И снова Образ Базарова

 И снова «Образ Базарова»


Сколько раз мне пришлось написать сочинение на эту тему? Два, три? Я точно не помню. В школе – писала? Да, кажется… И в музыкальном училище, и на вступительных в консерваторию. Для меня эта тема подобна счастливому лотерейному билету. Вытащишь – что-то получишь. Так что мне несколько раз в жизни буквально «везло» с Базаровым. Объективно мне трудно оценивать, хороши ли были мои сочинения или не очень. Но я эту тему любила. И сам роман и героя. И почему-то забыть не могла те свои ощущения, которые на тот момент достаточно неуклюже, как мне сейчас уже кажется, я пыталась передать экзаменаторам на бумаге.

Помню – диплом уже получила, листы бумаги, подшитые к делу, увидела, вспомнила, что это, и прошу сочинение дать. «Пусть на память останется», - говорю я. Все равно никому не нужны спустя пять лет наши вступительные сочинения. «Не положено», - отвечают. Ну что ж… ничего не поделаешь. А любопытно мне было бы сейчас на свой текст взглянуть: что я в девятнадцать-то лет о Базарове написала?

Думала-думала и решила: еще раз попробую. Слова уже будут другие, но ощущение от романа и персонажа Тургенева – то же. Оно у меня не менялось. С самого детства.

Задача, которую я здесь перед собой поставила, и проста, и сложна. Понять Базарова. Как человека. Прочувствовать. Влезть в его шкуру. Увидеть все происходящее его «большими зеленоватыми» глазами, выражение которых было непонятно практически всем окружающим его людям, хотя сам Базаров вовсе к тому не стремился. Если бы ему сказали, что он – загадка для кого-либо, он громче всех рассмеялся бы. «…Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество», - говорит он Аркадию.

Мне-то кажется, что разгадка его и на самом деле проста. Только это не та простота, что хуже воровства, как говорится, а настоящая природная естественность. Подлинность. Которой так недостает большинству героев.

О, если внимательно, очень внимательно почитать текст – и повествовательные эпизоды (от автора), кажущиеся невинными, и диалоги… не только патетические восклицания Павла Петровича или жеманные – Ситникова с Евдоксией Кукшиной, а самые обыкновенные реплики того же Аркадия. Как им не хватает непосредственности! Что ни фраза, что ни жест – будто цитата из модного романа (это хорошо видно в авторских ремарках – откровенно иронических, иной раз просто убийственных). Причем банальнейшая цитата. (Что называется, славный малый, Аркадий Кирсанов настолько вторичен, настолько лишен самобытности, самости, что даже сокровенные его мысли и ощущения неинтересны.)

 Базарова окружает театр карикатур. Он относится к ним с разной степенью снисходительности, но, обратите внимание, в нем нет агрессии! Есть вялое пренебрежение, но не более. Ему может быть скучно, смешно, но говорит он с ленцой, спорить не хочет – с пеной у рта, как Павел Петрович, тем более. Смотрит, наблюдает и делает выводы. У одного маска – английского джентльмена, у другого – передового мыслителя, у третьей – эмансипе. Да что у господ, у слуг – свои понятия о том, как должно себя держать («Прокофьич, по-своему, был аристократ не хуже Павла Петровича»).

