Сын Солнца.
Глава 1 Полная корзинка.
По грязным переулкам целыми днями настороженно и бестолково то проносятся, то прокрадываются тысячи одинаково серых и плоских лиц в шляпах, с длинными испачканными в весенней грязи брючинами, кто в туфлях, а кто поумнее - в калошах, с плоскими черными портфельчиками, с сумками под мышкой, а кто и вообще налегке. Так они несутся по своим совершенно бесполезным и ненужным делам, кто-то с гордой мыслью о своем величии и значимости, кто, сонно не понимая, что творится вокруг, кто, тоскливо осматривая сереющие трескающиеся стены грязных, облепленных окнами и сгнившими балконами, домов. Сверху на прохожих уныло падают капли редкого, но непрекращающегося дождя тающих сосулек. И, кажется, будто это кто-то с неба плюет маленькими плевками на шляпы и шляпки, а иногда и просто на макушки сжавшихся и даже чуть сощурившихся прохожих. Из-за грузных серых туч, которые будто прилипли к выпуклому серому куполу неба, редко выглядывает бледно-желтое унылое солнышко, дразня, проскальзывает по усталым смятым лицам и прячется обратно в замороженную тучу, как в пуховое грязное одеяло. Не поднимая голов, прохожие беспорядочным потоком протекают серой рекой дальше, вглубь переулков, стуча каблуками по зеркальным лужам и хлюпая калошами, оставляя на лужах круги. Возможно, лужи безмерно счастливы, когда чей-то ботинок оставляет на них круги, лужи радостно шуршат и гонят эти круги к краям, потом повторяют круги новыми радостными быстро расплывающимися кругами и весело булькают – смеются. На крыше, высматривая что-то сощуренными жадными глазками, сидел рыжий, почти ржавый мальчишка в разодранной желтой грязной рубашке в теплых темно-зеленых штанах, заправленных в сильно поношенные, местами со слезшей краской, сапоги. Он свесил ноги с края и болтал ими в разные стороны. Сухими, лопатообразными, сильными руками, с короткими узловатыми пальцами он вцепился в короткие перила у края крыши. Слегка сгорбившись, он напряженно смотрел вниз на толпу. Глаза его бегали туда суда, цепко хватая за шляпы и плечи прохожих. Взгляд его прыгал с одного прохожего на другого, почти прожигая его насквозь, но люди нечего не замечали и, покрепче натягивая шляпы на головы, бежали дальше. Мальчик, похоже, увидел то, что он искал. В доме напротив звякнул гостеприимный колокольчик небольшого ресторанчика со стеклянными стенами и дубовыми столиками, облитыми, как всегда, чем-то липким и невозможно пахнущим. Дверь с колокольчиком медленно открылась и оттуда вышла, почти выплыла, сияющая улыбкой девушка. В темно-коричневом платье, в плетеной милой шляпке. Шея ее была обвязана черным бантом, а руки одеты были в вязанные крючком изящные черные перчатки. За ней, грузно переваливаясь, ковылял хозяин ресторанчика, пыхтя и сопя, он еле-еле открыл перед ней дверь и сквозь гримасу усилия скривил улыбку, такую же гостеприимную, что и звон колокольчика. Девушка звонко рассмеялась и, приторно распрощавшись с ним любезностями, поплыла сквозь толпу в укромный переулок, придерживая в согнутом локте плетенную накрытую полотенцем корзинку. Мальчишка вскочил, в глазах его пылал жадный и очень скверный огонек. Он быстро и бесшумно, перескакивая с крыши на крышу, начал все ниже и ниже спускаться, направляясь в тот тихий проулок, который глубже закончился тупиком. Девушка настороженно вслушивалась в гул на улицах и, повернувшись спиной к стенке, вглядывалась вверх, взгляд ее бегал по черным дырам окон, по развешенным веревкам с сырым, покрытым инеем бельем, по балконам, многие из которых были выгоревшими и еле державшимися. За углом мелькнула рыжая ободранная кошка, злобно фыркнула и понеслась дальше. Сзади что-то негромко бухнуло и девушка, втянув в плечи кудрявую русую голову, сжала кулаки и медленно развернулась. Не успев полностью развернуться, она услышала жуткий душераздирающий вопль:
- МЯУ! –
Она взвизгнула и резко крутанулась, растопырив руки в стороны. Облокотившись на сырую стенку, на корточках, согнувшись и скривив рожу, сидел тот рыжий мальчишка. Он довольно скривил улыбку и вытер о рукав веснушчатый нос.
- Это ты!? – девушка, расслабившись, нахмурила детский лобик и ринулась в атаку – Да ты в своем ли уме маленький щенок! Как ты смеешь меня так вот пугать! – она шагнула к нему, намереваясь отвесить ему подзатыльник.
Но мальчишка, криво и злобно усмехнувшись, извернулся, вскочил и, оказавшись за спиной у девушки, ловко вывернул ей руку. Она вскрикнула, согнулась пополам и злобно зашипела.
- Вот видишь, сестрица. Ты никогда не сможешь меня ударить! А я… - он резко рванул ее руку, и она сжала губы от боли, – а я могу! – он крякнул и, забрав у нее корзинку, отпустил.
Она, тяжело и обиженно дыша, отряхнулась, распрямилась и, поправив упавшую прядь светлых волос, сказала сквозь зубы:
- Может не сейчас, но когда-нибудь смогу! –
Он, не слушая, стянул полотенце с корзинки, в которой оказалась куча съестного. Толи взвизгнув, толи хрюкнув, он полез рукой в корзинку.
- Отдай! – приказала девушка.
Мальчишка, уже набив себе рот куском хлеба и колбасы, насмешливо повертел у нее перед носом корзинкой и шагнул в сторону.
- Отдай мерзкий маленький вор!! –
- Наф сефя посмофри! – улыбаясь набитым ртом, выдавил мальчишка.
Девушка клацнула зубами и, дождавшись момента, ловко вцепилась пальцами в ухо мальчишки. Мальчишка заорал, одновременно прожевывая куски хлеба. Он как маленький котенок, которого взяли за шкирку, съежился и повис в руке девушки.
- Ух! Братец, далеко же ты от папы уполз! Отец был пьяница, да плут, а ты подлец, да вор! Силен! – она забрала корзину и швырнула мальчишку на землю.
- Это мое! Понятно!? –
Брат, корчась, поднялся с земли и, крикнув ей в лицо непристойность, круто развернулся и, сгорбившись, исчез в толпе. Сестра, довольно хмыкнув, отодвинула у крайней стены небольшого размера фанерную доску, за которой находился узкий лаз, и скрылась в нем в неизвестном направлении.
Мальчишка, ловко петляя между серых прохожих, высматривал добычу. Он никак не мог успокоиться и постоянно поминал сестру страшными словами. Потом, решив действовать, с силой налетел на толстопузого прохожего, выудив из его кармана кошелек, набитый деньгами, бросился в толпу. Толстяк еще ничего не заметил. Потом мальчишка «собрал дань» с тощей чопорной старушки, которая читала через пенсне потертую афишу, «прощупал» худенького бледного врача, ждущего, когда его экипаж запрягут и закончил свою «работу» на низкорослом чудном дядьке с пышными рыжими, торчащими торчком усами. Он залихвацки сидел верхом на карликовом турецком осле, притягивая к себе внимание толпы сопливых детишек. Карманы его были пусты, он был безнадежно беден, но почему-то жутко счастлив и польщен столь большим вниманием оглядывающихся прохожих. В переднем кармане его мальчишка обнаружил желтую небольшую карточку с надписью: «Джон Стритмен начинающий фотограф». Мальчишка покачал головой и, спрятав карточку в карман, навязчиво приклеился к пробегавшему мимо худому, взъерошенному мужчине с портфельчиком. Он долго прыгал за ним, предлагая почистить обувь, но тот сурово пихнул его в плечо и скрылся в толпе. К вечеру мальчишка наскреб около шести фунтов, что хватило бы ему на целую неделю. Он купил себе булочку и кружку пива. Проглотив все это мигом, он, посвистывая, направился к тайному лазу, который был вновь скрыт фанеркой. Повторив все движения сестры, он тоже пропал в темном тоннеле под домом.
Он, вздыхая и бранясь, каждый раз, когда задевал плечами за выступы в стенках тоннеля, наконец, выполз из него. Он очутился в подвале дома, давно заколоченном и забытом. В углу спал толстый Лейзбиккенс, который, кажется, сколько не видел его мальчишка, постоянно спал и его толстый живот постоянно поднимался как огромная гора. Рядом с Лейзбиккенсом на корточках, обхватив стриженую голову, сидел Карл из Томстрита. Томстритом был приют, детский дом на улице Темной Пущи. У этого мальчишки на самом деле было другое имя, которого он сам никогда не знал, потому, придя к ним в подвал, сбежав, конечно, перед этим из приюта, он объявил себя Карлом из Томстрита, считая такое имя близким к имени какого-нибудь рыцаря или графа из прошлых времен. В другом углу, облокотившись на спину, раскинув бледные худые ножки, сидела Долли. Маленькая Долли с длинными черными кудряшками и измазанным лицом. Она тяжело дышала, на лбу у нее были капли пота, она болела астмой и была любимицей его сестры. Это было все, что он о ней знал, да и остальных тоже он воспринимал не как людей, а как объекты, как предметы мебели, он редко говорил с обитателями их общего подвала, вообще он ненавидел всех и себя в том числе.
По кругу, раздавая хлеб, колбасу и лук ходила с корзинкой его сестра, от которой его воротило, пожалуй, больше всего. Все улыбались ей и испуганно кивали, принимая еду.
- Давай, давай корми этих жалких крыс, а когда ты будешь подыхать с голоду, тебе никто куска не даст! – крикнул он ей, дергая от отвращения плечами.
- Ну а ты разве дашь? – она усмехнулась и прошла мимо него, сунув ему в руки хлеб и лук, колбасу же не дала.
- Нет! – он сплюнул от злости и стал проглатывать большими кусками хлеб.
- Питэр ты будешь колбасу? – испуганно глазея на него, спросила Долли и протянула ему свой кусок колбасы.
Питэр с тоской посмотрел на сестру, а та отвернулась от него, специально, чтобы помучить.
- Нужна мне твоя колбаса, как дохлому коту мышь!! – гневно закричал он на девочку и прыжком завалился на свое место, как же они были ему мерзки и противны все эти нищие голодные ободранные дети, торчащие в их укрытии. Все они, конечно, работали как могли, за исключением Долли и общего любимца – кота Сингапура, но все же он ненавидел и Лейзбиккенса, и Карла из его драного Томстрита. А Долли он терпеть не мог, потому что она глядела ему в рот и не отходила от него ни на шаг. Он отвернулся к стене и решил побыстрее уснуть.
Долли обидчиво всхлипнула, держа в пальцах повисшую жирную колбасу.
- Ох! Как вы мне все надоели! – застонал мальчишка и, вскочив, разъяренно посмотрел на Долли.
Глаза ее покраснели, и, кажется, она начинала задыхаться.
- Давай мне свою проклятую колбасу – проворчал мальчишка.
Долли радостно засияла и, издав придушенный смешок, вернула ему кусок с восторгом, затаив дыхание, наблюдая как он ее ест. Мальчишка вспыхнул от стыда и, проглотив колбасу, снова повернулся к стенке, притворившись, что спит.
