую пачку "Донского табака" и вместе с сомнениями, страхами и пе-реживаниями отпустила её с балкона. С вредной привычкой усилием воли было покончено.
Контакт с женой удивительной радостью потоптался по мышцам, и кажется, рассыпался ис-крами новогоднего бенгальского огня по нервным окончаниям. При самой нежной любви и чуткой верности никаких мистических паутинок раньше с ними не случалось. "Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье". - Вспомнил Серега есенинские строчки Вялую дремоту, как рукой сняло. Товарищи мирно сопели. Им повезло больше. Вселенская боль и ужас не передадутся им. Ды-мов же корчась и скуля, словно дворовый пёс, пялился в иллюминатор, на красную туманность - опу-холь - источник сожалений и самобичеваний. Всякая живущая сущность рано или поздно принимает волны из этой области, пропускает через себя, и с дотошной самокритикой фильтрует. Нетрудно пред-ставить, какой легион раскаянья набросился на совершенно уравновешенного сапёра. Припомнились мелкие шалости из грудничковой молодости. В частности, нежелание пользоваться горшком. Школь-ные двойки, сплочённой стайкой остроклювых лебедей, клевали и щипали его. Неотвратимое вожде-ление повеситься сменялось страстной мечтой застрелиться. Стыд, позор и банда комплекса ущербно-сти и непригодности водили вокруг него улюлюкающий хоровод, плевали в лицо, ломали шпаги над его головой. Из тесных закоулков почти забытого прошлого выбрался голос учителя - "Серёжа, ты разбил окно? Признавайся". Дымов дал слабину тогда. А сейчас пояснять, оправдываться вдогонку оказалось невероятно сложно. Нарывала нужда в добавочном органе, ноющее не присутствие такового. Мощное депрессионное поле размазывало его по неприязни к самому себе как масло по хлебу. Угнета-ли грехи предшествующих поколений. Жёг ладони молоток, вколотивший гвоздь в распятие. Но спа-сительный провал из яви не исчез. Передвинутый вперёд, и углублённый за счёт этого до беспамятства, он подстерёг Серёгу, швырнул в бездну. Стало радужно, легко и пусто. Ни мыслей, ни ощущений, ни времени. Ласковая ностальгическая бездыханность подхватила его и увлекла по россыпи ветвистых росинок, кружащихся в лиственных тенях. Ликование, словно от долгожданной находки.
 Международный экипаж космического корабля "Фаэтон 4" в абсолютном составе очнулся у вершины величественного водопада. Бирюзовые, нежно-розовые валуны, разбросанные повсюду во-круг него, не были привычными камнями. Они шевелились, пели, иногда устремлялись ввысь, и не падали. Вставать, а тем более ходить никто из людей не рисковал. Нечто напоминающее секвойю и тополь одновременно, цепляясь ветвями за выступы, осторожно проследовало вниз. Сквозь него вверх промчалось облачко золотых искр. Ярко-жёлтое колечко пронеслось над головами космонавтов, и растаяло почти в земной небесной лазури. Следом ещё одно - изумрудное, плотное скопление травя-ных ароматов, той же формы, спустилась ниже, обволокло и поглотило команду. Округлое ярко-зелёное помещение выбросило из стен четыре уютных креслица, по числу гостей, с потолка спустило ажурный журнальный столик, а затем ящик – тоскливую пародию на телевизор. Мебель замигала, то появлялась, то исчезала, и, наконец, обрела перепутанную окраску. Матерчатая обшивка засверкала полировкой, подлокотники стеклом, экран запестрил драповым узором. Через пару минут коррективы внеслись вместе с оперным тенором из динамика. Монитор расширился, покрываясь испариной мутно-го изображения. Ещё минута другая и контраст прояснился знакомой заставкой новостей. Оттуда, из имитации телевизора выползло лицо Чарли Чаплина, и спросило на четырёх языках одновременно, подбирая слова как ключи, играя мимические вальсы.
- Вам здесь удобно? Мой вид вас не смущает? Что же все-таки тревожит моих гостей?
- Да! В общих чертах сойдёт. Куда мы попали? – Космонавты так же отвечали одновременно.
- Тогда добро пожаловать на родину вселенской жизни. Дышите глубокой грудью, жадно, буд-то перед смертью. И надышитесь, пусть не до бессмертия, но на двадцать тысяч ваших земных лет, запросто. Попав, домой, будете вдыхать её в других. Духотворный воздух очищает от грехов. У нас тут санаторий, а не исправительная колония. – Лицо Чарли Чаплина хохотало.
- Подождите, мы, что в раю? – Встрепенулся Дымов. Его уши горели, будто их только что над-рали, а губы тщетно дующие нервно дёргались. Он не верил ни глазам, ни ушам своим.
- Не совсем точно. – Лицо искривилось и сморщилось, напоминая Серёге его собственную физиономию. – Я не кривляюсь, а выражаю солидарность, Это – Эдем, или Потерянный рай. Именно здесь по приданию появились Адам и Ева. Но нам кажется, что времена начинаются и кончаются не так, как принято считать. Убедитесь на собственной шкуре. Наша – эдемская действительность целиком и без остатка состоит из одноклеточных, как бы правильно назвать, ткачей жизни. В том же придании говорится о ветрах, разносящих жизнь по мирам. Мы же варимся в ненарушимом безветрии. Ума не приложу, чем тебя с товарищами к нам занесло. Вас набралось как раз на целую футбольную команду с неограниченным комплектом запасных. Готовьтесь, через два дня главный матч вечности. Сам понять не могу, толи вы к нам футбол завезли, толи мы вас играть научили. Могу поздравить, за сборную Земли выйдет на поле первый ваш космонавт Юрий Гагарин. Да, да никто не оговорился и никто не ослышался, он жив, здоров и к тому же в отличной форме. Мы подарили ему в продолжение жизни насыщенное время, богатейший воздух, ласковое море травы, света и витаминов. Он с азартом малыша, познающего мир, тренировался. Другие бродяги околоземных орбит, из тех которых давно признали погибшими героями, тоже здесь у нас. Совсем скоро начнутся сборы, копите силы для радости, сочи-няйте приветственные спичи, хвалебные оды и тосты. Готовьтесь к настоящему празднику. Воображай-те и согласовывайте спортивную форму, номера и причёски для себя и дождавшихся вас товарищей. Тренировочную площадку и базовый лагерь. Учтём и осуществим. Подобные вещи нечасто творятся, да и возможны только у нас, слава Богу. Да, вот ещё, определитесь с тренером, желательно колорит-ным, с точки зрения спортивной истории. Не пасуйте, не воздерживайтесь от смелых фантазий. Вос-кресим если что.
-А обратно мы все вместе вернёмся? - Ещё не доверяя ни ушам, ни собственному голосу инте-ресовался Серёга. - Земляне будут в шоке, репортёры нас порвут на куски. Что врать им?
- А ничего подобного делать не придётся. Вы вернётесь в догамеровскую эпоху, где о репортё-рах никто и не слышал ничего. Понимаете, сломано время, и некому его починить и исцелить. Собы-тия как в карусели проносятся по кругу, в точности повторяясь. Может быть, Вы знаете, что остановит чёртово колесо, что, разорвёт порочный круг. Найдите спасение от затхлости. Освободите пружину, снимите стрелку с гвоздика, пусть бегает сама. Время страдает здесь. Здесь его и спасать. Для того то вас и впустили в колыбель человечества. Дайте, ей и человечеству расти. Подумайте. Вспомните прошлые ветки. Давай сапёр, ещё одна попытка.
- Я давно заметил, происходит, что-то неладное. Но как подобраться к этому, образно выража-ясь, проводку, замкнувшему сложнейшую систему? Ладно бы в слепую, но и на ощупь тут никак. С последней, то есть предыдущей ходки у меня куча дисков осталась, а толку, дети доверять перестали, жена фантазёром обзывает. Хорошо, на досуге просмотрю их, проанализирую. А с кем нам предстоит за мячик сражаться? Желательно с людьми. – Съязвил Дымов.
- Наконец переходим к выбору соперников. Как я уже сообщал, форма и цвет создаваемых объектов у нас не проблемы. Перелистаем каталог звёзд и созвездий футбольного небосклона, выберем достойных и наиболее приятных. К великому сожалению, каждый из вас имеет право на определение только одного игрока команды соперников. Я понятно изъясняюсь?
- Да. А если нам пригласить самого короля Пеле? Или Пушкача? Примет вызов, снизойдет?
- Заранее пригласили. Твой вратарь. Определяйся. Яшин, Досаев, Касилис. Мало ли стражни-ков, кому забить не стыдно. Вот кассета с каталогом и сутки на обдумывание. Ты всегда предпочитал непробиваемого тобой Овчинников. Так, что моё предложение - чистой воды формальность, непри-стойный окаменевший ритуал. Попробуй хоть что-нибудь переменить, а лучше всё. Хоть авто голом отличись, но сдвинь c мёртвой точки. Моё мнение - больше нет ничего. Божье творение целиком, бесцеремонно похищено, вместо него оставлена пластинка с записью. Мало того, что творение помес-тилось на ней частично, её заедает. Разбей её, обнаружится пустота. Но нам и такая шалость не по зубам. Слушай, а диски при тебе. Проверь сохранность записи. У меня должна сохраниться копия. На прошлом повторе их не было. Ура! Действуй! Выходи за рамки, импровизируй. Да, но должен преду-предить, если получится, никто не знает, какими будут последствия. Не получится предсказать потому, что новое перестанет быть хорошо забытым старым. Бессмертие станет настоящим, отношение к нему изменится. А то читаю в одной вашей газетёнке - "Сгорел бесценный труд Сафокла. Ничего, новый напишет". И не беда, коль нас никогда больше … - Имитация Чаплина окаменела, умолкла
- Да, старина, нет ничего кроме твоего мнения. Но почему-то и тебя гложет проблема выбора.
- Получилось! Этого изречения не припомню. Тогда бы ты сказал - "Чушь какая-то. Бред".
- А ты мог бы устроить мне экскурсию. Вдруг впредь не доведётся в райском саду яблоньку тря-сти. Дома детишкам расскажу. Пусть признают во мне писателя фантаста. Или сам неуч и невежда? - Дымов хлопнул изображение по плечу. Братья земляне проделали тоже. - Может они, и беседовали слова в слово. - Выражение его лица кривым зеркалом отразили товарищи.
- В общих чертах. Ведь у вас много общего. Бледные копии гениальной ошибки учителя! Вы ничтожные слайды, подкрашенные Светоносцем. Что вы можете? Всё происходит помимо вашей воли. Убеждённые в собственном всесилии, вы мните себя человеками. Яблоньку трясти – страшнейший грех. Она потрясена вашим образцом, а время, изогнувшись кольцом, страдает от этого потрясения. Ты не понимаешь, о чём просишь, не представляешь себе объект притязаний. Древо познания добра и зла – ось нескольких миллиардов мирозданий. Запретный плод ни то привычное яблоко, из которого сок и повидло, - око другой вселенной. Соблазнившийся на него безумец, проглотивший, то есть предоста-вивший замаскированное под вечную плоть убежище обречён на раболепный трепет перед новым хозяином, нескончаемую критику творений Божьих и себя, прежде остальных. Он стесняется наготы чувственной, умственной и телесной, осмеивает её. Он неестественно множится в искривлённых зерка-лах холодного многообразного хамства. Раскалывается на заострённые осколки. Жаждет самооправда-ния. Мнит утоление в поучении, наставлении, пасторстве, изгнании бесов и усмирении гордыни в якобы ещё более несовершенных козлах и баранах. Проповедует не осуждать, не сравнивать, унижать-ся, повелевая с вершины неоспоримого превосходства над паствой. Выдаёт алчные интересы за нужды Всевышнего и винит его в собственных бедах, несовершенстве. Нарочито красуется мольбами о поща-де, выставляя любящего отца злым, жестоким палачом, монополистом на казни и наказания, замещая любовь нервозным страхом, благоразумие - упрёками лающей совести. А впрочем, почему я должен отказать в показе и подробном анализе уникальнейшего и реликвийного, по вселенской сути, объекта своему, не исключено, бескорыстному спасителю. Ты усилишься правдой и превзойдёшь титанов и демонов. Я дам знать о готовности к поучительному показу, где бы ты ни был. – Пародийный видео информатор внезапно расплылся саркастичной улыбкой, криво помялся, вылепился в асимметричную медузу и растёкся тонкими струйками по необозримым райским далям.
Особенности президента.
 Никто, как в родной стране, так и в мире в целом не заметил перемен, случившихся с прези-дентом. Выборы прошли, и вплоть до финишного витка следующей гонки пишущие хранители исто-рии вместе с их читающими ревизорами правдивости, а также показными интеллигентами утратил интерес к яркой персоне. Для информационного насыщения всецело подходили традиционные блюда - хроники переговоров, официальных визитов, публикации указов и прочей пресной скучищи. Но произвёл же свет Юлю Василькову, преломился где-то в тайниках её тонкой натуры пронзительным лучиком всепроницающего любопытства. После приглашения в центральную газету, окунулась в гус-той бульон высоко светских сплетен. А они доносили до чуткого рассудка журналистки химический привкус главного суп продукта - главы государства. Слухи твердили и солили о его ненатуральности, нет, мол, у него не личной жизни, не связей его порочащих. А главное - зависим он только от незакон-ченного студента Боголепова. Ни на шаг его от себя не отпускает, слушается во всём, оглядывается, даже заискивает перед тем, смешно подумать, кого никто не знает, не уважает и всякий от простого доцента до сложного дипломата просто не воспринимает всерьез. Хитро развитый мозжечок указывал Юле на пленительную близость интереснейшего тайничка. Выяснялось, что академический отпуск Боголепова затянулся не по причине государственной службы, как полагал всякий знакомец, находя-щий его на телеэкране, а по утверждениям документальных записей, из-за трудноизлечимой формы геморроя. Действительно же, везде, на каждом фотоснимке и в примелькавшейся веренице видео кад-ров, он фигурировал стоя, но с видом, в некоторой степени, здоровым и самодовольным. "Геморрой ни как болезнь, как социальное положение" - звучало более правдиво, при наличии такой высокопо-ставленной тени и согревающего местечка, посадить за что-либо на суровые нары не возможно. Зачем Боголепов нужен Упырёву? Знают лишь они оба, значит, и ключ к тайне президента может быть толь-ко у них. Но голову государства от народного, откровеннее инородного, тела отчленяет высоко вель-можный и броне защитный воротник. А пробиться к официально простому парню, не исключено, что возможно, но ох как непросто. Необходимо придумать оригинальную многоходовку, как в шахматах, используя исчерпывающую базу данных о таинственном студенте. Навела справки о его семье. Родите-ли - мать инженер на заводе, выпускающем какие-то сложные авиа детали, отец мелкий коммерсант. Нет, через них ничего не получится. Мужчины не одного поля ягоды. А для старшей женщины карьер-ные технологии членов семьи тайна, которая превыше любой производственной и коммерческой. А вот младшая сестра школьница. Увлечь бы её чем-нибудь, подружиться. Случай командировки на ро-дину Боголепова представился скоро. Ограбили местного умельца лыковых дел. Похитили замысловато плетённые по давно утерянным рецептам экземпляры. Обычные лапти, как и деньги с драгоценностями не званные гости не тронули. Собственным корреспондентом в тех местах редакция не разжилась, специально добираться туда никто не рвался. Предложили Васильковой, а она возражать не стала, дескать, надо так надо. Теперь оставалось найти информационный повод для посещения вожделенного среднего учебного заведения. Но его величество случай очередной раз показал Юле естественную простоту гениальной жизни. Как только вышла она из вагона в пункте назначения, и протиснулась сквозь сутолоку сограждан встречающих, провожающих, убывающих и прибывающих, торговцев водой, пивом, бахвалящимися яблоками и пирогами с подозрительными грибами, да ягодами, кто-то запросто, по-свойски схватил её за рукав. Искомая девушка в старенькой непромокаемой курточке и провинциально не модной юбке, но зато в ярких турецких кроссовках и с сумкой "Reebok" через пле-чо, нежданно-негаданно нашлась. Совпадение с поляроидным отображением, похищенным в общежи-тии у бывшей подруги Боголепова, было самоочевидной, аксиоматической диковинкой. Она, как и там, смотрела на Юлю, хищно улыбаясь, басенно походя на алчную кошку, стащившую из кипящей каст-рюли гирлянду преступно пахнущих сосисок, но готовую немного поиграть перед трапезой. Она раз-девала и расчленяла взглядом. Она вымывала кварцевые песчинки, отбрасывала микроскопические крупинки благородных металлов, докапываясь до лакомой начинки людских слабостей. «Ну, нашла коса на камень!» - Обрадовалась Василькова. – Я тоже ловец хоть куда, раз уж ты зверь настоящий. Подыграю, заманю и приручу, а там посмотрим отвечать за тебя или нет».
- Спорю под жвачку ты нездешняя, и никто тебя здесь не ждёт, не встречает, и провожать не станет. Командировка на пару дней? Спортивный багажник спринтера выдаёт. – Поправила лямку на тренированном, потёртом плече, и грубо загоготала. Попытка показаться взрослее, неловкая, пароди-рующая кого-то, либо анонсировала коммерческий интерес незнакомки, либо праздные, тягучие рас-спросы о столичных новостях с приключенческой перспективой вымогательства, или ограбления с обязательным избиением в случае преследования. Гадать в подобных ситуациях неуместно. Поэтому Юля незамедлительно перешла в лобовую атаку.
- Да, ваша правота неоспорима. Я из столицы на два дня. – Про себя отметила, - "природный дар нуждается в лёгком дополнении. Чуть-чуть манер и знаний, и можно ей заниматься частным сыс-ком". – Подскажите, где у вас гостиница. – Юля запнулась о пронзающую насмешку, сквозящую из поджатых уголков губ и глаз девочки. Мир застрял на меже вдоха и выдоха. Гостиница? У нас? Это чёрный юмор? Хочешь, ты того или нет, нужно снимать квартиру. Мы, например, запросто подвинем-ся. Комната брата пустует. Он у меня в столице учится. Фабрика стоит, запасы кончаются. Мы покуша-ем, ты поспишь. И никому не обидно! Правда?
-Правда, пошли. – Совпадения волновали Василькову. Не спугнуть бы удачу, не сглазить. – Я Юля. Журналист по специальности. Приехала в ваш город вести расследование. А ты?
-А я газет, журналов и книжек не читаю, некогда. Телик уж два года как пора на помойку отпра-вить. Так что от журналистов я далека. Учусь в школе. Вот прогуливаю, квартирантку цепляю. Мама не верила, будто у меня получится. Иронизирует по поводу меня, ворчит – "Ох Женька! У нас тарелки с неба чаще валятся, чем кто-нибудь в командировку затеряется. Глухомань непролазная, топь, анабиоз. Даже грохочущие чётки вертлявого великана, - Она ткнула грязным ногтем в направлении ускользаю-щего состава - у нас застревают раз в неделю, да и то на минутку не больше. Гостиницу ей подавай! Метро, аэропорты, гостиницы и космодромы непросто в другом учебнике остались, как пояснила бы моя тётка, библиотекарь по диагнозу, не наша сказка, злая шутка не по теме, и значит намертво задви-нуты на другом стеллаже, за всестороннее собрание фундаментальных сочинений. И то мне сдаётся, лукавые книжные черви в благородном порыве служения незыблемым идеалам соц. реализма выменяли ту волшебную книженцию на реликтовую подшивку заслюнявленной пометками читалок, до клейких дыр, «Пионерской правды», или пол пуда свежих формуляров. – Женя нарочито смешно растягивала гласные, напыщенно картавила и выделяла свистом и шипением все пригодные для того звуки. Она явно подражала просвещённой родственнице, с которой Юле не довелось раньше сталкиваться, а по сему оценить талант пересмешника пока никак не представлялось возможным.
- А по фамилии ты Боголепова, а Женя? – Юля лукаво прищурилась, её нос смешно дрогнул. «Похоже, мы успеем вдоволь, до облезлых языков, перемыть косточки захолустью, дорогам, ползущим в никуда, пустоту, слинявшим на пёстрый коврик современности чудаковатым клоком волос из про-плешины издевательски чужого мира. Вставляй по волосинке в небо, чтоб с него, в конце концов, редакционный вертолёт по ним прикатится. Меси, не спеша, навозную грязь воспоминаний, сплетен и догадок для деликатесного торта грядущей сенсации.
- Точно. А у меня она разве на лбу написана. – Покрасневшая Женя едва не прикусила язык.
- Именно там, крупными буквами. Зеркальце дать? – Девчонка поплевала на пальцы, потёрла лоб. Затем, глянув на Юлю, задиристо захихикала. – Подслушала где-нибудь, и разыгрываешь меня. Вот придем домой, я тебя подушками закидаю. – Журналистка тщетно пыталась вспомнить хотя бы одну подушечную баталию. Отсутствие практики предвещало поражение.