Отец семейства, Николай Петрович Кирсанов, отнюдь не склонный к кривлянию и ломанию, натура более цельная и ясная, чем многие другие в романе, с точки зрения постороннего человека достаточно нелеп. Хозяйство у него не налажено, скот плохой, лошади разбитые, как говорит Базаров, работники ленятся, управляющий занимается непонятно чем – «либо дурак, либо плут». По какой-то туманной причине он невероятно высокого мнения о хозяйственности своего брата, отставного военного Павла Петровича (делами имения вообще не интересующегося, потому что они «наводили на него тоску»). «Я человек мягкий, слабый, век свой провел в глуши, - говаривал он, - а ты недаром так много жил с людьми, ты их хорошо знаешь: у тебя орлиный взгляд». Ну а тот «в ответ на эти слова только отворачивался, но не разуверял брата». Романтическое обожание брата, романтическое времяпрепровождение – грезы, занятия музыкой… И все это на фоне плохо налаженного хозяйства, внебрачного сына, которого Николай Петрович прячет и чуть ли не стыдится, любимая девушка Фенечка, положение в доме которой неопределенно и которая всех стесняется. Казалось бы, у человека столько нерешенных проблем, а он… «Медлительные звуки виолончели долетели до них из дому в это самое мгновение. Кто-то играл с чувством, хотя и неопытною рукою Ожидание Шуберта, и медом разливалась по воздуху сладостная мелодия.
- Это что? – произнес с изумлением Базаров.
- Это отец.
- Твой отец играет на виолончели?
- Да.
- Да сколько твоему отцу лет?
- Сорок четыре.
Базаров вдруг расхохотался.
- Чему же ты смеешься?
- Помилуй! в сорок четыре года человек, pater familias, в… уезде – играет на виолончели!»

Базаров не то что смеется… хохочет. Вот главное, что происходит в его душе, - ему смешно. Все время смешно.

Образ агрессивного чуть ли не хулигана, разрушителя всех устоев, нигилиста, не верящего ни во что, грубияна, нападающего на поколение отцов, настолько прилепился к этому персонажу в массовом сознании (тех, кто поверхностно прочитал роман или только пролистал, а таких немало), что многие забыли, от кого, собственно, исходит агрессия в этом романе. Кто ищет ссоры? Конфликта? Дуэли? Кто хочет все время выяснять отношения, что-то доказывать? То один персонаж, то другой… но не Базаров. В повседневном общении Евгений Васильевич Базаров – на удивление уравновешенный человек с крепкими нервами, достаточно добродушный, который говорит-то лениво, вяло, нехотя… И он в сущности не говорит ничего особенно революционного – просто всем своим существом он настолько не принимает фразерство и позерство, все ненастоящее, деланное, фальшивое, что вызывает раздражение у людей такого типа. Он отрицает не столько поэзию, романтику, философию, сколько отрицает таких людей. Их сущность. Неискреннюю, невнятную, лукавую, прячущуюся за удобной маской, придуманной ролью.

Для него абстрактные гуманитарные понятия (искусство, философия) ассоциируются с конкретными человеческими представителями, которые в его глазах эти понятия искажают, деформируют, уничтожают своим прикосновением. Это естественная психологическая реакция. Отрицание того, что в сочетании с дурными конкретными ассоциациями, вызывает тошноту, кажется тошнотворно-ненастоящим по своей сути. Не поэтическое понимание мира как таковое, а поэтическое позерство, не музыка сама по себе, а музыкальное позерство, не принципы сами по себе, а аристократические «принсипы» Павла Петровича. Он ведь много таких кирсановых, кукшиных встречал, и его реакция запрограмирована. Надоели со своими ахами и охами… как вы все надоели!

«Заняться бы вам чем-нибудь полезным, господа и барыни», - примерно таков ход его мыслей. Чем плохо играть и петь и смотреть на луну часами, произнося монологи о судьбах России или читая стихи, лучше бы в доме порядок навели. В своем собственном доме. В его глазах любой ремесленник, занимающийся чем-то конкретным, любой лекарь уездный полезнее Рафаэля и ему подобным. Так говорит Базаров. И это неудивительно. Только не в Рафаэле тут дело. А в том самом барстве, ставшем карикатурным на Руси в то время, о котором и говорит Тургенев от лица Николая Петровича Кирсанова, почувствовавшего истину: «…я чувствую, что за ними есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами… Молодость? Нет: не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?»

Конечно, Базаров не до конца отдает себе отчет в своих ощущениях, ему кажется, что он отрицает принципы и поэзию, а он отрицает конкретных кирсановых и им подобных. Абстрактно судить о том, каковы взгляды человека, нельзя. Он проявляет их в конкретной ситуации. Он может говорить, что не верит в любовь, и влюбиться, может утверждать, что не признает патриотизм, и неожиданно для себя самого ринуться защищать родину, отрицать поэзию, и вдруг расчувствоваться, услышав то или иное стихотворение. И к настоящему пониманию самого себя, своей природы, своих взглядов и предпочтений приходят позже, уже в более зрелые годы. Декларативность молодости, даже у самых умных и одаренных людей, еще не говорит ни о чем.

