Распылите мой пепел над Гангом

Сказать, что это забавно или «прикольно» - не сказать ничего. Вот стою я, человек отроду сорока трех лет, в чистом, заснеженном поле и занимаюсь, тем, что, если бы меня это попросили прокомментировать хоть год-полтора назад, я бы назвал это – онанизмом. Вот стою, курю. Ветер сдувает с ближайшего холма колючие снежинки. Уже темнеет. Но задача одна. Сжечь все то, что лежит в этом ящике из под микроволновки, вот - суперзадача. Сильный ветер, спички гаснут одна за одной, я даже не успеваю их донести до пропитанной бензином тряпки, которая лежит под этой грудой кассет и пачек с фотографиями. В конце-концов, каким-то чудом удается поджечь эту тряпку. И наконец, эти кассеты и черные пачки с фотографиями лениво, нехотя, не зная, чему подчиниться – ветру, или судьбе, загораются. А выпить-то нельзя – за рулем, а только хотеться взять и выпить стакан теплой водки, причем без закуски, и вырубиться. Да горит. И вроде неплохо, а что? Да это мелочь, съемки того, как встречали мою младшую из роддома, как мы встречали Новый год, как мыли машину у ближайшего озера, как к нам приезжали мои родители. Но это не все, там же съемки того, как дежурный врач занимается сексом в ординаторской с медсестрой из реанимации, как он занимается там же с санитаркой, как они через какое-то время пьют с мужем, той же медсестры, как пьяный патологоанатом, признается в любви к той же, отсутствующей в тот момент медсестре, не зная, что камера работает. Это что? Это моя жизнь? Это то, что я хотел бы увидать в последние мгновения на смертном одре?! Ну, сгорит все это, а с головой, что делать?
У нас в стране ломбардов для голов еще не придумали?
А хотеться сжечь все то, что хранил годами, и начать жизнь с начала. Но нельзя. Нельзя поэтому что нельзя, и эта прописная истина – про то, что в одну реку дважды не входить и многое другое. Умер, значит - умер (уходя – уходи, как пела наша общенациональная корова). Вот все это горит, воняет какой-то нечеловеческой химической смесью, и это, что – запах того, как я прожил, пота, слез, крика и летящих в лицо слюней, которые я на себе испытал!?
Я смотрю на этот зловонный, догорающий и переливающейся под ветром, как цветомузыка желто-оранжевыми огнями, конгломерат – и понимаю, это горит не моя жизнь, не мои воспоминания, не моя дочка, уткнувшая в плюшевого чебурашку, не моя первая жена, счастливая на нашей свадьбе, и не мой умерший тесть, поднимающий мешок картошкой, и я понимаю ответ на вопрос своей последней знакомой: а почему ты так молодо выглядишь? Да потому-то, тогда десять лет назад, когда я сам, понимая всю бессмысленность и невозможность жить так, как было, я считал это так не должно быть, я тот, кто не смог нажать на курок, упертого в висок пистолета. И бог, в наказание, оставил меня молодым, таким, каким я должен был начать гнить тогда.
Как я понимаю индусов, распыляющих пепел умерших над Гангом, ведь, по их убеждению, так можно прервать цепь смертей и рождений.
Распылите мой пепел над Гангом!