Об ангелах

 Заперев свою комнатушку, что находится на втором этаже, пожалуй, самой известной в городе булочной, спускаясь по скрипучей лестнице, я в который раз обвожу взглядом сводчатый потолок, огромные запылённые окна с горшочной зеленью, витрины, призывно вывалившие свои богатства: пышные хлеба, вычурные крендели и знаменитые слоёные рыбные пироги. И, как всегда, маленькое помещение до отказа забито людьми: стоит непрерывный гомон, суета, смех и выкрики пекаря, только что, прямиком из печи, представившего на обозрение покупателей очередную порцию имбирных кексов на обжигающе горячем подносе. Я протискиваюсь сквозь весёлую толчею и, пожав мимоходом тёплую лапищу огромного сеньора Донато - хозяина пекарни и моего арендодателя - уже в спину получаю от него приглашение пропустить по стаканчику молодого вина сегодня ближе к вечеру. Крикнув ему через головы "Идёт!", я наконец выхожу из душного заведения, и город, будто в благодарность мне за то, что не остался сегодня дома, тут же обнимает меня, завораживает своими звуками.

 Часы показывают половину пятого пополудни. Шумный Лиссабон кричит голосами торговцев рыбой, облаивает дворнягами проходящих туристов, предлагает никчёмные сувениры, пахнет карамельными сладостями, гоняет по портовым улицам эхо детского смеха, закручивает в южном танце, бесповоротно влюбляет в себя всякого. Жаркое лето слоняется повсюду, устанавливает свои порядки. Деревья обросли пышной листвой и, сжалившись над изнывающими от зноя горожанами, дают им прохладу тени.

 Я шагаю по вымощенной брусчаткой мостовой, вдыхая солёный, ленивый сейчас, воздух, удивляясь, как всегда, разнообразию лиц, попадающихся мне. В каждое из них можно часами вглядываться и это не перестанет быть интересным. Эти лица - как лабиринты: ты плутаешь по морщинам, носам, подбородкам, губам и наконец подбираешься самому их центру - глазам. В них можно увидеть всё: прошлое и грядущее, страхи и сомнения, мечты и утерянные надежды.

 Так, за этими думами я и не заметил, как добрался до морского берега. Странное дело: я живу в этом городе уже несколько месяцев, но ни разу не набредал на этот участок пляжа. Удивительно! Ведь это место должно быть недалеко от главной набережной. Где же загорающие туристы, где прыткие мальчишки-аборигены, предлагающие холодные напитки втридорога, где шум голосов и привычная вонь тухлой рыбы?! Ничего. Тишина. Слышится лишь шум волн, а в воздухе можно почувствовать едва уловимый аромат ванили.
 
 Усевшись на песке цвета чая с молоком, зарывшись ступнями в его бархатное тепло, я привыкаю к солнцу, неподвижно висящему, и от этого, кажется, мелко подрагивающему, в небе, будто вырезанном из старой выцветшей фотографии.

 Я сижу на отвесной песчаной насыпи, с которой открывается великолепный, мистический сейчас, из-за дымчатой небесной поволоки, окутавшей всё небо, вид на затерянную бухту в окрестностях Лиссабона, над которой резвятся два ангела.

 Странно, но я совсем не удивлён.
 
 Они - летают. У них нет крыльев, но они летают - так беззаботно и легко, так весело и естественно, что я даже изумляюсь: зачем это люди придумали ангелов - с крыльями?! Что за нелепица?!
 
 Каждое их движение - будь то взмах руки или стремительные виражи - выделяется, застывает в небе золотым росчерком, а затем медленно тает, оставляя, кажется, в воздухе тот самый запах ванили. Их игра началась достаточно давно, так что моим глазам предстаёт удивительная и ни на что не похожая картина.

 Будто невидимый художник сначала нанёс на холст серовато-жёлтое небо, края бухты, охватывающие с двух сторон, словно крабьи клешни, лазурное, искрящееся море. Но затем, видно, усомнившись в красоте своего пейзажа или, наоборот, сожалея, что эту красоту никто не может разделить с ним, он обозначил слегка размытые силуэты героев его картины, парящих в высоте, держащихся за руки. А после, критически оглядев получившееся творение, он и вовсе разбросал десятки, сотни мазков - отпечатков их движений - золотистой краской по всему небу.

 И вот все небо блестит, колышется, рябит, переливается, мягко искрится золотыми завитками, и кажется, что и море уже вовсе не бирюзовое, а золотое, медное даже.
 Я не щурюсь, не обращая внимания на слепящий диск солнца, а, не отрываясь, наблюдаю за тем, как они танцуют. И, хотя внешне на танец это мало походит, по эмоциональному накалу это представление, единственным зрителем которого являюсь я, больше всего напоминает именно его.

 Удивительно - я могу разглядеть каждую черточку их лиц и тел, несмотря на довольно внушительное расстояние между нами и постоянное, хаотическое их движение. Я вижу, как один из них, жилистый и загорелый юноша, будто хищная птица, летает вокруг другой - своей возлюбленной. Его вьющиеся, сверкающие атласом на солнце, кажется, горящие в его лучах волосы почти закрывают темно-карие, с хитрым прищуром, глаза. Крылья его, с горбинкой, носа - да-да, я вижу и такую малость! - трепещут, когда он закладывает очередной крутой вираж над её головой, налетая то сверху, то снизу, неожиданно целуя ей шею или щекоча пятку.

