Темнота приходит внезапно

Никто не знал имени этого человека. Оно, вероятно, все-таки было – в паспорте, в бумагах об оплате коммунальных услуг, ежемесячно приходивших на его почтовый ящик, в телефонных книгах, в милицейских списках… впрочем, последнее маловероятно, так как никто из соседей, вездесущих и всезнающих, не допускал мысли о том, что странный человек без имени может быть замешан в чем-то, предполагающим проблемы с законом. Такая мысль казалась слишком нелепой. Но, несомненно, имя у него имелось, - не бывает ведь так, чтобы совсем не было.
Жильцы дома называли его Музыкантом. Не то, чтобы они часто вспоминали о нем; не то, чтобы он действительно музицировал сутки напролет. Но иногда, теплыми летними вечерами, когда пустые разговоры во дворе заходили в тупик, кто-нибудь из жильцов кивал многозначительно в сторону окна на последнем этаже и произносил вполголоса: «А этот…музыкант… опять вчера слыхать его было…», и некоторое время ленивые домыслы о жизни странного соседа занимали головы или, скорее, языки людей.
Негромкие звуки гитары были единственным голосом жизни, иногда пробивавшимся из-за обшарпанной двери его квартиры. Никто не знал, чем занимается Музыкант, на что живет, какие стремления и цели им движут. Своеобразный призрак, тихий и незаметный, что вполне обычно для многоэтажного дома почти в центре города.
Иногда Музыкант выходил из подъезда рано утром и направлялся быстрым шагом в сторону метро, и тогда пожилой дворник с любопытством косился ему вслед. Музыкант словно чувствовал этот взгляд – походка его была подчеркнуто торопливой и деловитой, а прямая, напряженная спина выдавала человека крайне неуверенного. «Не смотрите на меня, пожалуйста!» - казалось, умоляла эта нервная спина. Дворник пожимал плечами, отводя взгляд, и думал рассеянно, что этот парень рухнул бы на землю от любого резкого звука в утренней тишине. Вроде молодой, а…
Может быть, по утрам Музыкант выходил на работу, ведь нужно было ему на что-то содержать себя и квартиру. На вопрос, кем бы он мог работать, первым делом пришло бы в голову что-то заурядное, вроде внештатного журналиста, относящего статьи в редакцию раз в неделю, или распространителя рекламы, или на худой конец, телефонного оператора, работающего сутки через трое. Никто не видел, чтобы Музыканта навещали друзья или женщины. Пожалуй, умри он в своей квартире, - соседи почуяли бы неладное только с появлением характерного запаха. Хотя такая мысль никогда не посещала их – с чего бы вдруг умирать молодому, не устраивающему дебошей и попоек парню?
Но никто не знал, что темнота приходила внезапно.
С наступлением вечера густели тени в углах квартиры, и половина неба за окном вдруг становилась багровой. Музыкант чувствовал, как нарастает беспокойство, и вглядывался в экран монитора все более старательно и все более бессмысленно. Строки начинали прыгать перед глазами, он стучал по клавиатуре резкими, сильными движениями, чувствуя, как холодеют пальцы и кожу на затылке стягивает, будто от пристального взгляда. Работа не могла помочь, хотя он надеялся на это, решившись ее начать. Образы сами прыгали на пустое пространство, и Музыканту не приходилось долго, аккуратно и бережно вынимать их из безмолвной пустоты. Но настойчивые видения, облеченные в слова, не исчезали, как призрак от слов молитвы, а лишь становились четкими, почти осязаемыми. Впрочем, он не мог и бросить работу, - иначе темнота, лишенная границ, приобретала сразу несколько размытых форм, и тогда уж точно свела бы его с ума до рассвета.
Темнота приходила внезапно и неумолимо. Темнота имела десятки лиц. Она улыбалась из углов доброй улыбкой беспомощной старухи, ее мертвым высохшим лицом, и Музыкант видел, как через мгновение она встанет на ноги и пойдет к нему – шатко, неуверенно, шаркая по паркету, чтобы взять его запястье цепкими пальцами и увести за собой.
Темнота таилась за дверью в комнату пустоглазым убийцей с кухонным ножом в руке. Каждый раз, зажигая свет, Музыкант обреченно ждал, когда отточенное лезвие пригвоздит к выключателю его ладонь, или молниеносно полоснет по ногам, подрезая сухожилия и лишая возможности бежать. Он садился в кресло, стараясь, сжавшись, укрыться в нем целиком, и смотрел прямо перед собой невидящими, лихорадочно блестящими глазами, почти ощущая, как стремительным ударом длинная острая игла пробивает глазное яблоко, входя в мозг.
Темнота насмешливо щерилась черным силуэтом отрубленной головы на столе. Каждое утро Музыкант обнаруживал там то пустой пакет, то стопку книг и кассет, то забытый чайник, но знал, что ночью это не были книги… ночью мертвая голова улыбалась ему окоченевшей улыбкой, и сердце стучало в горле Музыканта. Чувствуя, как сползает в безумие, он понимал, что обезглавленное тело также находится в его доме, и решившись однажды пойти и поставить кофе, - он, может, и не встретится с убийцей за дверью, но непременно наступит на мягкую безвольную руку, которая тут же сожмется на его лодыжке.
