удивительная и догадливая

В памяти моей только дороги и укрепленья, и одежда на мне - для этих дорог.
(рыцарь, Лишённый нас)

…мужчина, одетый в диез-минор… пленные, пьющие из реки, как кони… сапожник без ног… беспечный печник… и – серого – совсем чуть-чуть, самая малость… странно, но у них одна природа…
Свесившись с балкона, она глядела на это безучастно, не зевая даже. Птицы, слетевшиеся с подоконников супермаркета, клевали её кровь, как рябину…
- Тебе нравится этот день? Нравится?
Руки её танцевали по лицу, как бы советуясь, хотя день и не нравился. Он был непохож, но некрасив, некрасив насквозь, всерьёз. И – проникал - скользко, липко… мерзко… как несколько из её знакомых проникали «туда», когда она жалела их или хотела успокоить себя от одинокости (тактичность… это что то от часов? – тик-так, тик-так…так, так, чувственная механика). Захотелось «по-большому»… но она подёргалась, попереминалась с ноги на ногу и… расхотелось. Стало немного жаль - первое - «хоть какое то желание за весь этот нескончаемый день»…
Она встала очень рано, сразу вслед за ним. Как только он вышел из душа она тут же, с полузакрытыми глазами, покачиваясь и зевая, заняла разогретую и запотевшую душевую кабинку… ударила ручку смесителя чуть влево и вверх – кожу обожгло плотным потоком, и довольно сильный озноб, который прохаживался неглубоко от поверхности тела, и, в основном, от лопаток к шее, тут же свернулся в шар величиной с кулак (с его кулак, подумала она быстро) и, продираясь, как крыса сквозь пластилин, неприятно повис внизу живота, став ледяным, невыносимым и неподвижным… ей, как никогда, захотелось слов, тихих и тёплых, как пол этой душевой – она медленно опустилась на кафель, легла грудью, ладони проскользили по шершавым стыкам плитки… это были границы фрагментов её памяти… и, пальцами целуя, пальцами отдаваясь, пальцами стоная сладко она понимала: - никогда… больше никогда…

*****, конечно никогда.
Никогда под ногами не будет больше остро и неровно.
Спину не будет покалывать лес.
Белая полярная сова в хрустальном от «над водой» и светлеющем небе? – ***в тебе, как дров. Будь ты хоть в красном ночном, хоть в белом вечернем – те, пятеро, затянутые в сверкающую, как мокрый антрацит, черноту, не станут больше извлекать - хоть и режущую, как вся готика, но – гармонию. Они будут выходить из дома с жирными от чипсов пальцами, и возвращаться, как троллейбусы, а не как рыси…

Когда она вышла из ванной, его уже не было. В кухне пахло её кофе и его сигаретами, в пепельнице лежала куриная кость и сломанная зубочистка. Из клетки на холодильнике, сокрушенно покачиваясь, уставился вниз, на стул, говорящий, но молчащий попугай – на стуле лежали её трусики, похожие на солнечный зайчик, которому намекнули о смерти. Внизу живота было по-прежнему холодно и одиноко. Со стены - мимо неё, на стену противоположную - смотрели мальчик и она сама в старом пальто.
Она нашарила рукой выключатель, щёлкнула – ничего не изменилось: темное не стало темнее, из под стула, с её тапочек, приподнялся, было, но вновь рухнул пушистый кастрированный перс четырёх лет от роду по имени Маленький Принц (здесь, под стулом, он был в ответе за тех, кто кого).

«Всё для Вас» (первая строка рекламы авторемонтной мастерской)… прямо под балконом, через дорогу… в соседнем подъезде кто то привычно обмазывался клеем… где то врачи голосованием присваивали сердцу более точное определение – мучительный орган…
- Неужели балансировка и шиномонтаж это всё, что мне надо?
Потом ей позвонили.
С работы.