Акрэн Гриин Модэрс - Дом Скорби

Акрэн Гриин Модэрс
ДОМ СКОРБИ



Онеройдная кататония – на высоте приступа сознание сновидно помрачено и заполнено фантастическим бредом, сочетающимся с причудливым иллюзорным восприятием окружающего. Больной утрачивает сознание своего «Я» и сам становится участником фантастических грез.

Выписки из учебника по психиатрии


- Вот я сижу, и буду сидеть, всю жизнь живую сидела, и сидеть буду, понятно? – толстая свинья с маленькими черными глазками загораживала проход, ведущий в бордовую комнату, где в горшках наполненных известняком возвышались кустистые своды цветных удилищ. Зачем они сидели там? Да кто ж их разберет, видно их посадил какой-то рыбак, а может быть просто прохожий. Впрочем, какие могут быть прохожие в бордовой комнате, когда вход в нее закрывает свинья с черными пуговицами вместо глаз. Причем пришиты они довольно неграмотно, кое-где торчат нитки, хотя их неумело пытались спрятать за толщей жировых складок. – Вот всегда так! Говорят, если вы есть нечто имеющее ноги, то уж и сами в праве решать на какую дорогу ступать и по какой тропе идти! А если же нет ног, то и ступать не придется, сидите себе, да орехами рот набивайте, а ежели орехов нет, или вовсе ходить не хочется, что тогда? Вот у меня лапы имеются, хотя ходить мне вовсе не желательно, потому как поросята растрясутся! В газели скачущей поросят нет, вот она и прыгает, а я не могу, потому как деток жалко, вдруг взболтаются? А ежели прокиснут, тогда что делать? Нет, все это не так просто, так что буду сидеть! Сижу и сидеть буду, потому как, сырые поросята лучше копченых, поскольку дышать могут и толк в искусстве знают! Встретился мне тут один маломальский поросенок с поджаренным боком. Хрю-хрю, да хрю-хрю, а что сказать хочет, непонятно. Дала ему подзатыльник, так тот аж взвизгнуть не успел, как оказался среди скачущих газелей, единороги там же, кроты, бегемоты, вся фауна собралась и давай плясать до полуночи! Правда я не совсем уверена фауна то, или флора, а может быть и фауна и флора в одном лице, или вовсе не то и не другое! Так и запутаться можно. Видела я тут давеча одного маломальского поросенка. Запутался в волосиках, и сидит, дорогу найти не может. Чего спрашивается он сидит? И какую дорогу ищет, и ищет ли вообще или просто лужей любуется? Вот, вопрос так вопрос, всем вопросом вопросительным знаком является, а разгадать его только тому поросенку и можно. Розовая романтика, рекой ржавой рвется! Того током толкают телегой. Разве не прелесть?
Свинья была огромной настолько, что закрывала дверь полностью. Она словно вросла в нее, просочившись в каждую трещину свиной кожей, не давая проходу даже воздуху. Хотя тот неоднократно упрашивал впустить его внутрь. Как минимум по нескольку раз в день являлся он к госпоже свиноматке, после чего, получив отказ, отправлялся восвояси гулять по узким коридорам, надумывая новые предложения и противопоставления, а так же аргументы и все остальное, что помогло бы ему пройти в бордовую комнату, так сильно ему хотелось туда попасть. Но госпожа свиноматка была непреступна, как сады богемных гусей, куда мы с вами отправимся позже. Она продолжала сидеть на месте неподвижно и лишь болтала ушами, свисающими до самого пола.