Хотя лично для меня отрицание или неверие во что-либо – признак скорее искренности, честности с самим собой, нежели гнильцы. Конечно, если человек действительно чувствует именно так, а не старается соригинальничать, показать себя умнее… в дворянских либеральных кругах того времени это было за хороший тон. Немало таких «нигилистов» не были ими по сути, всего лишь повторяли модные фразы, желая произвести впечатление на окружающих, «блеснуть» новизной мысли. Все читали, все знаем, дескать, в передовых кругах приняты, от новейших мыслителей не отстали. И такие герои в романе есть – пустые бахвалы или просто моднящаяся на столичный или европейский манер молодежь. У Ситникова весь нигилизм – болтовня, у Аркадия – некая стадия формирования, «болезнь роста», он по сути уже свой собственный отец, только еще петушится, развязен, смотрит на родню свысока… но это пройдет.

Его же финал – рождение сына. Он стал отцом. Здесь не только биологический смысл, но естественное продолжение линии персонажа. Он подвержен влиянию извне – встретится ему сильная личность, и он будет «второй скрипкой». Может стать как либералом, так и консерватором, из него что угодно может вылупиться, все зависит от того, «с кем поведется». От того и наберется, как в поговорке. И вот он выходит из-под влияния друга и подпадает под влияние девушки Кати, хоть и молоденькой, но с характером, с внутренним стержнем. И – прощай весь нигилизм… Потому что и было-то все это напускное.

О самом Базарове часто судят по его словам, по декларациям. «Не признаю, не признаю, не признаю…» Но это слова. Он – совсем молодой еще человек, он не может не быть максималистом во многих вещах, он отрицает то, чего не испытал, и говорит искренне. Для него это – выдумка, вздор, фантазия, ложь. Но настанет момент, когда и для него это станет мучительной правдой. И эти чувства будут сильнее всех «романтических любовей» других героев, вместе взятых. И в ощущениях его, по собственному внутреннему признанию, самых что ни на есть романтических, будет больше силы и больше подлинности, трагической для него. Тупиковой.

Присмотримся повнимательнее к людям, которые рядом с ним. Павел Петрович Кирсанов – герой дамского романа. Тут и «замечательная красота», и стать, и повадка аристократическая, и разбитые сердца женщин, и зависть мужчин. Чувство юмора Ивана Сергеевича Тургенева не всегда бывает оценено по достоинству. Вот иные критики очень серьезно восприняли этого героя как идейного противника Базарова. Но можно ли так к нему относиться? Павел Петрович пережил трагическую историю большой любви к некой княгине Р. Что в ней привлекло нашего героя? Ни красотой, ни умом она не блистала, однако… был у нее «загадочный взгляд». «Что-то необычайное светилось в нем даже тогда, когда язык ее лепетал самые пустые речи. Одевалась она изысканно», - говорится в романе. И вот эта загадка, какой-то роковой туман в ее голове и несуразности поведения (наводящие на определенные мысли о психическом нездоровье), настолько поразили воображение записного светского льва, что он бросил карьеру, поехал за ней за границу, преследовал эту несчастную женщину, потратив на это лучшие годы жизни. Вот характеристика поведения этой романтической загадочной женщины: «Казалось, она находилась во власти каких-то тайных, для нее самой неведомых сил; они играли ею, как хотели; ее небольшой ум не мог сладить с их прихотью…» А вот еще штрих: «… лицо ее принимало выражение мертвенное и дикое; она запиралась у себя в спальне, и горничная ее могла слышать, припав ухом к замку, ее глухие рыдания». Просто готический роман ужасов с душераздирающими сценами и образами демонических сердцеедок. Если бы не тончайшая ирония писателя.

