Доска

 
Юмористический рассказ
 
Предисловие


 Хорошо сказано: «Мир – это театр». Каждый - сам
себе и актер, и режиссер, и бутафор, и, разумеется, зритель. Только, похоже, сценарий кто-то пишет за нас. И тут - уж кому какой достанется - кому мелодрама сплошная, кому - трагедия, кому комедия с музыкой и танцами, а кому - чистый водевиль. Но это - частные, так сказать, случаи.
 А вообще-то все мы артисты огромного театра абсурда. Особенно хорошо абсурд заметен на расстоянии - ведь «лицом к лицу лица не увидать», не правда ли? Живя в сегодняшнем времени мы , как нам кажется, находим в нем какую-то логику, но стоит оглянуться на прошлое - логика куда-то исчезает, рушится. И уже не можешь объяснить себе ни своих поступков, ни чувств, ни когдатошних мыслей. А главное, трудно понять, как было возможно жить среди нелепостей, несуразностей и, пардон, идиотизма, не то чтобы не замечая этого, но относясь как к явлению природы, что ли. Ну, идет дождь и идет себе - что поделаешь, ну морозы трещат - так с ними не поспоришь.
 Вот, например, в той стране, где мы жили всего двадцать лет назад, слово «купить» было почти вытеснено словом «достать», ну, а «достать» почти равнялось «украсть». Одним из наиболее употребимых было словечко «дефицит». Дефицитом называлось то, что вообще-то есть, но просто так, без связей, не купишь. С дефицитом боролись в основном сатирики. Они клеймили заворовавшихся торговцев, несущих с черного хода заветные для простого покупателя товары, однако практически у каждого клеймящего был свой знакомый завмаг, или завскладом - выводы делайте сами.
 А борьба с пьянством! О, это сюжет, достойный Шекспира! Общества трезвости, безалкогольные свадьбы, талоны на водку как узаконенный алкоголизм, пафосные собрания и статьи о том, что нация спилась. А в результате она еще и обкурилась, и обкололась. Абсурд? Не знаю, не знаю... Тогда это казалось логичным.
 Мы любим погрустить о прошлом - уж такие мы сентиментальные, что чаще всего оно предстает милым, беспечным и комфортабельным...
 Но вот случайно налетел я на свой старый рассказ «Доска». Перечитал и подумал: а я ли это написал - в том смысле, что со мной ли эта нелепая историйка случилась? Абсурд да и только...
 Но ведь подобные истории случались практически каждый день с каждым, кто жил в старое доброе время. Так что, решил я, не стоит нежно грустить о прошлом. Лучше о будущем помечтать. Оттуда, из будущего, уж точно будет видно в каком театре мы играем сегодня.


 Рассказ

               

     Казалось бы, обыкновенная доска. Ну, просто, «плоский кусок дерева, небольшой толщины, выпиленный из бревна».
     А вот и нет. Дело даже не в том, что доска –  дефицит.
     Словом, стоял теплый майский вечер, а в квартире у меня шел ремонт. Без доски никак нельзя было обойтись. Нет, доска была. Она хранилась в сарае у моего дяди, абсолютно ему не нужная. Оставалось принести.
     Дядя живет неподалеку – минут десять ходу. Правда, с доской, вероятно, дольше.
\    Я надел старый пиджак и вышел на улицу. Из распахнутых окон соседнего дома гремела музыка. Клубился под ногами тополиный пух, и по-вечернему звонко кричали дети. Было светло, хотя солнце уже пряталось за крышами домов.

