Некролог свободе 3

Люди в белом равнодушно кинули «девочка», сняли перчатки, запачканные чем-то красным и пошли пить чай. А онА все еще надрывалась в крике. Не могла понять. А ведь еще совсем недавно было так тепло, так вольготно. И совсем не одиноко… лишь какая-то женщина слабо сжимала ее плоть и шепотом пыталась что-то объяснить… но онА все еще неотступно отдавалась крику… крику о том, что ничего нельзя изменить… ведь никто даже не удосужился спросить… и не было никакого выбора… только одна неизвестность…

Потом все более или менее прояснилось. ОнА человек. Это ей внушили с самого детства. С небольшим уточнением: женского пола. Поэтому онА стала вести себя как девочка: не без удовольствия напяливала на себя розовые платьица, а потом долго любовалась в зеркало. И не было никаких грустных мыслей: все сплошь виделось таким же легким, воздушным и розовым. Кроме мальчиков, которые в ее представлении не были в полной мере полноценными и интеллектуально-адекватными. И ей непременно казалось, что видят они иначе. И вкус во рту совсем иной. В чем онА окончательно убедилась в один злополучный день, когда ей непосчастливилось быть зажатой между стенкой и одной малоприятной особью, после чего онА долго отплевывалась. Однако вкус во рту так и остался чуть-чуть солоноватым. То ли от обиды, то ли от неприязни.

Нет, но она, слава (не знаю уж кому там), не стала феминисткой. Со временем неприязнь как-то улетучилась и даже переросла в нечто со знаком «плюс». Как у любого НОРМАЛЬНОГО человека. Который НУЖДАЕТСЯ в НОРМАЛЬНОМ счастье. Так чтобы не хуже и не лучше.
И было счастье. Была любовь. Пока однажды не посетило ее уста томное, печальное слово. Показалось. Сил хватило лишь на слабую улыбку… которая впрочем казалась загадочной… онА бы даже пожертвовала слепком этой самой для музея восковых улыбок… при этом настояла бы на том, чтобы экскурсоводы называли экспонат «когда наступает «показалось»… не академично, зато честно…

Совершенно внезапно для себя онА перестала видеть смысл. В любви. К ближнему. Но не к себе. Следствием сего сплошь до последнего нейрона пронизанного нарциссизмом умозаключения стал шоппинг. Отчасти отчаянный, безумный, до дрожи в коленках напоминавший погоню коварного дядьки чикатило за белыми гольфиками. Новая, добытая трудом бегуна-марафонца тряпка избавляла и от участившихся приступов осенней депрессии, и от тщательно скрываемой зависимости от мнения завистливых и лицемерных «подружек». Однако только на время. Как наркотик. Проходили считанные дни и былая эйфория улетучивалась подобно пару изо рта в студеную пору. Оставалась лишь головная боль. От извечного и бессмысленного вопроса: «Что дальше?». А дальше был элитный бассейн удовольствий. И тем не менее бассейн. Совсем не море. Каким бы дорогим, роскошным и мраморным он ни был, нельзя было не обращать внимания на эти пусть и гладкие, но твердые как реальность стенки, от нечаянного удара с которыми на теле оставались угрюмые, сизые кровоподтеки. Поначалу онА не обращала на них внимания, всем своим существом окунаясь в гедонистический рай ночных клубов, шикарных авто и белозубых молодых красавцев. Но с каждым днем ее все больше тревожили бесчисленные синяки. ОнА обнаруживала их лишь наутро. Утро было временем прозрения и разочарования одновременно. Оно так часто ассоциировалось с чашкой остывшего кофе. И тенью на стене. Эта день была одиночеством.

Постепенно померк глянец наслаждений. Ибо онА поняла: «хочу значит завишу». Действуя методом от противного, возможно, стало быть, встать на путь к светоносной свободе – думалось ей. И отказалась онА от осточертевших уже прелестей паразитирующего потребителя . Перво-наперво скинула с себя как змея в период линьки прежде очень дорогие сердцу «шкуры», одни этикетки от которых заставляли ХОТЕТЬ, МЕЧТАТЬ, ЗАВИСЕТЬ… Опустошила задыхающийся от зачатков несвободы шифоньер. И выкинула все с шестого этажа. Прохожие настороженно разглядывали ее смеющееся лицо, но больше их интересовало шмотье. В другой раз они бы написали жалобу в ЖЭУ, мол загрязняет гражданочка всеобщую территорию. Но не стали. Просто на этот раз грязь была им по вкусу.

Казалось бы, сделала первые шаги к свободе и должна напоминать дерево в преддверии долгожданной весны. Которое вот-вот и расцветет, заиграет новыми красками, заживет. Но было ей совсем невдомек, что перед тем, как деревья распускают листики, они переживают меланхолию осени и жестокость зимы. Весеннее солнышко улыбается лишь сильным, лишь тем, кто шел навстречу свету, невзирая ни на что и всему вопреки. Она же рассуждала так: отсутствие темноты совсем не означает присутствие света. Тогда где же он? И стала искать. В церкви. Восхищалась великолепием, созерцала. Но бога не узрела. Только людей. Таких же слабых, сомневающихся, потерянных. Которые хоть и верили, но не знали.

Так рано отчаявшись, онА решила поискать истину на дне стакана. Но не нашла там ни какого-то ни было знака или призыва к действию, ни тем более успокоения. Утром она продолжала натыкаться на бесчисленные уже кровоподтеки. И тень на стене.
Тень преследовала ее повсюду. ОнА пробовала убегать. Но та лишь насмешливо обгоняла ее, продолжая высасывать иссякшие силы. И здравомыслие.

… Сон, реальность, игра… все смешалось… оставалось лишь наблюдать… вот до боли знакомые, но все равно чужие руки… бледным пауком они тянутся к бритве… сомневаются, дрожат… но у них нет выбора… они всего лишь следуют сценарию, они актеры… а кто режиссер?.. взгляд равнодушного объектива поднимается чуть выше… стена… а на ней… на ней… на ней черные очертания… похоже на дыру… нет, ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ОДИНОЧЕСТВО… пора! Бритва умеет любить. Нежно. Ее поцелуи оставляют яркие, сочные улыбки. Она несет холод. А затем и тихую, молчаливую, безмятежную… темноту…

…Люди в белом равнодушно кинули «выживет», сняли перчатки, запачканные чем-то красным и пошли пить чай. А онА все еще надрывалась в крике. Не могла понять. А ведь еще совсем недавно было так темно, так тихо. И совсем не одиноко… лишь какая-то женщина слабо сжимала ее плоть и шепотом пыталась что-то объяснить… но онА все еще неотступно отдавалась крику… крику о том, что ничего нельзя изменить… ведь никто даже не удосужился спросить… и не было никакого выбора… только одна неизвестность…