Наш гарем

Наш гарем довольно необычен. Начать с того, что в нем всего одна наложница. А евнухов трое. Для одной, пожалуй, многовато. Хотя нет. Ведь хватило же у этой представительницы слабого пола сил и мужества кастрировать нас. Как! – воскликните вы. – Как такое возможно, чтобы юная женщина одолела трех взрослых мужчин! Очень просто, скажу я, поодиночке. Добавьте сюда, что ей далеко за 30, а мы хотя и мужчины взрослые, но сравнительно малорослые. Не то чтобы карлики… Нет, я не карлик, я другой!

Короче говоря, в один прекрасный (или злосчастный: теперь не знаю, чего тут больше) день она подняла меня на руки, бросила в мешок и отвезла к этому животному, к этому головорезу, ветеринару. Оказавшись в мешке, я почуял недоброе. Хмель послеобеденного благодушия (а обед был на редкость обильным и вкусным: постаралась злодейка!) моментально испарился.
- Выпусти меня, - орал я. – Куда ты меня везешь?
- Не волнуйся, милый, - отвечала она, - я везу тебя для твоей же пользы.

Ни мольбы, ни угрозы не подействовали, и я предстал перед человеком в белом халате с ножом в руке. Тут мне все стало ясно. Внешне спокойный, но внутренне готовый к прыжку, осматриваясь, куда бы ринуться, в дверь или окно, я сказал ей:
- Не ты ли 40 раз на дню повторяла, что любишь меня?.. Ладно, пусть ты лгала. Но достаточно было намека, и я бы ушел и не вернулся… Нет, ты не веришь в мое благородство, ты хочешь избавиться от меня с помощью этого садиста раз и навсегда.

Я метнулся к окну, но был пойман ею за шиворот. Она усадила меня на колени и, гладя по шее, замурлыкала со слезами в голосе:
- Ты не то подумал. Напротив, я хочу, чтобы ты всегда был со мной, принадлежал только мне. Твои выходы во двор плохо кончатся. Всякий раз, когда ты уходишь, я дрожу от мысли, что больше не увижу тебя. Правда, до сих пор ты возвращался, но вспомни, в каком виде! Чуть живой, грязный, дурно пахнущий кошками…Доверься мне и этому доброму врачу, он удалит у тебя источник беспокойства. Представь, как хорошо нам будет в нашей квартирке! Ты станешь таким домашним, таким моим.

Как молния поразила меня страшная догадка.
- Я стану ничьим! – закричал я и остервенело укусил ее за руку. Так вот он каков, запретный плод – вкус человеческой крови!
- Глупыш! – закричала она. – Если хочешь знать, твой низ никогда меня не интересовал. Он у тебя незначителен. Зато язык у тебя что надо. В смысле языка ты виртуоз и поэт. Ну, лизни меня в знак примирения!

Стараясь вырваться, я бился в ее руках, как минтай, от которого, кстати, я без ума. Мои усилия почти увенчались успехом, но тут на помощь ей пришла медсестра. Вдвоем они бросили меня на стол и распяли. Наложница держала за ноги, медсестра – за руки, а хирург…нет, будем выражаться точно – ХЕРург моментально надрезал мне мошонку и вытряс ее содержимое. Стой, читатель, и ощути кошмар ситуации! Если ты мужчина, ты поймешь меня. Фраза "жизнь или кошелек" бледнеет на фоне свершившегося. Что деньги, золото! Что жизнь! Лучше смерть, кричал я своим палачам, теперь перережьте мне горло! О, мой самонаполняющийся жидким жемчугом кошелек! О, неиссякаемый источник богатства и наслаждения! Увы мне, увы! Живодер не позаботился даже о местной анестезии, не говоря уже о наркозе. Единственным положительным моментом в этом аду был тонкий, едва различимый среди прочих запахов, запах валерьянки. Так я лишился страстей.

Как труп, на кухне я лежал. Стерва предлагала мне молока, потчевала рыбой, но у меня было одно желание – выцарапать ей глаза и перегрызть горло. На следующий день желание это увеличилось вдвое, а на третий – втрое, ибо мы уже лежали втроем: я и еще два подобно мне обезоруженных херувима. Однако, когда мы встали, злость наша упала, улеглась вместе с болью. Все же мы любим ее, нашу хозяйку. Она кормит нас и гладит по шерсти. Она тоже по-своему любит нас.