- Ну а время? Все говорят время, время, а разве существует оно, это время? Бедные лучики света, маленькие хрупкие зверьки, ведь это ими измеряют несуществующую материю, а ежели всех начнут измерять через несуществующее, что тогда останется? Кошмар и ужас, да и только! Куда смотрит правительство, я вас спрашиваю. Через уши только и смотрят, потому, как до пальцев еще не доросли. Знавала я одного маломальского поросенка, закрыл ушами лицо и сидит, молчит, словно воды из болота в рот набрал, так он когда пил с собою внутрь жаб захватывал, так они ему мысли заменяли, потому, как маломальский поросенок с поджаристым боком был ужасно глуп! Так он вскоре вместо привычного хрюканья стал квакать. Куда смотрит правительство, я вас спрашиваю? Или у них там тоже жабы в мозгах квакают? Я понимаю, когда слышишь их на морозе, им холодно вот они в мозги и лезут, но здесь и тем более, сейчас – это уже лишнее. Хотя, что лишнее не значит отдельное, понимаете? Впрочем, где вам понять, если в ваших головах такие же жабы. Или лягушки? Лягушки хоть и меньше, зато понимают больше. Жаба накрасится и сидит щеки дует, а вот лягушка существо умное, выпучит глаза и сидит, слушает, поэтому ею пользоваться сподручнее.
По краям, возле входа в бордовую комнату, что охраняла госпожа свиноматка, стояли неведомые человеческому глазу растения. Они напоминали скрученные в дугу поручни лестниц, воткнутые в землю. Хотя с другой стороны они были сделаны из серебра, а посему поручнями быть никак не могли. Ну, кому придет в голову выделывать поручни лестниц в обычном подъезде странного дома, из чистого серебра? Это как минимум глупо, ведь их украдут, а вот растения трогать не станут, потому как они живые, а стало быть, имеют право существовать в одном пространстве.
Дом этот был более чем странный, он имел множество этажей, на которых зачастую никого не было. Множество часов могли вы блуждать среди тамошних комнат и коридоров и не встретить среди них ни одной живой души, которая была бы наполнена кем-то, кто мог разговаривать и понимать. То ли дело этот этаж, на котором сидела госпожа свиноматка, он был самым живым из всех в доме. В одной из комнат залитых талой водой, среди остатка снега можно было встретить белого попугая, который в отличие от остальных жителей лишь повторял слова, а посему сильно раздражал. Его комнату обычно обходят стороной, хотя в редких случаях все же захаживают, дабы проведать старого негодяя. За стеной живут мухи, они соорудили свой город и наняли в охрану крыс, чтобы те в свою очередь бегали по полу и охраняли их от тараканов, ведь усатые те еще захватчики. Постоянно показываются из-под пола и грозят пальцем, мол, глядите, мы вас еще захватим!
- Вот так всегда! Приходят всякие недоброжелатели, вместо того, чтобы хлебом угостить просятся на комнату посмотреть, а чего на нее глядеть? Комната как комната, бордовая только и сказками блещет. Нет бы, остановились, дали милой даме папиросу, чтобы она, сидя в проходе, расслабилась, подышала свежим воздухом, развеялась и ни в коем случае не заболела! Вирусов-то, поди много летает, тут уж и не разберешь, кто какой, только на глаз и полагайся. А ежели вместо глаз пуговицы, что тогда? На нюх, что ли надеяться? Э нет, меня не проведешь, нюх от пятачка сам прячется ему не презентабельно в чужых пятачках ковыряться, оттого я, и болею часто. То ангиной, то чумой, скарлатиной, будь она не ладна. Короче говоря, не пущу я никого в бордовую комнату и не просите, а вот поговорить, всегда, пожалуйста!
После такого говорить со свиньей что-то не хочется. Пойдемте лучше в сады богемных гусей, вот там веселье так веселье. И нужно то всего одну дверь пройти, да за угол повернуть. Вот уж и выцветшие обои появились, видите? Это они от того цвет потеряли, что их гуси забрали, а они, как известно те еще прохвосты. Вся норовят утащить. Плавают среди незабудок и перышки считают, у кого в конце дня перьев окажется больше, тот и самый богемный гусь, а у кого меньше, того съедают. Да, вот такие жестокие правила, а что делать – богема!
