Пурга

Декабрь на исходе, а зимы настоящей всё нет и нет. Где её носит - неведомо! Лес почти не кормил. Разве что на песчаных пригорках ещё можно было ненароком поднять глухаря. Утки улетели, а за крупным зверем по болотам не набегаешься. Собака тоже чувствовала тревогу. Она потёрласьоб мои ноги и легла рядом. - Да, Пурга, сама видишь, нельзя нам в лес: снега нет, тепло, и медведь полусонный местами бродит. Попадись такому - непомилует. То-то! А к новому году неплохо бы крупного зверя взять. -Собака в знак согласия приподняла голову, посмотрела мне в глаза и снова опустила её на свои лапы. - Всё-то ты понимаешь. Я мысленно обратился к ней. - А разве выбирал кто из нас, где родиться? То-то! Тайга сама нас выбрала, думаю, по любви она это, выбрала, значит, судьба, значит надо мириться. Да, мириться!? Мирюсь. Но пенсионеру без лесной добавки в наших местах не прожить.
 
    Наконец-то перед Новым Годом крепко подморозило; и тут же затрусил долгожданный снежок, а потом и вовсе повалил охапками. И мороз не кочевряжился, вцепился так, что сосны от него трещать стали. Бывало, ночью, саданет какая из них, будто из пушки выстрелит.
 Я стал потихоньку собираться на охоту. Профессионалом не был. Любитель. Увлёкся этим делом, когда сосед собаку охотничью и ружьё подарил. Состарился он, занемог ногами, но успел таки научить меня делу своему. Календарь, вот, составил, где по дням расписал, когда, в какое время, и на какого зверя ходить. Следы читать научил. А я с ним добычей потом делился. Жалко не долго прожил старик, лечиться не хотел. К доктору  его и «калачём» не заманишь. Так и ушёл он ночью, не проснувшись. Сам я тоже не молод, год как на пенсии, но не жалуюсь, потяну еще.
       Мороз не унимался, лютовал. Столбик термометра опустился за тридцать. Пурга от радости скулила и носилась по всему дому, будто кошка за хрустящей бумажкой. Охотница, - подумал я, - кормилица! Сама медведя из берлоги поднимет, и лося на охотника
выведет, и даже зайца поможет взять. Такая собака дорогого стоит. - Пурга! - позвал я её, и только хотел потрепать по холке, но не далась, не любит она этого: чего уж там, не до нежностей! Не привыкли мы с ней к ласкам-то: суровый климат, суровая жизнь.
       Потихоньку собираясь, проверил охотничье снаряжение, уложил в рюкзак харч на несколько дней, и пошёл перед сном подышать морозным воздухом. Выйдя на крыльцо, резко захлопнул за собой дверь. Собачий вой разорвал моё сердце. Обернувшись, я чуть не застонал от увиденного. Задняя лапа собаки была защемлена. Рана оказалась серьёзной. Охота, похоже, откладывалась. Одному ходить в тайгу не приходилось. А тут нужда. К Новому Году из города дети обещали приехать, жён и внуков привезти. Не частые они гости. Чем угощать, не знаю! Решил таки, пойду. Звать, кого, в напарники было поздно.Лося, думаю, и сам возьму. Опыт есть. Конечно, думами сыт не будешь, трудно придётся, но постараюсь.  Пурга поднялась, сильно хромая подошла к рюкзаку, на котором лежали ружьё и патронташ, полаяла, глядя на меня, и  вернулась на своё место. Мне показалось, она одобрила мою идею идти одному. Ночь пролетела без сна. Утром, затемно, вышел из дома. Лунные тени молчаливо следовали за мной. Тишина настораживала. Я неспешно прокладывал лыжню. Мне казалось, что собака бежит где-то рядом. Она воистину лаяла, помогая мне
не сбиться с дороги. Сначала звал её, вглядывался меж сосен, злился. Не иначе бессонная ночь мутит моё сознание: щипал себя за щеку, тёр виски, но сдался, и дальше покорно шёл по собачьей подсказке.

