Сновидения

Через кровь Адама родилась смерть, через кровь Христа родилась жизнь, сон раба Божьего, прекратись. Раб, открой глаза, тебя не ждут небеса. Если сейчас глаза не откроешь, сон не прогонишь – умрёшь без покаяния и без отпевания.
«Целительство от А до Я. Летаргия. Рецепты русских знахарей»
I
– Вставай, соня. Ну, Лесик, вставай скорей! А то на работу опоздаешь, – Лиза тормошила меня, спящего, крепко сжимавшего подушку обеими руками.
Я медленно раскрыл глаза и рефлекторно заключил в свои крепкие нежные объятия любимую жену.
– Ну, перестань. Давай умывайся и подходи на кухню. Я завтрак приготовила.
– А что у нас сегодня на завтрак?
Интригующе медленно Лиза зачитала меню:
– Глазунья с зелёным луком и помидорами, горячие бутерброды с ветчиной и чашечка горячего чёрного кофе!
– Ты моя умничка! – восхитился я.
Тоненькими сероватыми ленточками дымки всплывали из чашек. Каждый глоток окатывал меня изнутри бодрящим теплом, тем самым пробуждая. Мы молча завтракали и смотрели друг на друга, ни на мгновение не отводя глаз и не лишаясь искренней улыбки. Голуби ворковали на улице, машины гудели на дорогах, раздавались оживлённые людские голоса.
Одевшись и взяв тяжёлый кожаный портфель, я обнял Лизу и прошептал:
– До вечера.
– Возвращайся скорей, – в ответ прошептала она. – Я буду скучать по тебе.
Я шагнул за порог квартиры, защёлкнулся замок железной двери, и открылся лифт, немного ранее вызванный мной. В глаза бросилось новое сочинение местной молодёжи, появившееся, очевидно, прошлой ночью. Чёрным маркером на коричневой стене лифта было написано: «Север, запад, юг, восток. Жизнь – х… кровоток». Стихотворцы не поленились и намалевали пару весьма подходящих иллюстраций. На первой была изображена виселица с косоглазым скелетом, болтающимся на длинной верёвке. А на второй – гильотина и голова с улыбкой до ушей, катящаяся под гору.
– Хм, – произнёс я, с отвращением отпнул от себя запачканный кровью шприц и вышел из лифта.
II
– Ничем больше, Лизонька, помочь не могу. Всё сейчас, как говорится, во власти Божьей. Ваш супруг впал в летаргический сон, а пробуждать людей в подобном случае медицина покамест, увы, не может. Крепитесь, Лизонька. Набирайтесь терпения и надейтесь на лучшее. Согласитесь, то, что он жив, это уже очень хорошо. Не так ли?
– Ну, разумеется, Олег Иванович. Разумеется. А вы знаете, как я напугалась, когда он не проснулся? Я чуть с ума не сошла. «Лесик! Лесик! Проснись же, Лесик!» – кричала я несколько минут, а потом разрыдалась и рухнула на него. И вдруг услышала «тук – тук». Прошло несколько секунд, опять «тук – тук». Я затаила дыхание и стала прислушиваться к медленному сердцебиению, боясь его прекращения более всего. Олег Иванович, он умирает, да?
– Нет, Лизонька. Нет. Сердцебиение, конечно, замедлилось до одного удара в двенадцать секунд, но сейчас оно стабильно. Симптомов, не относящихся к летаргии, присущих серьёзным болезням, я не обнаружил. Несмотря на продолжительный сон Елисея, можно считать, что он абсолютно здоров.
III
Солнце едва виднелось под мутной плёнкой угрюмой лиловой тучи, которая застилала всё небо. Моросил холодный дождь, покрывая асфальт тёмно-серыми конопушками. Я вышел на улицу и чуть не упал, левой ногой запнувшись о проволоку, протянутую между скамейками.
– Хулиганьё! – подумал я, не испытав ничего.
Мелькали лица. Я видел злость и обиду, грубость и эгоизм, зависть и безразличие. Ничто увиденное не подвергалось забвению, как и не радовало глаз. Я сел в трамвай №6, чтобы попасть на Гогольский проспект и прийти в дом №9 (психиатрическую больницу, в которой я ныне занимал должность главврача). Едва я встал с сиденья, как вдруг раздался громкий звук, подобный хлопку. Стёкла разбитого окна полетели во все стороны. Пара осколков попала в меня. Один рассёк бровь, второй глубоко порезал правую кисть.
Истекая кровью, я прибыл на рабочее место. Медсёстры, сопровождая больных, проходили по коридору.
– Ла-а-а. Ла-а-а. Ла-а-а, – тянул больной в смирительной рубашке, постепенно с шёпота переходя на крик.