Итак, мы с вами застали самый интересный момент, несколько богемных гусей задирая от удовольствия, друг перед другом головы о чем-то сердито спорят. Такое не каждый день увидишь, глаза прямо так на лоб и просятся.
- А слышали ли вы мой друг, сколь жалко оперенье у гуся? – Величаво задрав хвостик, громко произнес первый гусь.
- Тот, что набрал вчера с десяток светлых мух? О нет, достопочтимый сударь, что-то не припомню. Я вроде и замечать его перестал, до того он скромно слажен, то ли дело я! Ну, сами посудите, кафтан да сапоги, сплошная прелесть. Со мной лишь отражение сравниться может и глуп тот гусь, что станет с этим спорить.
- Да как же так? Иль вы льстить себе собрались? Тот гусь пропал в четверг, а тот, кого я описал, был съеден в пятницу, остатками среды. Припомнили?
- Ах да, что-то такое припоминаю, хотя не знаю право зачем, но все же да, согласен, перья его те еще холостяки, держатся на таком расстоянии друг от друга и все же не дают бедному телу утонуть. Прелесть, друг мой, прелесть! – Второй гусь вскинул крылья в знак восхищения, и вновь сложив их на спинке, вытянул шею вперед.
- Какая ж прелесть, когда сплошные растраты.
- Не понимаю.
- А чего тут понимать, сплошные растраты, не богема, а скользкое болото получается, того гляди, и попугаи к нам повадятся. И никакой вам романтики!
- О сударь, вы не правы, романтика довольно растяжима, как и все остальное. Ее можно повесить здесь и дотянуть до конца белой линии, что тогда вы скажите? Неужели сударь станет утверждать, что сие невозможно, в ряду обстоятельств моей неправоты?
- О чем вы батенька? Помилуйте, я вовсе такого не хотел сказать. Я лишь говорю, что гусь, съеденный остатками среды, был столь жесток к себе, что сосчитал всего с десяток оперенья. Вот я уже тринадцать лепестков поймал, а вы все воду мутите, того и гляди, жаба в рот запрыгнет, чем тогда думать начнете, неужто ей самой? – Первый гусь принялся смеяться, от чего вскоре сильно распух в талии и стал походить на пылесос.
- О нет, ведь это ваша привилегия, не могу же я ее у вас отнять! Вы лучше грибочек скушайте, они сегодня в честь вас на полянке разложены. Глядите, какой красивый букет они вам преподносят, сплошные краски, лучше, чем обои в бордовой комнате.
- О нет, обоев лучше лишь перья, хотя это спорное утверждение и вы вправе его оспорить.
- Нет, благодарствую, что-то сегодня не хочется. Зато я слышал вы до лягушек большой охотник, неужто ваши корни из Франции?
- Нет, из Аргентины, хотя Французами я доволен. Они такие элегантные, практически доходят до богемы, вот только не являются гусями, от того стоять предпочитают бедняки.
- Я Француз.
- Нет, вы, скорее повар в китайском ресторане и жалким образом пытаетесь скрыть свою родословную, потому как являетесь далеко не чистокровным гусем. Уж мне-то вы можете открыться, ведь я из Аргентины. – Покачав головой, гусь прищурил правый глаз и расплылся в лукавой улыбке.
- Ну, нет, товарищ гусь, вы так часто упоминаете об этом, что я волен усомниться!
