Встреча в Ницце

 
               
                Quasi  una  fantasia
 

     Ницца. Море. Пляж. Набережная в буржуях.
     По тенистой улице, ведущей к центру города, шагает  высокий, несколько сутулый человек в широкополой шляпе и с котомкой. Останавливается у двери особняка, звонит. Дверь открывает хорошенькая, фривольно одетая горничная.
     - Кхм... Мне бы господина... товарища кхм... - он шепчет имя горничной на ухо.
     - О, уи, месье! О-ля-ля!
     Она пропускает гостя в дом и бежит по коридору, звонко крича:
     - Вольдемар, Вольдемар, к вам пришли!
     Гость входит в богато обставленную гостиную. Хозяин – в шлафроке, с сигаркой в руке – идет навстречу, раскрывая объятия.
     - А мы, батенька, Алексей Максимович, признаться ждали вас чуть попозже. А то бы я непременно переоделся. Ничего, что я так – по-домашнему?
     - Ну, что вы, Владимир Ильич, конечно, - басит гость. – Кхм, мы же – свои люди.
     - Да-да-да, - затараторил внезапно хозяин, - именно, именно – свои. Это архиважно быть своим. Здесь, на чужбине, это, батенька,
особенно остро чувствуешь. Садитесь. Коньячку? У меня хороший «Мартель» 1812 года. Его, возможно, сам Наполеон Бонапарт, знаете ли, дегустировал. Вот так вот.
     - Не откажусь, Владимир Ильич.
     - Ну кто же отказывается от такого коньяка! 1000 франков бутылка! Поди, кьянти вам на Капри осточертело? Кислятина ведь? Ну, признайтесь, батенька, кислятина? Прав я?
     - Правы, Владимир Ильич, как всегда правы. Ох, и забористый коньячок! 1000 франков за бутылку, говорите?
 - Именно так, Алексей Максимович, именно так – 1000 франков и ни сантима меньше. Проклятые буржуи!
     Хозяин ставит рюмку с янтарным напитком на мраморный столик и начинает нервно ходить по кабинету, устланному персидским ковром.
      Гость следит за ним из-под кустистых бровей.
     - Нет, вы подумайте, Алексей Максимович. Мир, контролируемый капиталистами, катится в пропасть. Стремительно катится! Вы знаете, сколько я получил за статью «Пролетариат и булыжник» в этой буржуазной, по сути, газете «Чрево Парижа»?  100 франков!
   - Неужели? – удивляется гость, наливая тем временем следующую рюмку. – Я думал – поболе.
     - Как же, заплатят они поболе! – передразнивает хозяин оканье гостя. – А знаете ли вы, сколько получает рабочий в Париже за целый 10-часовой день каторжного труда? Восемь франков. Восемь!
      Он подбегает к столу, наливает рюмку, нюхает, морщится:
      - И это притом, что вот этот коньячок-с, который мы с вами пьем-с, они оценивают в 1000 франков. В тысячу! Сопоставьте – 8 франков и 1000! Это ли не буржуазный, империалистический цинизм! С этим мы решительно боремся, Алексей Максимович, я
подчеркиваю, ре-ши-тель-но.
      Хозяин как бы в изнеможении плюхается в большое кожаное кресло и тут обращает внимание на почти пустую бутылку.
      - Те-те-те, батенька, откуда это у вас такие люмпенские замашки, а? Р-раз! – и бутылка пустая! Надо бы вас проработать на Политбюро, батенька, Алексей Максимович.
     - Кхм, я, Владимир Ильич, кхм, с дороги... это... в горле пересохло...
     - Шучу, шучу, батенька. Пейте на здоровье – у меня этой сраной французской сивухи – полный погребок. Не хотите ли, кстати, сигарку?
      - Я бы с удовольствием, Владимир Ильич, да вот беда – врачи курить запретили. При вашей, говорят, болезни категорически противопоказано.
      - Вздор, врачи всегда врут, это их профессия. И потом, я ведь не предлагаю вам какую-то махру, так любимую мужичками. Нет! Извольте – «Ля Корона», настоящий гаванский шик. Доводилось пробовать?