 А она и рада поддаваться этим нападениям - будто смирившись с судьбой, перестав крутиться волчком, в любое мгновение ожидая очередной атаки, она просто застывает в воздухе, и, закрыв глаза, с показной обреченностью ожидает сладостной расправы над собой, лишь радостно-испуганно взвизгивая каждый раз, когда его поцелуи и касания достигают цели. Её светлые, с позолотой, волосы, развевающиеся по ветру, будто повторяют изгибы воды, что колышется, солнечной магмой переливаясь, в двадцати метрах под нею. Удивительные её ресницы закрывают, как самое дорогое, невидимые мне глаза. Она не двигается, едва-едва покачиваясь на волнах воздушных потоков, чуть согнув одну из своих стройных, как у оленёнка, ног, обхватив себя, будто от холода, руками с тонкими, почти детскими запястьями, закрывая ими свою упругую, со спелыми ягодами сосков, грудь, и лишь поводит вздёрнутым носиком - по запаху, видимо, определяя, где её мучитель. Нежно-алые, зацелованные её губы устремляют выжидающую полуулыбку навстречу неизвестности.
 
 А он взлетает высоко над ней, выгибается - и вот уже камнем падает вниз, прямо на неё, так стремительно, что мне становится страшно. Но когда, кажется, он вот-вот, всей сокрушающей силой своего тела, обрушится на неё, доверчиво закрывшую глаза, в одно мгновение его резко очерченная челюсть теряет свою угловатость, острота потемневшего взгляда, словно маслом, смягчается, уголки его математически выверенных, идеально правильных губ, поднимаются вверх. И вот - всего лишь за секунду до того жёсткое его лицо, лицо Воина, сейчас выражает ту самую потрясающую, смешную, невероятную, всецело побеждающую гамму чувств, что отличает самых счастливых людей - а теперь, я вижу, и ангелов - несущих в своём сердце Любовь. Приближаясь к ней, вверх ногами, словно сквозь толщу воды плывя ко дну, к заветной жемчужине, последние сантиметры он пролетает очень медленно, как бы спрашивая у неё на то разрешения. И вот он, нелепо зависнув вниз головой, пристально и сосредоточенно, будто в первый раз, изучает мельчайшие подробности её лица: ямочки на щеках, появляющиеся - он знал - в мгновения переполняющего её счастья; россыпь веснушек, за каждую из которых он, не колеблясь, отдал бы одну из своих немногих жизней; плавный разлёт бровей, только лишь поведя которыми, она тут же заставляла сложить свои воинственные штандарты легионы его гордой души; почти детский подбородок, к изгибу которого он так любил во сне - хотя и не знал об этом – приникать широкой переносицей. И в этот момент она, почувствовав, что он ждёт ответа, распахнула свои тайные глаза, заполняя всё его существо тёплым, безбрежным серым океаном их перламутрового света.
 
 И вот они - обнаженные, божественно красивые, любящие друг друга - застыли в небе над лазурной бухтой. Она - одним взмахом ресниц, одним взглядом своих перламутрово-серых глаз выигравшая все войны ещё до того, как они возникли,- беззащитная, нежная, как первые весенние цветы; и он - наэлектризованный её любовью, с силой втягивающий носом морской воздух, дрогнувшей рукой нежно касающийся пряди её волос - единственный мир её и жизнь её.

 Он обнимает её и, кружа в воздухе, целует. Они вращаются, всё быстрее и быстрее, и вот превращаются в маленький смерч и штопором ввинчиваются в расступившееся море.
 Несколько мгновений, в течение которых, вероятно, возникают из небытия и в небытие же уходят сотни, тысячи цивилизаций – я наблюдаю полное спокойствие во всём. Тишина окутывает всё вокруг, и лишь золотистые узоры тихо и нежно искрясь, тают в небе, отражаясь в трепещущей воде, принявшей в себя будто из света одного состоящие тела двух ангелов...

 И вдруг из воды, прямо у берега, держась за руки, одновременно выныривают двое - парень и девушка. Конечно, это они - те ангелы. Они, громко смеясь и отплёвываясь, вылезают из воды, подбирают оставленные, оказывается, неподалёку вещи, и, будто не замечая, проходят в метре от меня, энергично обсуждая, что каждый из них хотел бы сейчас на ужин. И нет теперь в них ни капли магического. Теперь я вижу перед собой просто очень красивую молодую пару, двух влюблённых, держащихся за руки, весело болтающих.

 Я смотрю им вслед, провожаю их взглядом. И в этот момент девушка поворачивает голову и недоумённо смотрит прямо на меня. Я слышу, как она обеспокоенно обращается к своему спутнику:
 - Милый, этот парень, что сидит на берегу, так странно смотрит на нас...
 - Ещё бы! Есть от чего! Такое представление увидеть!
 - Он, что, всё видел?! Это невозможно! А вдруг он кому-нибудь расскажет?- она ещё раз испуганно оглядывается на меня, смотрящего на них неотрывно.
 А парень, оглянувшись и подмигнув мне с заговорщицким видом, успокаивает её:
 - Да не волнуйся ты! Не просто так он нас видел. Это ведь Рассказчик!
 - Рассказчик? И о чём он будет рассказывать?
 - Ни о чём, а о ком, - Он обнимает её за шею и, улыбаясь, шепчет ей на ухо: - О нас, глупая, об Ангелах!