Родовое гнездо семейства Боголеповых, укрывшееся от любопытных глаз в непрореженном содружестве яблонь, слив, смородины и крыжовника разнообразных рас и сроков созревания, судя по неординарной конструкции, свито было давно, и к тому же птицей несхожей с человеком. Неодно-кратные попытки реставрации навечно оторвали чудо архитектуры от возможности определить при-надлежность к какому-либо стилю, эпохе, проекту и т.д. Внутреннее, с позволения сказать, убранство заставляло думать осуждающе о Женином брате – "Живёт студент в столице, не исключено, так, что принцы сказочные позавидуют. А непросвещённое семейство без начинки, соли и масла печется о выдающемся придворном представителе. За квартирантами охотится. Но с другой стороны, был бы он благодарным сыном и заботливым братом, ночевать мне до обратного поезда на сиротски чистом полустанке с несбыточными мечтами о знакомстве с зазнавшейся, в том случае, Женьке Боголеповой. А так имеем то, что нужно. Простая, болтливая девчонка, с которой легко подружиться. Её следует пригласить в гости. За одно и старшую, светлую голову, навестит. Если найдёт. Вот вам и Иван, родст-ва не помнящий». За туманом внутреннего монолога едва не скрылся от Юли истинный подарок. Ей, досталась Ванина комната, которую к тому же до сих пор никто не трогал, никакая перестановка мебе-ли, ремонт и иные катастрофы не коснулись почти музейных экспонатов. Захватывающее дух рассле-дование само распахнуло перед ней узкую, потёртую дверь, сравнимую с золотыми вратами мифиче-ского города. Пока завоевательница, распущенная в пряжу долгой дорогой и скомканная, спутанная слишком лёгкой победой, собирала очаровательно синими прожекторами сознания, сонно блуждаю-щими по потолку, рассыпанные по команде «вольно» слегка деморализованные силы, в гнезде Боголе-повых готовились обедать. Сонм трапезных воздушных потоков, восходящих к полуобморочной го-лодной тошноте стряхнул Юлю упруго распрямившегося покрывала, быстро переодел в домашний халат и тапочки так, что официальное приглашение настигло её на пол пути к кухне. Тощие щи. Пер-ловка с обесцвеченными многолетним стоянием, случайно выманенными из подвального мрака мари-надами на второе. Кисель из каких-то болотных ягод. Пирог на серой муке и прогорклом масле колдов-ски, оттенялся всё теми же ягодами. Но толи глиняная посуда, толи радушная, хлебосольная обстановка вынуждала пищу оставаться вкусной и сытной. Но все же каждый укус и глоток служил журналистке размашистым шагом на встречу с провинциальным продовольственным рынком. Местное, торгующее крестьянство, привыкшее больше к натуральному обмену поначалу недоверчиво всматривалось в хру-стящие купюры, тщетно силясь понять, чем же они отличаются от до перестроечных советских, и тем более от настоящих рублей. Но позднее, признав в Васильковой честную скупщицу, готовы были ей душу продать, вот только не представляли каким боком выгоднее товар к покупателю повернуть. В общем, столичные командировочные сбережения чуть хрупкой барышне руки не оторвали. Спасибо, добрые люди помогли. Дорогу, короткую показали, корзинки поднесли, а вечерком без приглашения, по-простецки в гости нагрянули. Получилось шумно и весело. Воспоминания лились звёздным дож-дём. Но тёмный лес настоящего времени загадочного студента так и не пропитался светом. Зато офи-циальную цель Юлиного визита запечатали жирной точкой. Один из дальних родственников госте-приимного семейства хохоча, признался, что подшутил над чудаковатым мастером, подвесил его со-кровища для просушки под чердачный потолок. Виновник торжественно пообещал незаметно расста-вить экспонаты по прежним местам. Желая сгладить разочарование приезжего следопыта, он же пове-дал леденящую дух историю о том, как при рытье колодца вынул из земли несколько старинных ме-дальонов. Серебряные амулеты, граммов по десять каждый, пригрели с одной стороны чеканное изо-бражение змеедевы – женщины со змеиным хвостом вместо ног, окруженной аспидами. Свидетель настаивал на колдовских свойствах нечестивого лика. По его уверениям, искусительница гипнотизиро-вала ползти вниз, а не выбираться из ямы наружу. Вторая плоскость снимала заклятие узнаваемой сце-ной из Библии. «Страшно в доме держать такую чертовщину. Подарить не могу, жадный я. Продать? А вдруг не простит гадюка подколодная, окаменею. А вот на диктофончик твой поменяю». Юля торго-ваться не стала. Перевозбуждённый нечаянно удачной сделкой простоватый кладоискатель вместе с гремучей жестяной банкой из-под индийского кофе презентовал весть о вынужденной остановке сто-личного экспресса на местной станции и о предпринятых им мерах по задержании состава. Благо фотокамера, блокнот и кассеты журналистка постоянно держала при себе. Прочие личное имущество Женя пообещала прихватить, когда выберется навестить брата. Задача разрешилась сама собой. Кто-то распутавшимся клубком выводил профессиональный интерес из лабиринта недоступности на прямую и ровную финишную дорожку. Скоро тайна президента и его блеклого приложения будет взорвана. Потому-то уже неважно, где беснуется минотавр.
Многоточие тьмы
.За окном таинственно вечерело. Белый, пасмурно пористый день, подобно кубику рафинада с вдумчивой медлительностью пропускал сквозь себя смолистый отвар предстоящей ночи, изысканно сочетаясь с ней, по-джентельменски уступая цвет, аромат, температуру и большую часть вкусовых ка-честв. Катящиеся мимо автомобили фарами и клаксонами иронично ретушировали её загадочный образ. Они размашистыми мазками расточали неустойчивый макияж. Как никак рабочее время вышло, и дабы не поспешило обратно в истерической панике не розданного домашнего задания, выдуман отвлекающий, гудящий и мигающий ритуал. Уличные разговоры переоделись в праздные, домашние, затрапезными, навьюченными запасливыми авоськами прогулочные наряды. Вот просыпалась в бес-фонарный мрак серенькая упаковка верующих. Прошелестела, разрываясь на личности, кроткими библейскими спорами. Их перекрыл колотящий озноб скверно подавляющего, зато чрезвычайно не-угомонного ритма, вываливающегося кишками самурая, демонстрирующего широкой публике искусст-во харакири. Динамики, вжившиеся в роль живота, обделённого жалостью, петляли, намереваясь стис-нуть округу в сомнительно приятные объятия. Подростки хулиганы сточили, соскребли бодаемой ругательствами банкой из-под изморённой кильки, опрометчиво вспухший бугорок тишины. Деревья, припылённые тусклой ржавчинной всесторонней подсветки, вслушивались и всматривались в соседст-вующую с ними событийную вязь, время, от времени негодующе скрипя и саркастично перешёптыва-ясь. Навязчивые тени сонно устилали испещренные чернильными скелетами мертвенно снежные бу-мажные просторы. На полях окультуренной брани, стоически терпя хронический голод и обмороже-ния, рождались, крепли и оттачивались, гибли целыми шеренгами острозубые солдатики, разлагаясь в особый почерк, характерный стиль Адама. Параллельно с двумя статьями и глубоким портретным очерком он выуживал из диктофонной шипящей и мычащей ветоши, переброшенной на дискету, жеваные огрызки вчерашнего интервью. Внезапные переключения пока способствовали мобилизации творческих сил. Прерывисто заклокотал телефон. «Наверное, кто-то из наших умников с внеочередной инструкцией, как пользоваться замками, окнами, туалетом и выключателем». – Выпалил вслух журна-лист трудоголик, и освободил рычаг от подрагивающей трубки. Вытряс целую сигарету из тугой пачки. Поднял её, всадив английскую булавку в вычурно продолговатый не мнущийся фильтр.
- Да! Ало! «Придорожный Рай» к вашим услугам. – Рука с наушником и микрофоном погналась за скользкой зажигалкой. Несколько секунд, и пальцы заправски оседлали строптивое огниво. Щело-чёк. И сладкий дым походного привала помчался перистыми облаками над непокорённой высотой. Кружка с испитыми чаинками и выщербленной эмалью кокетливо упиралась, отказываясь становиться пепельницей. Едва не опрокинулась. Помехи устранены.
- Вы меня понимаете? Вас это хотя бы от части заинтересовало? – Охрипший хвост информа-ционного ужа неприятно хлестнул Адама по ушной раковине. Он сморщил недовольную гримасу. «Проползти сквозь изматывающие лабиринты нор, труб и коридоров, и в результате перепутать свет в конце туннеля с бездонной пропастью неэтичного равнодушия». – Виновато протестовал противоре-чивый рупор эпохи. Стыдливо озирался по сторонам, нет ли наблюдателей за его позором. И поспе-шил каяться, не выпуская тлеющую едким состраданием пиявку из красного уголка малозубого рта. Неровно перекрашенный в сиреневые, розовые и персиковые тона блуждающий дым, сквозняковой кистью сюрреалиста невидимки, запятнал, прокажено линялый потолок. Низкий свод слегка припод-нялся, и открыто не угнетал.
- Будьте любезны, повторите. У меня, чёрт возьми, не состыковалось должным образом усво-ить сообщение. Не по моей вине, уверяю. – Нарочно солгал Адам. – Всецело внемлю! И так, Вы?
- Я – Ангел! – В трубке откашлялись. Да, звонко хрустальное эхо разбивало потустороннее со-ло на небесный хор одинокой лазури. Дрожь иноземным захватчиком заселила несеченую спину слу-шателя. – Не крутите у виска, такое болгарское имя, распространённое и в других транскрипциях. В городе исчезло целое предприятие, как корабль в Бермудском треугольнике, выскочило прыщом в стороне, примерно в двух километрах от опустевшей площадки. Троллейбусный маршрут не дотягива-ет до конечной точки назначения. Мне повезло избежать участи остальных потерпевших крушение завода. Они растворились во тьме, осели жирной сажей глубоко в тайниках безвозвратных потерь. У меня сотни доказательств и светлая память. Можно книгу написать, ни то, что заметку. Если возьмётесь, прибуду, не откладывая в долгий ящик, сей же час. А лучше сами, слишком весомыми фактами подкре-пляются приведённые мной аргументы. Здесь рядом, десять минут прогулочным шагом. Зафиксируйте адрес. - Он по буквам продиктовал нехитрые координаты, и втоптал ногтем косую клавишу, простре-лив очередью коротких гудков не родившиеся возражения поперхнувшегося собеседника. Обугленный фильтр закапался в чёрном иле выцеженного вдохновения. Строчечный шторм увяз в заболоченной ряби сплошных зачёркиваний. «Хочешь или нет, без разницы. Ангел призывно протрубил, значит, пора отчаливать». – Холодно констатировал охотник за впечатлениями, оторванный от останков вы-носливой мебели, делясь с ночью содержимым грязной посудины, и заодно освежая помещение. На-вязчивый поток серных паров, обманчиво затенённый легкомысленными духами, брызгами апельсино-вого сока и потом тёртых покрышек, неповоротливо вполз в ноздри. Взбалмошная, немотивированная тревога колокольчиком спазматической паники подкатилась от сердца к мозгу. Кровь впечатывалась в виски казённым набатом кирзовых сапог. Разогретые, до удирающего чавканья, шаги перестраховщика пульса отражались от стен, выпавших из ниоткуда, веснушчатых звёздами луж и замутнённых кружев-ной паутиной тюли, глазниц дома напротив. Огрызались внятным уговором – «Отключи до утра теле-фон. Затемни и запри кабинет. Растянись на полу, отдохни. Пусть поверят в то, что тебя нет. Ты вку-сивший познания от древа познания добра и зла так спасался не раз». – Он встряхнулся – «нет, нет, я - не мышка, загнанная в угол. Я на пороге интереснейшей разгадки. Отступить, пожертвовать её другому, например тому же Гавриилу Романовичу? Нет, я чересчур, жаден и ревнив. Неизвестность испокон веков обороняется грибковыми спорами безумного страха, засевая ими, словно рвами и минными по-лями, возможные подступы. Она намекает, дескать, согласна покориться. А поработитель напроказив-шим котом захоронился в тишайшей заповедно непроглядной шизофрении. А кому это вы, сударыня, маячные глазки воспалили? Пусто окрест, ни души. Остроумье штанов не мочит. Не ради смеха её козни. Испытывает, истеричная старуха, прежде чем сойдёт с ума на нет. Но дважды ни в одну реку, ни в одну голову, никак. Напрасно тренируется. Я перерасту. Навожу порядок, выключаю, забиваю шпин-галетами, обвешиваю замками и вперёд».
Не в райские кущи, не в адское пекло, звонивший интриган, заманил журналиста в непримет-ное трёхэтажное общежитие. За грохочущей железной затворкой бледной пудрой задохнувшейся муки рассеяно сумеречной присутствие нескольких люминесцентных ламп. Возникшая над кафедральной стойкой вахты пожилая голова, с чётким признаком полового безразличия к себе, как и к ближнему своему, через дугообразную щель полураскрытого рта просунула, словно утреннюю газету под дежур-ную, твёрдо застывшую створку машины времени.
- Второй этаж, вторая от входа комната. Лестница прямо. Семечки не лущи. Не плюй, не кро-ши. Уборку не порть. Подошвы, как след, о тряпку понежь. Дорожная накипь не к жилью.
- Я направляюсь к… - Принялся торопливо пояснять Адам, но был бесцеремонно прерван.
А к кому ещё! Тут нас двое! – Голова, трескуче затряслась. – Студент, помимо того, ночевать наплывами затеялся, земля ему пухом. В петлю горемычного любовника засосало. Заводские кроты со смены не вернулись. Заблудились ненароком. Они же у нас по шуму, да на ощупь ориентируются. А как никто не шумит, шарь, не шарь, черный цвет от белого не отделить. А в бесснежной степи зимой и щупать нечего разве что вклады, шароварные. Ступай, давай. Ангел тебе от меня приглашение вызва-нивал. Разъяснил после, в чём толк от тебя. Да, вот чистовик мне на цензуру, ни то нацарапаешь паск-виль в плоский бюст передовицы. Грамотеи буквоглоды возмутятся, и вытошнит нас убогих какая-нибудь власть на помойку, в мундирный произвол судьбы. А тут, какая ни есть коробка, но авось и тебе сгодится. Наш человек на улице не останется. – Адам взметнулся по ступенькам вверх, отстраняясь от несмолкающей речи, тало вздымающейся к претензиям на репетицию вселенского потопа. Ватная тишина спрессовала стихию в иссушенную крошку комариного писка, и затолкала пломбой в исток. Внутренний ландшафт, незатейливо серый с термоядерно жёлтыми полосами предупреждающих ограничителей, угрюмо помалкивал об изнаночной стороне подражания жизни. Грубые швы, порож-денные безосновательной надеждой на эпизодические прозрения, не подкреплялись меловато просвет-лёнными и угольно затемненными заметками на гладком фоне безнадёги. Некому замечать, наносить, считывать и корректировать. Да и не к чему пещерные предрассудки нищим носителям небесного мрака. Ощущение неизведанной высоты кружило голову ещё внизу, при входе. А теперь с каждой ступенькой затягивало, вдыхало в густо облачную грудь чужих несостоявшихся, токсично отравленных грёз. Лимонно пупырчатая змея перил грациозным изгибом призрела второй этаж. Квадратный рай целомудренно стареющего пожарного крана с присохшей к плоской крыше, не расстрелянной обой-мой дешевого дыма Кто-то оптимистично предусматривал посредственный, народный курс самолече-ния от разочарований и недосягаемости мира, отступившего от протянутой к нему руки. Не тронутые ни уборщицей, ни насекомыми, ни иной силой, ждали коконы слезоточивых минут пропавшего без вести хозяина. Тот проломится сквозь адские котлы и бранные поля, топча и разбрызгивая ненароком рогатых служителей. Наденет по недоразумению пернатую волю вместо экстравагантно линялого пыльника, затерянного в гардеробной чистилища. А свод воздушный, как всегда твёрдо вывернется пред ним, оглоушит пожарно-крановым раем, плюнет в небритый титульный лист пачкой сигарет без фильтра, в покрытии земных радостей. Закурит крот, и бред о сопричастности с осязаемым миражом настырно угнездится в его лохматом беспробудно сумрачном чердаке. Не смазано петельный стенаю-щий скрип разбавил однотонность палевыми бликами, горсткой подосиновиков, раскатившихся по поляне голодного полуобморока. Чайно-колбасный букет хлестнул по носу. Холодок окутал гостя. Внушение свободного полёта заставило взглянуть под ноги. Жилец, вышедший на встречу не дарил гладкому полу чёткого отражения, толи сам частично светился, преломлял потоки люминесцентного подражания солнцу, толи действительно располагал комплектом могучих крыльев и наростом в форме короны на макушке. Нет, обычный, до противного шаблона нормальный, среднеарифметический парень. Простая, изношенная до кольчужных дыр домашняя экипировка. Приветливый голос, болез-ненный взгляд. Но всё же, что-то в нём не так, не от человека. Другое биологическое поле что ли? Рядом с ним зябко, хочется курить и растрачивать речь на разные глупости, выгребаемые со дна мысли-тельной мусорной корзины. Ему бы следователем стать, бить рекорды по чистосердечным признаниям подследственных элементов. сизым дымом ни то что ум, душу наизнанку вывернет. Адам, как на испо-веди готов был крошить перед ним прошедшие дни на часы, минуты и мгновения, смакуя неповтори-мый привкус каждого отрезка безвозвратного времени. Но собеседник тактично перенастроил слушать. Казённые, скорее всего списанные на дрова ещё в эпоху социализма, школьно-больничные декорации, криво и волнисто забраны торсами и лицами плакатных звёзд. Неудачная прививка от одиночества запятнана мухами, солнцем, протекающим к полудню сквозь переплетённые колтуном кроны деревьев. Форточка квадратной ноздрёй внутреннего двора вдыхала пищевые пары и выдыхала дремотную не-свежесть противостоящих зарешеченных офисов. «Тоска по чужой, не обезжиренной трудовой повсе-дневности, таскает с собой завистливо-укоризненные флюиды». – Размышлял Адам. Ангел, тем време-нем, вспарывал банку кильки в томате из бесхозных соседских припасов. Крепкий, прелый чай пестрил гранёными стаканами на рябом газетном фоне. Жареная картошка в щербатых блюдах разила скром-ность за версту деревенским подсолнечным маслом, слегка прогорклым, недомеренным луком и буль-онным кубиком, дискредитирующим грибы. Когда последний рьяно кулинарный аккорд призывной композиции, сосредотачивающей внимания, душисто ударил через мясистый нос по восприимчивому сознанию журналиста, рассказчик тихо начал:
- Представьте себе ранее, скользкое, чёрное, окаменело околевшее утро, влезшее в заношен-ную до грязных мозолей шкуру сумасбродной ночи. Для подавленного и стёртого в порошок боль-шинства, покинувшего наш муравейник, оно, то злополучное впечатление втиснуто вечной пломбой моментального фото, иных мгновений им больше не отпущено. Именно так. То есть было дано, пред-писано, но не отпущено. У меня такое чувство, будто они тихо и настырно собирали и крали чужое время, не имея способности, трать даже свои часы и минуты. А потом тот, кто принуждал накопителей, аккуратно извлёк свои хитрые снасти и преступил к переработке улова. Я как-то видел по телевизору, похожим способом выращивают устриц. Развешивают под водой специальные верёвки. Не о чём не подозревающие морские лакомства цепляются и растут до срока. Не надо нырять на поиски. Подкарм-ливай и отгоняй конкурентов. Правда, хозяин ретроспективной фермы от издержек смертного капита-лизма не страдает. И на его морепродукты охотников нет, лишь жалкие зазнайки и попрошайки.
- А лакомства, продукты вашего стола честно позаимствовано у бывших соседей? – Ничуть не брезгуя, чавкая и запивая, поинтересовался Адам. – Каждому кулику своё болото! Тем и хвалимся, разве не так? А, ты – не мародер, не падальщик, а исправный служака желудка, пожавший в срок запасы про-вианта. Ничего, что я на ты перешёл? На вы к силам тьмы в старину обращались. Но передо мной в некоторой степени шаблонный земной и бренный шпингалет, стопроцентно, без вычета налогов, само собой разумеется, и членских взносов, светлый.
- Спасибо за комплемент. А по поводу хозяйства, - Ангел окинул широким жестом стол и углы комнаты, меблированные ящиками с консервами, - со мной не поделились. Меня не спасли, нет. Вы-бросили за ненадобностью. Я утлой корягой запутался в сетях за тем, чтоб наблюдать. Ловец испыты-вает потребность в свидетелях. А выслушать мой кошмар согласился ты.
- Не переживай, диктофон включен. Лента насыщается гласом читателя, вопиющего в пустыне. Я упущу, она напомнит. Кассет до рассвета хватит. Давай по порядку.
И покатился заунывный монолог по свежим рельсам ужасающей истории. Корреспондент от-влёкся от монотонного поезда в плотную тьму на отголоски и отблески собственных дум. Отдельные слова повествования мутными огоньками ночничков долетали до созерцания. Резкий, риторический вопрос качнул и расплескал кисельную дремоту, точно вырванный рычаг аварийного торможения.
 – Знаешь, как я выбрался? Смешно и немыслимо просто. Выкарабкался из земли, из будущей выгребной ямы, в обнимку с лопатой озадаченного садовода. Лето вокруг. Палящий, пряный день. Птички, бабочки. Черешня с веток в рот просится. Где зима? Где мрак, непроглядный? А подо мной глина и камни. Коридоров и след простыл. Что объяснишь ямокопателю? Молча покурили и разо-шлись. Поплутал по щенячьим закоулкам, на шум моторов к ближайшей дороге. Доплёлся до незнако-мой остановки. И не капельки не удивился, когда понял, подземная экскурсия выстрелила мной в чужой город. Благо ещё в родной стране остался, как-никак пол года миновало. Пешком и автостопом, элек-тричками допросился до места, и сразу, не мешкая на завод. Автобусно-троллейбусный маршрут преж-ний. Но в конце пути ровный пустырь, без какого-либо намёка на производственные корпуса. Но их я нашёл. Нет, ни обугленные, расплющенные руины, а бездействующие цеха в целости и сохранности, словно до катастрофы. Одно но, чья-то рука небрежно перенесла их в сторону, километров на шесть. Этот кто-то незаметно обновил карту местности. Но у меня есть старый топографический план. – Ангел прицелил указательный палец на бугристую желто-серую койку, неопрятно совокупившую двух бумажных почти близнецов. - Вот такая, брат газетчик, шулерская тектоника плит и кирпичей получа-ется. Что, совестная гласность, зацепило?
- И географическая карта бывает битой. – Адам разглядывал документальное подтверждение аномалии сквозь увесистое увеличительное стекло. – Подожди, так сейчас к родильному дому розеток и выключателей и тропинки не протоптано? Вертолёты осуществляют сбыт и завоз?