      - Нет, Владимир Ильич, не доводилось. А слыхать – слыхал. От Феди Шаляпина. Он их курит, когда от пения отдыхает.
      - От Шаляпина, говорите? Это от того самого, кто  царей на сцене представляет, всяких там Борисов Годуновых?
      - От него, друга моего сердешного.
      - Ну, так я вам скажу, батенька, что таких сигарок вашему Федору пробовать вряд ли доводилось. Пением на такие не заработаешь!
     Гость мнется, вздыхает, гулко откашливается.
     - Уговорили, Владимир Ильич, так и быть – угостите. Затянусь разок-другой, может, оно и ничего, не помру.
     - Ах, батенька, уморили! Кто же сигары-то в затяжку курит? Да вы, поди, и не знаете, как их делают?
     - Подробно не знаю, Владимир Ильич, наверное, из табачного листа скручивают.
    - Ха-ха-ха, скручивают! Скручивают самокрутки в деревне. Вы посмотрите на него – крупнейший пролетарский писатель, автор своевременнейшей «Матери», а про сигарки ничего не знает. Позор!
     - Виноват, Владимир Ильич, исправлюсь.
     - Еще бы он не исправился, - притворно строго ворчит хозяин, а глаза его искрятся лукавинками и хорошим настроением.
     - Так вот, слушайте. Представьте себе тропический остров Кубу. Океан, бриз, цветы, всякие там магнолии с олеандрами. Представили? А теперь вообразите мулатку, которая сидит под этими фикусами и скатывает сигару из табачного листа. Скатывает, а не скручивает, буревестник вы наш! Но, главное, это то, на чем она их скатывает. Не догадываетесь?
     - Э-э-э.... на столе?
     - На столе, голубчик, можно делать многое!.. И даже писать романы и манифесты. Но сигары скатывают не на столе, чтоб вы знали, а на бедре. На шелковом бедре молодой мулатки. Вот эдак –
ш-шик, ш-шик, ш-шик! Да что с вами? Эй, дружище, очнитесь! Мари, Мари, скорей сюда! Алексею Максимовичу плохо!
     Вбегает Мари, охи, ахи, нашатырный спирт...
     - Уф, батенька, как вы меня напугали! Нельзя быть таким впечатлительным, прямо, как институтка. Так на чем мы остановились? Ах, на бедре мулатки... Молчу, молчу, не падайте в обморок. Вот, угощайтесь. Что, не знаете, как обрезать? Для этого существует гильотинка. Обратите внимание – не простая, а золотая. Это мне Инесса подарила на день рождения. Смешно, правда?
     - Что смешно, Владимир Ильич?
     - Да то, что сигарка-то называется «Ля Корона». А мы ее гильотинкой – чик! Вот так и со всеми коронами будет. Ха-ха-ха-ха-ха! Но сигары мы оставим всенепременно. Ну, как сигарка на вкус?
     - Отменно, Владимир Ильич. Только дерет горло с непривычки.
     - Ничего, ничего, привыкнете, к хорошему привыкать легко. Кстати, о хорошем. Как Вам моя проказница Мари?  Правда, в ней есть что-то такое... архипритягательное?.. Но – молчок, молчок. Это – сугубо между нами. Надежда Константиновна страшно ревнива. Не говоря уже об Инессе.
     - Оно так, Владимир Ильич, бабы есть бабы.
   - Алексей Максимович, голубчик, не называйте при мне, пожалуйста, этих... гм... особ бабами. Они – товарищи, причем вполне боевые. Допивайте коньяк и – к делу. Сейчас соберется наш местный актив. Надо прочесть им – нет, не лекцию, да и не
прочесть, а поведать о том, как тяжело живется в России простому человеку. Расскажете?
     - Конечно, Владимир Ильич, я для того с Капри сюда и приехал.
     - Приехали, говорите? – хозяин заложил большие пальцы за жилетку и оценивающе-проницательно оглядел гостя с ног до головы.
     Тот смущенно опустил голову вниз, следуя взгляду хозяина.
   - А отчего это у вас вид такой, батенька, будто вы не поездом первого класса от Неаполя сюда добирались, а пешкодралом по горам да буеракам?
     - Я, Владимир Ильич...
     - Стоп, батенька, ничего не нужно говорить. Сам могу