- Спокойной ночи, Лейзбиккенс – прошептала она, ей ответил густой бас: «Спокойной ночи». Она кивнула.
-Спокойной ночи, Карл из Томстрита – ей ответил хриплый дрожащий голос: «Спокойной ночи, Долли».
- Спокойной ночи, Сара! – улыбнулась Долли, смотря на сестру Питэра.
- Спокойной ночи, золотце. – Ответила ей Сара.
- Спокойной ночи, Питэр – она осторожно посмотрела на скрючившегося Питэра.
Ей, как и всегда никто не ответил…
Глава 2 Баня, карты, блестящая брошь.
На следующее утро неожиданно просветлело небо, и солнце вылезло наружу. Солнечные дни Питэр ненавидел больше дождливых и потому заявил, что не намерен работать весь день. Его оставили в покое и все разошлись по делам. Сара, переодевшись в бедное синее платье и спрятав то красивое, в котором она ходила только «на большое дело» взяла под руку Долли и отправилась вместе с ней покупать ей на день рождение ленту для волос. Девочка сияла как круглая луна ночью и, улыбаясь, следовала за Сарой. Лейзбиккенс проснулся раньше всех и, когда Питэр встал, постель его уже пустела, она была бережно заправлена тонким старым пледом с огромной дырой в изголовье. Питэр хмыкнул и, перевалившись на другой бок, посмотрел на место Карла из Томстрита. Карл из Томстрита застилал свое место маленькой пеленкой, которую он стащил из приюта. Под кроватью лежала кипа книг перевязанных плетеной тугой веревкой. Это были украденные книги из библиотеки, которую закрыли много лет назад, а книги там остались. И каждую первую субботу нового месяца Карл из Томстрита залезал в библиотеку и менял уже прочитанные книги на новые. Книг там было мало, но Карл жутко медленно читал, хотя это было все равно лучше, чем вообще не уметь читать. Умели читать Сара, Питэр и Карл. Долли не могла выучить и пяти букв, так как очень туго соображала и нервничала из-за этого. А когда она нервничала, у нее наступали приступы астмы, поэтому после двух несчастных случаев, когда Долли еле-еле спасали от смерти, Сара отказалась от мысли научить Долли читать. Лейзбиккенсу же было восемнадцать лет, он был толстым и молчаливым, его боялись все кроме Долли, мало кто с ним общался, потому Саре даже не приходило в голову спросить у него умеет ли он вообще читать. Потому никому не было известно, умеет ли все-таки Лейзбиккенс читать или нет.
Питэр широко и сладко зевнул, но не собирался вставать. Он провалялся в дреме еще пару часов. К тому времени Сара и Долли вернулись. Густые блестящие кудряшки Долли были заплетены в нежно-голубые шелковые ленты. Девочка просто сверкала от счастья. Она искоса глядела на Питэра и тихо хихикала, когда он на нее смотрел. Питэра это раздражало и, не выдержав, он резко подскочил на кровати. Долли обмерла от страха и, краснея, спрятала от Питэра глаза, которые вот-вот должны были заплакать. Сара покачала головой и бесшумным движением руки указала Питэру на дверь. Питэр зарычал, но все-таки встал с кровати и, сплюнув, скрылся в лазу. Кровать его была перевернута вверх дном, длинное грязное полотенце, которым он укрывался, свесилось с кровати и упало на пол. Сара будто не замечала этого, проходила мимо его кровати и даже пару раз из вредности наступила на его полотенце. Долли, видя это, грустно качала головой, переводя взгляд то на Сару, то на черную дыру, в которой Питэр исчез.
Обскакивая прохожих, которые радостно глазели на зеркальное голубое небо, Питэр злобно бранился, выправляя свои теплые штаны из тугих резиновых сапог. Оправив рубашку, он прошел мимо ресторанчика, в котором его сестричка недавно стащила корзинку съестного, потом завернул в переулок. Прошел немного вдоль длинной общественной бани, настолько грязной снаружи, что было странно смотреть, как из ее нутра выпрыгивают раскрасневшиеся, чистые лица и толстые довольные люди, от которых, даже не смотря на плотные пальто, валил в воздух белый пар.
- Замечательный денек! – протянул какой-то человек в необычной лиловой ливрее.
Его рыжие гневные усы торчали в разные стороны, от них падали капли воды.
Питэр узнал в этом человеке вчерашнего глупца на карликовом турецком ослике. Питэр судорожно начала шарить по своим карманам и, выудив, наконец, ту желтую карточку, прочитал имя «Джон Стритмен…». Мальчишка вытер нос о рукав рубашки и, спрятав карточку в карман, будто в нерешительности шагнул к человеку, который стоял посреди переулка и ждал чего-то.
- Эй… Уважаемый! – окликнул Питэр незнакомца.
Незнакомец резко обернулся, усы его шевельнулись, будто что-то припоминая, а потом расплылись в широкой ясной улыбке, обнажая толстые короткие зубы. Питэру почудилось, что его как будто бы узнали и он даже замер на месте не решаясь. Потом, сплюнув и встряхнув рыжей головой, сбросил с себя наваждение и твердой резкой походкой двинулся вперед.
- Добрый день, милый мальчик! – начал усатый – Меня зовут Джон Стритмен, да ты наверняка уже знаешь это? – он схватил руку мальчика крепкой, почти деревянной красной рукой, так ловко и быстро, что Питэр рванувшийся было бежать, чуть не взвыл от боли.
Он замер на месте от шока, и в глазах его запрыгали красные круги. «Попался! Первый раз в жизни поймали за шиворот! И ладно если б что-то украл, а так эту дурацкую карточку и только!». Он почувствовал как страх липкой жижей стек по его затылку и ушам и мелкой мурашкой прошелся по спине. Он вздрогнул. Рыжие усы сжали нервные тонкие губы, и взгляд светло-карих, почти желтых глаз впился в его маленькие испуганные голубые глазки. Он рванулся, было назад, но начинающий фотограф резко завел руку за спину, и мальчишку тряхнуло в его сторону, и он чуть носом не стукнулся о широкую грудь незнакомца.
- Ну, и зачем же вам нужно было меня звать? А? Уважаемый, – сквозь кривую усмешку спросил толстяк.
- Я… я… - по мальчишескому лбу стекла нервная капля и скрылась за виском, на котором от волнения вздулась синяя венка – я хотел вам вернуть. – Он облизал губы и вытащил из кармана дрожащей рукой карточку.
Толстяк закинул голову назад и, раскрыв рот, издал громкий раскатистый смех.
- Да если б я захотел, я б взял тебя с поличным, еще не успей ты вынуть руку из моего кармана! – он зашелся новой порцией смеха, все еще крепко держа за руку Питэра.
Он успокоился через минуту, вытирая скатившуюся слезу смеха с толстой красной щеки.
- Фу, юноша! Разве можно работать настолько грязно! Настолько необдуманно! – он тряхнул Питэра, чтоб тот взглянул ему в желтые глаза.
Питэр покраснел от злости, ему уже не было страшно, он смекнул, что это не какой-то там занюханный фотограф, это спец и этому вот бывалому, что-то надо от Питэра. Разговор с этим Джоном Стритменом его утомлял, а насмешки страшно злили.
- Слушайте, чего вам нужно от меня!! – взорвался Питэр.
- Ничего. – посерьезнел Джон – Абсолютно ничего! А вот вашу сестру я бы хотел узнать поближе! – он покосился куда-то на стену бани.
Питэр вспыхнул.
- Что это ты имеешь в виду!! – он рванулся и, высвободив руку, замахнулся узловатым кулаком толстяку в грудь.
Усатый успел увернуться и одной левой сгреб мальчишку в охапку.
Питэр задохнулся от негодования, этот толстяк был силен как медведь! Питэр затряс ногами в разные стороны и, гневно фыркая, ударил головой в бок начинающего фотографа. Тот хихикнул и второй рукой схватил Питэра за голову.
- Успокойся, молодой бычок! – крикнул ему на ухо этот толстый тип – Я имею в виду то, что хочу познакомиться с твоей сестрицей как начинающий фотограф.-
Он поставил Питэра на землю. Тот обиженно утер нос, оправил взъерошенные волосы и, развернувшись, дал деру вглубь переулка. Он остановился далеко за поворотом, около грязной кучи мусора, наверху которой, распластавшись, лежал раздетый до трусов пьяный человек. Он дергал во сне пальцами ног и посапывал. Питэр недовольно сплюнул и, криво усмехнувшись, двинулся в сторону невидной за кучей мусора двери. Он постучал в нее, и из небольшой щели в двери на него уставился заплывший бельмом глаз. Он прошелся по мальчишке сверху вниз, и, недолго думая, дверь медленно растворилась. От ее скрипа пьяница на куче мусора всхрапнул и, шлепая жирными губами, перевернулся на другой бок.
За дверью стоял сгорбившийся высохший карлик. На голове его был пуховой платок, и из-под него свисали длинные белесые локоны, достававшие карлику до колен. Левый глаз его был шире, чем правый, и зрачок его был полностью затянут бельмом. Карлик был нем. Он, сгорбившись насколько это было возможно, длинной непропорциональной рукой указал мальчику вглубь полуосвещенной комнаты, откуда несло сыростью и дешевым вином. На пальцах его красовались длинные желтые ногти, которые он постоянно грыз, зубов почти не было и когда он улыбался во рту виднелся уродливый вертлявый урезанный язык. Карлик внушал Питэру столько отвращения, что Питэр сам себе не раз сознавался, что придушил бы этого карлика на месте, если б увидел его где-нибудь в другое время на улице. Карлик суетливо захромал влево, освобождая Питэру проход. Мальчишка, скривившись, быстро сделал несколько шагов в центр комнаты. За спиной у него хлопнула дверь, и комната резко потемнела, так что глаза поначалу не могли привыкнуть к удушающему полумраку. Когда вокруг все перестало расплываться, Питэр разглядел по бокам вдоль стен расставленные столики, еле держащиеся на прогнивших деревянных ножках. За столиками можно было видеть игроков. Некоторые, видимо, уже проиграли крупную сумму и теперь, нервно расправляя воротники и выкуривая пятую сигарету, пытались исправить положение, все глубже погружаясь в пучину долга. У них тек пот по складкам напряженного лба, горели обезумевшие глаза, а лицо их то багровело, то бледнело как у мертвеца. Мальчик поморщился и, чувствуя, как за спиной смотрит на него своим бельмом карлик, двинулся дальше в комнату. Дальше комната делилась на две комнаты. Комнату хозяина этого мрачного заведения и комнату с грязной кроватью без простыней и одеял, где ждали своего часа две грязные пьяные женщины. Эту комнату Питэр обходил стороной, и каждый раз его выворачивало от смрада, который несся из-под двери этой комнаты. Он дернул плечами и двинулся к комнате хозяина. Ему было дурно и противно, но не страшно, не смотря на ужасное состояние всего, что творилось вокруг и того, какие люди посещали этот уголок разврата, Питэр чувствовал, что здесь вот ему самое место и здесь его настоящий дом. Его тянуло в любую грязь, которую он видел или чувствовал издалека, кроме той, что творилась там за дверью комнаты с кроватью, хотя его злейший друг Сэмуэль Генхрю говорил, что и это отвращение с возрастом перейдет в желание. Сэмуэлем Генхрю был разжиревший разболтанный двадцати-двух летний парень, с заплывшими поросячьими глазками и зализанными чем-то противным белыми волосами. Он был каким-то племянником четвероюродного брата хозяина, и ему позволялось все и, буквально, бесплатно, но причина была не в горячих семейных отношениях, нет. Хозяин готов был перерезать за фунт глотку любимому брату, что он, собственно, однажды и сделал, только при этом убив еще и его жену с трехлетней дочерью. Дело было в том, что Сэмуэль был непревзойденный карточный шулер, с которым невозможно было спорить в мастерстве, да и опасно для жизни. Половиной должников этого скудного заведения были проигравшие Сэмуэлю, поэтому здесь он пил, сколько хотел, ел, сколько желал и все остальное прочее тоже. Сэмуэль склонившись к замочной скважине в двери хозяина, напряженно подслушивал разговор, который там происходил. Он задумчиво шлепал губами и потирал вспотевшую толстую шею. Когда он выпрямил свое обвисшее жирное тельце, он заметил Питэра с интересом за ним наблюдавшего.