   Рассказывать про дорогу не стану. До сторожки добрался к вечеру.Быстро разжёг буржуйку, натоптал в чайник снега и поставил его на печь. Небольшая комнатка вскоре наполнилась теплом. Разулся, крепко поужинал и лег спать. Бессонная ночь и долгая дорога по тайге измотали так, что заснул я, не доходя  до топчана. Громкий собачий лай, чётко
слышимый во сне, разбудил меня. В горле першило, душил кашель. Горю!- закричал я, соскочил на пол, и с силой распахнул дверь. Клубы морозного воздуха смешивались с дымом,  застилая луну. Постепенно сторожка проветрилась, и лунный свет стал пробиваться вовнутрь. На печи дымились обугленные валенки. Сорвались с крючков? - подумал я, но, оглядев их, решил. - Не могли. Нешто не повесил,  а поставил их прямо на раскалённую буржуйку?  Беда! В чём же идти-то теперь? Не до охоты! Рассвело. От валенок остались одни голенища. Дома никого не предупредил. Друзей нет. Некому будет озаботиться долгим отсутствием человека. Дети приедут дней через пять. Снова послышался собачий лай. Я насторожился, взял ружьё, зарядил его пулями, повесил патронташ на пояс и открыл дверь. Охотники! – первое, что пришло в мою голову. Выстрел дуплетом разорвал морозную тишину. Вдалеке по-прежнему не умолкал заливистый лай. Я перезарядил ружьё и стал ждать. Похоже,
к сторожке собака гнала какого-то зверя. - Не лося ли?-  Прошло много времени. Cтал замерзать. Ноги, завёрнутые в разрезанное на две части одеяло, покалывало от мороза. Наконец далеко между деревьев показался какой-то зверь. Явно ломился медведь. Видно не нашёл себе места для лёжки. Злой, дьявол, на запах горелых валенок прёт. Голод гонит его к человеческому жилью. Из леса, в самом деле, вывалился медведь: огромный со слежавшимися клочьями шерсти.Зверь встал на задние лапы, и жадным взглядом посмотрел в мою сторону. Я прицелился и нажал на курки. Две пули пронзили медвежью грудь. Но тот не упал, а тут же большими прыжками кинулся  к сторожке. Нас разделяло не более десяти метров. Вдруг снова почти рядом залаяла собака. Медведь остановился, и могучими лапами начал отмахиваться, будто обороняясь от невидимого мне животного.
Этих несколько секунд хватило, чтобы перезарядить ружьё. Следующие две пули навсегда обездвижили нападающего.

     Не помню, сколько прошло времени, и каким образом я  смог разделать огромную медвежью тушу, но к утру следующего дня, с рюкзаком полным мяса и в обувке из медвежьейшкуры я отправился домой. За моей спиной приятно оттягивал плечи тяжёлый рюкзак. С радостной думой о встречи с детьми дорога показалась недолгой. На крыльце снял рюкзак, лыжи, выпрямился, и только тут подумал о собаке. Тишина в доме настораживала.
Прежде собака за сто метров чуяла меня, и встречала оглушительным лаем. Пурга! –закричал я и, сорвав замок вместе со скобой, влетел в дом. На боку, посреди комнаты не шелохнувшись, лежала собака. От холки на лопатке зияла большая открытая рана. Не раздумывая, схватил почти бездыханное животное и побежал к дому медсестры. Других лекарей в нашем посёлке не было. На стук в дверь вышел кто-то из детей. Мама, - закричал ребёнок, - к тебе дядя с собакой. Не раз, видно, приходилось ей помогать местным
жителям. - Да! - покачала она головой, -  собак я ещё не оперировала. Выжила Пурга, псина моя дорогая! Поохотиться ей, правда,  больше не пришлось. Много ль побегаешь на трёх лапах? А так она и по дому охрана, и от людей непрошеных обережёт, а теперь, вот, и нянька внукам моим. Подросли они.  Каждое лето гостят у меня. Тайгу им дарю, тем и живу. Историю эту никому не рассказывал, не поверят. Покрутит кто у виска своего,  мол, «рехнулся мужик на старости лет-то! Одичал!»  А вот ещё случай. Однажды, на следующий год после той охоты, под осень, грибы пошли, хоть косой их коси, не перекосишь.
Вдосталь заготовил. И всё красноголовики, других не брал. Собираюсь в очередной раз в лес на жарёнку набрать грибков молоденьких. И белые пошли, мало их, но попадались. Люблю жареные… Смотрю, собака подошла ко мне: повизгивает, хвостом виляет, и будто бы зовёт за собой. Иду следом. Может быть, - думаю, - показать чего хочет? По сторонам-то поглядываю.
И вдруг всё стихло. Не по себе стало. Ни ветерка нет, ни звука не слышно. И ночь, и луна… А ведь полдень был. Чудит Пурга! Но верю ей. А впрочем, как нынче говорят,  - это уже совсем другая история.