догадаться.
     Хозяин качнулся, встал с носков на каблуки, а потом вкрадчиво спросил:
     - В Ниццу ехали через Монте-Карло?
     - Откуда вы знаете всё, Владимир Ильич? – гость начал вставать с кресла.
     - Сидите уж, батенька, сидите. Обычная проницательность – и больше ничего. Мне ведь буржуазные дедуктивные методы Шерлоков Холмсов ни к чему. Взглянул на человека – и насквозь. Взглянул – и насквозь. С детства это у меня.
     Хозяин забарабанил пальцами по столу, о чем-то задумался. Но это длилось две-три секунды, не больше.
     - Вот что, - вождь решительно поднялся с кресла и пошел к бюро красного дерева, громоздившемуся в простенке между высокими окнами, - в таком виде перед публикой, хотя бы и симпатизирующей пролетариату, выступать нельзя. Вам надо приодеться. Возьмите извозчика и скоренько в «Галери де Лафайет», в отдел мужского платья. Скажете, что от меня, но не скупитесь. Чтобы – с головы до ног. Респектабельно, солидно, не слишком модно.
     - Я, кхм, Владимир Ильич, кхм... того, поиздержался.
     - Ха-ха-ха-ха! – покатился Ильич. – Ха-ха-ха-ха! Ох, уморил! Поиздержался! Не поиздержался, - сурово сказал он, - а продулся. Так?
     - Так-то оно так, - виновато вздохнул гость.
     - То-то! Говорил я вам – к семнадцати прикупать нельзя, нельзя, нельзя. Это  а-ван-тю-ризм. Говорил? – он повернулся к гостю так, будто сделал балетный пируэт.
     - Говорили, говорили, Владимир Ильич.
     - Вот-вот, батенька. Это – диалектика.
     - Признайтесь,  продулись в казино или же на девчонок профукали? Молчите, молчите, ибо сдается мне, что имело место и первое, и второе. А не было ли чего-то и на третье, а? Косячка, например, в компании каких-нибудь озорников?
     - Ох… Владимир Ильич…
     - Да, батенька, прав я был, когда сказал вам от души – какая глыба, какой матерый человечище! Ах, не вам? Толстому, говорите, сказал? А что же вам сказал-то? Тэк-с. Каутскому – желтая сволочь… Троцкому – проститутка… а вот что вам? Напомните, не стесняйтесь, свои люди. Небось, что-нибудь нецензурное?
      - Кхм…  Владимир Ильич, вы сказали – мат.
      - Что, неужели матом крыл?
      - Да нет, Владимир Ильич, вы... мне мат объявили, когда в шахматишки резались в Сандунах… коня я тогда потерял… и слона прозевал.. пока вы мне заливали, что «лучше меньше, да лучше».
      - Ах, мат! Да-да-да. Мат, как ничто другое, отражает натуру русского человека, его душу. Да-да-да, о русском человеке забывать нельзя!.. Ну, да ладно – это уже прошло, а светлое грядущее у нас впереди. Вот вам деньги.
     Хозяин раскрывает огромный портфель, извлеченный из бюро. Там – тугие пачки банкнот.
     - Держите, - он протягивает гостю несколько купюр.
     - Владимир Ильич, - потрясенный гость не может оторвать взгляд от раскрытого портфеля, - откуда у вас столько, простите за прямоту, деньжищ?
     - Хе-хе-хе! – смеется хозяин. – Хе-хе-хе! Не всё же нам, батенька, жить на жалкие подачки чокнутых русских фабрикантов да мечтать о временах, когда кайзер все-таки поймет ситуацию и раскошелится. К счастью, появились и другие возможности. Экспроприация экспроприаторов, так сказать.
     - Что вы имеете в виду, Владимир Ильич?
     - Это история, Алексей Максимович, история, которую я вам как-нибудь расскажу целиком. А пока – езжайте в магазин, приоденьтесь, батенька, и знайте, что у нас, наконец-то, появился один чудесный грузин!
     - Грузи-и-и-н?
     - Да, батенька, грузин. Чу-дес-ный!


                2000 г. Прага



P.S. Рассказ опубликован в пражской газете-толстушке "Русский буржуй" и в московском журнале ПОэтов