- Ох! Питэр из Питэрогоффа! – ехидно улыбаясь, Сэмуэль хлопнул пухлой ручкой по острому худому плечу Питэра.
- Как дела, старина? Жизнь еще не померла? – Сэмуэль обожал придумывать всякие пошлые и отвратительные двустишья и прибаутки, которыми с гордостью сыпал направо и налево.
- Ну и придурок же ты, Сэму! – злобно бросил Питэр, убирая толстую ладошку Сэмуэля в сторону.
Сэмуэль довольно хмыкнул и, развернувшись, пошел к игровым столикам, он проходил мимо них с видом знатока, посматривал украдкой в карты играющих и тихо посмеивался, качая головой.
Дверь в комнату хозяина бесшумно открылась. За ней была уютная полутемная комнатка. В углу на кресле сидел сухой худой субъект, подле него, неловко упав на пузо, лежала волосатая маленькая собака, с отвратительным приплюснутым носом и слезящимися огромными черными глазами. Чуть ближе к двери стояли двое вечно суровых и молчаливых. Возле стены располагался шкаф, забитый неизвестными Питэру книгами, Сэмуэль уверял его, что все они запрещены. Субъектом в кресле и был хозяин. Он был небольшого роста, вечно напряжен и ужасно грязен. У него были желтые отвратительные зубы, в которых он всегда крепко держал сигару, взмыленная потная шея, окаймленная воротником рубахи, который всегда был до неприличия грязен. Черные сальные, похоже, никогда не мытые волосы и безумный горящий взгляд. Белки глаз были иссиня-белыми, а зрачки в темноте отдавали красным.
Одевался он в один и тот же буро-красный пиджак, туго затянутый на впалой груди, в черные истертые кожаные туфли и на голове его плотно сидел котелок с зеленой лентой. Худосочные кривые ноги скрывали зеленые мятые брюки.
- Ты опоздал, Кьюи! – властно, но тихо и спокойно прохрипел хозяин.
Он ко всем обращался по фамилии, а если фамилии не было, он придумывал заковыристые прозвища, как, например, он придумал Питэру прозвище Кьюи. Никто точно толком не знал, что означает его или любое другое прозвище, говорят, что так звали многочисленных родственников хозяина, но никто о них ничего не слышал.
- Простите, сэр. – Склонив голову и пряча взгляд, пробубнил мальчишка.
- Я не знал прощения, и прощать никого не собираюсь. – Хозяин причмокнул губами и перенес дымящуюся сигару из одного угла рта в другой.
Питэр продолжал молчать, делая вид, что очень сожалеет и ему очень стыдно, хотя он и не знал, отчего ему должно быть не по себе.
- Теперь подробно расскажи мне, какие веские причины были у тебя для опоздания, - приказал хозяин.
Имени его никто не знал и все называли его сэр.
- Сэр, я не вижу причин скрывать чего-либо от вас, но, поверьте, не было поводов для опоздания – Питэр кривил душой, он не собирался вообще рассказывать какому-то вонючему придурку о том усатом человеке и о том, как его поймали за шиворот.
Он не собирался даже смягчить свой тон и разговаривал с «грязным котелком», так называл он хозяина за глаза, как разговаривал бы со всеми.
«Грязный котелок» поморщился и, лениво подняв левую руку, махнул ею в воздухе. Сзади Питэр почувствовал быстрое движение, но не успел отреагировать на него. Раздался взмах, и увесистый кулак сзади врезался в мальчишескую острую скулу. Питэр сжал себе рот, чтобы не крикнуть, но равновесия не удержал и повалился на пол, на пыльный грязный ковер. Он резко подскочил, пытаясь сосредоточиться, он даже не оглянулся, он знал, что ударили его по приказанию. Питэр утер кровь, которая темным ручьем проступила из треснувшей бледной щеки. Он зло нахмурился и уставился хозяину прямо в лицо. Только сегодня он заметил, какое оно желтое и плоское, лицо ничтожного человека и серые бессмысленные глаза с темно-красными зрачками.
Похоже было, что хозяин заметил пронизывающий ненавидящий взгляд на себе и, замерев, уставился на Питэра. Он был напряжен и как-то, как показалось Питэру, растерян. Мальчишка удивленно дернул бровями, и хозяин, тут же опомнившись, злобно указал Питэру на дверь. Питэр быстро развернулся и, наклонив голову, чтобы никто не заметил его довольной улыбки, выскочил из комнаты, плотно закрыв за собой.
Сэмуэль уже сидел за игровым столиком и весело помахал Питэру пухлой ручкой, приглашая его сесть рядом. Мальчик быстро подошел к столику и упал в кресло. Карты только раздавали.
- Что? Достались тебе не пряники, не сушки? – хмыкнув, спросил Сэму.
- Угу. – Бросил Питэр, раскрывая свой веер, щека до сих пор горела от удара.
Схема их игры была проста. Поначалу постоянно проигрывал Питэр играющему, «разводящему», как говорил Сэму. Питэр вспыхивал, кричал, кидался картами и деньгами, которые будто бы ставил. Сэму все это время прикидывался простачком и увальнем, что выходило у него мастерски, он каждый раз «чудом» выходил из игры и отдавал поле действия Питэру и тому которого разводят. «Разводящий» радостно потирая руки, сгребал себе горку монет и мятых фунтов. Потом, когда ставки становились высокими, а «разводящий» входил в азартный кураж, за дело принимался Сэму. Он с легкостью щелчка обыгрывал, почти разорял играющего, да так, что тот сидел в полном нок-ауте и только удивленно потирал шею. Затем мало-помалу и Питэр принимался обыгрывать бедолагу. Делал он это осторожно, чтобы не вызвать подозрений. Он еще учился и мухлевал страшно бестолково, не по-мастерски. Сэму иногда приходилось помогать ему, конечно так, чтобы этого не заметили. Питэр напряженно чесал затылок, кусал губы и нервно стучал ногой о пол. Хотя все это были только актерские уловки, в душе он был спокоен как тот турецкий карликовый ослик, но все эти уловки здорово портили нервы «разводящему», что играло Сэму и Питэру на руку.
Под конец игры Питэр проигрывал в очередной последний раз и, страшно крича, вскакивал со своего места и уходил вглубь комнаты. Потом Сэму отыгрывал проигранную долю, которая обычно была последним выбитым у «разводящего» грошом. «Разводящий» полностью разбитый и раздавленный вставал из-за стола. К тому времени мозг его был опустошен, нервные срывы Питэра влияли на всех подавляюще и они уже просто не могли протестовать и возмущаться. Все «разводящие» спокойно и покорно шли в комнату хозяина и отдавали ему все до последней копейки, многие оставались еще и с долгом и, пытаясь отвертеться, отдавали свои часы, оставшиеся от дедушки, брошки, подаренные бабушкой и прочие довольно дорогие старые вещи. Хозяин ничем не брезговал, по соседству с ним жил дряхлый и страшно жадный скупщик, к которому и попадали потом эти вещицы.
День закончился довольно удачно. За каждую удавшуюся игру Питэру давали один процент от добытой доли. Сегодня он провел две хорошие игры и ему дали один фунт и чью-то золотисто-бледную брошь. Очень довольный он распрощался с Сэмуэлем, назвав его жирным ослом, и отправился домой. Когда он вышел, на улице был уже темный промозглый весенний вечер. Пьяница с кучи мусора испарился. Мальчишка глянул на небо мутно-серого тошнотворного цвета, сплюнул и, запахнув потуже рубашку, побрел по переулкам, глядя себе под ноги. Он ругал себя за сегодняшний случай с усатым фотографом и за то, что он постоянно думал о нем и не мог, как следует собраться. «Зачем ему моя сестра? – думал он - К чему?» Он вновь достал потемневшую желтую карточку с именем «Джон Стритмен начинающий фотограф», вспомнил, что этот самый Джон намекал ему, что сестру он хотел узнать как начинающий фотограф. Конечно, эта была утка, и только дурак мог ему поверить, но Питэр стал думать какую выгоду принесет это ему и, решив, что хоть что-то же должно быть в этом полезное, спрятал карточку и зашагал чуть быстрее.
В подвале уже собралась вся «крысиная семья». Питэр поморщился и, плюхнувшись в кровать, прислушался к разговору, который там происходил.
- Сара, какое сегодня число? – спрашивала Долли – Мне нужно запомнить эту дату, мое день рождение. –
- 31 марта. – Улыбнулась Сара, она сидела возле Долли и расплетала ее косички на ночь.
- Лейзбиккенс, а когда ты к нам попал? – спросила вдруг Долли у Лейзбиккенса, который, свесив толстые ноги, сидел на своем месте, опрокинувшись на стенку.
- Это было очень давно. – пробасил он и взглянул на Долли – тебя еще и на свете-то не было – он улыбнулся огромным ртом.
Долли улыбнулась тоже.
- А Сара? Она уже была? – спросила неугомонная Долли и повернулась к Саре.
- Да – тихо ответил Лейзбиккенс и тоже уставился на Сару.
У Питэра внутри заворочался страшный злой зверь, он зарычал и, фыркнув, резко повернулся к стене.