Скучно как-то с этими гусями, они сами кого хочешь, с ума сведут. Хотя все здесь немного лишены ума. Взять хотя бы в пример пятый этаж. Ну, казалось бы, обыкновенный этаж, без лифта и комнат, без жителей и тем более без воздуха, а сам ведь берет и разговаривает, да как разговаривает! Словно песня льется голос, спускается с потолка по трубам, перетекает на стены и опускается на пол. Вот, сами послушайте:


“Тихим шелестом листвы,
средь толщи каменных берез,
в миру житейской суеты,
средь белых чистых грез,
 
я увидал того гуся и закричал ему,
что он порой совсем шутя,
спускается во тьму,
 
где толстый синий крокодил,
чертя своим хвостом,
пытается освободить,
поэта с красным ртом,
 
который долго говорит,
а после тихо шепчет,
на стуле мокром он сидит
и задувает свечи,

ему противен свет огня,
и воздух и земля
ему лишь важен крокодил,
что смотрит на гуся”


Мило, не правда ли? Знаю, что мило, порой эти стены такое вещают, что кажется, сами являются теми поэтами, о которых говорят, впрочем, кто их знает. Вообще говоря, об этом доме у меня нервно дергается глаз, потому как порой устает смотреть на все это веселье.
Сижу напротив третьей стены, потому как она нравится мне больше остальных. Покрытая шершавой коркой багровой ткани, так красиво ложащейся на сетчатку глаза, она словно сливается со мной, становится неотделимой частью внутреннего мира. Мы едины в наших тесных взглядах, и сейчас мы ближе, чем все остальные, ближе молекул, ближе атомов, ближе самых близких. Я смотрю на нее так, как дитя смотрит на свою мать, как волк глядит на пищу, и я зависим от нее, как наркоман от дозы. Возможно это больная любовь, та которую никто не поймет, но я думаю об этом в последнюю очередь…
Со мною два человека, укутанные в мокрые телогрейки. Они лежат в яме с талой водой. Рядом с ними среди моха и ржавчины, на обрывке газеты, заменяющей мокрицам дом, мостится чашка с клюквой. Я не знаю их имен, да и не хочу знать. Зачем привязывать себя к лишним проблемам, ведь имя лишь ярлык для общения, а мне с этими двумя не о чем разговаривать.
- А помните, когда был кинематограф?
- Нет, я, к сожалению, не застал это время.
- Вот, Время! Тогда вот тоже говорили время-время, а посмотрели, а его оказывается, и нет вовсе. Романтика! – Он загребает горсть ягод, после чего глядит в мою сторону. На вид ему около сорока, голова, если смотреть на нее сверху, напоминает озеро, окруженное лесом в виде остатка волос. Мужчина постоянно щурился, а посему казался хитрым, но в то же время располагал к себе, приманивая доброй внешностью.
Эти двое сидели тихо, не привлекая к себе внимания. Хотя в этом не было особой надобности, так как вокруг помимо пеньков и завалинок, распласталась сплошь мертвая территория, усеянная закоченелым ландшафтом. Куда бы они ни шли, везде их встречали мертвые дома, гроздью скопившиеся в одном могильном застолье. Такой мой мир на сегодня, и я ничего не могу с этим поделать. Стена с багровой тканью единственная моя отрада.
- Какая ж здесь романтика, скукота, да и только. – Он слегка приподнял голову из ямы, осмотрев горизонт, по мертвому плату разгуливал ветер. Потирая закоченелые от мороза руки, человек продолжил. - Сплошные растраты, туда глянь, одного нет, туда, другого не существует. Какая ж это, по-вашему, романтика? Серость, друг мой, серость. Повсюду смердит мором, а мы тут с вами сидим и клюкву кушаем.
- А чего ж ее не есть, когда она есть? – выпучив глаза, засмеялся мужчина с озером на голове. - Вот вы батенька, живете на половину от возможного, от того клюкву с осторожностью в рот кладете. А я вот живу и не оборачиваюсь, засим полный рот набираю. Романтика, друг мой, романтика! – Ну и мерзкие же лица у этих двоих, один другого краше. Я стараюсь не обращать на них внимания и лишь сильнее вглядываюсь в багровую ткань на стене, но они словно сами поворачивают мои глаза в свою сторону.
- А вдруг ягода отравлена? Откуда нам знать, что ее не коснулась болезненная рука? – кивая в сторону чашки, усмехнулся второй.