Иногда, обессиленный, Музыкант закрывал глаза, но темнота не сдавалась. Она пробиралась сквозь сомкнутые веки, сквозь зажатые уши, и торопливо стучала по паркету и стенам сильными жесткими пальцами. Изредка это нетерпеливо барабанил по косяку психопат с ножом, но чаще – мертвая конечность, подобно крысе, передвигалась по квартире, перебирая пальцами, как лапками, в поисках жертвы, обессиленной собственным страхом почти до безразличия.
Музыкант не плакал. Поутру он долго разжимал собственные сведенные судорогой руки и бросал мимолетный взгляд в зеркало, умываясь, - и с каждым днем глаза, темные и сухо пылающие изнутри, занимали все больше места на его провалившемся лице. Порой ему хотелось разбить стекло, чтобы не увидеть однажды у себя за плечом ухмылку одного из кошмаров. Но, осуществив это желание, он рисковал действительно не увидеть ее в отражении, а столкнуться вплотную, обернувшись при выходе из ванной.
Временами он брался за гитару, и тогда вездесущие соседи и слышали звуки, давшие Музыканту прозвище. Пальцы послушно вспоминали полузабытые движения, и мелодией заслушивалась даже темнота, но это не продолжалось долго – вскоре Музыкант отбрасывал от себя гитару, как ядовитого паука. Слишком четким было видение лопнувшей струны, молниеносно описывающей дугу и хлестким ударом лишающей его глаз.
Наступал предрассветный час, час между Волком и Собакой, и в груди зарождался то ли крик, то ли тихий стон о помощи. Музыкант молчал. Темнота сменялась синими рассветными сумерками, и он отключался быстро, проваливаясь в вязкое забытье без сновидений, успевая заметить последнюю вспыхнувшую мысль: «Выхода нет». Выхода не было, и он знал об этом все то время, что бежал от неизбежно наступающей темноты – сколько? Год, пять лет, десять?..
Темнота… глазами маленького ребенка, накрывающегося одеялом с головой в отчаянной надежде, что оно защитит от того безликого, что ходит по дому и поскрипывает половицами. Можно сколь угодно долго объяснять ребенку, что под раковиной не живет чудовище, а холодная рука не схватит его за горло, если он высунется из-под одеяла. Но ребенок знает, что вовсе не кошка стучит когтями по паркету; знает, что вовсе не тень от ветвей дерева за окном раскачивается на стене, освещаемая лунным светом. И ребенку нет дела до того, что вы не хотите видеть и не видите безликих ночных монстров.
Музыкант снова чувствовал себя ребенком, последним усилием воли сдерживаясь, чтобы не забиться под одеяло с головой, а внутренний голос шептал тихо и вкрадчиво, что лезвие войдет в шею мягко - ровно по краю одеяла. И больше не было, а может, и не существовало никогда, - живых ладоней, готовых протянуться, чтобы он ухватился за них, и дневных голосов, согласных рассказать утешительную сказку. Он не сожалел. Ведь вы можете не думать об этом, но на самом деле ребенок вовсе не испытывает облегчения, слыша ваш шепот о том, что вы с ним, и ему нечего бояться. Он знает, что любой из его воплотившихся страхов поглотит вас, не задумываясь, как бы вы ни были самоуверенны, и в ночном мире ваша твердая взрослая ладонь не стоит ровным счетом ничего.
Музыкант немного оживал погожими солнечными днями. Случалось, он распахивал окно, садился на широкий подоконник и подолгу курил, задумчиво глядя на плывущие по небу облака. Кто знает, какие мысли приходили ему в голову. Было ли хоть что-то в его прошлом, способное ненадолго рассеять мглу?.. А может, и он мечтал, как любой другой, о самых прекрасных на свете глазах, о теплом море, о радостном смехе той, что всегда будет рядом, когда они наконец встретятся.
Иногда на его лице появлялась улыбка – слабая и немного напряженная, словно отвыкшие губы с трудом вспоминали нужное движение. Она быстро исчезала, и кусочки солнца, вспыхнувшие было в глазах, тускнели. Есть те, для кого за ночью приходит день. Но есть и те, для кого день сменяется ночью, стремительно вползающей в сердце холодным липким страхом…

… Тело пролежало на козырьке подъезда несколько часов и успело окоченеть, прежде чем его обнаружил дворник и вызвал милицию. Хмурый после бессонной ночи сержант ежился на ноябрьском ветру, курил и с вялым отвращением бросал взгляды на безвольно висящую руку в темных потеках. Небольшая лужа крови у подъезда уже почернела; через полчаса ее присыплют опилками и газетами, и люди, спешащие на работу, будут коситься на пятно с безразличным любопытством. А пока спасатели деловито паковали труп в полиэтиленовый мешок, стараясь не смотреть в лицо погибшего, застывшее маской смертельного ужаса. Еще одна добровольная жертва холодной осенней волны, время от времени прокатывающейся по городу. Еще один, ставший уже привычным, проходящий по краю сознания вопрос – какая погоня заставляет искать спасения за неизвестной чертой?
И есть ли имя тому, что врывается в самые различные души в отчаянный предрассветный час?...