Воцарилось молчание. Потом, когда Питэр был уже в полусне, его разбудило какое-то шуршание в тоннеле. Он медленно перевернулся и огляделся. Лейзбиккенс, Долли и Сара давно уже спали. Кот Сингапур лежал в ногах Сары и сладостно мурчал. Питэр, раскрыв как можно шире глаза, стал смотреть в черную дыру хода. Оттуда вновь раздалось шуршание и возня. Что-то стукнуло, и послышался шепот – кто-то ругнулся. Питэр подскочил на кровати, стараясь не издавать звуков, он прокрался к ходу и сунул туда голову. Все равно ничего нельзя было рассмотреть. Тогда он, махнув рукой, бросился к маленькой лампе, зажег ее и посветил в тоннель, ему на встречу, сгорбившись, ползло какое-то жуткое взъерошенное существо, пыхтящее и ругающееся шепотом. Он нервно дернул свой воротник и у стены нащупал короткую деревянную доску. Затаив дыхание, прижался к стене, и когда из дыры показалась черная голова, с силой ударил. Послышался крик, грохот, лампа вывалилась из его рук, и Питэр бросился на неприятеля сверху, пытаясь его придушить. Первым подскочил Лейзбиккенс и, не понимая, что происходит, с недоумением смотрел на драку. Потом встала Долли и жутко закричала. Сара сначала бросилась успокаивать Долли, потом приказала Лейзбиккенсу разнять дерущихся. К тому времени Питэр оседлал своего врага и, ликуя, схватил его за худощавую шею. Его соперник страшно хрипел, ругался и пытался правой рукой дотянуться до деревянной доски. Лицо его было перекошено, он весь посинел и испуганно вращал глазами. Лейзбиккенс подоспел вовремя, он обхватил ручищами Питэра и оторвал его от несчастного соперника. Питэр замахнулся на Лейзбиккенс и тут же получил оплеуху, от которой зарябило в глазах. Лейзбиккенс подбросил Питэра, и тот упал ничком на кровать. Потом Сара и Долли кинулись к лежащему парню, он страшно хрипел и злобно тряс кулаками в воздухе. Когда все прояснилось, и лампа вновь зажглась, оказалась что на полу, запрокинув голову, лежал Карл из Томстрита, бедный Карл из Томстрита. В одной руке он сжимал какую-то деревянную коробочку, судорожно вдыхал воздух в раздувавшиеся ноздри и не в силах был ответить на какой-либо вопрос. Когда было ясно, что Питэр ошибся, приняв за врага одного из обитателей подвала, он страшно разозлился, чувствуя, как его щеки полыхают от стыда, накричал на всех и, перешагнув через лежащего на полу Карла, уполз через тоннель на улицу. Он долго слонялся по дворам, пока на небо не выползла бледная луна, и только тогда вернулся домой. Как ни странно никто не спал. Когда он вошел никто не обратил на него внимания, его вообще как будто не существовало! Он зло сплюнул, ругнулся, но его опять не заметили, тогда он упал на кровать и отвернулся к стене, пытаясь заснуть. Но не мог. Все сидел кругом, говорили о чем-то, смеялись и одобряли Карла, называя его настоящим рыцарем. Питэр вспыхнул и, подскочив, подошел к ним. «Неужели не меня должны благодарить за то, что я защищал наш подвал от непрошенного гостя, какого черта они столпились над этим идиотом, который мне не смог даже сдачи дать!». Он разгорался все сильнее и сильнее, но тут он увидел Долли, которая тоже не спала, в руках она держала коробочку, ту самую которую принес Карл из Томстрита. Она радостно смеялась, вертела ее в руках, то, открывая, то, закрывая плоскую крышку с каким-то узором.
- Смотри, Питэр, какую чудесную шкатулку мне подарил Карл! – обратилась она к нему.
Он сжал кулаки, почувствовав, как пульсирует в нем ненависть. Он хотел подойти и ударить этого Карла, растоптать эту кошмарную шкатулку, ему захотелось снова придушить Карла, но теперь до конца. Тут он увидел, как все смотрят на Долли, как все хвалят Карла, и его чуть не разорвало на части. Тогда он вдруг вспомнил о брошке, которой ему заплатили за работу. Вообще-то он собирался продать ее, а деньги прогулять, но раз так все повернулось, он должен был показать всем, что он может, он обязан утереть нос этому хмырю из Томстрита. Он рванул рубашку и достал из кармана брошь. Он блеснула в его грязной руке. Все оцепенели. Питэр усмехнулся и посмотрел на Карла, но Карл похоже не чувствовал унижения или обиды он наоборот кивком одобрил поступок Питэра. Питэр вспыхнул и, наклонившись к Долли, с силой сунул ей в руку брошь.
-Э.. С днем рождения. – выдавил он из себя, вновь краснея от стыда, и почему же так всегда получалось, что он краснел перед Долли, что же он так перед ней глупел, он сам этого не мог понять.
Долли, замерев и еле дыша от счастья, посмотрела на брошку, разноцветные стеклышки заиграли на свету лампы, и Долли вдруг всхлипнула, потом еще, потом снова и глухо разрыдалась. Питэр недоумевающее посмотрел на Сару. Сара смотрела на него, кажется, с таким же чувством. Он криво ей улыбнулся и, отвернувшись, побрел к своей кровати. Никто его не остановил, было тихо, все молчали, как будто оцепенели, хотя Питэр чувствовал, как все смотрят ему в спину, и внутри него клокотало торжество. Оно ревело и бушевало, в голове его трещала непонятная громкая музыка, какую он слышал однажды на параде. Гарцующие кавалеристы на конях ровными рядами маршировали по площади, звенели тарелки, и грохал оркестр внутри у Питэра, и он широко и безумно улыбался своей музыке, громко стуча сапогами по полу, шел к своей кровати. А все обескуражено молчали и смотрели ему в спину, только маленькая Долли глухо плакала, держа в ручке брошь.
Глава 3. Джон Стритмен
Прошло несколько недель. Все они были одинаково и бестолково однообразны, гудела улица, наполняясь предчувствием грядущего праздника весны. Все сосульки уже растаяли, ручьи на мостовых испарились, как исчезла и весенняя грязь с калош и туфель прохожих. Многие улыбались, отчего-то на улицах все чаще и неожиданнее появлялись парочки – шляпка с котелком, или берет со шляпой, идущие под ручки и бесстыдно улыбающиеся друг другу. Питэра охватило весеннее наваждение, оно появилось так же неожиданно, как взорвались набухшие почки на старой, изрезанной сердцами и надписями, вербе, которая стояла возле кондитерской лавки. Питэра тошнило от солнца, которое начало греть, от этих парочек, от их беретов и шляпок, от того, что пришлось снять сапоги и надеть ободранные старые сандалии и от того, что напротив дома, в котором находился их подвал, открылось фотоателье с громкой розовой вывеской «Джон Стритмен начинающий фотограф». Эта вывеска, казалось, преследовала Питэра повсюду, она отражалась в небольших лужах, не успевших еще умереть, на улыбающихся лицах молодых и глупо смеющихся девушек, которые рассматривали свои новые фотографии, а особенно об этом отвратительном усатом толстяке напоминала ему его собственная сестра, которая, конечно же, до сих пор ничего не знала. Он каждый раз с усилием сжимал свои пылающие губы и прикусывал свой змеиный язык, потому что каждый раз, увидев свою сестру, ему не терпелось сказать ей о желтой карточке и об этом Джоне Стритмене, и о том случае возле бани. Но гордость его клацала зубами, сжимала его сухим кулаком рот и заставляла его скорее испариться с глаз Сары. Он не мог ей ничего сказать, он не хотел ей ничего говорить. Но произошло то, чего он не мог предугадать. Как-то, поджидая ее как всегда на крыше, но теперь возле кондитерской лавки, он увидел, как, весело насвистывая себе под нос, по улице шел приземистый толстый человек в лиловой ливрее. Он остановился на полпути и резко обернувшись, посмотрел на крышу, на которой сидел Питэр. Питэр злобно фыркнул и, подскочив, бросился прочь с крыши. Джон Стритмен звонко и раскатисто рассмеялся ему вслед и безмятежно направился в кондитерскую лавку. Питэр застонал от негодования. Еще один не менее гостеприимный колокольчик звякнул, треснул по стеклу входной двери и пропустил этого нахального рыжего полубезумного фотографа внутрь. Питэр схватился за голову. Он должен был препятствовать этому толстяку, во чтобы то ни стало. Быстро карабкаясь и перелезая, он спрыгнул на чей-то балкон, потом, перевесившись, съехал по сточной трубе вниз и, не раздумывая, ворвался в кондитерскую. Колокольчик жалобно всхлипнул. Владелец лавки и все присутствующие испуганно таращили на Питэра глаза. Питэр нашарил глазами свою сестрицу и вскрикнул, рядом с ней, улыбаясь и что-то бубня, стоял этот самый Джон Стритмен. Питэр бросился наперерез и, вырвав корзинку из рук Сары, быстро перепрыгнул, через сухого маленького старичка, натолкнулся на останавливающего его хозяина лавки, сбив его с ног, и выбежал на улицу. Погоня началась незамедлительно, первой выскочила разгневанная сестрица, злобно шипя, кинулась на него
- Что ты творишь, идиот! - она схватила его за локоть
- Быстрее бежим! Надо, очень надо! – крикнул он ей и, взяв ее за руку, потащил за собой.
Сара в испуге ринулась за ним.
В это мгновение из лавки вылетел Джон Стритмен, грозно шевеля рыжими усами, потом хозяин лавки, и они погнались за беглецами, и каждый преследовал свою личную цель. Потом, пыхтя и размахивая тонкой тросточкой, выбежал старичок и, прихрамывая, поскакал за остальными.
Питэр долго не мог оторваться от преследователей, но, потом он свернул в переулок, сестра, еле переводя дыхание, бежала за ним. Питэр пробежал вдоль общественной бани, свернул, пробежал мимо вечной кучи мусора, мимо потайной двери игрального зала вглубь и там они спрятались за деревянными коробками, которые приносили сюда рабочие швейной фабрики. Нагонявшие прибежали в этот переулок. Джон Стритмен, довольно ухмыляясь, прошел к двери игрального зала, попросив остальных подождать на улице, сказав, что здесь живет его старинный приятель. Конечно же, он наврал, и Питэр сразу понял, что Джон знает о запрещенном зале и даже посещает его. Через десять минут фотограф вышел оттуда очень недовольный и озадаченный. Он сказал, что они обознались и, возможно, дети пробежали в другую сторону. Старичок злобно выругался, хозяин кондитерской лавки пообещал придушить нахальную девчонку и жалкого сопляка, а толстяк, ничего не говоря, оправил свой лиловый воротник и ушел быстрее всех.
- Что же, черт возьми, происходит!? – прошипела Сара, оттряхивая свое платье, когда преследователи полностью ушли.
Питэр, не отвечая, отдал ей корзинку и, развернувшись, пошел домой в подвал. Солнце вдруг спряталось за тучи, и пошел мелкий дождь.
- А ну, ответь мне немедленно! – закричала Сара и, подобрав платье, быстро зашагала за ним.
Питэр сплюнул и швырнул в нее желтой смятой карточкой. Она остановилась и, смотря в удаляющуюся спину брата, непонимающе посмотрела под ноги. Возле ее ботинка лежала, безнадежно темнея и промокая, визитная карточка. Она убрала намокшую, прилипшую прядь за ухо и, наклонившись, подняла карточку. Питэр уже исчез за углом серого дома.
- Джон Стритмен – прочитала Сара, и ей показалось, что это имя она уже слышала.
Она постояла немного в нерешительности и пошла вслед за Питэром. Вдруг из двери возле мусорной кучи, которую она заметила только сейчас, вылетел пьяный грязный мужчина, подавленный и злой. Он был в мятом плаще, с шляпой набекрень. Он горько плакал и еле стоял на ногах. Похоже было, что под плащом его была только ночная полосатая рубашка. Он хлебнул из зажатой в руке бутылки ликера и заметил испуганную девушку. Он шагнул к ней, сжимая свой большой грязный кулак.
- Все… все...– сказал он не понятно кому.
Сара отшатнулась от него, и он, потеряв равновесие, поскользнулся и упал в кучу мусора. Сара, сглотнув и прижав к груди корзину, быстро побежала прочь из этого темного переулка.