-Чего захотел! Монстр электробытовой индустрии даже проводами с внешним миром не свя-зан. Балки, да холмы, с провалами и колючим кустарником защищают его от глаз, вооружённых под-зорными трубами и глубоко проникновенными очками. Но светильники мертвецки рдеют, механизмы без устали крутятся. Тележки с готовой, запакованной технической безвкусицей уезжают в грузовых лифтах в подвальные склады. И ни одной живой души. Всё в этой жизни происходит без нас и не для нас. Мы иллюзорны и неизлечимо больны манией собственной значимости, жаждой царственности и величия. Самоуничижения показательны и молитвенно лицемерны. – Ангел взгромоздил над недое-денным ужином продолговатую бутыль тёмно красной жидкости. Старым, дырявым носком смахнул с неё роскошный воротник сизой пыли. – Выпьем Аркашиной наливочки. Он грозился Мальвине на свадьбу презентовать. Ох…
Ну, коли, угощаешь, не откажусь! Тогда и заночую здесь. Домой поздно. А с выводом твоим до конца согласен, мы не пятое колесо, не винтик – плотные, злые тени. Кто-то их включает и выключает. Бутафорские куклы в реальных декорациях. Грех не выпить.
Парабола чудес.
Соня по инерции, как потешаются над захмелевшими сокурсниками, на автопилоте дотащи-лась до посадочной полосы общежитского аэродрома. Шла порожняком, катапультировав давным-давно экзальтированных пассажиров – упования, мечты. Их потешный скарб – планы, эскизы побед, эфемерный интерьер воздушных замков, отяжелев и омрачив привлекательность, выветрился прокля-тиями, высадился градом антисмехов. Боеприпасы самолюбия, гордости, веских аргументов и просто голодной злости расстреляны в пух и прах. От того, допустимо, что сигнальные светляки окон и вахты мертвенно остекленели, пленили неудачницу могильным холодом. Сероволосая, стальная острожница порядка и целомудрия в пушистом коконе седой шали одним поворотом на сто восемьдесят градусов скосила и ответ на уважительное приветствие, и всегдашнее подбадривающее ворчание. Соня, прово-цируя на истолкование коробящего жеста, просунула в витринную амбразуру несколько монеток и шокирующую просьбу о трёх сигаретах. Старуха небрежно подпихнула товар, не нагрузив его даже предостерегающим вздохом. На скользких ступеньках девушка едва не столкнулась с участливой ста-ростой. – «Бери академ, спящая не с кем попала красавица. Мы уже селезня пустили про то, как ты триппер оседлала от содержателя «Придорожного Рая». Не кипятись блаженная фея добра, для твоего же блага». Из ключеводной шахты в сплошном больнично-белом ограждении от своей комнаты и студенческой юности в целом дулом гневной пушки вздымалась записка. Внешняя машинописная нарезка характеризовала открытость и официальность послания.
«Ты не представляешь, ненависть, отвращение, брезгливость и позор могли бы лишь смягчить моё теперешнее чувство к тебе. Я не позволю столь жестоко и грязно себя обманывать. Убирайся прочь из моей судьбы…» Дальше она ослабела. Зрение не удержалось на покатом графическом помосте, расплавилось и растворилось в захлестнувшем цунами промозглой горечи. «Всё кончено! Пусть грянет пересдача сессии. При отсутствии, знаний, времени и средств к существованию, которые я, между прочим, честно заработала. А выплатили дурной, липкой славой. Кто со смоляным бычком рядыш-ком…» – поток неумолимо приближал Соню к побуждению зловольно выпорхнуть в безразличное к молве и экзаменам небытие. Тёплой дрожью накатилась жалость к самой себе. В перечёте ретроспекти-вы почудилось, будто никто и никогда не любил, без малого, кроме папы. И воспротивилась оставлять какой-нибудь старосте в наследство его подарок – фотоаппарат. Ринулась вслепую, нашарила памят-ную вещицу, сорвала со стены, водрузила на шею. Балконная пасть зияла нараспашку, гипнотизирова-ла и засасывала. Взор опасливо сполз по огненным прямоугольным кнопкам до асфальта, укушенной кошкой взвился обратно к зыбким пограничным прутьям. «Быть или не быть» риторическая топогра-фия безумно противоборствующих стихий, в промежутке коих числится вроде бы индифферентный созерцатель «или» - последняя черта, подталкивающая к одной из пучин, либо цепляющая, удержи-вающая от оной. От того непристойная эта мнимость удостоилась самых нелестных имён». - Откопав промедление оскорбительным, Соня грациозно взошла на перила, и солдатиком нырнула в неизвест-ность. Рот непроизвольно разверзся, вулканируя расплавленный в оглушительную лаву призыв к папе. Веки соприкоснулись, ресницы сплелись, герметично защищая рассудок от восприятия шибких транс-формаций окружения. Лёгкий упругий толчок. Напряжённое натяжение и треск рвущегося платья. Но не щемящей боли, не конвульсивного обворожения безвольного исхода, не шока, не забытья. Любо-знательность, отпрянувшей было в сторону, души раздвинуло спазматически удерживаемые створки глаз. Негасимые, шестидесяти свечные пометки этажей сохранили движение. Вектор, однако, настора-живал. Седьмой, восьмой, девятый жилой горизонт, чердак крыша. Антенны провалились и попяти-лись. Соня, пошатываясь в нервном ознобе, приподнялась, опираясь о нечто бугристое, чешуйчато белое. «Не самолёт, не облако. Ангел, что ли? Но у них перья, насколько известно».
- Как мне Вас понимать? Что сие значит? - Она вопрошала звучно, без притязаний на отклик.
- Кольцо познаний предрекало дар свыше. Знамение, форсирующее меня к цели. – В её сто-рону как чертик из табакерки вытянулась удава подобная шея с наконечником в виде коровьей головы. – Ты поможешь мне установить, где моя повелительница. - Ухо под левым рогом шевельнулось, забав-ляя и смеша несостоявшуюся самоубийцу. Та моргала, тела моську грязными руками, точно едва пробу-дившийся ребёнок. Получатель небесного презента также повеселел.
- А ты кто? Неопознанный летающий объект? Шпионский дирижабль? Сумасшедшее наваж-дение? Бредовая греза? Претерпевший череду экспериментальных мутаций герой фильма «Титаник»? Зачем же ты спас меня, херувим? Неужели влюбился? Но мой поцелуй, вряд ли тебя расколдует. – Она поджала губки, соображая, сподобилась бы чмокнуть пеструху альбиноса.
- Я дракон. Као. Приметь ты меня в Тартаре, не бытовало бы пары счастливее в обоих мирах. А так ухнулась на меня, чуть в запёкшуюся зуду не втрамбовала, да вдобавок обзываешься.
- Русскому языку у кого натаскивался? Разве твой родной диалект? Или филолога проглотил мимолётом? Не оскорбляйся, пожалуйста! Кровожадный монстр давно бы меня умял, с обоюдной по-лезностью. И все-таки, ты без акцента, грамотно изъясняешься, каким образом?
Вещица волшебная приходит на выручку. Она насыщает сведениями, удостоверяет либо опро-вергает опасения. Моих собратьев уничтожили охотники за интеллектуальными сокровищами.
- Потому-то вместо одной срубленной черепушки три пышущих вендеттой незамедлительно вымахивало. И что завладели? Доподлинно сорвали звёзды со склона наук, искусств, политики, напиха-ли пачки пядей в широкие лбы. Не каторжно распознать, коль учебники ими утыканы.
- Боже упаси! Неумеренность – страшнейший яд. Представители твоего вида не любят ограни-чиваться. Алчущая копилка, наподобие Ломоносова взорваться, способна от переизбытка, сдвинуть и сломать мириады осей. У перстня Аурари уникальная способность. При гибели владельца он захваты-вает неповреждённую часть, переправляет в безобидную местность и восстанавливает, возрождает. Жаль воскресители в иных заводях, далёких от Тартара и Околоземья. Они выковали тяжкую, грохо-чущую тишиной цепь одиночества вашего покорного слуги. Сударыня, историю вашего дутого круше-ния мне начитали за минуту до изумительного столкновения. Не утруждайтесь экспансивным повество-ванием. Верный товарищ завтра же замолвит за царевну Несмеяну словечко. – Реликтовый утешитель выказал беззлобную жажду пободаться. Предыдущий раз Соня так хихикала и фривольно отстранялась в стародавнем младенчестве. Она не заприметила моментальной смены костоправа Психеи на мнимого чичероне. Исполинский грифон, с осанкой ректора сосредоточивая интерес, щёлкнул иглозубым клювом. – Я чуть позже обнародую высоту вознесения, температуру воздуха за воображаемым бортом, обрисую достопримечательности над коими мы реем. Воротимся же к насущности. Преподаватели, сцементированные рыцарственным порывом реставрации справедливости, предоставят зелёный свет манёвренному болиду безукоризненного пилота. Они преисполнятся восхищённой дрожью дорожных регулировщиков, изобличивших в наскучивших жезлах силу волшебных палочек, поспешно конспек-тируя энциклопедически лаконичные и разносторонне исчерпывающие ответы. Мой актуально влия-тельный талисман согласен послужить тебе. Но прежде пообещай выполнить несколько поручений. – Чудовищно слепленный птенец беззащитно ощерился. Провинившийся, страждущий наказания руч-ной попугай таил куда больше угрозы.
- Телом, душой, друзьями и Родиной не торгую. Подвиги иного плана к обсуждению допуска-ются. Двустороннее соглашение скрепим взаимным доверием и правдивостью обетов.
- Лишась оберега, мудрого и осведомленного подсказчика, Као вынужден подстраховаться. Предоставь мне временное прибежище, каллиграфически подчиняйся внутреннему напева, струящему-ся от кольца и четыре, ладно раз в сутки корми меня. Столковались?
- Требуется время. Так сходу и не сориентируюсь, где и чем потчевать. – С кровли ближайшей редко разожженной свечки раздалось шумное восклицание. – «Чудо! Просветление! Нимфа! Пресвятая дева Мария, я выцыганил вдохновение. Благослови же меня на шедевр. Трижды салют, о небожитель, и тебе о гений чистой, невесомой красоты. Вы – хрупкая нега огрубевшего, впавшего в расчеты и бан-кротство духа человечества.
– Художник. – Вдолбил дракон. – Он напишет отменное полотно – гвоздь будущих аукционов. Истинный демиург, по характеристике, увы, не современников, верно закоренелому обыкновению, сляжет в могилу от банального недоедания. А через каких-нибудь триста лет «Окрыление Никты» затмит стоимость десятка мега полисов. – Интонация умерилась, пафос выпарился и рассеялся приглу-шенно подсвеченными пылинками, сгоняемыми с львиной гривы. Очередной вахтенный болтун, также вопреки плотоядной, дюжей наружности, от того ли, что вручался прежним координирующим серд-цем, воздушно умещался в недоверчиво ветреном мнении окончательно растерявшейся Сони. - Вон на той поляне приземлимся, а по пути к ней суленая экскурсия. Наш лайнер совершает вояж в неизмеримо постоянно колеблющейся выси, приблизительно от десяти – до ста двадцати метров над уровнем моря. А может, к нему и махнём? Температура воды там девятнадцать градусов. А здесь совсем сухо. Влаж-ность газовой смеси сорок два процента. И если б ни моя печка, твой распоротый туалет кроме подоз-рений в извращенных наклонностях, накликал бы простуду. – Девушка спохватилась. Острота и проч-ность шипов, добротность испорченной одежды избавили её от травмы, не исключено смертельной, не позволили скатиться с рельефной широкой спины Као. Хорошо ещё не накололась. Но расцепить спасителей сразу, не наградив их по заслугам уместными титулами и регалиями, – абсурдная затея. Лохматый царь зверей трясся от хохота, щурясь от неимоверной сверхсолнечной яркости непорочно-го естества, в чудаковатом диапазоне импрессионистов.
- Отвернись! Я стесняюсь! - Дракон безоговорочно подчинился. Тройка дразнила наездницу.
Если б ты могла посмотреть налево…., или прямо перед нами простирается живописнейшая равнина, достойная королевского гардероба. – Но упразднение страховочных уз отнимает массу талан-тов, среди них и желание слушать. Когда способность восстановилась, жокея трясло, швыряло из сто-роны в сторону, заставляя приникнуть к спине не сострадающей рептилии. - Идём на посадку. Через две минуты привал. Высокая, выжатая засухой трава отважилась принять колоритный прототип ночи немного раньше. Бултыхнулась, верно, старшая пионер вожатая на празднике Нептуна, низложенная с мостика в студёную неведомую речку. Взметнулась на ноги. Отряхнула солому и насекомых. И с кулач-ками накинулась на безответственного возницу. Чудовище, иносказательно признанное мальчишкой, лояльным к капризам заносчивой сестрёнки, троекратно надрывал пушистый животик. Удирать пры-тью мустанга от дюймовочки оказалось деятельностью ликующей и приободряющей. Но стариковская отдышка – плод многовекового вылёживания без променажей и кроссов, подкосила изморившиеся конечности. Дракон распластался на духмяной подстилке, вытянул лоснящиеся шеи обезвоженными шлангами. Преследовательница зарылась в рыжем прибое шагах в тридцати от него. Ощущения двух существ оторванных от разных вселенных идеально совпадали. Единодушие перекинулось радужным мостиком, одновременными выдохами, соприкоснувшимися на Млечном Пути. Девушка перевернулась на спину, лицом к притягательно мерцающим созвездиям, осенённая идеей бесконечного падения вверх, проникновения за грани обыденного восприятия, распечатывания сосудов иного пространствен-но-временного склада. Букашка - метеор сорвался с цветка лучезарно распустившейся звезды, занозисто чиркнул по мрачным глубинам, и, сблизившись с окоемом, скрылся из виду. «Падение звезды совпало с загадыванием желания. Толи ещё будет!» – Обрадовалась Соня. В решимости запечатлеть историче-ский контакт двух вселенных потянулась к фотоаппарату, и захолонула. Отцовского подарка на шее не обреталось. Он удачно зацепился за позвоночный гребень нового друга. Висел невредимым талисма-ном. Девушке стало уморительно, она залпом не обнаружила ни пропажу, ни стилизованный подло-котник, за которую следовало бы держаться при посадке. Као, предупреждённый о вспышке, зажмурил-ся. Далее по просьбе фотографа показал извержение трёх вулканов, и пропустил второй меткий щел-чок застывшего следа инородного ему времени.
Обочина тьмы.
Тесная коморка, избавившись от Ангела, постепенно расширялась, меняя направление и ско-рость деформации. Змеевидный орнамент рос. Мистически оживал сюжет двумерного окружения. Стол и стулья осторожно переминались с ножки на ножку. Игриво кривлялись формами. Рябили зыб-кими очертаниями. Игорёк, первым заметивший оживление интерьера, поспешил засыпать математика пугающими вопросами. «А у тебя галлюцинации часто случаются? Как с ними бороться? А когда ми-ражи окружают со всех сторон, значит, крыша уже не вернётся? Там, наверху тоже трясло, но по друго-му. Почему? Там сжимается, давится, плющится. Здесь расширяется и распухает. А где наш пернатый друг? Чем он не угодил? Что с ним сейчас?» Математик молча улыбался - «неужели волна общезавод-ской паники только сейчас дошла до хрупкого взрослого ребёнка? Когда многие товарищи погибли и немногие обрели спокойствие, Игорёк, подобно прибрежному камню, возведёт трехбалльное бедствие в степень цунами? А вдруг ему взбрело поиздеваться, попугать? Игорёк не унимался – «нет, я неглупый, догадался. Это – твои проделки? Твоё открытие? Ты умный, справедливый, и тоже обиженный Богом. Я знал, чувствовал, это случится. Свершилось да?» Арина напряжённо впиливалась глазками-листиками в пространство, не в силах поверить и не поверить рахитичному, но все же зрячему собрату. И уловила, что одно деталь росписи обзаводится неким подобием объёма, отделяется от стены, приближается к ним. Это – женщина, нет, скорее девушка. Гибкая, пластичная, словно змея. И в чешуе. Вместо кожи, одежды, волосяного покрова – округлые, сияющие пластиночки. Нежные, утончённые черты парали-зуют волю. Комплекс уродливого ничтожества вдавил некогда обольстительно прелестную высоко-мерную зазнайку в болотно-податливое кресло. Невесомое тело, насмехаясь, хозяйничало над вытрав-ленной нескончаемыми унижениями душой. Ощущение отнюдь не новое довершилось горечью бес-сильной завести, ревности. Перед ней во всей красе представала Ехидна – мифическая змея, далеко не человек, но имеющая на жизни среди людей куда больше прав, нежели она, израсходованная, сломан-ная законная обитательница своего мира. Слёзы пропитали манишечную область белого рабочего халата, замутили обзор, обожгли кожу. И конца им, казалось, никогда не предвидится. Но холодная ладонь утешительно скользнула по растрёпанной причёске, и буря пригладилась, улеглась. Игорёк, почувствовав себя в тесной шкуре первоклассника, почтительно встал. Зацепил по привычке крючко-вато палым запястьем плечо до сих пор невозмутимого друга. Математик изрядно устал от недосказан-ного, необъяснённого напряжения товарищей. Их активную открытость необходимо спровоцировать. Арина и Игорёк ведут себя, по аналогии с обесточенными источниками информационного питания. Кто-то, или что-то оборвало провода, прожевало и проглотило их предохранители. Но внутри зри-тельных имитаторов, укомплектованных человеческим набором внутренних и внешних органов, эмо-ций и дум, остались батарейки. Создатель предусмотрел запас энергии на случай аварии. Экстремаль-ные, катастрофические ситуации истощили мизерный резерв. Надо попробовать растереть, помять, расплющить, эти чёртовы, вольтовы столбики. Но, как, остроумие притупилось, отсиделось монотон-ной механической работой. Соображать некогда, да и вместо обтекаемых словесных конструкций про-реженозубым устам выбрызгиваются в подресничный мрак бессмысленные вертушки геометрических фигурок, разноцветных электрических розеток и фаллосов. Математик туго застегнул воротничок, больно ущипнув нежную кожу горла, стараясь изгнать тягучий болотной жижей сонный бред. Крякнул простуженным лесником, его голос задышал, оттаял кубиком сливочного масла в кипящем, восходящем паром к вздорным облакам молоке запредельной, бесформенной фантазии и задиристо вспрыснул кислой усмешкой Ну, что пора вставать? Приехали? Я избран ведьмой, поэтому должен ответить за… - Он заметил яркое, ласкающее сплетение лучей, раздвигающее мглу. Сияние, дробясь, проясняло лик античной богини, перенесённый из иллюстрации, застрявшей в далёком зрячем детстве. – Хватит играть в прятки. Я тебя вижу! А вы ребята, что ослепли от неземной красоты? – Игорёк утвердительно и примирительно ткнул его костлявым кулачком в широкую спину.
- Чего можно желать тем, кто спасён и принимает исцеление? С другой стороны, вы невольни-ки двух стихий, и принадлежность ваша кому бы то ни было спорна. Либо со мной, либо обратно к нему. Там иссякающее выживание. Здесь здоровье, которое впрочем, отходит на второй план. Общий язык возможен лишь со мной. В нашем случае, он – ключ к жизни, ни прошлой, а настоящей. Вы мне нужны красивые, умные, бодрые. Доброе волшебство – не результат сделки, но необходимое условие совершения оной. Ваше согласие помочь мне поднимет вас на желаемый уровень, приблизит к несбы-точным грёзам, к счастью и благоденствию. Успех операции гарантирует бесповоротное окончание горемычной эпохи увечий, уродства, а также их лицемерных последствий – социального и морального не равенства с формулировками «нетрудоспособен», «непригоден» и так далее. Мир изменится в сторо-ну душевности и прощения. В зависти и страхе иссякнет смысл и потребность. Грусть и тоску закон-сервируют в лирических томиках, отнесут к удачно вымершим состояниям. А главное – всеобщая ги-бель отступит, время разомкнётся. Хронометрический взрыв не поставит жирную точку, не отправит в архив пустоты законченную летопись бытия. Конец света переродится в его воскрешение. Планы ва-шего Бога дадут всходы. – «Обещания слишком затянулись, чтобы быть серьёзно усвоенными. Недове-рие, легкомысленность и спазматически напуганное предшествующим ходом событий чутьё сбивало слушателей с волны адекватного восприятия. Они переметнутся в стан некультурных спорщиков не по теме и не по делу. Первым не выдержал самый союзник слабый. Его никак не возможно настроить на себя, придётся самой переключиться на него и переориентировать остальную добычу». – И она не ошиблась.
