сто 47

Здравствуйте, мама! Вашими молитвами у меня всё благополучно, Вашею же помощью затруднений в деньгах я не испытываю. Обедать имею возможность в семействе Игнатьевых – их дом совсем неподалеку от моей службы. Глава сего славного семейства, Прокоп Прокопович, добрейшей души человек, сам предложил мне столоваться в их гостеприимном доме. Ужин случается у меня завсегда в трактире, что расположился поблизости от дома купчихи Соломиновой, в котором я имею честь снимать свой скромный уголок. Так что тревожиться о моей судьбе и о насыщении моего бренного тела Вам, мама, не стоит.
В прошлом письме своем Вы спрашивали у меня о том, продолжаю ли я списываться по Вашему совету с Анной Владимировной Панчиной. Волновались, как она поживает, не хворает ли дочь её, Полинушка. Доложу Вам, мама, что переписку с Анной Владимировной я прекратил. И вот почему. В первом же ответном послании госпожа Панчина предложила мне нечто вроде забавы, нечто вроде игры. Переписываясь, мы с нею постараемся вообразить себя людьми совсем иного времени, склада, характера, чем мы являемся на самом деле. Скорее всего, теми, кем мы бы желали стать, ежели б Господь соблаговолил исполнить все наши желания и прихоти. И еще одно условие было у той забавы – в письмах мы становимся увлеченными друг другом, поглощенными страстью людьми. Поверьте, мама, я не раз бывал занят пылкими чувствами, но то, что изведал, переписываясь с Анной Владимировной, мне сравнить, право, не с чем. Не успело миновать и месяца нашей переписки, как я признавался госпоже Панчиной в том, что не смел сказать никому дотоле. Я выводил на бумаге словеса, которые и в помине не водились у меня ранее, в письмах, адресованных Анне, я пылал страстию, не изведанной мной до сей поры. И в чем причина подобной увлеченности детскою игрою, мне не ведомо. Быть может, настоящая страсть и подлинная любовь, незамутненные огрехами жизни, к нам наведывается нечасто, а потому мы с легкостию готовы поддаться самообману. Бог знает… Как бы то ни было, вскорести Анна Владимировна предложила «снять маски» и начать переписываться «от самих себя», как она изволила выразиться. Я с готовностью согласился. Меня и ранее одолевали желания «подойти» к ней, настоящей, поближе в наших взаимоотношениях. И не только в переносных смыслах. Но всё рухнуло. Спокойные, уравновешенные, пускай и вымышленными чувствами, но не возбужденные вовсе отношения не шли ни в какое сравнение с тем, что было ранее. Я понял, что мне скучно, я осознал, что меня ничто уже не влечет к перу и бумаге. Обманывать Анну Владимировну я не считал возможным, потому как почитаю обман женщины равноценным обману ребенка. Иногда хитрого, порой коварного, но всё же – ребенка. А потому я прекратил переписку.
Но, мама, мама! Как бы я желал вернуть те неземные чувства, что испытывал, когда прикасался к конвертам, помеченным ею рукою, когда я вдыхал ароматы, исходящие от бумаги, которой касалась она... Те моменты, когда я был совсем иным человеком – иной эпохи, иного времени, иных чувств, иных желаний... Когда я был влюблен...
Мама, не могли бы Вы найти возможность связаться с мамой Ани, Людмилой Степановной? Анюта мне перестала отвечать на любые письма, и я не нахожу себе места. Пожалуйста, возьмите у Людмилы Степановны номер мобильного телефона Ани, прошу Вас, прошу! Мы поговорим, и всё встанет на свои места, я уверен в этом, уверен, уверен!..