Следующее утро она провела в мучительных раздумьях. Она ждала брата, чтобы попытаться разузнать хоть что-нибудь об этом Джоне Стритмене и о произошедшем вчера случае. Почему брат устроил эти гонки, к чему ему нужно было мешать ей, именно тогда, когда к ней подошел этот усатый человек, а может в нем и есть загвоздка? Может от него брат пытался убежать? Сара ломала голову, путаясь в вопросах и не находя ни одного ответа. Как ни странно Питэр не появлялся целый день и поздно ночью, когда обитатели подвала сладко дремали, приполз весь грязный и пьяный. Рубашку его будто топтали ногами, лицо распухло, на щеке красовался лиловый фингал. Шатаясь и переваливаясь, Питэр прошел к своей кровати, и громко крикнув что-то неразборчивое, повалился на кровать. Сара испуганно подскочила на кровати. Питэр нервно дергал плечами во сне. Сара впервые видела его пьяным и таким грязным. Она подошла к нему и осторожно тронула его плечо. Питэр всхлипнул и распахнул глаза. Он посмотрел на сестру. Лицо его покрылось потом, глаза вращались и испуганно расширялись как у кошки.
- Что произошло? – Сара присела к нему на кровать, гладя его по дрожащему плечу.
- Отстань! – закричал он и, дергая руками, перевернулся к стене – Ты, грязный котелок, ничтожество! Ничтожество! – говорил он стене.
Голос его надрывно хрипел, а губы побелели.
- Что? Что случилось Питэр! –
Питэр, как будто в горячке шептал что-то, хватался за голову и судорожно кашлял, задыхаясь. Он привстал на кровати, застонал и будто впервые увидел Сару.
- Сара! Сара! – он первый раз в жизни назвал сестру по имени, голос его вот-вот переходил в плач, и он, захлебываясь в слезах, пытался сжать рукой горло, где встал горький подползающий ком. – Сара! Он! Он ничтожество! Маленький грязный человечишка! Грязный котелок!! Ничтожество! И этот его Сэмуэль Генхрю! Он тоже ничтожество! Букашка, жирный жук! – всхлипывал Питэр, облизывая соленый от слез подбородок.
Он схватил сестру за руку и в глазах его вспыхнул яростный огонь.
- Я его убью! Я убью его! И Джона Стритмена тоже! И его я убью! Ты уже была у него? Он сказал зачем? – брат посмотрел на сестру.
Сара, холодея от ужаса, смотрела на брата. Казалось, он сошел с ума. Бессвязная его речь, всхлипы и холодный мокрый лоб заставляли сердце Сары дрожать и падать в пятки. Ноги ее стали ватными, она вдруг тоже разрыдалась.
- Что ты говоришь? Я не понимаю? Объясни мне? Что ты говоришь!? – она схватила его за худую горячую руку и встряхнула его, чтобы он пришел в себя.
- Значит… значит, ты не была у него? – он немного упокоился – Ну, ничего! Не надо! Не ходи! Ладно? Обещай мне? – он с мольбой в глазах уставился на Сару.
- Объясни мне, я ничего не понимаю! –
- Я проиграл сегодня двенадцать фунтов!! Ты понимаешь? Я проиграл двенадцать фунтов за одну игру!! – взвыл Питэр, схватив себя за пульсирующие виски.
Боль была невыносимой, как будто тупой иголкой ему прокололи на сквозь виски и игла прошла дальше, изогнулась и впилась острием в глаза. Питэр вскрикнул и упал навзничь, лицом на кровать.
- Что!!? Где? Где ты мог проиграть такие деньги! –
- Я работаю на одного человека в игральном зале. – Прошептал брат, еле переводя дыхание от боли.
- Что! Ты играешь в карты? Ты работаешь на какого-то грязного низкого человека, ты разоряешь людей, ты же… ты же… - она задохнулась от возмущения и вскочила с его кровати, тряся кулаками в воздухе.
- Это не человек! Это ничтожество! Ничтожество!
- Ты сам ничтожество! – крикнула на него Сара.
Питэр замер в неловкой позе на кровати. Боль отошла, но лучше было бы, чтобы она прямо сейчас разорвала бы его на куски. Он раскрыв рот посмотрел на сестру. Внутри у него все похолодело, образовалась огромная бездонная пропасть.
- Ты ничтожество! – повторила его сестра, бросая ему в эту бездну каждое слово, как осколки разбитого зеркала.
Сара повернулась к нему спиной и быстро шагнула к своей кровати. Она улеглась, накрылась с головой одеялом и замолчала.
Питэр задыхаясь от страха, который его охватил, посмотрел вокруг. Мир треснул, разошелся по швам в одно мгновение. Сосущая черная бездна внутри, всхлипывая и шипя, вырвала из его груди сердце и опрокинула его внутрь себя, поглотила его самого полностью, уронив на самое дно. Он ощутил себя фарфоровой куклой. Вот он медленно падал, кувыркаясь в воздухе, на лице его застыла улыбающаяся идиотская гримаса счастья. И вот где-то в тишине и полной темноте треснуло что-то, взорвалось, свистя и крошась на куски. В разные стороны, внутри него полетели кусочки фарфора. Они вонзились поочередно в его спину, грудь, застряли в венах, выступающих на сухих руках. А он лежал на дне своей бездны разбитый в мелкую крошку. Голова его раскололась надвое, руки отвалились и лежали разбросанные в разные стороны, ноги изогнулись и торчали неестественными обрубленными палками вверх. Питэр, закрыв глаза, медленно лег на спину и пролежал так всю ночь опустошенный и разбитый.
Глава 4. Сны и карточный долг.
На следующее утро все изменилось, пошло наперекосяк, под наклон. Он ходил вечером в игральный зал и проиграл там еще пять фунтов стерлингов. В отчаянии он даже хотел броситься с крыши высокой башни с главными часами на площади. Он сидел на ее наклонной гладкой блестящей крыше, опершись угловатой спиной на тонкий врезающийся в небо шпиль, и свесил вниз ноги. Его ботинки касались большого циферблата, и когда секундная стрелка пролетала мимо, ему приходилось поджимать ноги. Одной рукой он цепко ухватился за выступающий край водосточной трубы, а во второй обессилено сжимал полупустую бутыль эля. Он сидел так долгие, самые долгие часы своей жизни. Плечи его вздрагивали от беззвучных вздохов. Ему казалось, что он погрузился куда-то глубоко в темноту, увяз в зыбучей липкой трясине. Он чувствовал внутри лишь бездонную пустоту, и безысходность поедала его сознание, отчаяние охватило все его существо. Он поминутно опрокидывал бутыль и кислая, пьяняще веселая жидкость неслась к нему в горло, и мгновенно вздымалась клубами в мозг, в глазах чернели расплывчатые пляшущие пятна, на минуты мальчишка погружался в бессознательность, а когда пятна расплывались, ему мерещились картины ясные, светлые и казалось абсолютно невозможные. Вот он еще совсем маленький в бархатных штанах и чистой накрахмаленной рубашке стоит посреди огромной блестящей залы. Начищенный мраморный пол с турецкими узорами, расшитые золотом бархатные шторы, огромные окна, выходящие на темный-темный зеленый сад с белой узорной оградкой. Большой из красного кирпича с позолотой камин, в нем тлеют еще чуть живые бардовые угли. В другой стороне зала стол из красного богатого дерева с резными толстыми ножками, большие диваны, расшитые золотыми нитками, с красивыми изящными ножками из ореха. Посреди зала под потолком огромная стеклянная люстра, кажется там свечей сто не меньше, а может даже и тысяча, да и какое имеют значение цифры для него, маленького рыжего карапуза, с кудрявыми торчащими в разные стороны вихрами. В руке у него белый кружевной платок, от него разит дурманом дорогих духов, и этот запах, кажется, он всюду слышит его. Такой родной, близкий сердцу запах, как будто всю жизнь был с ним рядом. Этот аромат мог принадлежать только ей. Той, что сейчас сидит в его видении на софе, положив ногу на ногу, в длинном светло-зеленом платье. Она улыбается ему такой ясной волшебной улыбкой. Ее темно-каштановые кудри падают на плечи настолько величественно, так кудри могут падать только у королев или особ высшего света. А он маленький, застыв посреди зала, стоит и смотрит на нее не в силах отвести огромных изумленных зеленых глаз.
- Питэр – говорит она ему, ее голос как из старых несуществующих сказок, чарующий, как голос свирели – Питэр, ну разве ты не принц? – улыбается так ласково, смеется так звонко.
- Питэр – зовет его рукой, а он, затаив дыхание, смотрит на нее, оцепенел, не может и шагу ступить.
- Питэр… Питэр! –
Мальчишка, закрыв глаза, сжимая в руке бутылку эля, резко рванулся, подскочил на ноги, ноги дрожат, как будто только что научился ходить, как у новорожденного теленка.
А голос все звал его, завораживал:
- Питэр, Питэр, подойди Питэр, сделай шажок, Питэр! –
Мальчик задыхаясь от волнения вскинул руки в стороны и, шатаясь занес ногу для шага, он почувствовал вдруг холодный промозглый ветер подхватил его, его встряхнуло, зашатало, он оступился, поскользнулся и, запрокинувшись назад полетел вниз. Она распахнул глаза, видение улетучилось вместе с ледяным ночным ветром. Он, зацепившись рукой за острый край водостока, свесившись на половину, вот-вот мог сорваться и полететь вниз на площадь. Секундная стрелка только что обошла круг и набирала обороты, вот-вот она заденет его и сбросит вниз, казалось она даже ускорила свое движение. Бутылка полетела из рук вниз и звонко разбилась о камни, зеленое толстое стекло полетело в стороны мелкими осколками. Питэр вскрикнул от страха, загребая в воздухе руками. Он как кошка ногтями пытался вцепиться в гладкую покатую крышу башни. Он рывком зацепился одной ногой за шпиль и будто обезьяна изогнулся, переваливаясь обратно. Когда стрелка подходила уже совсем близко, оставалась всего четверть, он всхлипнул, зарычал как раненный зверь и из последних сил подскочил на ноги, балансируя дрожащими ослабшими руками. Ему показалось, что под ним бездонная пропасть, и он сейчас же упадет вниз. Голова его закружилась его затошнило и к горлу подкатывала рвота, в нос вдарил кошмарный запах, он согнулся пополам, свесившись с крыши. Его вывернуло наизнанку. Он пришел в чувство, почувствовал вдруг как ему холодно и зябко, его снова вывернуло и обессиливший, опустошенный, заледеневший он повалился на бок.