     Дядя открыл сарай, мы очутились в его полумраке. Пахло лежалыми вещами, погребной сыростью и бензином. Дядя прищурился во тьму, нагнулся и вытащил длинную доску. В глубине сарая что-то звякнуло и обрушилось.
     - Те-те-те... – понюхал воздух дядя. – Кажись, огурцы брякнулись.
     Он не ошибся: к запаху бензина явственно стал примешиваться аромат чеснока и укропа.
     - Значитца так, - сказал дядя, невольно подражая своему любимому герою капитану Жеглову. – Так, значитца, тащи ее, голубушку, домой и скорее возвращайся. А я разберусь тут маленько и вторую тебе разыщу. Да, про банку с огурцами, при случае, молчи: знать, мол, ничего не знаю.
     Я отправился, волоча доску за собой, но это показалось неудобным. Тогда я попытался сунуть ее под мышку и сохранять равновесие. Но длинная гладкая доска сопротивлялась и раскачивалась при ходьбе. Я обхватил ее двумя руками и двинулся с нею наперевес, изо всех сил стараясь по пути не сшибать деревья, телеграфные столбы и прохожих. Люди пытались огибать меня издалека. Но проклятые неодушевленные предметы то и дело оказывались не там, где им положено быть, их заносило, и они с треском налетали на мою ношу.
     Возле школы я услышал смех за спиной:
     - Ты бы на нее верхом сел, дяденька, - быстрее пойдет!
     Несколько шагов я колебался: реагировать на справедливое, но слишком фамильярное замечание или же считать его оброненным в пустоту.
     И тут, неподалеку от перекрестка, возник милиционер. Он шел неторопливо, глядя куда-то в сторону и как будто мимо меня. Но, когда я приблизился к перекрестку, уже стоял так, что обойти его было невозможно. Он кашлянул и отдал честь.
     «Документики попрошу», - раздалось у меня в голове, но милиционер взглянул на мои ноги и смущенно спросил:
     - Вы досочку где взяли?
     Спросил так, словно и ему нужны доски, и, если я отвечу: «за углом, в мебельном дают», - тут же кинется занимать очередь.
     Но вместо этого я сказал почему-то осипшим воровским голосом:
     - В сарае.
     - А-а-а, - понимающе протянул милиционер, снова козырнул и нехотя, медленно отстал.
     Я дернул доску, и она повлекла меня дальше. До площади путь лежал по прямой, а там – рукой подать до дома. Я брел по самой середине тротуара, ибо обнаружил, что ближе к бровке – доска притягивается к деревьям, а ближе к домам – застревает у каждого угла, как собака, выведенная на прогулку.
     Тонкий серп месяца бледнел на темнеющем небе, и сумерки походили на белую ночь. Впечатление усиливалось тем обстоятельством, что на улице не было ни души. Кто бывал на севере во время белых ночей, знает, что такая пора отличается замершим ожиданием то ли приключений, то ли откровений, то ли встречи.
     И вдруг хлопнула дверь подъезда.
     В конце улицы – там, где начинается площадь, - находится здание техникума. Всякий раз, когда мне случается идти мимо, я вспоминаю, что здесь работает мой бывший одноклассник Дима Ткачев, по прозвищу «ковер-самоврёт». Так его прозвали в детстве за то, что он вполне серьезно заявлял, будто летает по ночам на ковре, когда наступает полная темнота. Более того, он показывал этот ковер. Густо-зеленый трофейный коврик покоился рядом с диваном в их комнате. По бокам его располагались непонятные узорчато-готические буквы. Они-то и вызывали недоумение: если обычный ковер, то зачем буквы?
     Но все равно Диме никто не верил, хотя он и оснащал свои рассказы новыми подробностями. К примеру, будто бы ковер летает исключительно над территорией СССР, а, дойдя до границы, сам поворачивает обратно.
     В дни популярности песни со словами «не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна» подробность о соблюдении ковром пограничного режима воспринималась нами как неоспоримо достоверная.
     И все-таки в ковер-самолет никто не верил. Верили в истребитель, который так быстро мчится, что мигнуть не успеешь, а его уже нет. Потому и назвали – МИГ.
     Друг моего детства преподавал в техникуме спецпредмет. Виделись мы редко, и вырос он передо мной неожиданно. Причем не один, а с молодой особой (явно студенткой) в джинсовом костюме. Очень обрадовался мне и заорал на всю улицу:
     - Спёр, спёр, ну, молоток!
     Доска дрогнула. Я нервно оглянулся. На улице никого не было, если не считать черной кошки, изумленно застывшей у стены дома напротив.
     - Что за черные мысли у тебя, Дима? – сказал я бодрым и насмешливым голосом, таившим некоторую робость.
     - А где ж ты ее раздобыл в таком случае, а? – не унимался тот, нуждаясь в самоутверждении рядом с прелестной акселераткой.
     - Ты, старик, что, в народном контроле состоишь? Всё тебе объясни.
     - Угадал, угадал! – в восторге снова заорал он. – Именно в народном, так сказать, контроле!
     Сердечный пыл его прожигал подошвы, еще немного и асфальт расплавится. Джинсы очень шли его спутнице, и она, сознавая это, позволяла себе улыбаться со снисходительностью молодости.
