When you loved and you ve lost someone...

Предупреждаю сразу - те, кто выступает против использования образа звезды в рассказах, а так же против использования его имени, могут дальше не читать.
Да, снова господин Илонен, собственной персоной...
Рассказ был написан в 16 лет, это одна из самых ранних вещей среди тех, что выложены на Проза.Ру.

Я шла по проспекту, опустив голову в капюшоне. Дул сильный, почти штормовой ветер, так и норовя скинуть назад единственную защиту моих ушей, но я не была в обиде на погоду – хуже того тайфуна, что бушевал у меня в сердце, все равно ничего быть не могло…
 Редкие прохожие, идущие мимо, оборачивались вслед мне – девочке в темных джинсах, балахоне с символикой Nightwish и с крестами на запястьях, девочке, которая сама не знала, кто она… Я не видела их лиц, я смотрела в асфальт и на кончики собственных заляпанных грязью кроссовок, но я знала, что они обо мне думают – они, люди, которым никогда меня не понять. Наверняка они не стали бы и пытаться… Зачем? Кому это нужно? Кому вообще я нужна?
 Никому, услужливо предложил мне ответ бушующий ветер. Разве это не понятно? А я-то думал, что ты умная…
 Люди… Много людей…
 Если бы они только знали, что творится в моей душе… Нет, лучше им не знать. Потому что есть только трое, кто в состоянии понять меня…
 …Чужая боль трехлетней давности отозвалась во мне гулким эхом. Таким, какое обычно бывает в лесу и иногда – в пустой комнате… Вы скажете – ерунда, вы скажете – глупости. Ну и пусть.
 А знаете, почему?
 Для многих людей чужая боль – это никому не нужная бродячая собака, заразная и потому всеми отторгаемая. Окружающие берегут свои жалкие душонки от воздействия негативной информации, плевать они хотели на чьи-то переживания, это не их проблемы. И поэтому эти самые пиплы стремятся поскорее убраться подальше от человека, у которого случилось несчастье. Чтобы не думать, что такое может произойти и с ними. Ведь мы все ходим рядом со смертью и не знаем, когда она свершит свой план, предназначенный для каждого человека. Свой чудовищный план, и наша жизнь – лишь его часть.
 …Самая приятная часть…
 …Я никогда не смогу понять его боль, вернее, окончательно не смогу. Но я знаю, что его тогдашние чувства отзываются во мне сейчас тихим, явственным звоном, как-будто из-за реки доносится звук похоронных колоколов… Смешно… Наверное…
 …When you loved and you’ve lost someone close to you, you know how it feels like to loose…
* * *
 - Пока, дорогой, - она чмокнула меня в губы, уже стоя на лестничной клетке, у самых дверей в квартиру. Глаза ее сияли, и я знал, из-за чего. – Вечером жди меня только к десяти.
 - Через порог не прощаются, плохая примета, - вспомнил я и улыбнулся: не верю в народные суеверия, мне кажется, это глупо и немножечко по – детски, что-то вроде «возьми распятье, а то Фредди Крюгер съест тебя».
 - А, ерунда! – Махнула рукой Катрина и лучезарно улыбнулась – словно лучик солнца пробился сквозь плотно закрытые занавески. – Ничего страшного! Да ты и сам в это не веришь, признайся, солнышко!
 И правда – ничего страшного, подумаешь, народные приметы… Старик, ты сошел с ума – может быть, еще начнешь верить в мистицизм числа тринадцать? Да ребята в группе тебя засмеют, особенно драммер – он же привык стебаться над тобой по любому поводу! Даже если ты просто спел не ту строчку, отборная порция дурацких шуток тебе обеспечена, что уж говорить о таком великолепном поводе для приколов, как суеверность…
 Катрина послала мне воздушный поцелуй и, стуча острыми каблучками туфель, побежала вниз по лестнице. Конечно, как и в любом нормальном доме, у нас есть лифт, но она предпочитает ходить пешком – у нее была ничем не объяснимая боязнь движущихся вверх – вниз кабин.