Он очнулся на крыше рано утром, только-только начинал багроветь серый сонный горизонт, и на улицах редко можно было увидеть ленивое движение. Питэр потянулся вытер рукавом испачканный рот, сел, встряхнул с себя опять нахлынувшие видения как будто из книжек про роскошные балы и сказочные замки. Он заставил себя забыть ту красивую удивительную сказочную фею в длинном светло-зеленом платье. Он оправил рубашку, подтянул штаны и встал. Его шатнуло, резкая боль в голове пронзила его так, как если бы ему раскололи голову мечом или секирой. Он упал на колени, схватившись за виски, зарычал. Снов вскину ногу, схватился рукой за тонкий качающийся шпиль, снова, но на этот раз медленно, встал. Выпрямился, борясь с жуткой болью в висках, вздохнул ледяной обжигающий глотку и грудь воздух, крепко ухватился второй рукой за шпиль, тот надрывно заскрипел. Поставил расползающиеся ноги прямо, оторвал руку от шпиля и попытался шагнуть, в глазах пошли черные и зеленые круги, сознание будто выдернули из его головы, и когда он очнулся, обнаружил себя упавшим навзничь на холодную крышу, руки его были вывернуты уродливым непонятным жестом. Он поднялся, сел и, решив отдохнуть, опрокинулся на шпиль, тот обиженно вскрикнул и умолк, пытаясь удержать на себе вес Питэра. Питэр закрыл уставшие от утреннего света глаза. Он пытался вспомнить свои видения, но они покинули его, хотя совсем недавно мучили его целую ночь напролет. Помнилась ему только фея с темно-каштановыми кудрями и белый-белый кружевной платок, пахнущий духами. Питэра вдруг кольнуло где-то под левым ребром, казалось, он вдруг вспомнил что-то, воспоминание пронеслось молнией, сверкнуло и юркнуло в кромешную тьму. Питэр подскочил, боясь потерять это чувство и, забыв про головную боль, прыгая с крыши на крышу, понесся вниз, ему бы позавидовала сейчас любая кошка, он буквально летел. Вот он уже спрыгнул на землю и грея внутри остатки молнии, ее маленькие искорки, бежал домой в конуру, задыхаясь от бега, но не останавливаясь. Он уже давно забыл то о чем вспомнил, но надеялся, что, вернувшись домой, вспомнит, обязательно вспомнит. Он скользил, спотыкался, падал, но вставал, почти подпрыгивал и бежал дальше, расталкивая прохожих, крича на них, перепрыгивая какие-то лавки с товарами. Вот, наконец, он свернул в переулок, шагнул два шага и юркнул внутрь в темноту. Прополз, барахтаясь в земле, будто в воде. Захлебываясь от восторга, от предвкушения чего-то волшебного, какого-то чуда. Он не заметил следы посторонних, он даже не услышал чьи-то голоса в конуре. Чьи-то крики, и жалобно вздрагивающий свет в конце норы. Он вывалился из хода радостный, ослепленный светом, а когда понял, было совсем поздно. Его подхватили за шкирку, встряхнули и поставили, почти бросили обратно на пол. Шатаясь, он огляделся вокруг, липкий страх прополз по спине, он вздрогнул, челюсть его свело от злобы. Посреди конуры стоял не кто иной, как Грязный Котелок, хищным цепким взглядом пронизывая все его маленькое сгорбившееся тело, возле Грязного Котелка стояли двое его огромных горилообразных охранника. В углу сидел Карл, обнимая испуганную, скорчившуюся Долли, она, захлебываясь слезами, уткнулась в его плечо, поджав под себя худые ноги с выступающими коленками. Лейзбиккенс еще не вернулся, и кровать его аккуратно застеленная пустовала. Сара стояла посреди комнаты, бесстрашно пронизывая презрительным взглядом хозяина игрального клуба, на охранников вовсе не обращала внимания. В ее левой слегка подрагивающей от напряжения руке горела керосиновая лампа, казалось, Сара еле сдерживала себя, чтобы не разбить эту лампу о голову Грязного Котелка.
- А вот и наш долгожданный общий приятель! – прохрипел он и ухватил Питэр за рукав.
Сара резким рывком обернулась на брата. В ее глазах пылала ненависть и гнев. Слабый свет лампы ударил Питэру в лицо, он сморщился, но быстро привык и злобно исподлобья смотрел на своего хозяина. Тот засмеялся, будто заскрипела старая железная дверь, по спине Питэра пробежались острые ледяные мурашки, он дернул плечами и сжал кулаки.
- Питэр – почти визгливо крикнула ему Сара – как ты мог!? – казалось искры из ее блестящих глаз выпрыгнут сейчас и запляшут по стенам каморки, заглатывая мебель и старые газеты, валяющиеся на сыром полу, все окрасится вокруг рыжим и начнется буйный свирепый пожар. Питэр стряхнул с себя жуткое видение и жалостливыми глазами посмотрел на сестру.
- Да, Кьюи что за дела? Ты задолжал моему приличному благородному заведению целых семнадцать фунтов! Семнадцать фунтов стерлингов!! – хозяин, злорадно ухмыляясь, сжимал свои скрюченные длинные пальцы и скалил желтые отвратительные зубы, его лицо было так близко к лицу Питэра, что тот почувствовал, как у него закружилась голова от вони, которая шла от Грязного Котелка.
Рука Сары заходила ходуном, она не выдержала и треснула лампой о пол. Полетели брызги стекла, огонь потух и конуру охватил жуткий полумрак. Питэр сгорбился и встал в стойку, приготовившись к драке. Двое охранников, которые до сих пор стояли недвижными скалами, медленно зашевелились, поворачиваясь к нему, послышался хруст огромных кулаков, похожих на пудовые гири. Охранники напряглись и, не поворачивая голов, ждали приказа хозяина. Грязный Котелок с наслаждением смотрел на Питэра, на его жалкую худосочную фигурку и, задрав высоко голову, усмехался, скаля зубы. Но как только он открыл рот, чтобы дать команду, стоявшая позади Сара крикнула:
- Стойте! Я вам заплачу долг. –
Хозяин осекся и с недовольным лицом повернулся к ней, такой поворот событий ему не нравился, он очень хотел посмотреть на кровавое месиво, в которое превратили бы Питэра двое его несокрушимых помощника.
- Я, кажется, ослышался милая? Вы сказали разве, что сможете выплатить столь страшную сумму за этого сопливого недоноска? – он выставил руки в костлявые как у голодного пса бока и злобно сверлил Сару черными глазами.
- Если у вас проблемы со слухом, мистер, то давно пора обратиться к лекарю – холодно оборвала его насмешки Сара – ну, а что касается той глупой мелкой суммы, которая для вас является богатством, то я с легкостью поделюсь ею с вами, бедным все-таки нужно помогать, так советует мне моя вера. – Она гордо выпрямилась, втоптав последними словами Котелка буквально в грязь.
Он стоял растерянным и сокрушенным, даже рот у него открылся от удивления.
Сара между тем повернулась ко всем спиной и скрылась где-то в потайной комнатке, которая была настолько мала, что вместиться в нее мог только один небольшой человек или подросток, Лейзбиккенс, например, уже не влезал в нее. Через мгновения она вернулась, держа в белой руке пару смятых пожелтевших бумажек.
- Здесь двадцать два фунта, это на случай если Питэр вам задолжает снова. – она насмешливо скривила побледневшие губы, все-таки в глубине души она боялась непрошенных посетителей.
«Наверняка дрожит как осиновый лист» – уверенно думал Питэр и ухмыльнулся сам себе.
Грязный Котелок прошипел ругательства, злобно сплюнул, вырвал из рук Сары деньги и быстро исчез в черном провале потайного хода. Охранники по очереди уползли за ним. Питэр с удивлением думал о том, как могли поместиться в столь узкий проход такие необъятные туши.
Когда посетители исчезли совсем, Сара зажгла новую лампу и поставила ее на небольшую деревянную перекладину, торчащую над ее постелью из стены. Долли и Карл тихо шептались о чем-то. Долли заметно повеселела и, опершись о стену, хихикала, слушая какие-то глупости, которые нес взлохмаченный Карл.
- Итак, сопливый недоносок, может расскажешь своей любимой сестре как докатился до такой низкой жизни? – Сара стояла перед ним, в глазах ее плясали два маленьких огонька, вот-вот начнется пожар.
Питэр грубо бросил ей какие-то слова, которых и сам не вспомнил и повалился на свою кровать, ничего больше не говоря.
- Что ж. – Сара ничего другого и не ждала. - Предупреждаю вас Питэр Жан Поуэль Ван Домстер – когда она называла его этим жутким полным именем, которое, как он был уверен, сама же и придумала, его передергивало и трясло – Я предупреждаю вас в последний раз. Впредь любой выигрыш в этом злачном дьявольском заведении вы до последнего гроша будите приносить сюда и отдавать мне, пока не выкупите передо мной весь долг, ведь теперь вы должны мне. Пока все двадцать два фунта не будут у меня, ваша жизнь будет казаться вам адом! – голос ее поминутно срывался на гневный крик, но она сразу же сдерживала себя и продолжала ледяным тоном.
– До тех пор, пока вы, к тому же, не приобретете пять керосиновых ламп, взамен той, что разбилась по вашей вине, и не выступайте мистер Домстер! – она оборвала его возмущенный возглас жестом ладони и он, упав навзничь, гневно заревел.
- А так же до тех пор пока вы лично не познакомите меня с Джоном Стритменом – Питер скорчился, будто его била адская судорога, в голове его, казалось, жужжали сотни раскаленных железных ос – ваша жизнь, я повторяю, будет казаться вам страшным сном!! Вы, надеюсь, все осознали. Я думаю, объяснила все доходчиво. – Она кивнула сама себе и, развернувшись, ушла по своим делам.
Как только она ушла, замолкнувшие Карл и Долли, которые все это время внимательно слушали ее монолог, продолжили свой оборванный занимательный разговор. Питэр хотел вскочить, побежать на улицу, упасть куда-нибудь в лежу и, промокнув до нитки, умереть от холода. Но что-то его останавливало, он не в силах был выйти из своего логова, как ни старался заставить себя, тело его стало ватным и пустым, он обреченно всхлипнул и упал обратно на кровать, мгновенно утонув в тягучем сне. Он снова увидел большую мраморную залу, снова этот жуткий завораживающий голос
- Питэр, сделай шажок, Питэр! – голос теперь казался ему леденящим, его будто опутывали невидимые стальные веревки.
Тело его сковал ледяной холод, и его тянуло к этой каштановой женщине, как тянет к себе одурманенного страхом кролика удав, он чувствовал себя пойманной связанной мухой, которая болталась в паутине, а паук совсем близко, вот-вот он окажется в его лапах. И этот чарующий замораживающий голос:
- Питэр, Питэр! – вдруг что-то изменилось.
Голос исказился, будто спрыгнул с одной тонкой нити на другую. Он показался ему знакомым и теплым, не таким как голос той женщины.
Его вырвало из сна. Он вскрикнул и упал куда-то в грязь, ему стало холодно. Видение унеслось куда-то по улице.
- Питэр! Что с тобой, Питэр!? – над ним испуганная, вся в слезах, в одной ночнушке стояла Долли.
Она вцепилась в его повисшую обессиленную руку и пыталась поднять его, всхлипывая и надрывным голосом, плачем, повторяла:
- Питэр! Питэр! –
Он подскочил как ужаленный. Он стоял посреди улицы, где-то далеко от своей конуры. Рядом заплаканная и испуганная Долли, начинала задыхаться и дрожать от холода и испуга. Он обхватил ее обеими руками и стал успокаивать.