- А зачем думать? Зачем вообще мы живем, вы не задумывались? Нет, брат, все это протекает легко и беззаботно, все в мире заранее решено, так почему бы, не насладиться моментом, к тому же если он последний? Ведь если болезнь и, правда, в клюкве, то мы с вами заранее покойники, даже если вы всего три ягоды съели, а я с целую руку. Вы обратили, кстати, внимание, как поля в этом месяце быстро сожгли? Рыба-то в озерах вся попередохла, животные гибнут, отсюда и гнилью так пахнет. Это тоже своего рода романтика. – В очередной раз, посмеявшись, мужчина вновь закинул в рот несколько ягод.
- Больной вы. Вам бы не проводником работать, а в больнице лежать надо. Хотя, смотря на здешний вид, я вполне могу предположить, что вас, как впрочем, и природу, болезнь не обошла стороной. Эх, больной вы человек.
- Может и больной, покуда мне знать. А ежели я больной, так бегите быстрее, а то я ведь ненароком и вас заражу. Вон в том месяце, у соседа моего скотина вся попередохла, жена с дочкой исчезли. Люди говорят в лес ушли, прятаться от заразы, а через месяц тела их к берегу вымыло, все в язвах, лица перекорежены, а соседу хоть бы хны. Сидит себе на порожке, клюкву жует. Как мы с вами. Так что друг мой, болезнь эта та еще гурманка, одних калечит, а других и трогать не собирается. Романтика, ро-ман-ти-ка.
- Уходить отсюда надо. – В очередной раз, вылезая из ямы и осматривая местность, тихо заключил второй.
- Эге, а куда вы уйдете? Блокпостами все окружено, чуть больше разрешенного шагу ступите, стрелять начнут. Хотя это лучше, чем быть проклятым.
- Проклятым?
- Ну а как же, кто мы с вами, если не проклятые? Иначе, почему мы здесь? Проклятые, друг мой, проклятые. – Обтерев пальцы о телогрейку, мужчина лег на спину, скрестив руки на животе, и закрыл глаза.
- А когда мы возвращаться будем?
- А зачем нам возвращаться? Я когда уходил, у жены на шее язвочку приметил, так что к пришествию нашему, как и к Христу, никто не готовится. Все вымерли, друг мой, повсюду гнилью веет, земля трупами пропитана. Чувствуете прохладный ветерок? Это смерть идет, я ее за версту чую.
- Вы ко всему так легко относитесь, словно и не человек вовсе. – Его потрясало то спокойствие, с которым говорил мужчина лежащий рядом с ним и это притом, что он заранее знает о гибели собственной жены.
- Жизнь легко отходит от нас, так зачем к ней относится иначе? Впрочем, вопрос риторический и вы вправе на него не отвечать. В последнее время… хм, время. В последнее время что-то ногти болеть стали. – Приподняв руку, он посмотрел на свои пальцы, словно пытаясь отыскать на коже причину давящей боли. - Отваливаются что ли, даже не знаю. Но вы не бойтесь, я не болен, как вы, наверное, могли предположить.
- И вовсе я ничего такого не предполагал. Просто знобит меня немного от всего этого окружения. – Осмотревшись по сторонам, человек принялся растирать плечи, в отчаянной попытке согреться в утробе мерзлой ямы. - Сосенки-то вон как наклонились, словно беду предвещают. Не нравится мне все это, ой как не нравится!
- А вы что думали, вас просто так сюда забросили, для наслаждения? Чтобы здешними видами полюбоваться? – вновь засмеялся мужчина. - А любоваться здесь нечем, это я вам сразу сказать могу. Сплошная грязь, да рухлядь. По всему периметру одно, два села живые, остальные вымерли. Кто умный был, разбежался, кто поглупее, остался там. Сдался одним словом, смерти ждут, прячутся в развалинах, все думают, найдет кто. А чего их искать, искать-то поди и некого. Все попередохли.