     - Отвечай народу, где отоварился?! – тыкал Дима пальцем в доску.
    - Так и быть скажу.
    - Ну-ка, ну-ка, - Дима заговорщицки глянул на девушку и, как бы объединяясь с нею, как бы машинально положил ей руку на плечо.
     - Отодрал от ангара... – прошептал я.
     - Постой! От какого ангара?
     - Да от того самого, где твой ковер-самолет. Привет! – я козырнул Диме, доска вильнула, Дима осел, а джинсовый ангел как бы машинально убрал Димину руку со своего плеча.
     Я заторопился, потому что впереди предстояла – площадь. Психологи говорят, что у разных людей бывают и разные страхи. Кто страдает боязнью закрытого пространства – клаустрофобией, кто боится пространства, наоборот, открытого – не помню названия, какая-то там ...фобия. После того, как детсадовский хулиган Витя Тарасов продержал меня два часа запертым в шкафчике для одежды, я имел обыкновение полагать, что болею именно клаустрофобией. Но, ступив на брусчатку площади, я понял, что во мне соединились две противоположные боязни.
     Только шкафчиком был теперь я сам, а внутри меня кто-то обмирал со страху, ожидая подвоха со стороны сквера, где можно напороться на друзей детства, со стороны кинотеатра, где может окончиться сеанс, и целая толпа сослуживцев вывалит наперерез мне. Или – еще хуже – снова вынырнет милиционер и сурово спросит: «Откуда дровишки?»
     И я решил, что идти надо уверенной походкой и лучше волочь доску, чтобы пошумнее было, на прохожих не глядеть, а если и глядеть, то как на пустых бездельников, путающихся под ногами у занятого человека. Доска шипела по асфальту, я сосредоточенно уставился перед собой, как человек, обремененный никому не ведомой целью, прохожие уже не сторонились, а шарахались – не обращая на меня лично никакого внимания.
     Я миновал площадь и выбрался на свою улицу. Уже знакомый тополь у входа во двор различимо трепетал листвой, когда я обнаружил своего университетского приятеля с женой и сыном-школьником.
     «Интересно получается, - подумал я, - вначале встреча с золотым детством, теперь с золотой молодостью, что дальше?»
     Можно было свернуть, притворившись, что сильно увлечен. Но, дабы избежать возможных разговоров – дескать, накрыли его с чьей-то доской – я направился прямо к беззаботной троице.
     - Добрый вечер, - сказал я.
     - Добрый вечер, - одновременно ответили муж и жена Воробьевы, а их сын Вадик пискнул «Здрасьте» и запрыгал на одной ноге.
     - Вот, - я похлопал рукой по торцу доски.
     - Смотри-ка, Оля, - с любопытством склонил голову набок Гена,  - это доска не простая, а обработанная, и, вроде, на станке, а не вручную.
     Оля согласилась.
     - Да? – удивился я. – Никогда бы не подумал, что на станке. Она мне, собственно, для ремонта нужна.
     - Тебе не помочь донести? – участливо спросил Гена.
     - Нет, нет, спасибо, - заверил я. – Мне два шага осталось.
     - Ты никого из наших в последнее время не видел?
     - Не видел, - промямлил я. – Этот ремонт у меня вот где, - и я вместо шеи вновь похлопал по доске.
     - Кстати, по секрету, - перебил меня Гена, - я узнал, что через три недели к нам приезжает на гастроли, вообрази, кто?
     - Ансамбль маляров из Большого театра, - тупо пошутил я.
     Гена был меломаном, шутка его слегка покоробила, но он был воспитанным человеком – и потому продолжал:
     - Какой там ансамбль! Сам великий...
     - Доска у меня, между прочим, законная, - пояснил я, - взял у дяди в сарае.
     - Он не дядя, он злой магрибский колдун, - голосом теледжинна провещал, высовываясь из-за папиной спины, Вадик.
     - Что за чушь ты несешь?! – грозно насупилась Оля.
     - Представляете, - не смутился я, - иду сейчас с моей доской от дяди, и подходит милиционер: откуда у вас доска?
     - У нас Вадик мечтает стать милиционером, - горестно поделилась Оля, - а я хочу в МГИМО. А Гена вычислил, что, когда Вадим вырастет, не будет ни милиционеров, ни дипломатов...
     - А ремонт в будущем будет? – поинтересовался я.
     - ...Приветик, ребята!
     К нам подплыла – о Боже! – еще одна наша сокурсница, бывшая когда-то профоргом факультета, Таня Зубко. Она была элегантна элегантностью женщины, которую чаще всего называют «товарищ».
     - Гуляем? – голосом пионервожатой спросила она. – Кого собираемся убивать этой доской?
     - Совещаемся... Поможешь выбрать объект?
     - Убейте нашего начальника, - без всяких раздумий заявила Таня. – Он четыре раза был женат и вообще негодяй и враг перестройки.
     - Позволь, - опешил я, - ты как-то говорила, что ваш начальник – идеал.
     - Человеку свойственно разрушать идеал, чтобы убеждаться в его существовании, - философской шарадой ответила Таня и раздула ноздри.
     - Ладно, друзья, заболтались мы, пожалуй. Заходите после ремонта, - и я пришпорил доску.
     Мне оставалось – пересечь улицу и двор.