Эта женщина-вамп (в представлении влюбленного до безумия Павла Петровича Кирсанова) была сфинксом. «Он однажды подарил ей кольцо с вырезанным на камне сфинксом.
- Что это? – спросила она, - сфинкс?
- Да, - ответил он, - и этот сфинкс – вы.
- Я? – спросила она и медленно подняла на него свой загадочный взгляд. – Знаете ли, что это очень лестно? – прибавила она с незначительною усмешкой, а глаза глядели все так же странно».
-
Когда княгиня умерла «в состоянии близком к помешательству» (оно и неудивительно), Павел Петрович получил письмо – пакет, в котором было подаренное им кольцо. По сфинксу княгиня Р. провела крестообразную черту и поведала своему возлюбленному, что крест – это и есть разгадка.

Бульварный роман. Написанный с едва уловимой, неброской иронией.

И ведь Павел Петрович на самом деле неглуп и не ничтожен, иначе он не был бы одним из основных действующих лиц в романе, а просто выполнял бы «фоновую» или эпизодическую функцию, как какой-нибудь Ситников. Да, «… его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном у Людовика-Филиппа; за то, что он всюду возил с собою настоящую ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами». И, кроме того «Дамы находили его очаровательным меланхоликом, но он не знался с дамами…» Понятно, что сердце навеки разбито странною женщиною с загадочным взглядом, как-то странно загадочно умершею в Париже.

Казалось бы, карикатура законченная. Ан нет. Любопытно, что пишет Тургенев в другом эпизоде: «Павел Петрович дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных глазах не отразилось ничего, кроме света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая душа…» Вот эта-то суховатость в сочетании с самолюбием и бурным темпераментом дают ожесточенность сродни базаровской. В чем-то наши антагонисты похожи. Они ближе друг к другу, чем кажутся сами себе. Только натура у одного шире и здоровее, чем у другого.

Базаров уйдет из жизни. А Павел Петрович… «Освещенная ярким дневным светом, его красивая, исхудалая голова лежала на белой подушке, как голова мертвеца… Да он и был мертвец». И подкосило обоих, что характерно, одно и то же.

«А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что не стал способен, этакой человек – не мужчина, не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него не вся вышла», - хладнокровно рассуждает Базаров в начале романа. Он сам не знает, что его ждет. Конечно, он не из-за этого умер. Но Безнадежность внутри него поселилась, заполнила все собой, забрала много сил. Больше, чем он себе мог представить. Тургенев поведал нам простейшую истину, что теория и практика – это разные вещи. Представить себе нечто и пережить реально… это другое. И исход ситуации, на первый взгляд довольно невинной, банальной, непредсказуем.

Загадкой ли была для Базарова Анна Сергеевна Одинцова? Нет, нет и нет. Его чувство – простое в своей основе. Он видел ее без прикрас. Видел лучше, чем, может быть, она сама себя видела.
«- Вы решительно не хотите верить, что я способна увлекаться?
 Базаров исподлобья взглянул на нее.
- Любопытством, пожалуй; но не иначе.
- В самом деле? Ну, теперь я понимаю, почему мы сошлись с вами; ведь и вы такой же, как я.
- Мы сошлись… - глухо промолвил Базаров».

Даже в мгновения, когда, казалось бы, разум отступает, Базаров сохраняет полную ясность внутреннего видения ситуации. Одинцова не влюблена, но у нее этой ясности нет. Хотя – умная женщина. Но… разум без сердца – мертвый разум, как говорится. Поразительно, как долго она была слепа, не понимая, что с ним происходит, требуя откровенности, настаивая на ней. Так в чем же причина его напряжения, сдержанности, уклончивости? «Ты кокетничаешь, - подумал он, - ты скучаешь и дразнишь меня от нечего делать, а мне…» Сердце у него действительно так и рвалось».

Конечно, она не кокетничала… то есть не намеренно старалась увлечь его. Просто скука ее одолела. «Как все женщины, которым не удалось полюбить, она хотела чего-то, сама не зная, чего именно. Собственно, ей ничего не хотелось, хотя ей казалось, что ей хотелось всего». Нет в ней недостатков, которые могли бы принизить ее в чьих-то глазах, она в каком-то смысле безупречна. Но…
«- Вам хочется полюбить, - перебил Базаров, - а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастие.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
- Разве я не могу полюбить? – промолвила она.
- Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастием. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем такая штука случается.
- Случается что?
- Полюбить.
- А вы почем это знаете?
- Понаслышке, - сердито отвечал Базаров».