- Так что ж нам делать?
- А это ты у него спроси! – Кивая в мою сторону, тихо сказало озеро.
Все это лишь больная фантазия, реализованная моим подсознанием, и эти двое знают об этом не хуже меня. Я видел, как они шли сюда по узкой пыльной дороге ускользающей вдаль тонкой линией, тянущейся до самого горизонта. Ни одной живой души вокруг, только железный привкус на языке из-за радиационного фона и куча мертвых москитов россыпью лежащих на сухой земле, как рыболовная сеть, усыпанной бесконечными трещинами. Их мучила жажда, хватая за горло своими проржавевшими пальцами, торчащими в коже подобно поломанным сваям. Казалось, мозг вот-вот перестанет функционировать и расплавленный под жарким солнцем отдастся навстречу погибели, которая уже давно следовала по их пятам. Она потирает запотевшие ладони и, расползаясь в скользкой мокрой улыбке, слизывает каждый их новый шаг. После появилась моя багровая стена, и они оказались рядом со мной.
Небо затянула мягкая темно-синяя краска, через которую, словно через вату пробивался дождь серебристых молний. Вкупе с мертвыми москитами, это представало перед глазами не добрым знаком. Теперь понятно, почему все москиты погибли, почему железный привкус во рту более кусающий, чем обычно. Но как же моя багровая стена? Она ведь останется здесь среди остального нутра разбитой площадки, на нее будут смотреть заброшенные поручни лестниц и темные коридоры с острыми краями разбитых лампочек. Не могу же я бросить ее, мою родную, одну среди остальных стен с облупившейся краской.
- Вот я сижу, и буду сидеть! А то сами поглядите, какие нахалы, обошли этаж кругом, да с черного хода в комнату пробрались! Куда только смотрит правительство, еще и больных с собой приволокли, зла на вас не хватает. Знавала я одного маломальского поросенка, ходил себе по всяким подворотням черные ходы искал, так его один раз поймали, да и хвостик так обрезали, что он у него до сих пор не зажил. Такая вот грустная история. Ну а теперь я вас не выпущу, нет! Будете сидеть в комнате, раз так рвались в нее попасть, уж я то себя знаю, раз сказала, значит так и будет. Буду стоять на своем и никуда не сдвинусь. Так-то, а то, ишь какие, в комнату они пробрались, я вам покажу! – Свиноматка по-прежнему сидела на своем обычном месте, правда теперь мы видели ее спину, которая скрытая в тени напоминала нам кожицу немытой птицы.
- Простите, а вы случайно не автор? – передо мной на уровне колен стоял маленький человечек, он не был карликом и даже не страдал уродством. Обычный человек, только уменьшенный, будто сложен как подзорная труба. Он даже чем-то напоминает старичка, хотя по овалу головы можно решить, что он ребенок.
- Ну да, автор. – Отвечаю я.
- Тогда не могли бы вы сделать меня слегка побольше? А то уж очень не удобно.
- Зачем? – Спрашиваю я.
- Понимаете ли, я очень маленький, хотя на самом деле являюсь ужасно взрослым, так вот при таком малом росте с таким багажом за плечами, быть в сегодняшнем обществе, как-то неприлично и стыдно. Так вот я и подумал, может быть, вы сделаете меня немного больше. – Он сложил ладони в молитве и посмотрел на меня такими глазами, что любой другой на моем месте обязательно бы сжалился.
- Вы, на каком этаже живете? – спрашиваю я, потому как этот вопрос меня исключительно заинтересовал.
- На восьмом, хотя там до девятого рукой подать, а что?
- Ну, вот, допустим. Разрешу я вам, подрасти, так вы же совсем обнаглеете, вырастите до таких размеров, что крышу мне потом пробьете, а кто ее чинить будет, если не я? Да и мне ее латать как-то не хочется, а другим и вовсе дела нет до чужих проблем. Э нет, знаете что гражданин, оставайтесь маленьким!