     Рядом с нашими воротами дремлет дряхлый двухэтажный дом. Подъезд его всегда разверст, и я вижу почерневшие деревянные потроха, кривые лестницы, обшарпанные двери, лари и огромный ржавый таз, висящий в простенке меж дверями.
     По вечерам у подъезда стоят трое. Это их дом, и вышли они покурить и поглазеть, что в мире делается. На одном штаны и пиджак на майке, другой в телогрейке, третий в лыжном костюме и домашних тапочках. Так они стоят, курят, говорят обиженными голосами о вещах необычайно важных. Ну хоть о том, в какой аптеке чего выкинули, или о том, что Юрка из приемного совсем охамел и каждую пятую считает за бой и т.д. Потом, покурив, они расползаются по комнатам, чтобы через час объявиться снова.
     Сегодня здесь дежурил тот, что в лыжном костюме и тапочках. Он курил, обмеривая взглядом толщину и высоту тополя, и обернулся на скрежет доски.
     - Несем? – спросил он.
     - Несем, - бросил я.
     - Где взял, там нет, да?! – крикнул он.
     Но я уже вломился во двор.
     Во дворе играли свадьбу. Она переместилась из душной квартиры на асфальтовый простор и чего-то там пела и плясала под бледными майскими звездами.
     Нам нужно было как-то проскользнуть – а то решат сделать из доски качели или трамплин, или вдохновенному жениху еще чего-нибудь встрянет.
     - Здорово, Федя! – шагнул ко мне верзила, одетый в клапаны, клёпки и молнии.
     - Я не Федя, вы путаете.
     - Как это не Федя? – не поверил заклепанный. – Кончай! Давай вмажем, а?
     - Да я не... – было заикнулся я.
     - Давай, давай, чего там! Эй, Вовян, иди сюда, налей.
     Вовян, толстый мужик лет пятидесяти, засеменил к нам. В руках у него был чайник и фаянсовая кружка.
     - Чайку желаете? – осклабился он. – Мы разом. Вам индийского или цейлонского?
     Клепаный заржал.
     Булькнуло. Из чайника в кружку плеснула бордовая перекрученная струя.
     - На.
     Я по инерции принял кружку, в которой колыхался портвейн.
     - Вот так, - удовлетворенно крякнул Вовян. – Повторим?
     - Ты не спрашивай, ты наливай ему своего индийского... с вареньем. Он парень свой в доску.
     - Я вижу, что в доску, - ухмыльнулся Вовян, - ишь как он в нее вцепился.
     - Погоди, Федя, а ты чего это, в самом деле, на свадьбу приперся с доской, подарок что ли? – спросил верзила.
     - Да какой подарок! – заголосил я. – Доска для ремонта, понял, болван?!
     На нас обратили внимание и прекратили танцевать.
     - Чё, чё, чё? – приблатнился верзила. – Чё ты сказал?
     - Для ремонта... доска... говорю.
     - Нет, ты чё другое сказал? – допытывался он.
     - Перестаньте, ребята, вам бы напиться да подраться, - решительно встал между нами мужчина в военной форме. – Нечего свадьбу портить. А вы, - обернулся он ко мне, - сразу за доску, мало вам кулаков?
     - Да я... ре... до...
     - Вот-вот. Уже «ни бе ни ме». Положите доску, я сказал! – и он схватился за край доски и стал ее вырывать.
     Я не отпускал, и это со стороны походило на  перетягивание каната.
     - Кия-а-у! – страшно завопил он, мелькнула внушительная ладонь.
     - Хрясь, - не вынесла доска и превратилась в два обломка.
     Я ошалело глядел на то, что у меня осталось в руках.
     - Десант есть десант, - пробасил верзила.
     Все одобрительно загалдели.
     - Хватит гулять, айда в дом, - Вовян поднял вверх дном опустевший чайник.
     Свадьба втекла в подъезд, а я остался стоять на улице.
     «Так, - соображал я, - что же мы имеем? Два обломка и амбре? Как же я жене-то объясню? Да и как тут объяснишь? Прибыл с обломками и вином пахнет. Что же делать?»
     И тут я вспомнил, что у дяди есть еще одна доска.
     «Будь мужчиной, - уговаривал я себя, - иди и принеси. Тем временем и хмель выветрится».