 Я подождал, пока внизу хлопнет подъездная дверь и подошел к окну – поглядеть, как она выйдет наружу. В нашем подъезде ничего не могло случиться, но береженого Бог бережет… и, видит Создатель, я любил ее, черт побери, любил и беспокоился!
 Кати стояла на тротуаре и рылась в сумке, ища ключи от машины, а ветер раздувал ее светлые волосы, которые приподнимались вокруг головы своеобразным нимбом. Сердце у меня непонятно сжалось от дурного предчувствия – наверное, не стоило все-таки прощаться через порог – но тут же отпустило.
 - Нервы, - произнес я вслух и засмеялся.
 Нервы, согласился внутренний голос. Они, родимые, а кто же еще?
 Действительно… Кто же еще?
 Я отошел от окна в спальне и вернулся на кухню, где мы до этого завтракали. Налил себе кофе и сел задом на стол. Катрина говорит, что это вульгарно, но Вас тут нет, леди, подумал я, и мне стало смешно. Что поделать, если я – пошлая свинья! Тут еще для полного кайфа следовало бы добавить, что я – жирная свинья, но это было бы враньем – я худощавый, невысокий чувак с накачанными руками. Довольно-таки накачанными, чтобы не казаться хлюпиком.
 …А познакомились мы год назад, когда Кати пришла брать у меня интервью. Она почти вбежала в кафе, где я ее ждал, и к концу разговора я уже знал, что мы будем вместе. Не спрашивайте, откуда. Знал.
 Место нашей встречи – одна из многочисленных хельсинкских кафешек – стала тем углом, из-за которого вышла женщина моей мечты, как бы банально это ни звучало. И не смейтесь, пожалуйста, так и есть.
 Через неделю я уже предложил ей жить вместе у меня в квартире.
 - Так быстро? – Удивилась Кати.
 - А чего тянуть? – Пожал плечами я. – Все равно когда-нибудь придется!
 Этим же вечером Катрина перевезла ко мне свои вещи. Их оказалось много – три чемодана размером с задницу моей бывшей училки по математике и спортивная сумка, тоже отнюдь не крошечная. Мне даже пришлось покупать еще один платяной шкаф. Стоил он сто евро – ни фига себе цена!
 Вообще-то мне было непросто отвыкнуть от холостяцкого уклада жизни, но я смог сделать это. Конечно, я по-прежнему зависал после репетиций, но теперь уходил домой вместе с басистом, оставляя драммера и соло-гитариста вдвоем упиваться купленным пивом.
 Впервые в жизни я влюбился, как идиот, и не стыдился этого. Я даже не замечал приколов ударника по этому поводу, хотя раньше за самую невинную шутку мог запустить в него…чем-нибудь, вот такой вот я нервный и немножечко чокнутый. Совсем чуть-чуть… В конце-концов, у каждого свои тараканы в голове…
 Но Кати здорово на меня повлияла. Я изменился, стал более терпимым к людям, посвятил ей песню «Маленький город»… Я действительно стал другим, это заметили все. Мама сказала, что не узнает меня. Сестра похвалила. Папа вообще нахамил: «Сынок, ты превращаешься в настоящего мужчину…».
 Кати…Я люблю ее…
 …Еще одна вещь – я больше не опаздываю на репетиции.
 - О, ты опять вовремя, Ягненок! – Ударник выдал короткую импровизацию на своих барабанах в честь моего прихода. – Катрине надо памятник поставить! При жизни!
 - Бип-бип, Словесный Понос! – Ухмыльнулся я. – Начнем репетировать?
 Гитарист лажал, басист хватался за голову, я ругался, а барабанщик ржал и стебался над нами – так всегда было и будет. Но как только мы стали играть “Play dead”, что-то неуловимо изменилось. Никто из ребят ни разу даже не ошибся, но не в этом дело. На фразе “It’s something like sleeping” я едва не поперхнулся: по моему телу, с головы до ног, пробежал холод, кожа покрылась мурашками. Песня прозвучала, как пророчество… Пророчество чего? Смерти? Но чьей?