- Но маленьким быть так неудобно, того и гляди, кто-нибудь на вас наступит, а что мне потом делать? К тому же я совсем немного подросту, совсем капельку и даже стены не задену.
- Нечего! – влезла в разговор свиноматка. – Знавала я одного маломальского поросенка, который вот так же просился, дайте, мол, вырасти и все тут. Так вот он подрос, потом еще и еще, в конец обнаглел и прорвал темечком край небосвода, вроде как одеяло гвоздем. Я ему тогда сразу сказала: Как же тебе не стыдно, говорю. Побойся неба, если других не страшишься, а тот нет, давай продолжать свое. Растет и растет и конца ему не видно. Гадкий, маломальский поросенок!
- Да, да. – Заболтал мужик с озером на голове. – Пускай останется таким, как есть! Нечего клюкву собирать, когда она еще зеленая. Или как сказал бы дядя Чарли на берегу неизвестной вам реки: Не смей влезать во взрослый возраст, когда клюешь клюкву в побитой чашке среди бордовых стен на мокром стуле!
- Точно, точно. – Продолжила свиноматка. – А ежели все начнут расти, тогда что? Спасу от них не будет, мир пошатнется, и все стены рухнут. Где мы тогда жить будем? В цирке?
И как только свиноматка произнесла последние слова, очертания комнаты тут же рассеялись в голубоватой дымке, и я очутился перед входом в огромный шатер, который охраняли два седовласых ослика. Они тут же заметили мое появление, и слегка приподнявшись, встали на задние лапы.
- Здравствуйте юная леди! – Фыркнули ослики. Я вначале опешил, как это, разве я леди, к тому же юная? С утра был мальчиком вроде, а сейчас неожиданно превратился в девочку, так что ли? – И как нашу прелесть зовут?
- Я сударь право не знаю, ко мне ли вы обращаетесь, потому как еще утром являлся больше мальчиком, нежели девочкой. Хотя я уже не уверен. Точнее не уверена.
- Ах, до чего прелестны дети, они сами не знают, кем являются на самом деле, девочки они, или мальчики, животные или носороги. Просто прелесть! – ослики принялись охать, хлопая ушами по воздуху, которые в своих движениях напоминали размашистые крылья птиц. – И все же, как вас зовут юная леди?
- Я не знаю.
- О, ну как же! Пристойным девочкам не логично ходить без имени, назовем тебя Виолетта в честь цветка Ландыша и подливки из прелых листьев зеленого чая. Вот имя для настоящей принцессы!
- Извините сударь, но я что-то не вижу смысла.
- Смысл? – засмеялись ослики. – Какой еще смысл, дорогая наша Виолетта, оглядитесь вокруг и найдите хотя бы одну сторону этого вашего смысла! И еже ли найдете, похвале нашей не будет придела. Смысл нужен лишь там, где есть несвобода, где все забито рамками и серыми цветами. Уж вам-то не знать, юная леди.
- Да, да я конечно знаю! И все же понять вас не так-то легко.
- А что делать, цирк дорогая моя, цирк! До чего же там красиво, если бы ты только знала.
- А я могу посмотреть?
- Конечно же, нет! – возразили ослики. – Вот еще, не хватало только порядочным девочкам шляться по всяким там неизвестным циркам!
- Но вы же его охраняете.
- И что? – возмутились ослики. – По-твоему так мы должны всех впускать? Эге, а вот и нет, будем стоять и все тут. А ты девочка иди своей дорогой, нечего нам тут глаза мозолить.
Неожиданно поднялся такой шум и гам, что я и не заметил, как все вокруг закружилось, обернувшись в уже привычные стены, окрашенные голубой краской. Все та же больница, все тот же запах медикаментов. От чего здесь лечат, кого и сколько раз в день? Какие таблетки прописывают и зачем?