     Стемнело. Теплая ночь дрожала огнями фонарей и витрин магазинов. Проползла поливная машина – влажный асфальт предвещал лето.
     Дядя смотрел программу «Время» и не захотел со мной в сарай.
     - Вот тебе ключ, а она там рядом с дверью. Запереть не забудь.
    С замком я справился с трудом, оцарапав при этом палец. В сарае до сих пор пахло тетиными огурцами.
     «Странно, - размышлял я, - вначале разбилась банка с закуской, затем образовался портвейн – какое-то нарушение причинно-следственной связи. А, может, это предвидение будущего или, как там, проскопия?»
     В общем, прежде, чем найти доску, мне взбрело в голову разыскать хоть один огурчик. В темноте это было мудрено, тем более, что дверь сарая прикрылась, и свет луны проникал в щели. Пришлось ориентироваться на запах. В конце концов, я поскользнулся и едва не упал, наступив как раз на огурцы, которые вывалились из банки и лежали горкой на дощатом полу. Выбрав целый, я с наслаждением откусил. Если бы кто-то подкрался к сараю, то, услышав хруст и причмокивание, ринулся бы прочь от нечистого места. Но никто не подкрался, только по крыше прошумела кошачья погоня.
     Прихватив доску, я вылез из сарая.
     Дядя, напрягшись у телевизора, внимал спортивному комментатору и молча махнул рукой, показывая, где положить ключ.
     Доска была поменьше первой, и поэтому было легче. Но у меня появилась новая цель – ни с кем не встретиться по дороге. Ни с одноклассниками, ни с однокурсниками, ни с сослуживцами, ни со знакомыми и уж никак не с милицией, которая по отдельности еще способна поверить в то, что доска тобою не похищена, и даже в то, что выпил ты, член добровольного общества борьбы за трезвость, совершенно случайно. Но в сочетании этих двух обстоятельств непременно усмотрит нечто криминальное.
     «Ладно, - думал я, - не всё так плохо. Ну, что было бы, если бы доставил доску домой – и всё? Скука! Сейчас гадал бы о том, где раздобыть фанеру или импортный лак. А так – я очутился в гуще мнений и событий. И выбился некоторым образом из своей социальной прослойки. Ну, что я без доски – субъект в пиджаке, брюках и очках? В лучшем случае про меня изрекут: а еще очки надел!
     Иное – я с доской! В глазах прохожих я – артист. Не тот, конечно, что на сцене или в кино, а тот, про которого говорят: ну, ты артист! В определенном смысле я приравниваюсь к академикам, дипломатам, космонавтам или даже работникам автосервиса – можно сказать, становлюсь с ними на одну доску.
     Представьте на мгновение, что кто-либо из этой почетной шеренги идет по улице с доской. Воспримут его как академика? Черта с два! Его определят точно «человек с доской». Идет, по-видимому, с работы, где, по-видимому, и взял доску. И вот тут-то всем ясно: делом человек занимается, а не просто получает зарплату».
     За такими приятными рассуждениями я и не заметил, что школа уже позади и никто меня не окликнул.
     Тихая улица с ее тополями, липами и обломанной чахоточной сиренью во дворах кончалась перекрестком, где давеча меня остановил милиционер. Но сейчас его не было, лишь желтый светофор-мигалка мерно вспыхивал над дорогой. Наверное, я стал, действительно, похож на вора, облитого тусклым лунным сиянием с черной тенью доски за спиной.
     Я свернул на улицу, ведущую к площади. Навтречу мне попалась влюбленная парочка. Разумеется, им не было дела ни до кого, и они пронеслись сквозь меня по своей упоительной траектории.