 Я отошел от микрофона и сел на пол, сжав руками плечи.
 - Медвежонок, ты обложился от жутких звуков собственного голоса? – Схохмил драмммер, но мне было не до смеха. Бывает, посещает предчувствие, что скоро случится что-то непоправимое, такое, против чего ты будешь бессилен…
 …Репетировать я больше не мог и ушел домой, предварительно выслушав целую кучу проклятий на мою голову, которые изрыгал мой продюсер, чтоб его черти взяли!
 …Бредя по улице под мелким дождичком, я полностью погрузился в музыку, звучащую внутри меня. Музыка была мрачной, пугающей, словно саундтрек к фильму ужасов, словно грозное и настойчивое предзнаменование урагана…
 Квартира встретила меня поистине гробовой тишиной, которая вдруг показалась зловещей… Отогнав дебильные мысли, я снял высоченные «гады» (всегда-то мне хотелось казаться повыше!) и с наслаждением вытянул усталые ноги. Большой палец торчал из черного носка. Обидно, я ведь только утром новую пару надел…
 Кати вернется не раньше десяти, а то и позже – сегодня она по долгу службы идет на концерт группы HIM - завтра ей необходимо сдать готовую статью. Трудяга…
 Тепло улыбнувшись, я прошел в гостиную и сел с ногами в кресло. Посмотрю-ка телевизор… Очень, между прочим, отвлекает от разных там нехороших мыслей.
 По какому-то каналу показывали репортаж ко дню смерти принцессы Дианы, и я попал как раз на кадр, изображающий покореженный «Мерседес», в котором она ехала в ту зловещую ночь.
 Не пойми откуда взявшийся ужас легонько коснулся пальцами моей шеи, и я быстро переключил канал. По MTV крутили клип HIM’а “Join me in death”.
 Меня снова передернуло, и я совсем выключил дурацкий ящик. На часах была половина седьмого вечера.
* * *
 Врывающийся в открытое окно машины ветер теребил волосы. Она машинально поправила их левой рукой и прибавила скорость.
 Улица была странно пустынна, Хельсинки словно бы вымер. Хоть бы кошка какая пробежала…
 Субботний вечер, семейный просмотр комедии, чипсы и банка пива. Финны – малопожвижный народ, и, отпахав на работе неделю, стремятся хотя бы в выходные спрятаться от шума. Но куда подевалась молодежь? Хотя эту улицу она почему-то всегда обходила стороной… Неуютно как-то, знаете ли…
 Она включила радио, и из динамика донеслось:
 - Baby, join me in death…
 Девушка за рулем раздраженно вырубила приемник: концерт Вилле Хермани Вало еще предстоял, и она была уверена, что за полтора часа он успеет ей надоесть до зубовного скрежета.
 Она знала, что на улицах Хельсинки лучше не превышать скорость, но в округе почему-то не было ни одного полицейского, а на выстуление опаздывать было нежелательно, и она превысила, попутно вспомнив расхожее (особенно среди мужчин) выражение: «Баба за рулем – обезьяна с гранатой». Только что могло случиться в субботний вечер, когда едешь по одной из самых тихих улочек родного города? Естественно, ничего. По идее…
 - Open your eyes to the life in this small town, - пропела девушка и улыбнулась то ли сама себе, то ли родному голосу, что звучал у него в ушах. Звучал всегда, когда его не было рядом с ней.
 Она наклонилась, чтобы поднять солнечные очки (кому они нужны в пасмурный день?), а когда выпрямилась, зрачки ее расширились от ужаса.
 Мальчик. Маленький мальчик лет одиннадцати. На скейтборде. Прямо перед ее автомобилем.
 «Нет, нет, нет!» - Яркой неоновой вспышкой промелькнуло у нее в мозгу. – «Нет…пожалуйста!».