- А я тебя знаю. У тебя два языка. Наверно, поэтому и не жалко, левый или правый трепещу-щий чёрный хлястик разделить с нами. Нас будут пугаться и дети, и взрослые великаны. Эффект не-ожиданности. Вот так на приёме у терапевта обнажаешь альвеолы. Врач вперёд с ложечкой к затаённым гландам, а ему навстречу червяк, стойкой на хвосте хвастается. Доктор очухается знаменитым, неиспра-вимым пациентом. Онемевший укор генетического беспредела мачехи природы! Нет, затеяться в бога-тейший ресторан. Сытно и разборчиво чревоугодничать. Топиться в музыке, мерцающей мишуре зеркально преломляющих цветений. Этикеточной эрудицией умничать перед едва знакомой, прелест-ной обольстительницей. Угощать её коктейлями, не экономя на шутках конферансье, тостах и компли-ментах. Напоследок подозвать официанта, заказать ему счёт. Располагающе к общению широко, на сто процентные чаевые, улыбнуться. Припечатать к своим не вытертым губам заискивающие глазки, и тут же, без объявления войны, облизнуться в знак того, что кухня бесподобна, а блюда и того пуще. И не волнуйся, последний заказ фантастичен. Точка жирнее, чем у кончающегося света со всеми его мануск-риптами, читальными залами, увечьями и прочей чепухой. Это - мило. Не обманываю, правда! – Иго-рёк протёр закисшим, виноватым взором лица собеседников, как бы стараясь не смахнуть с них на-смешку и порицание, а прилипнуть к ним и сжечь вместе с собой. Но, доверившись неожиданной чистоте кругозора, нелогично продолжил. - По вечерам мне доводилось слышать радостные голоса влюблённых ровесников. Они приставали к девчонкам, обнимались и целовались под моим окном. Я подходил к полке, брал первую подвернувшуюся книжку, и пытался читать. Но противные буквы выва-ливались из головы, падали по плющу на асфальт, разбиваясь на смех и вздохи. Сбегал на кухню. Но и там не один кусок не лез в горло. За стенкой мама по телефону благодарила врача за то, что я ещё дышу, плохо, по стеночке, но передвигаюсь. Прячась от несправедливых звуков под толстым одеялом, я убеждал себя, что хочу, очень хочу жить, и однажды всё изменится. Жизнь позволит мне не подслуши-вать себя, не подсматривать, а видеть, слышать и жить. Я глупый и не умею разговаривать. – Игорёк осёкся, дивясь искренней прыткости, как сплетничали о нем, чуть ли не проглоченного, чугунного языка. Тот финтил, жонглировал словами, грабил сейфы родного подсознания, раздавая неприличную горечь вчерашней бури, поднявшейся на старых дрожжах замкнутости, кислой хандры, будто медаль-ное зарево жертвенных медяков. – «Исповедь. К чему же она? Грехи отпускают, когда уже ловить не чего, а у меня так постоянно. Я – дурачок и к тому же чепухой набитый. У меня несуразности заплета-ются, а лыко и с трудом не вяжется. Не к чему утомлять достоуважаемую мной публику. Или все равно кого выслушивать?»
- Ничего, ничего, нам понятно. Продолжай. Ведь ты спотыкался и падал, карабкаясь к бездон-ности этого дня, чтобы заполнить её своей болью, обидой, выдержкой и долготерпением. Действуй! Час пробил.– Хозяйка убежища, холоднокровная, внезапно отразила солнечно коровью теплоту. Че-шуйчатые блики её великолепия захороводили золотыми и бриллиантовыми, рубиновыми зайчиками вокруг умиротворённого пониманием и сочувствием Игорька. Исполинская сила и уверенность зазмеи-лась танцующей спиралью из калейдоскопичного, неуспокоенного пола по болезненно хилым, трясу-щимся ногам. Дыхание и пульс стабилизировались. Волнение удушливым ошейником расстегнулось и зычно спало. Естественный отбор обмануть сложно. Наши оптимисты, земля им пухом, остряки и щеголи добивались фанфарных побед на фронтах расчётливой любви, – свивали гамаки нездоровой наследственности, размашисто выпроваживающие их чад за корму спасательного катера. Мой отец отстрадал малокровием в счастливом браке с кинематографической яркостью мамы. И вот я бракован-ный мусор, растворённый в пене гетто светонепроницаемых кротов. Мне завтрашний день не околпа-чить, он уклонился от нас. Волна перевернулась. Нюх добро здравого мира сигнализировал о неотвра-тимом перевороте. Проклятая, негласная автоматика локализовала и подавила очаг извержения. Мате-матик давным-давно уже располагал потенциалом вознести многообразие покалеченного уродства над господствующей монотонностью, балансирующей на лезвии бритвы сомнительного совершенства. Тогда престижные вакансии наши. Почтение. Карьера. Самореализация. Его – умного специалиста изолировали от высокообразованного круга, заточили в помешательство, скабрезность и натруженную нищету. Ух, язва, ещё бы чуть, и он восстановил бы реноме. Уверен, сподвижникам по нынешней драме не помутнело бы в новом свете. Голова! – Игорёк встрепал огорошенного нечаянным заявлением друга.
- Эй, ты что, поводырь, в революционеры меня зачислил. Я, следовательно, - причина катак-лизма, пастух, заведший доверчивый гурт в ехидную трясину. Признайся, с твоих слов угощали кост-рища еретиками и ведьмами. Согласен, теория свежа, утопична и заслуживает шума. В запале гнева я готов одобрить её, встать под твои траурно чёрные знамёна, но избавь меня Боже от соавторства. – Арина нарочито задрала нос, точно каноны привлекательности вылились по указу юродивого власте-лина в негативную антитезу, и несравнимость искусанной алтарём жрицы любви метнули в дебри эпилептических поклонников вне конкурса.
Напрасно тушуетесь. Мой сотрудник Дима Скелетов сожительствует с продажной дорожной женщиной. Неизвестно чья ущербность презрительнее. Пожалели, амнистировали и приняли друг друга. Она его от известных видов голода спасает, гоняет раз в квартал к венерологу, а то и в лавку общие ценности закладывать. Опостылел быт, опротивела чернуха, драят их до бела горячки самого-ном. Грошей на чистку рассудка вечно капля в море. Однако прогулял горемыка и не остаться в мертве-цах как, на зло. А не унижали бы они себя терпимостью окружения, никому не раздавить их судьбы. – Где-то высоко, за толщами тьмы, грунта и смирения с отчаянием проскрежетал, размолол и втоптал колёсной канонадой безмятежность массивный товарный поезд. Жуткая дрожь прорябила воздух. Внутренняя изморозь градовой дробью прострелила от костей, сквозь мышцы, нервы и жировые отло-жения к волосам и коже.
- Он этой ночью скончался от сердечного приступа. – Сообщила двуязычная вершительница. – Предать земле его некому. Синхронно с ним удалилась с обочины тьмы, равносильно занозе с гнояще-гося пальца, его несознательная хозяйка. Стремление сбыть исчерпанное время раскрутило чёрное колесо. Не существовало автомобиля, размазавшего её по безразличию асфальта, жнец живого мрака поднялся на лай Цербера. Взыскать с ротозея и вора перед жатвой – традиция. Их касательство не есть чудо извращённой любви. Скупой хранитель и беспечный мот – сообщество, подобно дню и ночи. Редактор божьих планов умертвил вас для света, задолго до рождения поручил ношу. Там косарь – она отмахнулась на стену с проклюнувшейся замочной скважиной. Он режет под корень, хоть стебли судеб ему не к чему. Я лишь стряхну с вас чужие зёрна. Мне нужны полноценные побеги. Отдавать предпоч-тение завершению или основе. Я не чересчур образно изъясняюсь
Вполне понятно. – Уверил Игорёк. – Какую толщу должны пробить эти стебли?
Свои вещи.
Мрак расползся по углам, поражаемый серыми иглами дрожащих лучей. Распоясавшийся сноп хлестал до пасмурного прозрения по родным, и вместе с тем каким-то непривычным обоям, люстре, техногенным и мебельным личностям интерьера. Похоже, очнулся, ощущения перекатились в более реальную тональность. Взгляд вплетается в структуру, ткань предметного окружения. Тонет. Перерож-дается в сочувствующую медузу, мечущуюся по тихому штилю непостижимой драмы зеркально-деревянного, пластикового металлического, синтетического, бумажного и стеклянного присутствия. Вязкий плен собственного жилища. Даже пристальное порождение удивлённого созерцания, при по-пытке выпустить яд, рискует отрезаться от корней. А больше ничего и не осталось. Бывшее тело, с его всё ещё теплыми руками, ногами, головой и прочими членами упрощены, перенастроены неизвестным насмешливым изобретателем страхов в стерео сканирующий проектор. «Я почему-то дома, и по-прежнему в гостях. – Тревожно сознавал Адам. – Память и мысли со мной. Для начала неплохо. Сон продолжается? Ну что ж, подкрадёмся к кошмарам с философской стороны». Снежная рябь экрана перехватила размышления, точно птицу налету. Хаотичная картинка увлекала в мутную пучину помех. Смысл очень далёкого бытия штопался и кроился. Открылась сразу дюжины нечеловеческих рецепто-ров. Многомерность неуправляемых эмоций, не прирученных к словесной расшифровке. «Должно быть, царственный прикол метра вселенской наркомании. Заказчик переплатил, разбился о передози-ровку, вот удовольствие мне и досталось. Аркашина наливка – лукаво подарочный абонемент на не анонсированный средствами массовой дезинформации экстравагантный фестиваль неординарных подсознательных представлений. В каком же зале и ряду тогда радушный давешний мой собутыльник? Явно не в этом. Скорее – в ложе жюри».
- Уютно? – Осведомился черно-бархатный баритон. Коварное пристрастие к комфорту мало-мальски одушевлённых умников. Впечатляет, как вам подражают собаки, кошки пернатые и копытные меньшие братья. Обитали же когда-то под открытым небом, охотились друг на друга, не претендовали на вольготные домики с модными кормушками и поилками, одежду и бижутерию. Каждому Мурзику – любимую лежанку, Шарику – мячик. Вороны с сороками, и те сбиты с толку страстью к украшениям, воровать из-за некоторых вынуждены. А вещи, темни менее, наползают на загипнотизированный мир желанной лавиной. Беда пользователей в привязанности, а также в отсутствии таковой. Скажем, понра-вилась тебе машина, престижная и очень дорогая. Позволить себе такой подарок ты, казалось бы, не осмеливаешься, но и выбросить из головы тоже. Первые несколько недель навещаешь её, любуешься. Тайное поклонение прогрессирует. Свидания с ней учащаются. Внутренний голос твердит о сказочной взаимности, дескать, симпатии, верность, ожидания не напрасны, не безответны. Требуется радикаль-ность, сила воли, в общем, если ты мужчина или женщина, значенья не имеет, освободи мечту из тор-гашеского заточения. Все части героя подчинены священной для него цели, совесть соглашается на уступки, затем и вовсе поворачивается лицом к обществу, дабы не мешать. Ум обостряется, набираясь от вожделенного предмета ловкости смелости. Удачные афёры роятся и выкручивают по частям тре-буемую сумму. Виртуозно сплавляются защищённые от закона и беззакония конкурентов такие много-ходовые трюки, коих и в самоучителях днём с огнём не переконспектировать. Внезапно протрезвевший расчёт рисует карты будущей собственности, разграничивая топографически вчера и завтра по дням часам и минутам. Любовь склонна отдавать, и душу не в последнюю очередь. Ведь так и пишут в сентиментальных новеллах – «… до глубокой старости душа в душу, не разлей вода, и переняли внешнее сходство». А материальные ценности высасывают недостающую энергетическую субстанцию, за тем и появляются. Утрата влечения означает переход от полюбовного пожертвования к насильст-венному изъятию твоей составляющей. Вспоминая бывшего хозяина, особенно с проклятиями, пре-данная вещь возмещает временные убытки, вносит на личный счёт очередной вклад в будущее возро-ждение. Антикварные безделушки не все дотягивают до первой реставрации, ни то, что до копирова-ния. Предметы людской необходимости, первой и всех последующих, не умеют стареть и изнашивать-ся. Это свойство алчущей памяти. Моделям, тебе подобным, тяжело расставаться с чем бы то ни было. Они пришиваются к обстановке. Каждый из них, независимо от цвета и размера, - всего лишь пуговка. У которой есть задача номер один – попасть в свою петельку, или в чужую, наиболее подходящую, пристегнуться к жизни. Но я заметил, молодёжь петушится, периодически грозится оторваться, то на ком-то, то в значении отдохнуть. Но мало кому под силу сдержать обещания, сменить декорации, отго-ворить себя от роскоши. Вещь уходит, но талантливое воображение рисует её по пережитым впечатле-ниям и материализует, воссоздает из пустейшего ничего уморительно причудливый оттиск индивиду-альной внутренней кривизны восприятия. Фотография, и та, увы, не объективна. У света и тени разные мнения, дополняющие, чаще ущемляющие истинную картину. Воссоздать из съеденной котлеты визг-ливую свинку, не вылупившихся цыплят и колосящуюся пшеницу легче, нежели вернуть народу древ-нейший храм в первозданном великолепии. Жажда величия творца выхватывает из мечущегося ничто податливый эмбрион очередного монументального самозванца с весьма сомнительным сходством. Иррациональные отпрыски отсутствия материи – засорённая, замусоренная часть сферы осуществив-шихся фантазий. Они - вечная собственность, камень на шее. Заметил, нищему горемыке, промотав-шемуся до последней ниточки, мечтается свободнее и легче, нежели кое-как сводящему концы с конца-ми, но безудержно облипающему антикварным хламом, ростовщику. У того нет ничего, кроме рефлек-торной жажды цели, материализованной, ускользнувшей под неподъёмные проценты и давно подме-нённой фальшивым векселем, закладной на плесневелую, тощую жизнь. Откупоренный дух спотыкает-ся мусорной позёмкой без спешки по запустелому бездорожью, заиленному руслу предметного недав-него потока.
- Но почему трухлявый стул, ободранный, облезлый, готовый увлечь в небытиё, милее сердцу едва купленного, добротного кресла? Самолюбие, перекричавшее критиканку память? В праздник не терпится надеть ветошь, а не нарядный модерновый эксклюзивный костюм? Кокой-то могущественный демон имплантирует под черепной корсет пленительный муляж сентиментальной ретро мании? В чём секрет Плюшкина? Открой мне, о многоуважаемый бездонный шкаф мудрейших микросхем и хитро закрученных видео роликов, растянутых кинолент.
- Да Вы, батенька, поклонник творчества Чехова. Ни грех потешиться над мещанскими пред-рассудками. Но соблазнительнее археология, перетряхивание их почвы, добыча корней, исторических первопричин вредной привычки целого мира. Самоочищающийся ультра вакуум способен извергать помимо творческого, духовного шлака, стилизованного под материальные блага. Боги тоже родом из абсолютного ничто. Пресытившись ласковой кормилицей хаосом, осознав себя, они избавляются от, образно выражаясь, пуповины, в страхе деградировать в ничтожество дозревают до сотворения собст-венных миров. Тоскливой цепью минорных аккордов ограждает зодчего покой мироздания от равнове-сия двух состояний – внутреннего и внешнего. Ваяние себе подобной, одушевлённой плоти – отнюдь ни свободный полёт музы всевышнего покровителя. Весы нуждаются в опоре. Гармония через человека изливается на вселенский Эдем, провозглашая райским садом былую пустыню необъятных галактик. Голый образ, двойник из праха и пыли в точности повторяет отца из наитий и флюидов. И пустота, в конечном счете, обязана ошибиться и проиграть, замкнувшись на инородной среде. Старые вещи – её ложно нащупанная двусторонняя связь с детищем. Хотя, она уже внутри почти каждого из твоих копий. Да и ты, о, открыватель пути, душевно опустошен. Не так ли?
- А вы значит нечета им. Они посев кислотного разъедания материи. А от вас вещие сны? Да?
- Не принадлежать никому, следовать насквозь ниоткуда никуда. Пришивать к жизни – наш жребий, карма, проклятие. Как не именуй закон, тянет приступить его, поверить в возможность пре-данного союза. Накопители, коллекционеры пользуются нашей слабостью. Редкие люди научились очаровывать нас. Не отпускают подолгу, носят и носятся. Их подражателей море, штормом разливаю-щееся за береговые границы допустимого пользования. Зачастую, ненасытные пуговки отрываются с мясом, то есть с нитками, переносясь на новое поселение, как при жизни, так и после неё. Представь себе, весь тот свет пародийно стилизован под этот, отсюда заверения про жизнь после смерти. Пресло-вутый паромщик Харон, не ведающий конкуренции на Стиксе, – основатель контрабанды заблудших приручённых предметов и пережитков. Те, последние, особенно не свои, связанные золотой строчкой с памятью о любимых, давно почивших избранниках – по сути дела, клубок, мостик от настоящего времени к будущему через бурелом прошлого. Живая духовная крупица в плотном облике способна воскресить мёртвую целостность. Архив Душ пронизан защитной сеткой подобных нежных и прочных сцепок. Болезненная чистка, и переработка перестала ужасать онемевшие к традиционной боли циф-ровые камеры пустоты. К загробному быту, с её помощью, готовятся, умудряясь переманить в него всё необходимое, вопреки тому, что миры движутся, не сдвигая ни скал, ни пылинок, сами по себе. Подат-ливый холст – ничто так и льнёт к кисти, которую вытрут о хаос. И усеются жеодами и полостями сыро подобные детища, границы двух крайностей. Золотая середина насыщается внешними примесями. Они уравновешиваются и усредняются друг другом. Господство вымысла над фактом и наоборот погубит всякий дуалистический мир. Разорвёт в неприглядные клочья напыщенно нарядный воздушный шарик любой вечности. Но к счастью большинству фантазий не суждено поселиться среди вас, не достаёт клейкой веры в их реальность, правдоподобность, подлинность. Наследие копировщика заложено в репродукциях, принесённым им светом и тьмой. Невидимая генетика общего хобби. Занятое одной действительностью пространство корректирует и редактирует другую. Мультипликация и художествен-ная литература распухают убежищами невоплощённых душ, взывают к союзникам, заслуживают их сочувствие, симпатии, обращают внимание. Однажды их усложняющиеся системы разгоняются дрем-лющей, до поры до времени, взвинчивающейся пружиной. Они начинают развиваться по собственным сценариям и законам. Отгораживаются от прежних авторов. Их мы называем вторичными мирами. Если вы погибнете, они переиначат ваши события на свой лад. И возможно кого-то из вас спасут. Отпираешь спросонок широкий загон коммунального коридора, но вместо почтальона с повесткой из военкомата вколачивается бочком Акакий Акакиевич. С его полопавшихся уст слетает выстрел – «Ну что ж Вы, сударь, шинель у меня отняли? – Городовой с понятыми препровождают из парадного гене-ральского подъезда в охваченный холерой и туберкулёзом участок. И лёгкое дребезжание хрестома-тийных эполет ирреально благовествует о деформации сюжетной линии, а также сатирической от-срочке от смерти.
- А если я мог бы остаться с вами, а не со своим миром, что бы увидел? Какие ощущения при-обрёл бы? – Голубовато мерцающей змейкой, скорее скрытая просьба, нежели вопрос, протекла к телевизору. Потолок негодующе приподнялся. Задавленная дряхлостью, некогда пяти-патронная люст-ра закружилась, раскачиваясь, стряхивая непроглядное марево мельчайшего мусора с одинокого фар-форового бутона с прогоревшей лампочкой вместо пестика. Рухнула на пол, рассыпалась и растаяла, уступив побелённую полянку застывшему фонтану кометного и звёздного головокружения. – Ну и ну, действительно ниоткуда и в никуда.
- Мы перед тобой в неоплатном долгу. Ты открыл нам путь, а, следовательно, властен, не толь-ко передвигаться, но и устанавливать свои знаки и правила. Хотя разумнее воздержаться. Перегрузки, ты не представляешь, как они искажают и деформируют. Покинув родную тюрьму, рискуешь обра-титься в пересыхающее озеро, тоскующее на непонятном языке, в мечущего звёздную икру таракана, и ещё демоны знают во что. – Видимость неровно взволновалась. На экране вспыхнула ярко зелёная звезда. И вылущивающееся из неё огуречное лицо витиевато предзнаменовало сюжет о защите прав и обязанностей потребителей.
- Как открыл, а до этого? – Адам пошевелил на расстояние дверной ручкой так, точно та авто-номно покоилась в запредельном космосе, а у пульта, в пучине мозга, подсела хвалёная батарейка. Прикосновения к атласной шкуре ватного одеяла провалились в пропасть излишних хлопот. Единение со средой обитания вдруг свершилось. Состояние мягкой шифоньерной усадки, устойчивой фиксации. Сетка параллелей и меридианов упруго натянулась где-то внутри подсознания, незримые оси пригото-вились к непредсказуемым поворотам судьбы.