И ведь совсем недавно он «… любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почем не посадили в желтый дом Тоггенбурга со всеми его миннезингерами и трубадурами?» А теперь «… что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что всегда возмущало его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе». Уже он, а не Николай или Павел Петрович грезит наяву: «Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят на его поцелуй, что эти умные глаза с нежностию – да, с нежностию остановятся на его глазах, и голова его закружится и он забудется на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование».

В данном случае и счастье его и несчастье, что он все видит так ясно, что нет у него иллюзий, «загадок» и прочих туманных объяснений ситуации, которые смягчили бы для него удар. Он как врач сам ставит диагноз и себе и ей и их будущему: «… вы очень любите комфорт, удобства, а ко всему остальному очень равнодушны». Она и сама этого не осознает до поры до времени. Но осознает. «Нет, - решила она наконец, - бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете». Она увлеклась Базаровым, но увлеклась не сердцем, а любопытством, именно так, как он говорил и предвидел. «Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее – и увидала за ней даже не бездну, а пустоту… или безобразие».


Это ее выбор приоритетов – ценить выше всего свой комфорт, свое спокойствие, свою безмятежность «представительницы наших праздных, мечтающих, любопытных и холодных барынь-эпикуреек», как назвал ее сам Тургенев. За этот выбор ее ни в коем случае нельзя осуждать. Да мне это и в голову не приходило, как не приходит и Базарову. Одинцова – по-своему гармоничная личность, она одарена многими качествами, редкими в знакомых Базарову барынях (сочетание красоты, обаяния и развитого ума, и свободного мышления, отсутствия предрассудков, определенная смелость суждений, пытливость). Но Анна Сергеевна - рассудочный человек, она не способна на бурю чувств, на порывы, потерю контроля над собой… Ее это отталкивает. И пугает.

Но для него это – приговор. И после объяснения с Одинцовой вся речь Базарова, все его мысли и злостью на самого себя («… лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца») и глухой невыразимой тоской. Он себя прежнего потерял и не знает, что теперь делать.

« - Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. – Он повернулся на бок. – Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат самоломанный.
- Не ты бы говорил, Евгений! Когда ты себя ломал?
 Базаров приподнял голову.
- Я только этим и горжусь. Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает. Аминь! Кончено! Слова об этом больше от меня не услышишь».

А между тем такое «ломание» персонажа женщиной, изменение его судьбы для Тургенева ход характерный, достаточно вспомнить «Вешние воды», тяжелейшее произведение по своей сути. Произошло ли оно здесь, вопреки словам Базарова? Нет ответа на этот вопрос, как мне кажется. Но способность Базарова испытывать чувство, способность ясно его осознать и с достоинством отойти, принять свое поражение – вот то, что по замыслу автора и должно было обратить к нему сердца читателей. И хотя резкость его речей порой даже усиливается, в ней угадывается, слышится надрыв приговоренного… Он ступил на Дорогу Страданий и пройдет по ней до конца.

Любопытное высказывание Базарова – фрагмент текста, за который Тургенева критиковали: «… Принципов вообще нет – ты об этом не догадался до сих пор! – а есть ощущения. Все от них зависит.
- Как так?
- Да так же. Например, я: я придерживаюсь отрицательного направления – в силу ощущения. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен – и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? – тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу».

Говорили: Тургенев путает физическое и психологическое, ставит знак равенства между физиологическими ощущениями и психическим настроем, между химией и психологией. А я бы критиковать его не стала. Мне это место в тексте понравилось как никакое другое. Слово «ощущение» имеет разные смысловые оттенки, разную окраску, оно может выражать и физическое и психическое. И Базаров, естественник, на мой взгляд, попал в цель – он выразил все это сразу.

Сила этого художественного образа – в его органичности, он как сама Природа и мудр, и зол, и равнодушен, и справедлив. Нет в нем искусственности, он не следует социальной, политической, эстетической моде, а только своим Ощущениям. Изучает природу, но равнодушен к ее красотам. Хотя… вот любопытный штрих: «- Я люблю, когда вы говорите. Точно ручеек журчит». Этот тот Базаров, который умолял своего друга Аркадия «не говорить красиво», которому претило все романтическое. В полушутливой сцене с Фенечкой приоткрываются новые его грани.