- Дыши ровно Долли, все хорошо, все хорошо, Долли, дыши ровно, главное дыши ровно – повторял он как заклинание слова и гладил ее по кудрявой голове. Сейчас ему было страшно не меньше Долли, коленки его подкашивались, а плечи нервно дергались. Он поднял Долли и понес ее домой. Когда Долли, укутанная в его одеяло, сидела дома в тепле и смотрела на горящую тусклым пламенем керосинку она, наконец, успокоилась. Пришел в себя и Питэр. Он думал обо всем, что произошло за эти дни, и невольно вздрагивал, вспоминая эту женщину и эти мраморные плиты, и люстру огромную с сотнями горящих свечей. Казалось, что он видел все это, будто всплывала какая-то старая забытая сказка, про какого-то гуся или, может, лебедя? Он толком не мог вспомнить, но, помнится, он смеялся над сказкой, говорил, что не бывает такого конца в жизни, но какой же там был конец? Голова его распухла от усилий и виски пульсировали острой болью. Вдруг, неведомая сила подтолкнула его, и он встал и направился к потайной комнатке, откуда Сара доставала деньги Грязному Котелку. Тут он еще ни разу не бывал. Он заметил в небольших вырытых углублениях разнообразные вещички и дорогие и не очень, мешочки с деньгами и бархатная кисейка с бумажками, сумма там была около ста фунтов, эту сумму они соскребали с Сарой около пяти лет, как поселились в этой конуре. Но внимание его привлек небольшой вырезанный из ореха сундучок, размером со шкатулку, с узорами и небольшими стекляшками, которые отражали его уставшее бледное лицо, будто маленькие зеркала. Его снова подтолкнула неведомая сила, и руки быстро сами раскрыли шкатулку. Внутри оказались разные безделушки, на вид им было много лет, пожалуй, даже больше чем самому Питэру. Там была фарфоровая елочная игрушка в виде белого ангела, трубящего в позолоченную трубу. Краска с его милого ангельского личика давно стерлась, облепилась и позолота с его крошечной трубы, а на правой пухленькой ручке был отбит большой палец. Питэр с отвращением отложил это «уродство» и стал рыться дальше. Глубже лежали какие-то лоскутки, красный изношенный пожелтевший от времени шелк, возможно, раньше он был дорогим товаром.
«И зачем только идиотка Сара тратила время, могла бы продать его и заработать фунтов двадцать, если не больше» – думалось Питэру. Дальше были какие-то украшения и безделушки. Брошь в виде бабочки, серьги с какими-то камнями, Питэра это нисколько не интересовало. И тут что-то кольнуло его в левый бок. Рука его дрогнула. На самом дне он наткнулся на какую-то небольшую тряпочку. Он подцепил ее ногтями и поднес к глазам. В голову хлынула кровь, по спине пробежался холодок, в горле встал острый горький ком. Рука заходила от волнения ходуном. В побелевших от напряжения костяшках пальцев он сжимал старый изношенный желтый платок, бывший давным-давно белоснежным. Кое-где он был подпаленным, но по краям остался знакомый вышивной орнамент с белыми кружевами. На краешке золотыми нитками были вышиты его инициалы «П.Ж.П.В.Д». Дыхание его перехватило. Именно этот платок он держал в маленьких ручках, когда посещали его эти сказочные невозможные ведения. В глазах заплясали черные расплывающиеся пятна
- Питэр Жан Поуэль Ван Домстер – прошептал он побелевшими губами и потерял сознание.
Утонув в бездонной черной яме, как будто его опрокинули в ночное холодное небо.
Нашли его под утро в бессознательном состоянии, в кулаке он крепко держал желтый кружевной платок.
Глава 5. Фотоателье и старый мост.
Первое, что подметил Питэр, переступив через порог, это дурманящий запах свежей краски и лака. Сара шла впереди него, и он пытался спрятаться за ее худую ровную спину, с гордо расправленными плечами. Стены были светло-брусничного цвета, паркет из темного сурового дуба, что делало помещение не столь светлым и более официальным. Глубже стояла стойка тоже из дуба, за которой сидел маленький круглолицый лысый человечек с подозрительными сощуренными глазками – бусинками и хитрой улыбочкой на сморщенном лице, которая растягивалась до самых ушей.
- Добрый день – неуверенным подрагивающим голосом сказала Сара.
- Да… - сощурив свои глазки и блаженно улыбнувшись, протянул круглолицый – Де-ень действии-ительно до-обрый – он растягивал каждое слово, голос его был слегка хрипловатым, но приятным, и казалось, что мурлычет довольный ленивый кот, а не этот сухой сморщенный человечек за стойкой.
- Могли бы мы увидеть… -
- Мистера Джона Стритмена!? – крикливо и гордо перебил Сару человечек и потешным жестом вскинул руку вверх, изогнув ладошку в непонятном заумном положении.
- ну.. да – пожав плечами, будто стыдясь, кивнула Сара.
- Мистер Джон Стритмен занят! – еще громче взвизгнул человечек, его пушистые торчащие торчком брови сползлись на переносице, образуя гневную галку, и вновь лицо его запылало от гордости и какого-то довольствования собою, которое бывает на лице служащего, идеального выполняющего свою работу.
Сара вздрогнула от столь громких криков человечка за стойкой и хотела, уже было, безмолвно удалиться, как вдруг, за шторами, висящими за спиной человечка, где скрывалась сама фотостудия, послышалось движение. Тяжелая красная бархатная штора отодвинулась, и из-под нее высунулось круглое рыжеусое раскрасневшееся лицо. Это был тот самый таинственный и так неприятный Питэру субъект, что, увидев его, мальчик скорчился и горько сплюнул.
- Погодите, мистер Хакинсон! – торопливо крикнул толстяк, видя, как Сара и Питэр быстро удаляются из помещения.
Сара резко развернулась и уставилась на начинающего фотографа. Она мгновенно вспомнила этого человека из кондитерской лавки, значит, тогда они убегали именно от него и вся эта погоня, и эти тайны, и выходки ее полоумного брата все это вот из-за этого толстопузого неуклюжего увальня с потешными рыжими усами и горящими голубыми глазами? Сара, замолкнув, смотрела на пыхтящего красного от натуги человека с дурацким пенсне в дурацких шароварах, который, не уклюже переваливаясь, шел прямо к ней и не могла ничего понять.
- Джон Стритмен – широко и радостно, как-то по-детски, улыбаясь, он протянул ей огромную пухлую руку.
Она в некоторой заминке протянула ему свою и смотрела на него открыв рот. Этот человек был ей смешон, но не противен, ничего более безобидного и наивного она не видела в своей жизни. Эти голубые горящие радостные глаза, эти неуклюжие ужимки.
Джон Стритмен слегка смутился столь пристальным недоумевающим разглядыванием его персоны и с вопросом искоса посмотрел на Питэра, тот демонстративно ухмыльнулся и, отвернувшись, стал разглядывать какую-то фотографию на стене.
- э… а как будет ваше имя, прелестная барышня? – он, не решаясь смотреть прямо, краснея, глядел исподлобья и совсем стал потешным.
Девушка, сжимая его горячую красную руку, все еще раскрыв рот и недоуменно глазея на него, стала безмолвно улыбаться, казалось, она провалилась куда-то вниз, смотрела и смотрела на эти глаза, такие чистые и ясные.
Питэр нетерпеливо свистнул, краснея от стыда за свою сестру. Сару будто вытряхнули из сладкого глубокого сна, она, смущенно улыбнувшись, оторвала руку от объятий фотографа и, отводя взгляд, робко ответила
- Сара. Просто Сара. – она старалась не смотреть на Джона Стритмена уж очень глупо она до этого себя вела и теперь горела от стыда.
На ее бледном личике выступали красные пятна и веснушки становились буро-оранжевыми. Эту особенность сразу же приметил Джон и, кашлянув, пробормотал:
- Знаете ли, я ждал вас еще две недели назад. Но вы все не появлялись, я думал, что вам абсолютно не интересно и вдруг, такой визит, неожиданно – пенсне его попало под луч света от тусклой лампы, висящей под потолком, и заблестело, ослепляя Питэра, попало на него солнечным зайчиком.
В глазу запрыгали зеленые пятна, и он, морщась, отвернулся, сквозь зубы, пожелав этому толстому валенку провалиться под землю.
- В этом стоит я думаю поблагодарить моего сердобольного братца, который буквально на днях отдал мне вашу визитку.- довольная собой она пронзила брата надменным взглядом и дернула плечиками.
Питэр за ее спиной показал ей неприличный жест и рыкнул на нее.
- Да? – будто удивившись, протянул Джон Стритмен и сразу же перевел разговор на другую тему – Знаете ли, зачем я пригласил вас сюда к нам, в нашу скромную обитель? – взяв ее под руку, Джон стал ее медленно отводить за стойку.
А она, безвольно повиснув на его руке, как ясно видел Питэр, словно зачарованная муха ползла за ним, не отрывая от него широко раскрытых по-детски наивных глаз.
Когда они скрылись за толстой шторой Питэр злобный, шипящий проклятья, встрепанный как воробей стоял, сжав кулаки посреди зала. В груди у него ревел и стонал лютый вспыхнувший зверь, как будто он вырвался из тартара и теперь намеревался, во что бы то ни стало разорвать Питэру грудь и понестись за ними, порвать глотку этому отвратительному жалкому толстому обманщику и злодею. Питэр чувствовал свое бессилие, внутри у него свирепствовало и бурлило, но он не способен был даже шагнуть шагу в сторону стойки, будто бился своим сознанием с толстой непробиваемой невидимой преградой и никак не мог ее одолеть. В отчаянии он взъерошил свои волосы, захрипел и, крикнув как можно громче
- Идиотка! – понесся прочь, в свою конуру.
Маленький человечек вспылил и, пытаясь нагнать этого мерзопакостного рыжего юнца, выскочил на порог и, тряся в воздухе кулачками, угрожал и кричал вслед Питэру:
- Только попробуй ты сунуться хоть на минуту сюда, только попробуй! –
Питэр бежал, отгоняя от себя непонятный накативший страх и тревогу. Он ругался, чертыхался, размахивая руками, как ветряная мельница, и бежал все дальше и дальше. Ему так хотелось заблудиться, но это было невозможно.
Он знал весь Стоунжедвилл (якобы существующий городок неподалеку от Лондона – прим. Авт.) как свои пять пальцев, каждая грязная пропахшая гнилью и табаком улочка была ему родной и знакомой, каждый туннель он мог распознать с завязанными глазами, не говоря уже о мостах и тупиковых улицах. Все это была его жизнь, его кровь, все улочки и туннели - его вены, все площади и перекрестки его кожа, главные огромные часы с тонким уходящим в небо шпилем – его сердце, безостановочно тикающее сердце. Ему иногда думалось, что когда он умрет, и сердце его остановится, то и эти главные часы обязательно остановятся, вместе с его сердцем, ведь он и Стоунжедвилл это единый целостный движущийся организм, залитый грязью, кровью, пропахший табаком и мусором, пьяный от рек и каналов, свежего ледяного воздуха и эля.
Боже! Он только сейчас, охватываемый страхом и тревогой, бегущий без остановки и передышки, чувствующий как сердце его вот-вот выскочит из груди, понимал и осознавал, будто впервые понял что-то важное и до примитивности простое. Он только сейчас понял, как любит он этот сырой и серый город Стоунжедвилл, эти непроходимые городские чащобы, эти старые обшарпанные здания, словно древние царские замки, с каким наслаждением он вдыхает дым и теплые зловония, которые валят белыми клубами из открытых люков городской канализации. Как сладко покалывает внутри, когда он видит толпы однообразных, черных и серых усталых лиц, бегущих куда-то далеко, невозможно далеко и непонимающих, что они все равно опоздают, они уже безвозвратно опаздывают на целую жизнь, которую глупо и необдуманно растрачивают на беготню и погони. Питэр вдруг резко остановился, запыхался, замер, глубоко дыша. Мозг его кипел, виски раздирали сотни леденящих иголок боли, голова слегка кружилась, он был будто пьяный. Устал, сунул руки в карманы и прогулочным шагам шел сквозь толпу. Все неслись, неслись, а он шел медленно и понимал, что опаздывают все, кроме него, что все ничтожны и глупы, кроме него, и нет сейчас более безнадежно счастливого человека, чем он. Он улыбнулся сам себе и, не глядя на дорогу, а по памяти, прошел сквозь площадь напрямик, затем обогнул канал и пересек кипящий жизнью перекресток. Где сотни опаздывающих и спешащих тележек и экипажей с цоканьем и скрежетом проносились мимо, иногда взвизгивали, пытаясь остановиться и не задавить, попавшего под колеса пешехода, который очевидно, тоже куда-то мчался и, конечно, опаздывал. Питэр, наконец, оказался на старом мосту. Он был, как всегда закрыт, но охраны или даже просто полицейского там не было, мосту было множество лет и все вокруг уже знали, что находиться там опасно. Каждый год какое-то там министерство собиралось уничтожить этот старый непригодный мост, а на его место установить новый, но каждый год это крошащееся, умершее, каменное существо лежало на своем месте и тоскливо ожидало, хоть одного прохожего. Питэр прошел по краю, удобно залез на перила, перевесив ноги в сторону воды и обхватив стоявший рядом каменный столб. Пейзаж был прямо-таки не ахти. Площадь, виднелись главные часы со шпилем, какие-то дома грязные серые, кое-где виднелись черные провалы окон-погорельцев, а под ногами спокойный, ничем и никем не тревожимый канал, отражающий всю эту безрадостную обстановку.