- А до того – деревья, цветочки, травки, ягодки – Эдем, одним словом. Рай без одежды, обуви, а также остальных благ цивилизации. Помимо них, отсутствовали сны, интуиция, де жавю. Музы не умели ещё осенять и окрылять. Ностальгия недоразвитым сиамским близнецом горбила спину блажен-ства. С тех пор оно так и глядит лишь себе под ноги, а она назад и куда-то в заоблачную даль одновре-менно. Но мы найдены, а он, безмятежный рай, утерян, и ничего не попишешь, заплатим с лихвой. Проведём, коль нужда случится. Кстати оплату ввели твои подобия. Материальные субъекты любят, когда их отыскивают, иронизируют и сочувствуют в момент потери. И сверкающее чудо техники, и спичечная коробка питаются не соплеменниками, людоедство – тупиковое изобретение, неудачный эксперимент Светоносного Путаника, вошедший в привычку бракованных слайдов. Я встречал твою первую находку – непритязательный шалаш. Вынырни он сейчас, дельцы распродали бы его по секун-дам на целую вечность вперёд. Представляешь объявление: - «Час в раю за адски малую цену! Спешите, поторапливайте милых подруг! Стоянка любовного гнёздышка ограничена!» Да и деньгами, как не крути, пользоваться вы не мастера. Доллары, рубли и иены – лучшие проводники между мирами. Мар-шрут понят как эквивалент покупательной способности. Расписание оскорблено межбиржевыми коти-ровками. Пассажиры невменяемо случайны, вздорно перепуганы и раздираемы спесивостью собствен-ного величия, превосходства над оседлыми современниками. Я осыплю тебя царственными дарами, а ты меня эмоциями. Увы золотая середина кроется в дуализме. Наши взаимные стремления перехлёсты-вают через неё в сторону алчного авантюризма и сказочного волшебства. Сложившиеся ножницы тянут острые края навстречу друг другу, режут ваш мир на лоскуты обиды и глупости. Я провозглашаю тебя золотым гвоздиком. Но уговор, не комплектуй сознание аналогиями, не плавь и не гни, бесполез-но. И главное, попутчиков не бери. Она – Многоликая Змея странствует куда пожелает и без нас, через тебя. Крутит оси миров, ранит, царапает человеческую душу неисчислимыми колёсиками фортуны. И везде Ехидна, куда не повернёт многоячеечная дверь созерцания. Помнишь игровой автомат, в котором одновременно вращаются несколько барабанов с картинками. Круги останавливаются в разнобой. И когда на экране замирает буквальное совпадение красочных изображений, выплачиваются премиаль-ные. Выражаясь бескорыстно, это и есть любовь ребёнка, играющего мирами. Ты постоянно побежда-ешь. Призовая лавина управляет тобой. Ты остекленел в мании многократно отражать и излучать её первозданную прелесть. Несчастная богиня из-за тебя отпустила контроль над собственной внешно-стью. Женское начало – величина непостоянная по твоей вине, но все же величина, равная не яблочку или грибочку, не магической семёрке, а нулю. С точки зрения математики, - совершенство, центр мыс-лимых и невообразимых систем отсчёта. Но в игорном бизнесе такой цифрой обозначают зеро – урожайно зелёное поле казино. Противоречивый образ вселился в тебя угольком в любвеобильную, пламенную печь. Там искреннее чувство, сильнее разума и действий. Оно луч сверхсветового выброса и возвратного притяжения. Творец не вытачивал вас из камня, древесины и льда, не выволакивал на свой свет из соседних владычеств и чрева матери материй Хаос. А дважды высветил само озарением в прахе, то есть в пережитой пустоте. Обе попытки отличали подобия от Бога дефектами, необъяснимой причинно-следственной природы. Первым Ничто выбросило, как известно из мифических преданий, мужчину. Так вот, мой дорогой Буратино, волшебный выход папы Карло не в ветхой хижине, миро оптическое преломление в тебе. Толи ошибка, толи дар, не разберёшь. Пока отец гордился, опасался и предостерегал, его гостья похозяйничала, влезла, опечатала чужой тайник рекламным плакатом домаш-него очага. Но хранительница и не подозревала, в какую мышеловку угодила. К тому же, мать духовно-сти старейшая черепаха не так уж проста и наивна, как хотелось бы сказочнику. Её золотой ключик, отмычка, гвоздик – замаскированный шприц, инъецирующий корысть дурным геном в ДНК двуполой людской любви. Впрочем, данный аспект заслуживает отдельного разбора. Повернём колесницу логи-ки в Эдем. Ева не красилась, не морочила голову салонами красоты, модными журналами. Ты не заме-чал её, не возводил в степени, не растворял её тему в пышных вариациях. Попробуй теперь, отличи её от прочих, выживших из ума полу окаменевших изваяний.. А они, о ком не заикнись, - не твоего поля овощи. И к тому же, они намертво привязаны к грядке репродуктора. Их размножение замещено ре-продуктивной способностью. Они – серийные копии с общим корнем. Оторвать, отнять одушевлён-ную вещь у хозяина – не проблема. Что с ней потом делать? Смотри видео материал. Ничего подобно-го ты из телевизионной программки не выпотрошишь, информация ближнего потусторонья. – Мага-зинные прилавки, витрины, полки. Пестрота – кроваво-гнойная мозоль банальной повседневности заклеилась пластырем – диковинным силуэтом диктора. Симпатичный ком бородавок, шишек, шипов, сучков и ямочек раскладывался хитро замешенным пасьянсом бесформенных пятен акварельных с пылью и крошками, замусоренных оттенков. Приписать опредёлённые функции любой из частей шустро крутящегося объекта представлялось нелепой дерзостью. При этом, его чуткая наблюдатель-ность, одушевлённость, и раритетно уместная беспристрастность не нуждались в скептических сомне-ниях. – Независимый эксперт – пояснил телевизор – рядовой слепок Бога Аху-Охи. Вспомогательное звено между непопулярным у вас творцом и его человекоподобными творениями. Дальше будет сочнее, наблюдай внимательно, не пренебрегай мало выразительными мелочами. – Независимый эксперт подтолкнул навстречу зрительскому взору заурядный детский горшок устаревшей модели, но сверкаю-щий новизной. – Даже тишайшие вещи умудряются наделать много шума. Эта выбрала в свои пользо-ватели малыша Сэба из почтенного семейства Рекров. В течение семидесяти двух просветов родители радовались внезапной самостоятельности детёныша. Но стоило четырехсторонне проследить за ребён-ком, - они много полы, в зачатии принимает участие от трёх до семи творений Аху-Охи. – прошептал телевизор – шоковое потрясение разлилось по подосенней плоскости. В момент завершения пищева-рительного процесса Сэб продолжал барражировать в облаках. Ползунки менялись в расцветке: стро-гую графику - на весёленький орнамент. А ёмкость для экскрементов, будто по мановению волшебной палочки налимонивалась пресловутым эквивалентом самодурской родительской гордости. Сход товар-ных критиков установил сообщающуюся целостность невозмутимо чистых штанишек и само покры-ваемой вазы затемнений. Расстояния не влияют на длительность упомянутого явления. Лаборант кли-ники неорганических тканей Купферникель – картинка перестроилась в снопы пробирок и шеренги колб – утверждает, что мы имеем дело с невещественным, одушевлённым доказательством существова-ния других цивилизаций. Обе части пришельца переправлены в НИИ нелогичных связей и зачищае-мых контактов. Мы совместными усилиями надеемся выяснить цель прибытия и дальнейшие планы редкого, шпионски замаскированного, смертного собрата. – Телевизор сбился, сорвался утлой щепкой с потусторонней волны на исходную утыканную мелкими градинами рябь, оторвавшись от запредель-но далёкой, но вероятно идентичной антенны.
- Да и строй у нас вашим диссонировать будет. Грузные, несуразные, неуклюжие, примитив-ные, неудобные модели у нас в первых рядах. Чего не коснись. Вот, к примеру: первый телевизор и я. А дальше романтичнее будет. Мои последователи к цвету и звуку прибавят запахи, вкусовые ощущения. Телевизионный болельщик получит туже порцию дождя, снега, ветра, случайного локтя и жажды, что сидящий на трибуне коллега. Финальный свисток – волосы сухи, зубы целы, хмель застрял в прощаль-ных титрах. Спешить никуда не надо, стадион на далёком Марсе по-прежнему бурлит, месит красный сумрак прожекторами, а отдохнувший от будней отец уже проверяет уроки своего откровенно земного продолжения. Тут мамина очередь. Она обожает рекламу. Понравилась ей помада или духи, а денег и времени на них жалко, - протяни руку и возьми. Пользуйся на здоровье! А ребёнок – прирождённый путешественник. Взял и нырнул в море за экраном. Весьма опасное предстоит удовольствие. Нет, солн-це, шторм или акулы поправимое неудобство, когда шаловливый братик или сестрёнка не переключит канал. Данная шутка обяжет выбираться обратно ретро способом. Поэтому в инструкциях чёрным по белому растолкуют: - «Снаряжайтесь, телевизионные соучастники, соответственно выбранной передаче или фильму». Не удивляйся, грядущей нелепице. Коммунизм придумали мы. Смысл его в том и выра-жался, – позови и получи, не актёрствуй на тему нищеты и несметного богатства. Не плени шпионов хаоса, уничтожь их забвением. Освободи площадь своим, по духу и потребностям, верным и независи-мым вещам. Но людям свойственно увлечение нахождением собственной роли в сферах и явлениях, чужеродных и опосредованных. Ехидна приучила лезть из кожи, утаив истинную цель змеиного пере-воплощения. Как же не вкалывать, не накапливать материальных ценностей, не проливать крови, не руководить, не беситься в агитации и пропаганде, не навязывать учений, не клеймить позором – просто захотеть комфорта и отпустить мертвое ненужное войско. Испохабили, свели к террору и маразму. Но не учли, порядок вещей – не компромисс проворовавшихся добродетелей, ни социальное устройство общества, а норма – единственно возможная при рассудительном развитии двух эволюций. На подходе впечатляющая эра экономического, морального и творческого абсурда. Её вестники провозгласили гармонирующее с будущим направление в искусстве. Но ты и здесь первый. Замысел Яхвы споткнулся о твою нелогичность. И вот ещё, а ладно прибережем для следующей беседы. Покажу-ка тебе сюжетец о недеформированном , но почти сошедшем с ума бродяге. Парень мечтал прослыть единственным и неповторимым в своём весьма полезном мастерстве. Твёрдые, острые грёзы сверлили тёмный туннель одержимости. В конце, которого однажды вспыхнул свет. Божий план не исключает вариантов, потому возможны параллели. Они неоднократно соприкасаются в перспективах, заставляя ждать выбора и выбирать ожидания. Но в аварийных ситуациях вступает в силу широко известная геометрическая теорема. Параллельные миры разрываются в бесперспективную независимость друг от друга. Их секу-щие линии – мосты и туннели стираются сразу же после переброски рьяных мечтателей. Возврата нет. Часы и минуты отныне не приближают и не удаляют от прежней жизни. Герою следующего репорта-жа надлежит до конца оставаться чужим и лишним, инородным телом. Да, предугадываю твой вопрос, катастрофа неизбежна. Лишь чудо спасёт реальности подобий человеческих. Кто разомкнёт порочный круг эпох, снимет с хорошо забытого старья маску новизны? Тот и расставит всё по местам. Но, а вдруг некому, тогда тебе по пути с нами. Ещё не поздно спасти миллиарды пересечений непохожих реально-стей. – Шипение, треск, свист, шелест и шорох обрубили мало понятные мудрствования бытового электроприбора. Волны, точки, кляксы и чёрточки осыпались мощью неприступной стены, высвобож-дая лучистое окошко в возможную идентичность. Типичный сельский увалень в заячьей ушанке и потёртом ватнике тискал, точно намериваясь придушить и съесть микрофон с перекошенной символи-кой любимого Адамом канала. Из-за нескромной спины репортёра вздымалось мутно оконное расто-чительство, высокопарно прозванное земляками и современниками единственного нашего зрителя Городским Белым Домом. «Ну что ж, приятная весть привела праздник и на эти улицы. Вчера поздно вечером пойман и доставлен в следственную часть массажист-маньяк, повергавший нас не одну луну в недоумевающую телесную лёгкость, мышечный тонус и стыд– меховая шапка, не выпуская головы, накатилась на плечо, обнажая вывеску «Приют психически больных граждан». Адам улыбкой оценил иронию зрительной накладки и звучания редкого словосочетания, олицетворяющего преступника. – Наконец-то прекращён варварский отлов сколиозных, складчато опухших и обесцвеченных вялостью бухгалтеров и писателей. Под предлогом бесплатной медицинской помощи хитрый колдун приручал беззащитных толстяков и инфантильных зазнаек, повергая в наркотическую зависимость от ловких и проворных пальцев. Владелец тайных кодов обольщения и признательности изолирован от, теперь уже, безнадёжно больного общества! Не охотьтесь за полуночью по мрачным переулкам. Ложитесь спать! Умирайте медленно и спокойно! Никто не посмеет вам помешать! Поверившие лекарю пациен-ты в ходе следствия могут убедиться в обмане. Так, например местом бывшей работы он указывает Госпиталь Ветеранов Войн и называет адрес Театра Иллюзий. А там, где родился вчерашний целитель, судя по его паспорту и давно испытанным географическим картам, простирается свирепый Молдавский Океан. Благо, что ложь искореняется медикаментозным способом без осложнений». Мгновенно ти-шайшая темнота заселила пространство. Внезапный зверский голод поставил Адама на ноги. В бодром земном режиме человеческие рецепторы сканировали помещение на предмет мучного или мясного, жидкого или твёрдого, впрочем, не важно какого, лишь бы съестного чего-нибудь. Квартира и правда была его. Мебель располагалась традиционно, не замахиваясь на экономию бесполезной жилой пло-щади. Но как он здесь? Когда уснул? Когда пробудился? А если череда бредовых вспышек никогда больше не угаснет в перетружденном мозгу? Строчки - скелеты вмёрзли в бумажную зиму? Накрытый линялым отрезом фонарной щедрости письменный стол – пастбище прямоугольных зебр. Настукан-ные на известном компьютере, нашёптанные не присутствующим принтером завершённые статьи, очерки заметки и зарисовки томились в безымянном авторстве. Взгляд, смакуя обладание, клеймил собственным именем изголовье каждого материала. «Вот оно как, незабудки крапать. Газетчик засеет. Читатель пожнёт. Сплетётся нехилый веночек на прижизненный некролог в форме титула, престижной премии. А где зарыта пастила про профессора Марципанова?» - Под рукой записная книжка. А в ней, поверх мясистых алых букв «завтра» почерком главы компании «Свет и Тьма» выведено – «13.00 при-глашён в лабораторию световых объёмно тканых полей Экскурсия и интервью. Основная цель – уста-новление крепких дружеских отношений с Иннокентием Кузьмичом и его окружением». «Неужели мы способны производить впечатления, отношения и переработку эмоций в голосовые всплески, и ничего, кроме того? А прочие материальные с духовными ценности независимо мимолётны?»
Точка обратной стороны.
Странное дело, смахнул ночные кошмары в предрассветную корзину забытья стрекот старо-модного будильника. Адам уткнулся липким взглядам в пузато остеклённый циферблат, силясь сообра-зить, откуда взялась в его жилище заводная стрелочница. Отчётливые царапинки категорически отри-цали новизну предмета. Да и на сколько хватало памяти часов хотя бы отдаленно родственных этим не у него, не у кого из гостеприимных приятелей не наблюдалось. Короткий девичий вопль пришпилил не рожденные вопросы к шоковой пустоте ожидания. Отдаться на милость обстоятельств было проще. Действия атрофировались и легли на кишащий мурашками алтарь глупой случайной удачи. Тонкие пальцы продавили одеяло над предплечьем. Встревоженное дыхание завьюжило через ухо к глазам лохмотья горячечных видений, гнойной смолой сковавших ресницы. В прошедшем сне души – пёст-рые комочки дыма скакали, метались, извивались и растекались по прозрачным ёмкостям. Как и в те-лесном бытие одним сущностям отводились глумливо изолированные пробирки и колбы, другие томи-лись в общих банках, аквариумах и трубах, ввинчивающихся спиралью в бездну. Какофония лучей диковинных оттенков: от ослепительно белого очищения– до едко чёрного, мазутного восстановления тяги к воплощению. Возможно, та самая, прописавшаяся в детских сказках живая и мёртвая вода. Неви-димые стрелы, ласкающие самолюбие, выколачивающие покаянную лихорадку, ностальгию, гомериче-ский смех. Чей-то бархатный баритон наставнически пояснял – «Друг мой, любуйтесь и восторгайтесь. Моё детище, гордость и погибель. АД – Архив Душ, единственная и неповторимая по эту сторону пустоты Машина времени. Безотходная технология, безотказная. В одну и ту же реку войду, благодаря Стиксу и Лете, не раз ещё, и выйду сухим». Взор вернулся к пухлым ходикам. «Точно они, агенты Тар-тара. Четырнадцать мучеников. Двоим счастливчикам, до конечной остановки, придется поочередно указывать на расставленных по кругу собратьев. А ярко жёлтая игла затвердевшего в металлический сплав беспристрастного света призвана повергать в трепет. Главнейшая часть Земного Ада». – Опреде-лил Адам, осязая крошки и комковатые неровности не своей холодной постели. Достаточно было десяти минут, чтобы насытить её жёсткую полость расслабляющим теплом, но их у неё не было.
- Молодой человек, я тщательно и тщетно исследовала каждую чёрточку вашего лица. Но, хоть убейте, не узнала. Кто Вы? И на каких правах спите в комнате женского общежития? Мы честные, вос-питанные девушки, комсомолки. Ребята к нам в окна на седьмой этаж не лазают. - Представляете, как нас опозорят, выгонят из этого помещения, исключат из института, напишут родителям. И всё – из-за Вас. - Речь захлебнулась и обиженно захлюпала носом.
 Двери на замке, окна затворены на шпингалеты, а он здесь. Как? Посетителей у нас вчера не было. Не пьянствовали и с ума не сходили. – Защебетала, свирепея, вторая комсомолка.
- Сударыни, простите великодушно. Сам пока понятия не имею где я. Позвольте оглядеться и прийти в себя. - Адам осмелел, неудобно сглотнув давление воротниковой застёжки. Стало ясно, от чего покинуть утробу матери в рубашке считается счастьем. Стартовый гардероб пижонски прифран-тился наличием брюк, пиджака, носков, туфлей и даже галстука. Обмундирование допускало откинуть одеяло, встать и выдать себя за приличного гражданина. Но нормы этикета просили команды. - Чего уж там, поднимайтесь. Мы одеты. Ещё бы барышнями или госпожами обозвал, таинственный незнакомец. – Реплики девиц отражали скорее гордую беспомощность и беззащитность, нежели злобную агрессив-ность. – Ух, ты, на костюме ни складочки, простынка так же, как отутюженная. Товарищ фокусник, а от чашечки чая не откажитесь? – Адам одобрительно кивал. Обои и те успокаивали, незатейливым орнаментом выдавая родные стены. Но выглядели они отчего-то свежей, более первозданными что ли. Вид из окна растянул рот смотрящего в удовлетворенную улыбку. Трава и деревья вдавили горизонт в отмытое максималисткой зорькой небо. Двух крупно панельных гигантов, расточавших обычно помой-ку всевозможных жилищно-коммунальных звуков, не намечалось пока ни чёрными дырами котлованов, ни глобальными планами выравнивания пригорков и оврагов. Адам повернулся к двери, украшенной самодельным плакатом, впускавшим в девичью келью с чёрно-белого фото ещё нескольких мужчин из легко узнаваемой рок группы. Ногой нащупал стул, сел, выворачивая на тумбочку содержимое карма-нов, раскрывая и укладывая для всеобщего обозрения документальное алиби. Ключи, паспорт, деньги, отечественные и зарубежные, записная книжка с календариком. Машина времени! – Воскликнул с об-реченным смирением незваный, но и не отсылаемый гость.
- Что нравится? – Улыбнулась худенькая блондинка в лёгком сарафане. – Мы с их концерта и автографы принесли. Вон там, по краям. – Пощупала зрительно прописку. Пригодные к её двери офи-циальные отмычки, год рождения, дату последней записи. Прошептала – она самая, ну и дела. Кто бы рассказал, – не поверила, на смех подняла бы. - Капелька пота средствами богатейшей мимической игры стилизованная под слезу соскользнула с её щеки. Мы учимся в Советском Союзе, в состав которо-го, одной из пятнадцати республик входит Россия. Отдельно такого государства не существует. И денег таких нет. На красной настоящей десятирублёвой купюре Ленин нарисован. А у вас? – Пылко возму-щалась не читавшая возможно фантастических произведений ярко рыжая подруга блондинки. Упав-ший на её ладошку сотовый телефон засветился и распластался в относительной тишине писклявым чучелом ритмичной мелодии. С ироничной усмешкой – «Чудная игрушка, похожая на японский элек-тронный прибор из журнала» – перекочевал к хозяину. Письменное сообщение возвещало, дескать, всё идёт по плану, оператор связи прежний, при поддержке компании «Свет и Тьма». Глаза огненной ша-тенки вспыхнули изумрудами интереса. – Вещь бесспорно чрезвычайно полезная?
- Еще бы, вводим специальный личный код, затем номер, например вашего однокурсника Ин-нокентия Кузьмича Марципанова. И общаемся. По окончании диалога игрушку отключаем и отправля-ем в карман. Не к чему поиски свободных автоматов и двухкопеечных монет. Удобно!
- Да, но вот Кеша. Он не наш однокурсник. Аспирант, подающий большие надежды, – побаг-ровев от смущения, молвила блондинка. – Я и не осмелилась бы с ним заговорить. Неприступный он какой-то, на девчонок ноль внимания. А впрочем, в целях научного познания враждебной техники – она на долгие несколько мгновений умолкла, сосредоточенно поддевая налакированным ноготком иностранное имя вещицы. – Так вот пионерский поступок, достойный античной богини и просто красавицы я доверяю совершить моей лучшей палочке-выручалочке, светику семи цветику альма-матер, а Афродиточка, ты готова? Не струсишь? - А что, была, не была, подайте сюда вашу бесовскую маши-ну, сударь. Проверим в бою её магические свойства. Диктуйте код информационного сейфа, на демон-страцию профессиональных навыков медвежатника у нас нет того, что приняло вас на службу. – Мак-симализм Зажигалки, как про себя прозвал Адам Афродиту, мог покорить любого вожака, пленить и внушить, будто унизительно и нерасчётливо стенания о пощаде и милости. «А что если древние элли-ны поклонялись именно ей» - соглашался корреспондент «Придорожного Рая», зачаровано наблюдая как точеные пальчики грациозно разминают аляповатые кнопки отчаянного пилигрима материального строя. Годы ежедневных тренировок вряд ли вымуштровали бы их так. – Ало! Кузьмич, старина при-знавайся ведь ты же доблестный рыцарь Солнца, а значит не пал низко до дремоты с буйным храпом за пыльными стеллажами сумеречной библиотеки. Ты открыт на распашку моему взору. Ты держишь кристалл, а величайшее светило шлёт сквозь него тебе чудо луч. – Так размашисто не кто ещё не тран-жирил единицы мобильного отсчёта. Чужие деньги не тяготили воспарившую над подростковой за-стенчивостью искромётную болтушку, не кольцевали, не ранили. Она не подбирала слов, те, избран-ные неудержимым потоком воздуха подбирались к ней, самодовольно польстясь на огласку.
 - Я не ведаю, кто ты, потешаешься надо мной или серьёзно льстишь. Так, что пусть мой ответ не покажется местью. Допустим, ты ясновидящая прорицательница, и попала в слепую, не целясь в яблочко. Я кое-что открыл, и нуждаюсь в, как бы это грамотно сказать, в свидетелях, нет скорее в… Срочно приезжай ко мне, прихвати каждого кто не окажет сопротивления. Жду. Как сегодня, кстати, рой случайных совпадений. Разве заслужил я стольких подарков от судьбы. – Короткие гудки простуча-ли барабанной дробью, лихорадочной дрожью по оцепенению, наблюдающих за безумным полётом влюблённого сокола, ужей – товарищей.