Раза два-три в неделю к ней заходит султан. Иногда он остается на ночь. Сначала я думал, что он склонен к перевоплощению, так как всякий раз не узнавал его. Но потом, присмотревшись к обличиям (числом примерно с десяток), я понял, что все это разные люди. Слишком они друг на друга не похожи. Одни подобно нам настоящие янычары, с усами и шерстью на груди и ногах. Другие - какие-то заморыши, у которых даже голова облезлая. Разумеется, мы недоумевали по поводу столь широкого вкуса хозяйки и ставили ей это на вид. На что она резонно отвечала:
- У меня нет выбора. Они султаны, а я всего лишь наложница.

Но султаны ли они? – вот вопрос. Все более я склоняюсь к мысли, что это халифы на час (халиф в переводе на русский – хахаль). Ну, скажите на милость, какой султан согласится делить свою одалиску с другим, тем более с ДРУГИМИ мужчинами, пусть даже с такими же султанами? А эти иногда посещают гарем вместе, то есть знают и не стыдятся, что они молочные братья, пируют и разве что не впадают в свальный грех. Кроме того, наложница вертит ими как хочет. Если, скажем, сегодня к ней записались несколько халифов, она выбирает между ними одного (благо, выбор пока есть), а может и вообще всем отказать под благовидным предлогом, за розоватым пологом. Пленница ли она после этого? Нет, скорее повелительница. По крайней мере, в своем доме. Она уходит куда и когда захочет, несмотря на наши сторожевые протесты и мечами поднятые хвосты, запирает нас на ключ, и нам ничего не остается, как только чесать свои яйца, простите, я хотел сказать, то место, где они находились.

И все же она зависит от них. И даже от нас. По большому, метафизическому счету она пленница. Предложи ей, я думаю, один из них, пускай самый плешивый и завалящийся, руку и сердце, она бы, пожалуй, согласилась. Но подозреваю, что руки и сердца этих обормотов уже заняты, потому они могут делать ей лишь низкие предложения, то есть предлагают свой низ, который в отличие от рук и сердец подобен разменной монете. Но сколько можно довольствоваться мелочевкой? Годы идут, пора подумать о главном. И она решается (с паршивой овцы хоть шерсти клок!) забеременеть. Сказано – сделано. Выбрана ночь: "пожалуй, сегодня". Выбран партнер, будущий отец, здоровый, малопьющий, не слишком умный, да где его взять – идеал-то? А утром ему пора, он пошел. Ты хорошо сделал свое дело, можешь идти. Семя брошено, бомба начинена, ребенок ворвется в этот мир, как болид, можешь идти. Она послала всех халифов на х… А курить она бросила еще раньше. Настало время великой надежды. Девять месяцев надежды. Она многое успела за это время: она росла вместе со своим ребенком, пошла с ним в детский сад, в школу, в университет, вышла с ним замуж или женилась… О, воображение, будь ты проклято! Ты – мираж! Ты – Сусанин, заводящий нас в дебри смерти. Ребенок родился мертвым.

Это какой-то ГОРЕм, а не гарем. Нет, она, конечно, держится. Повторяю, оно сильное, это слабое существо. Оно сделало ремонт в квартире, покрасило волосы, принимает подруг и мужчин. Но все реже. У нее появился вкус к одиночеству. Точнее, к одиночеству, скрашенному нами. Она все более ценит нашу ненавязчивую верность, наше постоянное молчаливое (словно вместе с причиндалами нам отрезали языки) присутствие.

Скоро она тоже лишится страстей. Только не так резко и болезненно. Время обходится без ножа. Да и рук у времени нет. Она успокоится и тогда будет полностью нашей.

Часто вечерами (я люблю эти вечера) мы, евнухи, умываемся после ужина. Наложница принимает ванну. Она выходит оттуда в коротком атласном халатике, на черном фоне которого изображены наши дикие братья – тигры. Она включает умиротворяющую музыку и гладит нас по спине. А когда она ложится на спину, расстегнутый халат сползает с ее живота и бедер. Мы лижем ее, ласкаем своими языками, один – пятки, другой – за ухом, а третий – закрытую розу межножья, которая, впрочем, раскрывается после нескольких прикосновений.

Вот, пожалуй, и все. Осталось представиться. Меня зовут Сема: в моем роду были сиамцы. Моих друзей – Васька и Мурзик. А как зовут нашу пленницу и повелительницу, я забыл. Кажется, ее имя – Легион.