– А вы-то верите, что я – Сталин? – спрашивал другой больной, идя под руку с медсестрой. – У меня мизинец и безымянный на правой ноге соединены перепонкой. Смотрите. Всё равно не верите? Понятно. Мне внешность изменили, чтоб жизнь облегчить, а то бы сейчас проходу от коммунистов не было. Теперь тоже не верите? Да, я понимаю, на дворе две тысячи пятый год, вам кажется странным, каким образом я дожил до этих дней. Объясняю: меня замораживали в жидком азоте, а три года назад разморозили. Верите?
– Верю, верю, – отвечала медсестра.
– Я люблю Вас, Катя! Люблю! – восклицал больной.
Практикантка Ксюша подбежала ко мне:
– Кто это вас так, Елисей Семёныч?
– Да недоумок какой-то залупил бутылкой в стекло трамвая. Чёрт его подери!
– Пройдёмте в кабинет. Я вам раны обработаю.
– Спасибо тебе, Ксюша. Что бы я без тебя делал? – я признательно смотрел на девушку.
– Что бы делали? – переспросила она, смеясь. – Работали бы тихонько, как и сейчас.
IV
Подошёл к концу пятый год моего сна. Обстановка в квартире не изменилась. Только теперь спальня была завешена иконами и заставлена десятками почти не угасавших свечей (Лиза неустанно заменяла сгоравшие свечи новыми). На её лице появились первые морщинки.
– Отец Михаил, как долго это ещё будет продолжаться? – со слезами на глазах спросила она у батюшки в иссиня-чёрной рясе, пропахшей ладаном.
– Дитя моё, будет так, покуда Господу нашему будет угодно. Смирись с этим и не забывай веровать.
– Может поискать какую-нибудь деревенскую целительницу?
– Ни в коем случае. Нет ныне истинных целителей. Все они перевелись ещё в начале века прошлого, остались одни шарлатаны. Вера – единственный путь спасения.
– Ну хоть что-нибудь я могу сделать? Поймите, нет муки хуже, чем бездействие.
– И что же ты нарекаешь бездействием, дитя моё? Ты не бездействуешь, покуда веруешь. Ты усердно трудишься. Вера – это тяжкий труд. Он никогда не останется невознаграждённым.
V
Рабочий день закончился, и я с лейкопластырем на лбу и повязкой на руке вышел из больницы. По дороге, которую я собрался пересечь, двигалась чёрная-чёрная кошка. В сумерках она была подобна дыре в бездну.
– Муся. Муся. Муся. Кс-кс-кс-кс, – я всячески пытался привлечь внимание кошки, чтобы та не пересекла мне дорогу, но кошка наоборот перешла на бег и довольно быстро отдалилась от меня на большое расстояние, не сменив направления.
– Чёрт её подери! – вслух выругался я и продолжил свой путь.
У цирка свора грязных цыганок окружила двух молоденьких девушек и клянчила у них деньги и многое другое, что имело хоть какую-то цену.
– А это ты посём купила, а? – шепелявила прыщавая цыганка со сломанным носом и десятком узких тёмно-жёлтых зубов.
– Пятьдесят два рубля, – робко отвечала девушка.
– А посему ты только одну отдала?
– Одну вам, а другую себе оставила.
– Обе отдавай! Зыво!
Из кармана моего пиджака послышалась музыка, а за ней и слова последовали. Их я напел сам:
Девушка Прасковья
Из Подмосковья…
Я ответил на звонок:
– Да, милая.
– Елисей Семёныч, это ваша соседка звонит, Раиса Васильевна из шестьдесят седьмой. Приезжайте скорей!
– Что случилось?
– Я сама не знаю! Лиза молчит! Она чуть под машину не бросилась! Я едва её за руку поймала! Слава Богу, я именно в тот момент за хлебом пошла! Приезжайте скорей! Она сейчас у меня сидит! – соседка кричала в трубку.
– Понял. Еду.
Мне не пришлось ждать трамвая (в это время трамваи ходили часто). Я буквально вылетел из него и побежал к дому. Дорога мгновенно очутилась позади. Но это уже не играло ни какого значения для меня. Около дома, за сиренью, в луже крови лежала моя любимая Лиза.
Прибежала соседка и дрожащим голосом начала пересказывать всё произошедшее:
– Я привела её с улицы к себе! Посадила в кресло в зале! Дала ей успокоительное! Валерианку, вроде бы! И пошла на кухню, кофе варить. Слышу, дверца балкона хлопнула! Прибегаю в зало! А Лизоньки нет! – Раиса Васильевна разрыдалась. – Простите меня, Елисей Семёныч!
Я упал на колени, заткнул уши и закричал:
– Нет!..
VI
Наступил пятый день пятого года моего сна.
– …Нет! – закричал я.
– Проснись, милый. Всё в порядке. Всё хорошо, – Лиза успокаивала меня, едва не лишившись рассудка от неожиданности.
Я вскочил с постели.

Апрель 2005