- Ну, ты – экстра! – Восхищённо выпалила белокурая сокурсница. – Я бы так не рискнула. Пьём чай и бежим, пока солнце не село. А тебе – она швырнула смягченно колючий взгляд в Адама, который тут же представился, – придётся последовать историческому примеру Керенского. – Яркая игра замета-лась по щекам девушек. Озорной румянец воланом телепатических подач и геймов оповещал о буйном разгуле творческих фантазий. Но ни один мускул, волосок, бугорок на коже не шелохнулся, обнажая внутреннюю, безжалостную борьбу вариантов и вариаций. Идея не восторгала невольника обстоя-тельств, комсомолок и личной нерешительности. Но во властном голосе светленькой Серафимы слы-шалось спокойное дыхание проведения. И находка её осмысливалась предпочтительнее прочих, не-практичных выходов в некуда. Те гнездились в персональном окаменевшем воображении Адама, и рисовали ему весьма туманные событийные развязки. – «Подчиниться, смериться и подыграть, плыть по течению, тем более что моё незаметное и целенаправленное бегство отсюда в их же интересах». – Пропуская, разрывая в клочья целые куски обидного контекста, размышлял молодой человек. - Непри-тязательное женское платье способно феерически затмить и смахнуть на происки врагов нечаянный мужской позор. На твоё везение, размеры у нас с тобой приблизительно одинаковые, и кое какой запас сменной одежды и обуви имеется в наличие. Дарования сценаристов и режиссёров покоились, не вос-требовано. Не сочлось возможной необходимостью отпустить для них не много дефицитных сил, минут и задумок. Текст, мимика и движения, царски отданные в руки спонтанного экспромта, вырвутся сами по себе истошным криком души. Миг, ради которого затевался мини спектакль, должен был осле-пить, заморозить логику органа надзора за общественным порядком. Главное, чтобы очевидцы, и, прежде всего сторож контрольно-пропускного пункта сначала не придали значения этой, по сути дела, запрещенной фигуре, а потом будь что будет. Растаявшего снега не застичь в кружении, не упрекнуть, не имея неопровержимых улик, ничего не докажешь. А потому вспыхнувшие сверхновые октябрятские звёздочки гримёрного и костюмерного мастерства жгли кремом и пудрой, кололи и щипали пинцетом. Примерки утомили на столько, что перестали смущать. Их стараниями отряд застарелых и на первый взгляд несерьёзных проблем вылез из жёлтого округлого шкафа, чемоданов и узлов, словно из парти-занского подполья. Он без предупреждения и подготовки ринулся в психическую атаку, чем усилил волю защитниц крепости ущемлённого в средствах, изобретательного вкуса. Так брюки «дудочки» пробили брешь в крепостной стене надежд на скорую победу. Вещи, как таковой, действительно давно уже не было. Добрая серия старательных стирок внушила коллективу хозяек уплотнение, линьку и, кое какой износ, обветшание ткани. Но если и сели, то обильные материализованные впечатления о счаст-ливой носке, в которые проскочить Адаму зайцем, на глубочайшем, обморочном выдохе, без нижнего белья и веры в светлое будущее социализма не светило, а с ними и подавно. Вместо них на ногах уютно и саркастично устроились так называемые чулки со швом. Он – модный предатель и мучитель, прямой и броский в одиночестве когда-то легко справлялся со службой критика кривизны. Но когда проступи-ло мощное разветвление подчинённых строчек и склеек, параллельных стрелок, уподобился кривому, сморщенному зеркалу, брюзжащему при нехватке, избытке повода, да при погребении упоминаний о нём и его сестре причине надевать такое подавленное настроение. Выбросить, подарить злейшему неприятелю до сих пор мешало предчувствие более коварного применения. Интуиция, закалённая сессионными хитростями доказала сто первым способом теорему собственного незримого существова-ния, неоценимой пользы, незаменимой силы неподкупного Ангела-хранителя. Его ничтожество язви-тельный случай, наконец, великодушно представился. Но в данной ситуации, хоть разразись кроко-дильими слезами, икры, лодыжки и прочие части, бегающих конечностей, не конфликтовали с изуро-дованной гармонией, не высмеивались пронырливой ниткой, а, следовательно, достались ни тому, кто в них вкладывал больше смысла, потребности и белой завести.
- Наградить бы тебя пожизненно этим изощрённым орудием женских пыток, отбоя от кавале-ров не будет. Да ты сам втянешься. Через часок, полтора воспротивился возвращать.
- Я и на мгновенный прокат не смел рассчитывать. Колядок не разучивал, в ряженые шуты не набивался. При мне ни залога, ни вознаграждений за услуги. Поставим жирную точку бутафорским каблучком на эксклюзивном шоу. – Мечтательно протянул дебютант маскировки. - А напрасно. Серенькая юбочка едва не закрывает твои острые коленки, в корне меняет представление об эстетическом воспитании Советской молодёжи. К тому же имитаций не держим. Шпилечки настоя-щие, на крутом подъёме. Туфли узкие, ещё не разношенные. Многоточие в них оставит неизгладимый отпечаток на твоей дальнейшей походке. На тапочки не косись, они комнатные. Босиком? Мы не на пляже. А босяком нельзя, с беспризорностью у нас покончено. – Афродита и Серафима поймали кураж и привязывали его пёстрой деревенской косынкой к голове своего покорного манекена. - Ты должен сформировать о себе устойчивое, положительное, минимум на пять минут, мнение. Образ милой застенчивой барышни из провинциальной глубинки симпатичен героическому стражу нашей целомудренности. Ты напрасно губки поджимаешь. Вахтёрша в Великую Отечественную войну моло-том махала за себя, того парня и спалённую кузнецу. Схватит, клещами не отцепишь. Хребет как хворо-стину переломит. Сплетничают, балку двутавровую от нечего делать, гнёт штопором. Голосовой по-единок с ней – откровенное самоубийство. Вооружена шваброй и должностными полномочиями. Открыто на её пост – дюжину мельниц Дон Кихот студенческий с оруженосцами не выступают, чрева-то. Очаруй! А лучше – не привлекай внимания. Проскочи юркой мышью. А потом переоденешься, никто ничего не докажет. Третий звонок. Раскачивающийся, пылающий канат протянулся между пер-вым неловким шагом в тесных колодках и сетчатой калиткой лифта. Пустынные коридоры заблаговре-менно пожертвовали звонкоголосую толпу высокоурожайным полям, садам и огородам, дабы позво-лить несчастному Адаму опираться на мощные стены. Но, приблизившись к ступенчатому спуску, пришлось выпрямиться и остановиться. Первый зритель распахнул широкими объятиями стилизован-ные под книжный шкаф внутренние створки вожделенной шкатулки вертикальных перемещений. Ступни, будто заменённые кем-то на связки заточенных карандашей, трещали в панической давке, стенали в страхе прорвать кожаную неволю и музыкально раскатиться по укромным закуткам здания. Вырванная из-под подчинения мужской стойкости, солёная влага застила взор. Нежеланный силуэт скомкался, плавал и растекался, отказываясь распознаваться. Вперив смущённо аварийное зрение и без того в недавно промытый влажный батон, Адам вовремя ухватился за перила. Подоспевший эскорт едва не опрокинул и не затоптал его от неожиданности. Девушки моментально сориентировались, подхва-тили под руки хромую подругу. И вкопано остолбенели. Слышно было, как их чувственные кровяные насосы перекрикивали друг друга, подгоняя сердце юноши к общему ритму, холодный ум к изобрете-нию. - Фис культ привет, орлята! - Адам согнулся в три погибели, заслонив ладонью лоб. Выстрел щебёночного голоса прогремел и осыпался выше, не зацепив точку разоблачения. – Что с вашей бед-ной Чайкой? Первая ли травма за две пары семестров, трехбалльно штормящих стихий Альма-матер? Ненасытное приведение академического отпуска ставит коварные подножки? Или бессонная любовь к просвещению застит дневной свет?
- Гиб-гиб ура, Баррикада Васильевна! Света оступилась. Немудрено, на её то гвоздиках. Мы до-ведём её, не волнуйтесь. А где ваш зоркий морской бинокль? Неужели на крыше? Вороны там. Сбросят, утащат, расклюют на сувениры. И пропала романтика. Бегите, мы справимся.
- Ладно, оставайтесь тут. Я мигом. Отниму у птиц реликвию, захвачу аптечку и к вам. Окажу первую медицинскую помощь. – Упругие толчки, сопровождаемые шлепками, молниеносно вознесло сердобольную Баррикаду в поднебесье. Адама усадили верхом на его недавнюю опору, и по скользко-му поручню, боком, держа за правую руку, увлекли на площадку перед приветливой кабиной лифта. Щелкнул стальной язычок первой двери, Сомкнулись двумя стеклянными очами у деревянной перено-сицы вторые. И пережитой страх катапультировался пружиной нижних этажей. Остановка. Сердце Адама, завидуя спускаемому аппарату, бьётся насмерть о свои и прозрачные его рёбра. Так и не удаётся выяснить, какие из них более податливы. Богатейшее состояние полёта не позволяет поверить в про-должение бессмертных приключений бренного тела. Правда, спустя тройку шагов по воздуху, тяжкий трубный вздох и хрупкие девичьи плечи возвратили его на твёрдую поверхность скользко надраенного кафельного пола.
 - Ну, ты Светка тяжелая! От воспоминаний об экзаменах что ли? На буржуйские масла тво-ей стипендии не достаточно, если, разумеется, мелкими грызунами, насекомыми, да голубями тайком не лакомиться. Нет, нет, я тебя в беде не брошу, вот дух переведу. – Крупная пересоленная бусинка едва не надорвавшейся солидарности больно хлестнула его по онемевшей сознательности. Высокопарные термины приблизились до осязаемых неудобств, столковались до рваных резей и покалываний с вос-приимчивым подсознанием. Незаполненная кафедра воспитующих бдений торжественно отшатнулась, и тактично обойдя Афродиту, попятилась за её спину. Но стук швабры и шлёпанье мокрой тряпки возвестили об отсроченном испытании.
- Баталии окончены, и раненых несут! – Приветствовала пожилая труженица, укутанная в седую пуховую шаль, придавленная толстым узлом серых волос, наблюдений за проносящимся мимо пото-ком юного цветения и активной надеждой заразить им своё увядание. – Солдаты моды гибнут на учени-ях, и лёгкость сражений уже не для них. Служить предательнице опасно и непростительно. – Повеяло милицейским пленом и утончённым привлечением свидетелей. - А как же ты, красавица, в мой журнал прибытия не попала. – Почесала бесцветным кулаком морщинистый лоб, иронично отшелушившая напряженность и подозрительность с компании. - Чайкина поздно вечером от родителей из деревни прикатила. Её отец привёз. Тревожить вас не посмела. Проникла через балкон. Не судите строго. Не рассказывайте коменданту, пожалуйста. – Серафима улыбнулась и заговорщически подмигнула одно-временно и жертве и ловцу оной. Адам, повинуясь прямому указанию, вылепил из погасшего лица тусклое подобие покаянного оскала. Смёл ресницами молчаливое согласие с предъявленным обвине-нием на холодную милость обвинителя. – Мы когда узнали, чуть её не побили. Ну, разве так прилично?
- Вздор какой-то. В доносчики я не подвязывалась, своих и союзников не продавала. Дремать на посту, не то, что впадать в спячку не умею. За то и хлеб ем, чтоб тревожили. В общем, песенка моя соловьиная, учти зевать пока расшибёшься в лепёшку не стану, стащу в следующий раз со стенки на асфальт, и не обижайся, первой подвернувшейся под руку хворостиной высеку. А пока ступай. – Но про себя утешилась. – «Я, казачок, не злобная старуха и не дурочка. Вижу, чего тебе этот поход стоил. Потому и отпускаю со всеми нашими грехами, но как принято, единожды. Потом придумай что-нибудь новенькое, а ещё лучше, честнее - женись».
Преодолев порог так, будто тот принадлежал каскаду, а не дому молодой человек перепоручил ненавистную обувь незанятым рукам, выхватил хозяйственную сумку с личным реквизитом и направил-ся за ближайший гараж переодеваться. Опасность миновала, и смена оболочки доставляла какое-то змеиное наслаждение. Со смаком вспомнилась сожженная лягушачья кожа из несбывшейся, к счастью, сказки. – «Не превратиться нынче в птицу, летящую в тридесятое царство. Достойно исполнить возло-женную миссию, и домой без кощеев и принцесс. Ура!»
Тёмно синие школьные костюмчики, белоснежные рубашки, фартучки, банты и гольфы, алые галстуки, звёздочки, ранцы и букеты стекались на звуки фонограммных школьных песен, официальных речей. Поскольку Кеша обитал в каких-нибудь двадцати минутах быстрой ходьбы, а маленькие оваль-ные автобусы битком набиты, бегают с утомительно длинными интервалами и не бесплатным проез-дом, прогуливались пешком, дышали отравленным, но всё же подвижным газообразным раствором. Студентки наперебой поясняли – «Баррикада – спортсмен-романтик. Сколько мы примечаем за ней, заряжается на протекающей грани, между сводом сентиментальных прожектов и морально-волевым бытом. Не одного рассвета без её приседаний и круговоротов тазом. Вытащит заспанное докрасна солнце из озарённой сладким праведным бредом приземлённой постельки, и бегом на стадион круги нарезать. Обожает сокращать расстояние. Для того не расстается с дырявыми кедами и подглядываю-щей двустволкой. Это мы её бинокль так прозвали. Сума сойти, тётка месяц на хлебе и воде сидела, чтобы допрыгнуть и потрусить по разбитому в звёздное крошево Млечному пути, если ни зашнуро-ванными галошами, то стоптанными на ухабистых конспектах дождливо-серыми глазёнками. Кавалеры от неё врассыпную, зато каркающих истребителей отходов и доходяг она магнитит. Песням их она не внемлет. Вот и повадились умные птицы красть приданое добро у физрука. Некоторые смешат, обезь-янничают, корчатся бестолковой командой немощных первоклашек перед тренером. Немытые лапы на раз два поочерёдно поднимают. Слоновий грохот, вата из ушей выскакивает. Остальные спутники Баррикады терпеливо и пристально готовятся выклевать момент, когда она отторгнет от себя что-нибудь мешающее. Им неважно, что – кепку, часы или бинокль. А он, вопреки алчным страхам, бол-тался на шее хозяйки, не возражая против отождествления тебя с нашей соседкой. Вариантов избавить-ся от проблем больше не было, так что не вздумай на нас дуться». – Но в коротко стриженой копилке мудростей незваного гостя из мнимо светлого далёка, барражировали завихренья отвлеченного и впол-не определенного рода. – « А, ведь, мой одноименный предок посягнул на запретный фрукт. И в ре-зультате устыдился собственной наготы. Не потому ли, что совершил открытие существования нижне-го белья. А, по мнению говорящего и показывающего ящика, я даровал материально-ценностным ходокам свободную трассу через райские кущи в запредельные обетованья. Допускаю, не так уж гадко сохранился. Не исключено, наивное, трогательное детство с ностальгией, жаждой возврата к распа-шонкам, дедовским грушам, золотым паутинками всеобщей любви и восторгов – результат психологи-ческой обработки. Истинная база данных о замученной, заношенной мной до чёрных дыр вечности заморожена под грудой высосанных кем-то из немытого пальца мелодраматично симпатичных файлов. Ключ к правде – та, не пойманная незнакомка, видимая на фоне массовой безликой бесцветности, ослепительно злая. Но зачем же Господь обязал его, то есть меня, работать, делать вид производителя? Неужели для отвлечения от равенства с ним? Или для привязки к личной вселенной? А затем отнял мозольное право на труд, унизил до инвалидной пенсии, запечатал джином под сургучный замок вы-жигающих самолюбие льгот? Где смысл? И к чему деньги? Вещи стали рабами, стремящимися к неза-висимости, стравливанию владельцев. Чем красивее, престижнее, дороже, тем щедрее на эмоции, тем больше жизней утечёт из-под них. Тяжкие преступления, жесточайшие войны, угнетение, ложь, под-лость, безоглядное согласие на лишения, муки совести и плоти ради наркоманской иллюзии богатства и нищеты. Но и то, и другое заблуждение – твёрдый туман, заражающий привыканием. Он оседает росой слезоточивого хлама. Кипит плодовитость алчной людской натуры. А что, если дети – такие же ростовщические воспоминания об умыкнувших товарищами любимых химерах – прекрасных гибридах людей и вещей? А секса, действительно, нет, он – извращенное наваждение классового расслоения». – Пыльную бурю иссушенных Адом каналов извилин дерзнуло унять патриотическое заявление оратора-невидимки – сахарной изюминки праздничного сбора, погружённого в бело-красные и густолиствен-ные убранства. – «В Союзе Советских Социалистических Республик партия и правительство уделяет родительски заботливое внимание детям. Ведь они, как провозгласил генеральный секретарь коммуни-стического строительства Леонид Ильич Брежнев, - наше будущее». «И из этого повзрослевшего по-завчера я неожиданно вывернулся в полынью, где доверчиво мечтательная и щекотливо мотивная нынешность. Вернее я в ретроспективе, а где-то рядом менее изношенное я, созвучное эпохе.
Особенности студента Боголепова.
Миновало дюжинных шесть дней после мистического возвращения Юли из провинциальной глуши. Шулерским фантомом она озаглавила его, поскольку произошла подмена её дорожных впечат-лений. Кто-то тактично передвинул из её поля деятельности затяжные вагонные беседы о жизни, заса-харенный поток чаепитий, протяжный вой заоконного пейзажа Станционные торговки, проводницы и попутчики вычеркнулись из списка замешанных лиц в путевом винегрете информационных жанров. Стоило занести оттоптанную поспешностью ступню на высокую, стальную подножку, как некий юноша, представившийся Гипнозом, со сноровкой давнего кавалера подхватил под руку и повлёк за собой по тёмным лабиринту галлюцинирующих пещер. Сам он, воплощённый точно из древнего мифа из перинного сгустка тумана, осколочных мерцающих бликов, ночного безмятежного забытья и ангельской невесомости. Его крылья угадывались, поскольку были незримыми и бесшумными, не воз-мущали воздуха, но управляли трёхмерностью, смещая объёмные декорации от обыденной приземлён-ности – до анимационной клаустрофобии. Фон оттачивался едва уловимыми прожилками невообрази-мых оттенков, превращающих тьму в завораживающий кристалл. Феерия произвольных всполохов, смутных аур и ассоциаций. Она возникла из бархатно чёрных бутонов полураскрытых, необъяснимых позывов, знамений и суматошливых, невразумительных окриков психомоторного самописца. Прони-кающее давление расплывающегося ландшафта, ограниченного и пугающе уменьшаемого аналитиче-скими возможностями восприятия, вынуждало ушераздирающе завопить и, встрепенувшись очнуться. Но мурашки перебежали с её кожи на неясного спутника, от чего тот сложился в гармошку, разгладил-ся, перенаправил складки, затем, заглянув в лицо девушки, успокоился. - А тебе, несчастье моё, как никому из смертных графоманов подфартило. Я назначен твоим персональным связным, справочни-ком, охранником от усталости, отвлекающей трепотни, стрессов и их бодрствующих последствий. Спрашивай, причём необязательно вслух. Жалуйся. Мы союзники. Иногда из сочувствия помогаю творческим натурам, подбрасывал бесценные сокровища. Самый известный случай – периодическая таблица химических элементов Менделеева. А сколько храмов, мостов, картин, поэм и симфоний я познакомил, загодя до рождения, с их авторами. Мои презенты бывают вещими, страшными и летарги-ческими. Для тебя же открыто хранилище целиком и круглосуточно. Каждый конкретный вопрос по-служит нам отмычкой к затворничеству тайн. – Он в точности озвучивал Юлиных почитаемых знако-мых, преимущественно тех, кому беспрекословно она доверяла: маму, университетского преподавателя психологии, редактора и её самой. Не принимая всерьёз дремотного наваждения, вытряхнула разом тяжёлый колчан, не смирившийся с ролью связки. «Интересно, развалится на нереальный абсурд, про-сыплется сквозь щели протоплазмы грез её прахом, или сдержит слово.