 И юмор, тургеневский юмор, неужели по отношению к главному герою романа, Базарову, он отступил? Нет, автор подтрунивает и над ним. «Увы! презрительно пожимавший плечом, умевший говорить с мужиками Базаров (как хвалился он в споре с Павлом Петровичем), этот самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового…» И не только в этом месте романа. Конечно, и он для них «барин», как ни мало в нем барства. Максимальная авторская отстраненность произведению только на пользу, симпатии и антипатии самого Тургенева ясны из его высказываний, но в авторской речи он сохраняет нейтралитет.

Поступок с Фенечкой, фактически женой Николая Петровича, хозяина дома, который оказал Базарову гостеприимство, конечно, не может не возмущать. Базаров целует ее, Павел Петрович случайно это увидел и вызвал его на дуэль, не сказав брату не слова. Он даже, можно сказать, на высоте, в то время как его противник кажется подлым и наглым. Но был ли злой умысел у Базарова? В воспаленном воображении Павла Петровича – да, безусловно. А на самом деле? Просто порыв, желание отвлечься, забыть о внутреннем гнете, хоть как-то вырваться из тисков безысходного чувства. Глупость, о которой он тут же и пожалел. И за которую ему стало стыдно (как бы сам он теоретически ни рассуждал, что, дескать, нечего стыдиться естественного проявления инстинктов). Снова – теория и практика. Может, частично Базарову стыдно, что он не может избавиться от стыда. Разве он не хотел бы? Не проще ли, не естественнее, не лучше ли быть существом, подобным животному? Безо всяких надуманностей, отвлеченностей, которые так раздражают в людях как таковых… Впрочем, ему до того уже тошно и горько, что не рассуждает, не теоретизирует. Да и Павел Петрович достиг критической черты – перегорела уже его ненависть… Этот всплеск был последним.

Наступил перелом. «Женись на Фенечке… Она тебя любит, она – мать твоего сына», - обращается он к брату. И Николай Петрович смотрит на него с благоговением, ведь только из уважения к аристократическим принципам брата он не решался на этот мезальянс. «…Я начинаю думать, что Базаров был прав, когда упрекал меня в аристократизме. Нет, милый брат, полно нам ломаться и думать о свете: мы люди уже старые и смирные; пора нам отложить в сторону всякую суету. Именно, как ты говоришь, станем исполнять наш долг; и посмотри, мы еще и счастье получим впридачу», - отвечает Павел Петрович. Ну что тут еще скажешь? Ясно, что и финал уже не за горами.

С такой же ясностью, как и собственный приговор в отношениях с Анной Сергеевной Одинцовой, случайно заразившийся смертельной болезнью Базаров наблюдает за тем, как жизнь из него уходит. «- Сила-то, сила, - промолвил он, - вся еще тут, а надо умирать!.. Старик, тот по крайней мере успел отвыкнуть от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать смерть. Она тебя отрицает, и баста! Кто там плачет? – прибавил он, погодя немного. – Мать? Бедная! Кого-то она будет кормить своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь? Ну, коли христианство не помогает, будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?»

Самый тяжкий жребий выпал героям, как мне кажется, больше всего любимым автором, - самому Базарову и его родителям, которым только и останется приходить к его могиле, поддерживая друг друга, чтобы ноги не подкосились: «… и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем…»

Но обратимся к словам писателя о романе.

«Оканчиваю следующим замечанием: если читатель не полюбит Базарова со всею его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью – если он не полюбит, повторяю – я, я виноват и не достиг своей цели», - пишет Тургенев. «Базаров – это мое любимое детище…, на которого я потратил все находящиеся в моем распоряжении краски», - признается он.

Любого писателя, даже самого признанного, мучают сомнения, сумел ли он достучаться до читателей, достиг ли желаемого результата? Отвечу лишь от себя лично. Сумел. И достиг.