 Мальчик застыл посреди дороги столбом, не вполне осознавая приближающуюся опасность и беспомощно хлопая глазенками, в которых множился испуг.
 Буквально в последнюю секунду она вильнула в сторону, заехала на тротуар и на полной скорости влетела в фонарный столб, так некстати возникший у нее на пути.
 Ягненок… Боже…нет…
 Потом наступила темнота…
* * *
 В холодном поту я подскочил в кресле, чуть не свалившись на паркет, и безумными глазами уставился на пустой, словно слепой зрачок, экран телевизора.
 Боже…откуда этот ужас?!
 Отгони его…отгони…
 Что-то должно случиться. Что-то уже случилось… Я знаю…
 Не помня себя, я встал, прошел в коридор, надел ботинки, длинное легкое пальто – и это в августе-то, чем я думал?! – и вышел на лестницу, оставив дверь открытой.
 …На улице лил дождь, черезвычайно холодный для августа. Мама говорила, что это плачут ангелы, а я всегда полагал, что наверху кто-то просто захотел помочиться. Прямо на нас…
 Восемь вечера.
 Я не знал, куда я шел. Но я шел…
 …Скопление полицейских машин я увидел еще издалека. Сердце у меня гулко забилось, и я приблизился, убеждая себя, что мне просто любопытно, однако одновременно с этим зная, что все – не просто так…
 На поребрике сидел мальчишка, взъерошенный, как мокрая курица или нахохлившийся воробей. Сидел и беззвучно плакал, глядя на искореженный кусок металла, бывший когда-то машиной. Автомобилем знакомого цвета…
 Еще не увидев номера, я понял, что это – зеленый «Сааб» 1975 года выпуска, но все равно в мозгу упрямой жилкой билась надежда на то, что все это не то и не так, что я сплю и вижу дурной сон… И стоит открыть глаза – он кончится и никогда больше не вернется… Ни за что. Никогда…
 Переведя взгляд на валяющуюся неподалеку табличку с номером, я уже знал, какие цифры там увижу…
 В десяти метрах от меня стояла машина скорой помощи, и несколько санитаров заталкивали в нее каталку, укрытую белым полотном. На ватных ногах я подошел к ней – расстояние показалось мне многокилометровым – и увидел свесившуюся вниз окровавленную руку с кольцом на тонком пальце.
 Кольцо. Белое золото. Оно. То самое… Подаренное Катрине на Рождество в прошлом году… О, Боже…
 Я не вполне осознавал, что по моему лицу водопадом льются слезы… Нет…нет…нет…
 - Не-е-е-ет!!!
 …«Как же нет, когда да», - ухмыльнулся кто-то. – «Ты же знаешь, малыш… От плана нельзя отступать».
* * *
 Я сидела на скамейке в сквере и невидяще смотрела на песчаную дорожку. Мимо прошла компания парней лет двадцати, болтая, потягивая пиво из банок и смеясь.
 Такие не способны понять чужую боль… Нет, я их не осуждаю. Я просто констатирую факт.
 …Он продолжал жить. Назло всем, а особенно – Смерти. Он полз из минуты в минуту, карабкался из часа в час, изо дня в день. Он творил. Да, он стал другим…ну и что? Ну и что?
 Он смог перебороть свою боль, он выплеснул ее наружу в своих мертвых письмах. И пусть многие, очень многие не поймут его…
 Он и не стремился к этому, ко всеобщему пониманию, он просто хотел донести до людей свои чувства. Письма к человеку, который их никогда не получит…
 Он продолжал жить. Во что бы то ни стало. И я благодарна ему за это…
 …Творчество человека по имени Лаури Илонен изменило всю мою жизнь и даже меня… Я тоже стала другой… Быть может, наконец-то я обрела себя саму? Кто знает…
 Как бы то ни было, во мне живет эхо того дня трехгодичной давности… И я чувствую его…
 Что бы ни случилось… Я с тобой…