- Для начала, Где мои чемоданы? Какое у нас общее дело? Я добьюсь, разоблачу? Те монетки, амулеты стоят моего диктофона? Я не промахнулась в сорочьем ослеплении мишурным сверканием? Сколько лет проживу? А дети у меня будут счастливыми? Что мне делать с этими лаптями? Оправдать бы командировочные издержки? - Наиболее необходимая часть поклажи на третьей полке. Прибудет вместе с тобой. Женя, скоро доставит остальное твоё добро. Президент настораживает не только ваше величество. Светоносец обеспокоен и заинтересован в разоблачении. Уничтожение джинов не спасает мир. Они, подобно воронам, слетаются предвестниками гибели. Их описывают огненными лягушками, да ящерицами – метафора. Они алчут повода и тела. Но, заточив в лампу или кувшин монстра, мы выигрываем время, растягиваем его и пополняем. Ловлей займёшься ты, я помогу. Змеевики береги, пригодятся. Дочь Тартара и Геи при надобности пропустит тебя через любое из этих украшений, точ-но сквозь игольное ушко, в её убежище. Утраченные туннели опальных атлантов. Второй герб – фраг-мент христианской истории нанесён позже. Первоначально движение было односторонним. Река беспамятства, ринувшись к повелительнице Ехидне, смыла и его. Лишь тусклый отсвет родины змееде-вы серебрился пленяющим омутом. Купить на них кроме страданий не доводилось ничего. Три десятка плоских кругляшек, собранных злобой порабощенных народов осело плевками в казне Ирода. Не сложно понять Иуду Искариота. Он сообщил учителю о знании неотвратимого жребия. В искуплении вины обязался назначить цену за предательство. Как предусмотрел Иисус, ученика обманули. Так аму-леты нашли миссию. Он разложил их пред собой, воскрешая визуальный ряд минувших и грядущих событий. Самые пронзительные моменты впечатались в медальоны. Ехидна не удержалась, вклинилась в его трагические молитвы с увещеваниями и предостережениями. Искренность хладнокровной при-шелицы не убедила никого, но вернула её облик змеевикам. Распятие, очистившее от греха трусливую толпу, обнадёживало положить начало новому свету. Яхве, призвав свою тень обратно, заново откры-вал бы путь из антимиров домой. Сам же Христос вынужден шествовать к чёрному выходу в Ад. Ведь изображений антимира нет у нас, и по сей день. Короче, часть трофея столкнулась с душой неиспра-вимого клептомана. И вот теперь ценный груз у тебя. Диктофон- вещь неприкаянная. То, что отдала – твоё, от тебя не убежит. Время перманентно. Расстояние до финиша для каждого смертного спринтера одинаково. Но чью-то трусцу под твой галоп не подгонишь. Но близкая гибель, бездетность – не повод роптать. Главное успеть исполнить судьбу. Напиши о провинции, её чудаках и шутках, но о приобре-тениях никому ни слова. Читателям понравится. Смонтируй фото старомодной обуви с изображением вокзала. Пусть размышляют, фантазируют и негодуют. От реакции подписчиков зависит популярность издания. Плохая она или хорошая, важнее присутствие. – Гипноз приземлился на огромной плоской поляне, усеянной огненно багряными, алыми киноварью разящими тюльпанами. Головки обворожи-тельных растений в неестественно раболепном поклоне обнажили и нацелили на Юлю улиточные рожки тычинок и пестиков. Центр их рентгеноскопического внимания зарделся рекламной подсветкой дурной славы. Мучительная горечь уничижительно виноватого самобичевания вспрыснулась фонтан-чиком в мозг, раскатилась терзающим громом по жалящим молниям слёзных каналов. Старые провин-ности армиями грозовых заклинателей передислоцировались из мрачных казарм подсознания по пере-довой линии нервных окончаний и засадам кровеносных сосудов. Картинка открыточным хороводом завьюжила и опрокинулась. Долгое падение по замкнутой спирали сравнило её с частицей электриче-ского заряда, заточённой в сизифову тропу бесовского кипятильника. Хлопья пара отрывались от неё отчаянными воплями, возвышаясь к крышке и носику болезненного бреда. Он семафорит временным спутникам по яви растолкать и потребовать везти себя скромнее. И садизм поразится напрасным без-властием, если не завязнет в уязвленном сердце. - А вот и аленькие цветочки. Нет ничего страшнее и прекрасней! – Крик расчесывал пружинно приклоняющиеся стебли, опоражнивая куцый пробор в гриве вселенской совести, пока не влепился в изумрудные, полные плесенной сырости лиственные объятия. Луковичный великан взмахнул гладкой перепонкой нелетающего крыла, Остро смотрящая рать послушно упаковала короны в безопасные колышущиеся шишковатые купола. Сиюсекундно, загробный, выполосканный ни к селу ни к городу в чьих-то надрывных поминальных мольбах распла-стался по бескрайней поляне околевший покой. Тучные созвездия суетливых светлячков замерли под мрачным, угнетающим сводом, язвительно назначенным заместить небо. Атлант, водрузивший тут газообразную махину не мутировал в окаянную оранжерею, введу отсутствия витаминов и уважения, не распылился искрами над ней. А вернее допустить, он пристыжён и сослан вероломными оккупантами в их заповедный лечебно-исправительный монастырь. Недвижимое имущество конфисковано и рекон-струировано под некий реактор пренебрегших священными установками морали, невесомых улиток, рассоривших в прах персональные, казалось неотъемлемые логовища. Они, каверзно свитые на остове костей, из кровеносных пут, нервных плетей, мышечных удавок, жировых якорей, мяса и восприимчи-вой оболочки. Из хаки раковин в изуверский приют откомандировали взоры, алчущие радушного преткновения. Бывшие земляки, современники, собратья притязали на её ретроспективную не забыв-чивость и мотивированное покровительство. «Она живая и властная в бесправье мертвецов, аномалия!» – Сквозил несмелым шепотком апатично оптимистичный ропот. Шелестом засохшей листвы отпочко-вывался в понуро чахлые, мертвенно побледневшие, асфодели.
 - От берегов не покоряемой реки Океан простирается моя трясинная вотчина. Скуднотравие цедит питательную влагу из и неукротимого потока жалобных слёз Кокита, а силу тянет из не обжало-ванных колодников - букетный воевода шнырнул бритвенно оточенным уголком универсальной ко-нечности в воспалённую высь, - заблудившихся искателей приключений, архиплутов, захмелевших проходимцев, татей стороннего навивиденья. – Он разгрёб газообразный сплав по сторонам, куда-то за горизонты гипотез здравомыслия. – Но, Вы же, сударыня, супротивный показатель. Попали к нам по приглашению, в сопровождении знатного гида. Ведь Вы объявлены персоной грата в Аду, Аиде, Пре-исподней – в нижнем буфере, нет ёмче и справедливее характеризовать этот неприветливый край мно-гострадальным закулисьем бытия.
- Помилуете, за что? Чем я не угодила сценаристу, режиссеру, директору? Или костюмер с гри-мёром, обломавшись, спохватились. По моему мнению, роль не доиграна, образ не раскрыт. Слабого-лово, невнятно потолкавшись, слинять. Зрители оскорбятся. Сотрут имя с трубных афиш. Не отпустят на помойку тухлые и прелые продукты, пошлют их на мой бенефис вместо них – ритуальных подан-ных кокитцев. Рановато ещё! – Запричитала Василькова.
 - Лицезри, деточка, глубже, не в корень, а в суфлёрскую яму. Диктатор перекоординировал текст, изогнул траекторию сценических передвижений. Судьба переизбрана с твоего хваткого согласия. Мойры – пряхи эпизодов покорежили о тебя веретено. После реплики – «достучались колёсики, граж-даночка» твой выход. Воюй по обстановке. Пленного этапируешь сюда, где пропасть желаний разры-вается в слюнявые вдребезги о кремнистое дно отрешённости. Ангелы смерти Танат и Керы послужат личной охраной, конвоем. Геката наставница Гипноза заколдованными кошмарами отрежет неумест-ные намёки на погоню. Мом и Дика - злословие и правда удесятерят прыть. Впервые тленной девочке выскальзывает несравненная привилегия. Войдёшь в историю. Её парадный подъезд рядом. – Стебли-стый меч проклюнулся золисто-пепельного грунта, вымахал архибамбуковой парвеню, позеленил ладони, свернулся в авторучку и растопился в мимолетное призрачное крошечное облачко, струйку сигаретного дыма, утекающую во тьму. – «Колёсики достучались, гражданочка!»
С той поры неполноценность, заданность расследования и его предсказуемость отшибли, за-морозили и запорошили рутиной приключенческий интерес. И вот миновало нейтральных и уравно-вешено серых шестеро суток, прежде чем заморгало электричество, стены восстали против потолка, окна со стоном адских врат разверзлись от лупцевания глазка, номера и около замочной области входа. Поиски брата увенчались провалом. С тем венцом, практически вниз головой Женя ввалилась в Юли-но размеренное затишье. Захлопнулась пора сбора спелой и пресной, поскольку выращенной офици-ально для прессы, информации и скирдования оной в тяжеловесные статьи.
Воронка событий
От интеллектуальных раскопок потерянного дома Дымова отвлёк раскосый юноша, почти клон земного друга детства, если бы не золотистый отлив кожи и радужных оболочек табачно-карих глаз. Протянутая ладонь запечатлела на себе оттиски автоматических насадок, расширявших только что диапазон функциональных возможностей кистевого аппарата.
- Я не мозаика, ваш собрат по разуму, гуманоид, неоглядный родственник. И мы от Адема и Нефы начинаемся. – Изъяснялся он будто на звёздном диалекте русского языка, понятно и потешно не приземлено. – И отныне ваш тыловик по волентиву. – Оба значения слова «команда» – «веление» и «коллектив» утрамбовались в ласково созвучную пафосную химеру, подразумевающую гармоничный механизм реализующий чаянья вселенского владыки. Я – коренной анахорет. – Лицо внезапного посе-тителя профильтровало заревую, глубоко, на горизонте интуиции, засевшую подсветку. Не мышечный аналог улыбки производил ту же доброхотную ответную реакцию, и также не способствовал кратчай-шему переводу на толковый слог.
- Утемяште! – Не утерпел, сострил Сергей.
- От чего ж! – инопланетянин извлёк из нагрудного кармана клетчатой рубахи блокнотик с пи-сательским пером и родной сердцу сапёра кириллицей на резиновой обложке. Раскрыл на чистой страничке. Воткнул в неё указательный палец. Из-под ногтя обозначился неверный, тусклый эскиз рисунка. – Первое полевое входилище. – Заточенный оранжево-коричневой щетиной подбородок незнакомца неоднократно дёрнулся вхолостую, вроде бы погружая собеседника в бумагу и наоборот. – А моя цепная неугомонность перед ним.
- Ворота и вратарь. – Подытожил Дымов. – И как тебя голкипер именуют товарищи по сбор-ной? – Попытка повторить сияние свела лоб и щёки Дымова судорогой. Скулы занемели.
- Антаолий Говздиков. Мы прежде не пересекались?
- С двойниками, правильно, Анатолий Гвоздиков, мы с ним в одной песочнице часы дедовские зарыли. Затем просеяли двор и окрестности, нет, хоть убей. Кошачий череп, да пара гильз.
- А мы, противоположно. Вскрыли планету, которой не существует, отправляли на неё экспе-диции, транслировали сенсационные раскопки. Всяк ищущий обретал вожделенное обнаружение. Вы бы, неминуемо собрали исчерпывающий арсенал хронописцев. Мои же единоплеменники освобожда-ли от нагара забытья древнейшие вымершие цивилизации. Слой за слоем сдували пылинки, очерчи-вался диковинный экспонат, к примеру, золотая пальмовая ветвь, проводник из отстойника голодушья. Она оказывалась в пятерне замороженного в не повторяемые доспехи былинного героя. Именитый ратоборец отряхивался от обморочного окоченения и на пару с побудителем изымал своё царство, век, оборванные песни, половодья вина и крови, планиды из мрака кварцевой муки и кромешной бессодер-жательности поднимаемого на воздух простора. «Надзираем за кортежем вех двоянской войны, прова-лившейся из нашей пяти-тысячелетней давности на планету Х - Пшик!» - Баламутил навигатор инфор-мационного пособника. Видимое, слышимое, проверяемое на вкус, запах, и ощупь оповещение наэлек-тризовывало умы Таокитян, содвигало наличествовать. Таокита – колыбель человечества!
- «На Таоките условья не те. Там нет атмосферы, там душно. Но таокитяне радушны» – Возра-зил Серёга родным, злободневным напевом. Его пальцы автоматически приструнились, голос обвет-рился. Лицо переняло выразительность знаменитого Барда.
А у вас, что тоже почитают Высотского. – Опешил чужеземец. - Его изобрёл наш компьютер.
- Ты, дружище, осторожнее на поворотах. Так ведь можно и по лику отхватить. Этот поэт, ак-тёр и небезгрешный мужик – яркий штрих моего отечества. Такое ни одному винчестеру на монитор не взбредёт. Фильм «Место встречи изменить нельзя» в здравом рассудке переживал?
Да. Сражающая фантастика. Дебри героических заблуждений. Вот так очнёшься Шараповым,..
И ты ещё мечтаешь со мной в одной команде играть. Да я тебе мячики подавать не доверю. - Потерял душевное и психическое равновесие натренировано сдержанный сапёр. – Фантастика? А впрочем, для меня твоя волокита тем же попритчится. Валяй дальше про свалку кладов.
- На святотатственно драматическое разочарование – продолжал, как не в чём не бывало близ-нец по разуму, - паломничество к культурно-историческому центру вселенной каждый раз натыкалось на окаменелую, безжизненную насмешку. Оскорбившиеся служители траура провозглашали сгинув-ших приятелей шутниками и шарлатанами, повергались с головой в омуты крючкотворских кабинетов. А полевые оптимисты, романтики наглядно топились в единоличных доказуемо гипотетических ми-шенях. Матрёшка раздувалась, выклёвывая наиболее спелые зёрна из початка моей интеллектуально-развитой современности. Я одержимо намеревался стереть, вырезать, выкорчевать чудовищную орхи-дею не только со звёздных карт, но и из алчных устремлений. Глупейшая ошибка, новая форма заста-релого маниакального синдрома вела бы к прежнему исходу. Только здесь я уразумел, пустота неистре-бима нашими методами. Раствориться в индивидуальном заблуждении – максимум, на что можно было рассчитывать. Корень несчастий в непоколебимости традиций. Предстоящий матч, наряду с нашей беседой, прибытием и так далее, нудно переигрывался со статичным успехом. Скачка по кругу, вялое, инстинктивное плетение якобы спасительной паутины из ядовитой слюны пространственно-временной воронки – матери сомнений и иллюзий. Алогичность, неадекватность. Сила воли, пота-кающая глупости, беснующаяся наповоду у телесной слабости. Леность, утомляющая инерцию неиз-бежности. Они – союзники и предатели. Соверши то, чего от тебя не ждёт никто. Он, или оно захвати-ло нас в щипцы точных прогнозов, залило цементом пророчеств и предсказаний. Не поддаёшься им, застолбишь несостоятельность карьеры и семейного благополучия новым именем, ярлыком особи без постоянства. Необходим незаметный единственный всплеск, проблеск, подлог если угодно. Уверен, кое-что уже сдвинулось, благодаря моему влиянию на тебя. Заразись инициативой. Вспомни будущие злоключения, виток за витком. И следи за переменами, углубляй и разветвляй их. – Таокитянин поблек выжиданием.
- И ты, и биорой пытаетесь на меня давить, навязать мигрень, - он читал реплику наизусть, без купюр и наименование растительной мозаики не мерещилось открытием. Игрушке на радиоуправле-нии, так, а не иначе осознавал он теперь предназначенную функцию, невмоготу пошалить, но и не ослушаться – беспечность. Дымов напряг обаяние, и, пробиваясь солнцем сквозь гвоздевой лес навы-ков, знаний и трепета, внутренне просеял. – «Удалось!» – Соображение скользнуло, но не воплотилось не в произнесённые, не вписанные в память зарубки.
- Ладно, откинем долой дыры, воронки и прочие страсти. Поведай мне о дивных тайниках космоса, его сокровищницах. Кому как не тебе, бродяге нехоженых троп невесомости, беспутицы неве-домых земель делиться преданиями о них. Я обожаю изумляться. – Дымов просительно подмигнул. Изысканные кресла, сложившиеся из, все тех же, мельчайших спор, утопил братьев по разуму в благо-творно умиротворяющей мягкости уютных светских посиделок. Художественно кривоногий столик, сервированный музейным чайным сервизом эпохи зенита династии Цинн, пирогами, блинами и кон-фетами в неназойливом раболепии эмитировал хлебосольство Дымова. Начинки поражали на повал разнообразием и несоответствием. Лягушка, тушённая в грибах и яблоках, ещё воспринималась. Но красная икра с перцем, сушеной голубикой, облепленная молочным шоколадом напоминала о не на-прасно упущенных возможностях ворожащей подлунной кулинарии. Человекоподобный инопланетя-нин, распробовав сёмгу, запечённую в тесте, запив утончённой пиалой крепчайшего горохового само-гона, произвести каковой, эксклюзивно изловчился бы разве что покойный дядя хозяина, таинственно изрёк.
- Ты не исключено, наслышан о Бусах Герионы. – Проглотив неосведомлённость Серёги, Ан-таолий пояснил. – Есть звезда неопределённого цвета в галактике Минотавра. Вокруг неё по одной орбите прокручивается пояс семнадцати густо населённых астрономических тел. Он укутан единой атмосферой, правда, в межпланетных промежутках разноперо разряженной. Все шарики одинаково невелики, размером в три четверти Таокиты каждый. Квартируют Бусы ласковой Герионы насекомые. Им не ведомы царства, границы, небоскрёбы законов, договоров и обязательств. Они заполняют стре-котом, жужжанием писком и шелестом необъятные пространства. Касательно класса паукообразных, отснято там, по меньшей мере, сотня тысяч научно популярных кинолент. Например, Крестовик Воз-духоплаватель скрепляет своей сетью до трёх бусинок. Он кинозвезда. А Фиолетовая вдова засушивает одноразовых супругов аккуратно через каждые десять метров, размечая озоновые коридоры на рекорд-но постоянные скачки, словно лабораторную пробирку. Жук-гиппопотам правнучатый племянник жука-носорога осиливает химерические расстояния, где самостоятельно, а где и автостопом на попут-ных звездолётах. Если в ваш иллюминатор постучится бегемот, вы его впустите на борт, он вас сильно не стеснит. Ему без разницы, совпадают ли маршруты, у него нет навигационных замашек, главное выспаться. Подворачивается мало-мальски пригодная для существования, лучше ежели необитаемая твердыня, он, не опускаясь на поверхность, высаживает пассажиров. Всевозможные мушки, блошки, комарики и особенно тараканы колонизируют покинутые экипажами корабли, станции, астероиды, пост военные и катастрофаразрядные руины, зачаточные люльки бытия, в феноменальных по экстрен-ности эпизодах обогащают устоявшиеся в развитии фауны. Несколько отсеков, их число колеблется, заполнены мелкими земляками – личинками, яйцами и семенами. Они, в зависимости от обстоятельств, - груз, экипаж, запас витаминов, белков, жиров и углеродов. Короче изъясняясь, универсальный набор – интервенция и пища. Два отдела – аккумулятивные приспособления. Жук-почтовик, на данном тер-мине настаивают наши зоологи, простившись с родиной, переключается на внутреннее дыхание, пита-ние, размножение. Радиация и ядовитые пары перерабатываются в калории дыхательную смесь и воду. Лишь при длительно амортизирующихся сбоях сложнейших органических конструкций включается оригинальный людоедский принцип. Одни букашки жертвуют собой, качественно модифицируясь в топливо для рассеивания по мирозданию других, равных им созданий. Насекомые чужды патетическо-го геройства. Инстинкт сохранения вида, коллективный и надсознательный – основа их идеологии, религии, строя. Расшифровка речи и графики бусеанцев удивляют. Их Бог – прототип Жука-бегемота. Его распятие – Безграничная Бездна, Пустота, Ничто. Они не доверяют фетишам и культовым, и прак-тическим. Сплошная природа окружает детей Герионы, ни единой вещицы. А остальное же - наша действительность - кто кого.
- А флора тамошняя впечатляет? – Поинтересовался Дымов. – Не уж то сплошной луг и сад.
- Оранжерея, питомник, душистая пленительная сказка. Приземляться на Бусы Герионы аппа-ратам тяжелее семи пудов запрещено. Заповедник! Но однажды мы приблизились к Ульевейнику – красивейшему из зёрен Минотавра, на лёгком катере. Он завис над Шмелиной долиной, мы спустились по верёвочной лестнице. Устаревшее, но остроумное средство. Специальный отпугиватель, встроен-ный в сфероланги (костюмы для самостоятельных приземлений) позволял не брать греха на душу, не гнести милого населения и его пастбищ. Те заранее разлетались, отскакивали, расползались и рассту-пались. Проборы шевелящихся тропинок расчёсывались перед нами за дюжину вёрст. Мы неприкос-новенно услаждались и обмирали от восторга, точно провалились в детство, в непочатую пучину пер-вобытных флюидов. Слонялись в амнезийном обмороке, относительно тог кто мы, откуда и зачем там, пока не подкатился к легкоступам клетчатый арбуз. – Таокитянин повесил воображаемую ягоду в ам-бразуре кругозора, затмив ею и немой вопрос слушателя, и настоящее время полностью. Млеющий мозг будущего вратаря, обернувшись в кинопроектор, мотал на катушки двух пар ушей сладостно лип-кую плёнку минувшей авантюры. Спустя час Дымов разберётся в устройстве легкоступов, и, прикрутив гравитацию до нуля, прогуляется по потолку, недоумевая, зачем понадобился пеньковый трап. – Такого десерта, ручаюсь, никто вовеки не отведывал. – Разжигал аппетит очевидец счастливых кустов и разно-травий. – Если принять корешок за полюс, наши кавуны полосаты параллелями. Синие с розовыми окружностями, сочные колоды золотых семечек.
- А на Земле – меридианами. – Сглотнув слюну, вставил Сергей. – Корка зеленная, тёмных и светлых тонов. Внутри он красный, медовый. Семена коричневые, на зрелой стадии.
А у бусианской бахчевой культуры Кожа вот такой окраски – он ткнул мизинцем в салфетку цвета морской волны. – Рисунок лилейный. Благоуханье, распыляемое плодом, занялось управлением сознания и волей, просясь на стол. Я срезал диво. Изощрился взвить на посудину и разобщить с при-ятелями. Криминал, несомненно, но ради повторения оного, можно уймищи вывихнуть. Чашки растая-ли миражом, уступая наличие необъятному блюду, служащему подставкой для прославленного накану-не лакомства. По обе стороны от него маленькими полумесяцами выделялись дольки таокитянских и земных родичей. Передать речью оттенки гурманского удовольствия, означало переметнуться на тор-жествующие вечную победу междометия. Дымов вообразил Алёшу и Наташу, позже Анюту, жующих дар головокружительно далёкого от дома оазиса. Отец семейства устыдился нереальности порыва. Искусственный, мозаичный Чарли Чаплин, возник рядом с ними, успокаивая гостя, дескать, есть воз-можность молниеносной транспортировки, но помехи чудовищны. В результате чего игрушки в жи-лище Корнея одушевились. А Наташа довольствовалась знанием добросердечного жеста.