     Синевато мерцали телевизоры за окнами – опять очередная серия из очередной эпопеи! – и, несмотря на тепло и не слишком поздний час, людей на улице не было.
     Грозно и близко прогудел майский жук, и я услышал женский голос из палисадника:
     - Вот это я понимаю, человек доску несет и, небось, для дома, а ты карандаш с работы не принесешь.
     - Да будет уж! – лениво отвечал муж. – Ну, хочешь, я завтра тебе болт принесу?
     - Нужен мне твой болт, - певуче проговорила она, - прибереги для кого еще... Ай!
     Как во сне, мелькнула площадь с жидким восковым светом якобы старинных фонарей.
     В маленьком садике у кинотеатра раздавался детский рев. Мать тянула мальчика лет трех домой, а он никак не хотел уходить из такого приятного места, где можно побегать и пособирать красивые синие билетики, целая пачка которых была зажата в его кулачке.
     - Ах, ты упрямец! – ругала его мама. – Не смей у меня проситься на улицу ночью. «Спокойной ночи, малыши» - и всё тут. На горшок и бай.
     Юный собиратель билетиков ревел пуще прежнего и пахал асфальт сандаликами, отчаянно сопротивляясь.
     - Вон жулик, - пугала мама, - доску украл и тащит – и тебя унесет сейчас!
     На секунду мальчик замер, но, не поверив, что я способен и его унести, снова залился слезами.
     Ура! – родимый тополь! Можно вздохнуть спокойно. Итак, доска у меня есть, знакомые меня не разоблачили, портвейн выветрился, в милицию не забрали. День прожит не напрасно, хотя чуточку обидно, что уже прожит.
     - Слышь, парень!
     Я похолодел.
     - Заколебал ты однако с этой доской! – любитель свежего воздуха в неизменном лыжном костюме и тапочках на босу ногу всё наблюдал, что делается в мире.
     - Да это другая, - буркнул я.
     - Другая?! – развеселился он. – Ну, ты даешь! Нам ничего не надо – у нас всё есть, да?
     Я поспешил через двор. А «лыжник» ликовал вслед:
     - Полный вперед! Россия большая! Днем разворуют – ночью вырастет, да?
     Когда я распахнул дверь подъезда, долетело:
     - Если чего прибить, свистни – я мигом!
     «Теперь точно дома», - и я зашагал по лестнице вверх.
     На площадке второго этажа разминулся с соседом. Он волок куда-то лист фанеры и ничего не сказал, проходя мимо, а только усмехнулся и сочувственно подмигнул.

     Жена еще не заснула – ночник горел в спальне.
     - Доску доставил, - торжествующе сообщил я.
     - Тише, ребенка разбудишь. Доставил и доставил.
     Я осторожно прислонил доску к стене в прихожей, полюбовался на нее, умилился, погладил.
     ...Ночью меня мучили кошмары.
     Снился мне Дима Ткачев. Он заманивал свою юную подружку покататься на ковре, для чего расстилал его на полу и водил пальцем по готическим узорам, набирая магический код.
     В следующей серии мне пригрезилась Таня Зубко. Она, подобно маршалу на параде, ехала в открытой машине перед строем начальников и сверлила взором их лица в безуспешных поисках идеала.
     Потом я попал на наш двор, где неугомонный Вовян, изнемогая под тяжестью исполинского самовара, умолял опрокинуть стаканчик нарзана.
     Но присутствовал в этих снах некий беспокойный вопрос...
     Наконец, перед тем, как мне совсем утонуть в беззвучном омуте морфея, вспыхнуло неожиданное, но уже безвольное, растворяющееся в нем удивление: «Интересно, а где это дя... взял до..?».

                Казань    1987 г.



  P.S.  Рассказ опубликован в журналах "Пражский Парнас" и "Идель"