- Старина Фрэнк, дружище – мальчик провел ладонью по шершавой каменной перилле.
– Как поживаешь, дружище? – мост продолжал стоять охваченный грустью и тоскливым одиночеством.
Так они встретили закат, ржавое потемневшее солнце застряло где-то на полпути и никак не хотело скрыться из глаз, отражаясь в застоявшемся уснувшем канале. Город окрасился мутной позолотой, кое-где уже подползал темный сырой вечер, а по краям неба, если таковые вообще существуют, виднелись темно-лиловые и бурые разводы. Питэр глубоко и с трудом вздохнул. Насвистывая какой-то заунывный и безрадостный мотив, продолжал сидеть на краю моста. В такие часы мозги его будто отключались, и он пребывал в непонятном гармоничном состоянии, будто в нирване. Тело его становилось каким-то мягким, растекающимся, он, блаженно потягиваясь, сгорбленный и расслабленный смотрел на воду в канале. Она была мутной и отражала все четко. В воде виделись улицы, лица и даже некоторые мелкие черты людей, которые находились далеко от моста. Иногда он мог разглядеть в отражении какой марки были сигары у плотного, будто надутого, гражданина на площади в темно-коричневом котелке. Или узор на кружевной шляпке пожилой, трясущейся интеллигентной дамы, которая еле-еле переходила дорогу, и проносящиеся мимо брички с визгом пытались затормозить или объехать ее, а погонщики с чувством ругались и прикрикивали на старушку. Питэр усмехался этим событиям, но любые звуки проносились мимо его ушей, а разные лица прохожих мгновенно стирались из памяти, будто он ослеп и оглох. Он любил это состояние и с удовольствием приходил на этот мост, чтобы погрузиться в кратковременное блаженное забытье. Когда на иссиня-черном небе уже горели надоедливые дразнящие звездочки, и улицы стали пустынными, и фонари слегка убавили свой свет так, что еле-еле могли отвоевать малюсенький светлый кусочек на асфальте, Питэр вдруг проснулся из своего поверхностного сна. Он чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, его будто накачали с головы до пят непонятной будоражащей энергией. Он ощутил, как приятно покалывает его ночной холод, увидел слабые блики на воде от почти заснувших усталых фонарей и понял, что пора возвратиться домой. Внутри бесследно исчезла и тоска и тревога, и даже мост как-то приободрился и изменился в полусумрачном свете. стал как будто нарядным и отбеленным, столбы стояли гордо, выпирали каменные резные ножки перил, казалось на этом мосту прямо сейчас можно было бы устроить парад с фанфарами и музыкой и кучей офицеров на гарцующих взмыленных лошадях. Но это было мимолетное глупое и обманчивое видение, над которым Питэр даже усмехнулся украдкой. Мальчишка только-только собрался, было слезть, перекинув затекшие ноги обратно на землю и пуститься в путь, как вдруг на другом конце моста появилась тень. Питэр оторопел, быстро спрыгнул на землю и юркнул за столб, чтобы его не заметили. Сгорбленная сосредоточенная фигура торопливыми мелкими шажками шла по краю моста. По шагам Питэр определил, что это была девушка лет восемнадцати-шестнадцати. Она прошла на середину моста и, поежившись, глянула в воду. Так простояла она минут десять, за это время Питэр буквально окоченел. Девушка была одета в длинный черный плащ, лицо и волосы были предусмотрительно спрятаны под капюшон, из-под плотно запахнутого плаща торчал подол клетчатой юбки и высовывались острые носки стоптанных туфель. Наконец девушка продолжила движение. Она повернулась полностью к перилам и стала перелезать через них.
«Сумасшедшая!» - с восхищением думал Питэр, наблюдая как она неловко, но сосредоточенно перелезала через перила. Когда она, наконец, смогла сделать это, Питэр вылез из своего убежища, злорадно ухмыляясь. Девушка, смотря в мутную воду, глубоко и часто задышала, страх охватил все ее существо, капюшон упал на плечи, на лице пошли красные пятна паники, девушка вцепилась в перила и налегла на них спиной. Питэр просто сиял от радости, давясь накатывающим истеричным смехом. Он бесшумно подкрался к ней, она уже заливалась слезами и отчаянно разжимала руки для прыжка. Вот она уже выпрямилась во весь рост и расправила руки в стороны.
- Кхм… - Питэр намеренно кашлянул и подался вперед.
Девушка взвизгнула, потеряла равновесие и, замахав, как ветряная мельница, руками, опрокинулась назад на перила. Питэр схватился за живот и покатился со смеху, упав на колени. Девушка мертвой хваткой вцепилась в перила и присев на корточки ненавидящим оком уставилась на этого ободранного проходимца. Хохот у этого рыжего наглого типа был лающий, скрипучий, отвратительный, он задыхался, краснел, дрыгал в воздухе ногами и хохотал. Он всем своим существом походил на дранного рыжего волка или какого-то взъерошенного лиса, с острыми зубами.
- Что вы… Что вы… Да как вы смете!? – задыхаясь от злости визгливо кричала ему девушка, но он продолжал кататься со смеху.
Она вспыхнула, неуклюже перебралась через перила и на карачках подползла к нему, ухватила его за плечо, встряхнула и влепила ему пощечину. В ушах его зазвенело, и он сразу же отошел от приступа. Когда в глазах перестали плавать черные и зеленые пятна, он тряхнул головой и, обиженно покраснев, тоже дал ей пощечину. Она раскрыла рот от возмущения, всхлипнула от обиды и снова ответила ему пощечиной. Он захлебнулся от восторга и ярости и ударил сильнее так, что у нее голова запрыгала как у китайского болванчика. А она ответила ему еще сильнее и уже маленьким сжатым кулачком. Так стоя на коленях, они, глупо раскрыв рты, в полном молчании, не произнося ни звука, избивали друг друга на протяжении пяти минут. Когда Питэр снова получил удар, уже в краснеющий подбородок, и глаза его на мгновение съехались на переносице, девушка не выдержала и засмеялась громким открытым смехом, запрокинув голову назад. Питэр недоумевающее поглядел на нее, потирая горящую скулу и подбородок тоже начал смеяться. Они посмеялись в эту ночь, кажется больше, чем за всю свою жизнь. Сидели на краю моста, свесив ноги, гуляли по черной площади, прячась от светлых островков под фонарями, бродили по тихим опасным улицам и все время молчали или, порой перекинувшись парой слов бессмысленных и ничего не значащих фраз, и все время, держась за руки. Питэр морщился порой от каких-то мыслей, он их даже не мог прочесть, но когда они появлялись, где-то внутри у него начинало жутко щекотать и хотелось смеяться, но он прогонял эти странные дымчатые мысли прочь. Он даже не знал, не замечал, что держит ее за руку. Наконец, когда они успели передразнить всех ободранных кошек и собак в переулках, когда рассмотрели все пончики и платья за сонными толстыми витринами закрытых магазинов, и когда Питэр решил показать ей свою башню с часами, начинало рассветать. Когда они торчали на покатой узкой крыше прижавшись, друг к другу и смотря вниз, солнце уже повисло в серой небесной грязного цвета пелене.
- Тебя как зовут-то? – пряча кривую улыбку, спросил Питэр, глядя вниз на площадь.
- Джэйн Столлактс – притупив взгляд и порозовев, ответила она.
Потом после некоторой задумчивой паузы спросила:
- А тебя? –
- Питэр – просто ответил он ей и впервые прямо посмотрел на нее и улыбнулся.
Он не понимал почему, и каким образом, но она безумно была похожа на ту каштановую фею из видений. Только теперь он догадался, что та женщина в зеленом платье, зовущая его теперь каждую ночь во сне, была его матерью. И он был счастлив, что встретил эту Джэйн, что она безумно напоминает ему его мать. У нее были такие же каштановые кудри, блестящие и струящиеся вниз к плечам, только короче, такой же овал лица и такой же бездонный взгляд, глаза были непонятного серо-зеленого цвета и вот, увидев их, он будто утонул, упал вниз головой, будто снова заснул и увидел свою мать.
- А сколько тебе лет? Эй, Питэр! – видимо Джэйн задавала этот вопрос уже несколько раз и дергала его за плечо. Он тряхнул головой, пытаясь вернуться в реальность.
- А? А да. Мне тринадцать лет. –
Джэйн вскинула одну бровь галочкой и задумчиво уставилась вниз. Улицы начинали оживать. Дворники проходили мимо все реже, на их место прибегали уже ранние прохожие, как всегда, уже с самого утра, куда-то опаздывающие. Джэйн ожидала что Питэр спросит сколько ей лет, но он молчал созерцая улицу, прохожих, площадь и блаженно улыбаясь. Она смотрела на него, закусив губу, и ждала, но он не глядел на нее, а смотрел на серое небо и солнце, щуря светло-зеленые хитрые лисьи глаза.
- А мне шестнадцать. – она почти прошептала.
- Что? – он посмотрел на нее.
- А мне шестнадцать лет, Питэр –
- Ну и? – он непонимающе смотрел на нее.
- Но ведь это как-то… -
Она покраснела, отодвинулась от него.
- Что это? – он занервничал ничего не понимая – Что как-то? –
- Но тебе же всего тринадцать лет! – она чуть ли не возмущалась этим фактом.
- Да что ж тут такого! Причем здесь возраст!? Что друзья должны быть только одного роста возраста и веса что ли!? – он подскочил на ноги, яростно вдыхая обжигающий утренний холод.
- Ах ДРУЗЬЯ!? – она резко вытянулась во весь рост покраснела и пихнув его в сторону быстро скрылась из виду. Он оторопело глядел ей вслед. Он увидел ее спустя пять минут гневно и широко шагающей по площади, она подхватила подол юбки, задрав ее почти до колен и расталкивая редких прохожих, смотря себе под ноги и грубо выражаясь, пронеслась мимо и скрылась в узких лабиринтах улиц. Питэр просидел в тяжких раздумьях еще полчаса и, тоскливо вздыхая, направился домой, повторяя всю дорогу одни и те же слова: «Сумасшедшая. Ничего не понимаю!»
Colnce
© Copyright: Полина Орлова, 2007
Свидетельство о публикации №207020500125
Свидетельство о публикации №207020500125
Рецензии