Другая сторона гражданства.
Иннокентий Кузьмич перекинул страничку настольного календаря, выудил из мелкого бинокля в замусоленной оправе пляшущие закорючки, вытянул их в логическую нить внятной связности. За-планированная встреча с прессой колючей соринкой обжигала веки. Сморгнуть, снести валом слёзной жидкости, выцарапать, хоть зайцем скачи, не по силам. А тут ещё телефон закудахтал, вот--вот снесёт золотую россыпь бьющихся, но не сокрушаемых предписаний. А что же из неё вылупится? Желторо-тые птенцы трудов праведных или кукушата пустопорожней напыщенной глупости? Громкая связь с отчаявшимся недоверием распространилась по лаборатории из блестящей темницы аппарата, хрипя и заикаясь. Клочья пасмурных затемнений, крадучись сопровождали её. Нехорошее предзнаменование. Не отступить ли на бюллетень, подкормить начинающуюся простуду пилюльками? Марципанов отчи-хался в ромашковый носовой платок. Им же промокнул изнывающий от жара лоб и шею.
- Здравствуйте, профессор! Следователь Иванов, я как-то заходил к вам.
- Да, да, голубчик, припоминаю. Мой невидимка рассмотрел предложение сотрудничать с ор-ганами внутренних дел, и теперь рвётся в Шерлоки Хомсы.
- Спасибо огромное! Я не чаял рассчитывать на такого напарника. Благодарю, но звоню не по этому. Видите ли, – сыщик осёкся так, будто зубная коронка, предательски покинув трухляво-пеньковый пост, заткнула собой дыхательную и словомётную бойницу.
- А, налётчики. Они живы? Здоровы? Надеюсь, их не будут судить, я же забрал заявление.
- Нет. Они не при чём. Парни взялись за ум, перевоспитались в одночасье. Они устроились на завод грузчиками, иронизируют, прошлые пороки смыты потом. Вы - кудесник! А потому у меня лич-ное дело. Вопрос жизни и смерти. – Интонация исключала прекословия с колебаниями. Ультиматив-ность террориста-самодушегуба гипнотизирующим радужным удавом (Абомой) висела в ушах. Будущ-ность императивно засасывала.
- Излагайте. – Точно из неуместной флейты выдул Иннокентий Кузьмич.
- Нет, боюсь по телефону не возможно. – Ложноногий шелест надвинулся вплотную.
- Приезжайте немедленно, я в лаборатории. Запишите адрес.
Фиксирую и мчусь. Но чем объяснить срочность? К иным светилам за пол жизни вперёд не встрять в плотный приёмный график. А вы?
- А я - не солнце. И пока к нему на аудиенцию не допускает пеленание циклона, исполняю отчёты, планы, подготовку к лекциям и непраздные вожделения со мной встретиться.
Иванов, облаченный в строгий костюм тучного цвета, беспроглядную рубашку, просветлён-ную яркой молнией взволнованного галстука, придушив стальной хваткой плоскую чёрную папку, проскользнул сквозняком в тускло опечаленную непогодой «мастерскую Кузьмича». Прозванная так рукописным, меловым указателем крепость науки скорее походила на добывающую свет и тьму глубо-чайшую шахту. Прозрачный купол, усиленный линзами, зеркалами и призмами на тоненьких лебёдках, проваливался в небо. Присутствие гиперболоидно пылающих космических тел ощущалось инкогнито то в звероподобном, жестоком и мрачном на вид кресле, то в приборе, смахивавшем на летучую мышь в огненной паутине. Подводящий к скамье подсудимых вереницы негодяев и случайных жертв, канди-дат в мастера спорта по вольной борьбе трясся как овечий хвост в ужасающем преддверии апокалипси-са. Марципанов отпрянул от беспорядочно разбросанных бумаг, и жестом усадил посетителя напротив себя.
- Вы наверняка читали «Улитку на склоне» братьев Стругатских. – Загадка, полунамёк, брошен-ный исподлобья, насторожили, шокировали, вытащили за шиворот ложную скромность.
 - Да, но давно, ещё в школьной юности. – Отозвался профессор, сняв очки и протирая линзы ромашковым носовым платком. – Я не знаток литературы, вот Юрий Степанович Побережный даёт квалифицированные консультации. Позвоните ему, не откажет. – Иннокентий Кузьмич нацарапал химическим карандашом номер и инициалы абонента на клочке газетной бумаги, и пододвинул Ивано-ву. Форменный гвоздь, втолкованный по шляпку в личную проблему, не пошевелился. – Подождите, два аспекта темы выделяли критики. Вы движимы либо аномалией, коих избыток наблюдается вящее прежнего, либо дары оных, в их числе дети. Что-то с отпрыском? Если вступительная катавасия, я в комиссию не ногой, практичнее обратиться к Серафиме Андреевне, заручитесь моей поддержкой, но не подведите. – Вопрошающе надел очки.
- Моя единственная дочь так же, как и у главного персонажа больна. Но повинна не мистиче-ская зона варварского пикника инопланетян, а бандиты. Шесть лет назад на глазах у Полины застрели-ли её мать. Ребёнок деградирует. Мне не просто больно, я бешусь, зверею, роняю терпение. Скатыва-юсь до избиения подследственных правонарушителей. Мы оба, я и она медленно и смрадно тлеем. А вашу невидальщину я изучил непосредственно. Любую цену плачу!
 - Но я не медик. Мои разработки, открытия не прошли специальных тестов, не подкреплены патентами и разрешениями на столь рискованное применение. Случись что, вы собственноручно спра-ведливо накажете меня. Я не бог, – а лишь теоретик. – Профессор вскочил и пробежался за спиной у безутешного родителя. Потрясение и необходимость принять вердикт разыгрались неукротимой пру-жиной в маленьком смешном деятеле науки. Выбор между бездействием и ошибкой повергал в ужас. И то и другое преступно. – Где сейчас находится девочка?
- Там. - Иванов вперил тяжелый стальной взгляд во входной затвор. – Не под атмосферными осадками, она в машине. Позволите принести, обследуете? – Распоряжение, наспех переодетое в вопрос напоролось на защит-ную реакцию руководителя лаборатории.
- Я сам проследую к ней. – Он сорвал с ветвистой вешалки шляпу и плащ - подарок Адель, и нырнул в моросящую хмарь. Перепрыгивая лужи, Марципанов мельком обнаружил сходство материала собственных рукавов и штанин со змеиной кожей. «Не уж то влез в чужую шкуру?» – Осведомился у себя, и не отозвался ни думой, ни эхом в сдавленном салоне служебных Жигулей. Бледный свёрток с младенцем на коленях молоденькой няньки кощунственно не посягал именоваться первоклассницей Полиной. Радужная оболочка, оранжева-то каряя, выставила, расширяясь из обозримой поверхности глаз некогда голубые склеры. Создание жизни и смерти не плакало, не ворочалось, оно вообще выгля-дело куклой. Подсознательная жажда одурачить незаслуженный ход происшествий передалась от пси-хики клеткам. Но ловушка подсознательного самообмана захлопнулась. Мать невозвратима, как впро-чем, и детство с юностью.
- Специалисты медики спорят о диагнозе, прямых и косвенных причинах, сходятся лишь в од-ном – надежд нет. Но у нас есть Вы, и это больше. – Профессор смахнул небесные сантименты с линз и щёк. На ум скатился недавний случай со студентом. Тот банально заклинал учителя о зачёте. Бедняга волочился по пятам несколько кварталов. Прохожие пассивно сопереживали. Но засада выпускников, потребовав с должника расписку об обязательстве честной подготовки и блестящей сдачи, выкупила кучей малой честных обетов желанную строчку в чужой зачётке.
Извлекайте бумагу и ручку. Строчите – «Я, свою фамилию, имя и отчество, находясь в здравом уме и при твёрдой памяти, обязуюсь. Не предъявлять претензий к пациенту, имя фамилию девочки, её отцу, и выбранному мной лекарю, и строго выполнять все его предписания. Распишитесь. И Вы. – Няня царапнула размашистый автограф. – И Вы, молодой человек отметьтесь крестиком. Адам принял документ и реализовал просьбу. Не обращая на него внимания Марципанов, небрежно скомкал лис, сунул во внутренний карман пиджака и подытожил: - С Господом дружите, тогда уповайте на его ми-лость. Будет завтра солнышко, созвонимся и, помолясь, начнём. И зарубите себе на носу, я ничего не обещаю! Да, чем вы её кормите?
- Посчастливилось выкроить из тотального сиротства нежную кормилицу. - Усмехаясь, словно натуральному деду морозу прощебетала няня. Ей отчаянно не хотелось спугнуть тончайший лучик волшебного завтрашнего дня. Бледные, не напомаженные губы неродной, но сострадающей непод-вижной крошке, дамочки тихонечко взбирались за большекрылые облака
- Ей доведется мне ассистировать. Договоритесь, пожалуйста. – Он выпрыгнул в благостную сырую прохладу, ошпаренный не произнесёнными вслух благодарностями. Поскользнулся на незнамо откуда взявшейся банановой кожуре, но объятия Адама приняли профессора так, будто букетный сноп полевых цветов. – У тебя нюх на открытия, сенсации, ты добытчик золотых минут. На пустяшные заметки да интервью. Проявился через три с половиной десятилетия, не состарился, да какой там – не повзрослел, борзописец! – С хрустом стиснул старинного приятеля. – Ведаю, навяжешься в очевидцы, плёткой не отмашешься от тебя! Но, давай условимся: свершится, – соберём наших, отпразднуем, а пока ни гу-гу. Кстати, подставишь плечо при подготовке. Сегодня ты вне конкуренции. – Ворчливый хохот, близкий к жужжанию шмеля расцвечивал неприглядный асфальт в торжествующий нектарными парами луг, зачислял в маленький добросердечный рой.
Шизомирия
Григорию Теплову привиделись в предрассветной сладко-ватной дремоте перевёрнутые горы. Красными угольями пунцовели они, основываясь в бездонном далеке, сходясь пиками фруктового мороженого на нём. Вращаясь и подрагивая, паяли они в его мозгу какую-то микросхему изящно и ласково. И постановил Теплов сразу же после завтрака наведаться к знакомому программисту, приплю-сованному к штату психиатрической лечебнице. Давненько приглашали, и вот петух клюнул. Пальцы, подчиняясь новому уровню сочиненного интеллекта, самостоятельно настучали выпавший из-под кепки первым рейсом замысловатый номер.
«А, Тёпленький, лёгок на помине. Я с одним неизлечимым пациентом скоришковался, по твоей части сказочник, орнитоптер. Но вообрази, штука, его порхания не недужная абракадабра, а способ перемещения. Он смывается сумерками, в яблочко томатная паста кипятком. И диалоги в его одиноч-ной палате не театр одного актёра. Минуя решетки, запоры и санитаров вливается к нему сквозняком из невидимых щелей дамочка. Я беседовал с ней, она мне в доказательство, нет, я лучше покажу. Навести нас, не пожалеешь. Через полтора часа сталкиваюсь с тобой у ворот. Замётано? Казенным порционом угощу, сравнишь со студенческой столовой». – Баритон в трубке пересох, частыми капельками зацока-ли по тревожному пристрастию короткие гудки. «Есть ещё кусочек пирога, вытащенного Адель из ниоткуда, - райский нектар узнику психушки. Погода велит прогуляться без малыша и не к желтой профессорской звезде». Теплов отдыхал, общаясь с людьми не от мира сего: художниками, изумлен-ными тривиальной прозаичностью обыденщины, выудившими на повальное обозрение мерещащийся бриллиант из вороха битого стекла; первооткрывателями обитаемых, заселённых фантазиями Америк; схимниками. Они производили впечатление настоящих, но потерявшихся соплеменников семейства боготворимой барышни. Вот и сейчас в предвестие уникального знакомства, изморось приятно без ознобных судорог пощекотать, лужи всплескивали оркестрами сирен, разжалованных из райских кущей в подножное тесто, предназначенное для выпечки кипуче лавровых муз. Свободное кресло у широко-экранного иллюминатора погрузило пассажира в туманное наваждение сюрреализма, алогичное и сверхсмысленное. Автобус припарковался к стойбищу четырехколесных близнецов и маршруток - племянников. «Дождь до зимы не отступит, сердечный. Тебе прямо, вдоль жёлтого забора, там приютят и обогреют» – Водитель вытряхнул разомлевшего студента из душного салона, задав меткую траекто-рию последующего аллюра. Приятель с зелёным зонтом и запасным белым халатом слегка запаздывал так, что ранняя осень пробралась глубже костей к мокрой зависти домоседам, врачам и библиотечным грызунам наук. Зато потом выдалось то, что с лихвой окупило нервно-психические метания по ветру. Предупреждённый молчать, неотступно следовать за провожатым, добрёл он до блеклой таблички «палата 13». Тюремное поддувало для подачи корма, тяжелые задвижки
- Он страшный преступник? Людоед? Извращенец? Почему вход к нему так защищен?
- Нет, скорее предотвращён выход. Вообрази, наш герой трижды прокололся на побегах. Тут, разумеется, не Алькатрас, но испариться удаётся не каждому, честнее молвить никому. А он водой сквозь пальцы, мимо запретов, охраны и самой плоскости нашего времени. Доктора недоверчиво ка-чают колпаками. А я как архивариус примет и почерков душевнобольных разделяю и потакаю его учению. – Одними губами долепил фразу приятель. Лично убедись, не к крушителю и забияке наведы-ваемся, к законопослушному, смирному гражданину. Он на фоне моей картотеки – голубок! И очень похвально, когда двоюродный брат крепнет в беде до в двойне родного. – Во всеуслышанья резюмиро-вал ответственный работник, вталкивая Гришу в узкую мрачную и сырую келью с койкой и тумбочкой – мебелью вваренной в пол. Полосатая пижама чиста и отутюжена. Накрахмаленный, престижный воротничок оттеняет опальной светскостью и укрощенным изяществом. В клиентах казённой прачеч-ной он явно не фигурировал. Двуногие, страуса подобные бокалы с фиолетовым наполнением, подвла-стные глазу лишь при сильном прищуре несколько ирреальны, впрочем, заодно с их владельцем. Их невозможно сосчитать, беспрестанное перемещение сбивает с толку. Присесть некуда. Служебный долг приятеля презентует пространству нелишние полтора кубометра. Боковая, массивная крышка впивается затворами в стену, провозглашая начало.
- Приветствую вас, сударь! Присаживайтесь на одеяло. – Полынная горечь спрыснулась в странновато свежий воздух. Откуда? Запечатанная и зарешеченная глазница в уличное ненастье стояла таможней непроницаемого двойного стеклопакета на смерть от удушья. Мохнатая птицекрылка высво-бодилась из свёрнутой в изящной ёмкости пучины, кувыркаясь и порывисто подпрыгивая битым мячи-ком. Ухватившись неуступчивыми усиками за равновесие, бабочка, переводя дух, устроилась на колене гостя. Собачьи преданные глаза на сине-зелёном парусе сомкнутых тончайших ветрогонов тревожно подмигивали, шершаво слизывали бегающими зрачками собеседников.
- Здравствуйте! – Короткое рукопожатие. – Интересные блики. Свет здесь так падает, что ли?
 - Отнюдь. Пересекаются грани вселенских пределов. Куда бы меня ни вели, всюду они. Ней-тральная зона. Аэропорт чужой страны. Моя виза сюда – грубая подделка. Я ничей, а потому невольник и питомец нескончаемого пира. Пригуби любую из склянок, вкуси чужих перспектив. Но не увлекайся - разменяешь себя на болезнь, идентичную моей шизомирии.
- А он предупредит Корнея? – Недоверчиво спросила бабочка. – Иногда целесообразно, пусть дегустирует муки ангела. А мы гостинцем от мегеры полакомимся. Вот как бывает, нелегал, тёмные силы в клубок, а мальчишку переломили на спицы интриг. Страдает по ехидненой дочери, дружит с венцом Люция, а я ему ещё одну боль всучиваю. Некому, он крайний. Пей друг. Застопорю в срок.
 - Лиловый гель взбунтовался против консервативного объёма прозрачного узилища, сил тяго-тения, воли гостя. Он выплеснулся через край Гришиного созерцания, сосредоточился парадом косма-тых комочков, ловких на всевозможные гимнастические пирамиды, башни и шпили. Город смятенных сумерек – многоэтажная чаща, колышущаяся при фрагментарной миграции крон, взрывной, разносто-ронней и бессистемной. Проспекты, улицы, тропинки ни-то чтобы отсутствовали, выстреливались вверх, вниз и ещё непривычно и непостижимо куда. Традиционных функций они не предвещали, ибо само передвижение здесь инициировалось не внутричерепным командным пунктом, и сбывалось не конечностями. Теплову бредилось, будто компенсирован он колчаном самонаводящихся магнитных усиков. Их несогласованная пытливость скручивала траектории клейких падений в узлы и петли. С никчемными магистралями творилось нечто аналогичное. Но ирреальность ощущений, вопреки мате-матически архитектурным прогнозам не сформировалась в сложнейший кабель. Зрелище, вследствие импульсивного стихийного сжатия, обвалилось, погребая Теплова под чернильной печатью неизвест-ности. Обошлось без сока давки, наоборот благостная воздушность толкала студента в полуобмороч-ное плаванье над типичным, хотя и до конца не разгаданным поселением. Толи плоть ему изменила, толи дух отважился на неверность, но квартировал Гриша явно не в себе. Планер в людском костюме, положась на автопилот, утюжил прожженную постоянным маршрутом квартально оконную зябь. Взор спотыкался о грязные огарки внутреннего спокойствия. Интуиция предшественника пометила некото-рые остеклено зашторенные глазницы справочными сносками в мозг ненамеренного постояльца. – «Приёмная Гитлера». «Операционная садиста хирурга». «Штаб-квартира института, разработавшего проект формирования новой высшей расы». Головокружительная аварийная посадка. Сети. Крики – « Вот теперь мы можем разобрать его на атомы. Установим молекулярно-клеточное строение. Швырнём производство Укоров на конвейер. Укомплектуем ими армию. Отнимем реванш за поражения и ос-корбления превосходством». Пилящая, колющая, холодящая боль. Отключка. Песок на зубах. Белые стены в узорных кровавых подтёках. Станция метро, заторенная койками и кушетками на колёсиках. Эскалаторы поставляют свежих подопытных страстотерпцев, и выносят нагара обрезки и остовы вете-ранов кошмарного госпиталя. Гробоподобные термосы, позаимствовавшие полномочия у колоритных вагончиков электропоездов, забирали готовый продукт. Он отправлялся дальше, сопровождаемый приливами, отливами и штилями истошных стонов, проклятий, мольбы и плача. Ещё одна пропасть беспамятства. И приказ, точно щелчок по носу – «Достаточно!» Палата психоневрологического дис-пансера, если не возвращённый рай, то его слабый, хриплый отголоском, профильтрованный через марлевую повязку. Судорожная тошнота, обессиленность. Огненные улитки и жуки выметаются из фото кладовок Гришиных сетчаток, втравливаясь в пёструю конфронтацию с родной серо-тучной угрюмостью. Сокамерники возмущённо заойкали.
- Z-мусор пережги в себе, ни-то бед навлечёшь по неопытности. – Насекомое морилось в оз-нобе
- А ты кто? – Не чая взять ответ вопрошал Гриша. Варианты, от научных - до вздорных клей-мений роились и не стыковались с очевидным объектом, не выжигались на нём натренированным классификатором орнитолога-любителя. - «Новый говорящий, разумный вид? Галлюцинация? Резуль-тат магии? Коварный и легковесный дух, властвующий над тронувшимися неврастениками? Вряд».
- Я – межвременье. В каждой вселенной, возможно, некое подобие системы подсчета давности. Абсолютно параллельных хранотреков не бывает. Прямые линии, лежащие в непересекающихся плос-костях союзны противостоящими точками. Их союз – я. Собачьи бельма – почти непреодолимые туннели. Передние лазы – грузовые, задние пути принадлежат гипнозу. Без проводника не протис-нешься. Правда нынче Нелегал растягивает их. Выветривается, кто попало. Ни межвременье, а проход-ной двор для свежее золоченых ангелочков. Им отныне ни Гипноз, ни Морфей не нужен. Егеря! Но бесконечно так продолжаться не может. Величина горя множится прямо пропорционально армии сострадательно любопытствующих псевдонимных зоологов, патологоанатомов и коллекционеров трагических несуразиц. Вообрази только, какой переполох взорвётся, когда всякий ущипнувший и укусивший собственный локоть образумится и применит ко мне популярнейший у вас метод научного тыка.
- Какова же цена возврата к здоровой и неуязвимой незримости? – Внезапное вторжение в тай-ну породило азартный шпионский интерес, сместивший страх, совесть и так называемые задние мысли, а обточенные посты остолбенелых наблюдателей. – Достойна ли моя функция данного уравнения?
Истинные законы природы, приютившей богов обосновано, абсурдны для смертных подобий. Парадоксально, но величие – часть мельчайшего ничего. Я поглощу Нелегала, узаконю. Мы свернёмся почти до бездонности нуля. Врачи спишут загадку излечения на попустительство санитаров. Но лишь избрав дорогами их извилины, мы сможем начать настоящее бегство, вне динамики движенья. В обоих вселенных откладывается по объекту, выражаемому графически знаком тире, или, если угодно, минуса. При относительной параллельности вы объединяетесь в равенство. Представление о реальности есть она же, разве что вывернутая на изнанку. А потому нижняя половинка её сердцевины никогда не де-лится отражениями эмоций с верхней. Не стремись понять меня. Посещай нас ежедневно, и в момент утраты миром Нелегала, ощутишь сильный прилив и скалу на краю вечности. А Корнея приметишь, словно змея старую шкуру, специально не ищи.