Странная история

(0.1)

Когда мне было 12 лет, отец подарил мне велосипед чешского производства. Это двухколесное полуспортивное чудо было предметом зависти многих ровесников, и в особенности летом, когда традиционно три месяца каникул проводил в деревне, буквально не слезая с велосипеда. На рыбалку, в магазин, к друзьям в соседнюю деревню, в ближайший районный центр с поручениями от деда и так далее, и даже за грибами.
Но однажды случилась крупная неприятность, и в результате своей же ошибки я упал с велосипеда и как оказалось, весьма неудачно. Два позвонка в нижней части столба сместились и почти постоянно причиняли сильную боль. Долгие годы эти боли возникали с периодичностью в три-четыре года, избавление от них достигалось несколькими процедурами с использованием токов высокой частоты. Неделя ежедневных визитов в поликлинику в двух шагах от дома, и в очередной раз я на несколько лет забывал про эту детскую досадную травму.

(0. 2)

Много лет спустя , в конце предпоследнего десятилетия прошлого века, я с моим коллегой ВГ были несколько дней в командировке в Ереване, в филиале нашего института.. ВГ был мужик опытный, он спланировал так, что последние два дня были выходными. В пятницу, к вечеру, дела были благополучно завершены, мы с ВГ приняли предложение побывать в гостях у моего бывшего аспиранта, уроженца Еревана. Но это другая история.
Утром мы долго и вдумчиво завтракали – накануне нас научили, что и как нужно делать, в соответствии с древними традициями. На это важное дело ушло почти два часа. Потом мы с ВГ расстались до вечера, предоставив друг другу свободу. Ереван – красивейший город, есть что посмотреть! Я приобрел в газетном киоске карту города, зашел в пивную, познакомился с большой компанией, мне рассказали, на что стоит посмотреть и где побывать вообще и на что в первую очередь, я научился произносить волшебное слово «Баравдзэс» и отправился в путь.
Ближе к вечеру, я набрел, волею Провидения, в Музей современного искусства, что на проспекте Ленина (как называется теперь, не знаю). Очень быстро стало весьма скучно, сплошное сарьяновское эпигонство и Nature Morte a la «Яичница-глазунья». На мой взгляд, армяне – строители от Бога, а вот что касается живописи … Уж так устроен Мир, где-то прибудет, где-то отнимется.
Когда я вошел в последний зал, посмотрел вправо. Остановился и замер. Семь картин Валентина Подпомогова. Через какое-то время я понял, что такое сюрреализм и что почитаемый с детства Сальватор Дали – приготовишка–троечник, хорошо владеющий техникой лессировки. Какая-то исходящая от картин странная сила приковала глаза и не отпускала. Я просидел перед картинами до закрытия музея, стараясь «сфотографировать» их в памяти
На следующий день, с утра, я вновь сидел перед этими невероятными картинами. Короче, на рейс Ереван – Адлер – Москва успел.

(1)

Однажды в конце июля 19.. мы с сыном (тогда почти 15), будучи в байдарочном походе в Карелии (р.Охта), вляпались – холод, штормовой ветер почти на неделю. Выжить удалось. Наткнулись на старую полуразрушенную «черную» баню, кое-как залатали дыру в крыше, а потом частенько говорили – ну везунчики мы какие!
Все же сын занедужил, и до Сосновца мне пришлось тащить все, и сына тоже как-то поддерживать. Ближе к Москве стал чувствовать, что поясница «заскрипела». Старшая дочь вернулась со сборов из Ташкента (акробатические танцы), и в соответствии с договоренностью, приобрела на нас уже троих, билеты на поезд до Верхнего Днепра. Было задумано пройти хоть часть маршрута, которым мой дед в 1941 выходил из окружения. Пешком, с рюкзаками. Эх, Смоленщина, разруха, «Пикник» Стругацких вспоминался каждый день, несколько раз. С чего такое началось? Никита Сергеевич, пусть воздастся. По старой смоленской дороге, и лесами, и с ночевками под «партизанскими« елями, и бабульки в почти вымерших деревнях – «А хорошо то как при немцах было!» Но это особая история. А в памяти – до сих пор – каждый день будто врезан. И незабываем.

(2)

Когда же возвращались домой, уже в поезде стал понимать и ощущать, что с поясницей совсем плохо. Привычные способы лечения не действовали. Деваться было некуда, пришлось переселиться в больницу. Через месяц врачи сдались и перевели в некую подмосковную специализированную клинику со стационаром. А всерьез они взялись за меня, когда за одну ночь два раза подбирали меня в коридоре без сознания – на полпути в туалет. На следующий день меня переселили в одноместную камеру с туалетом, снабдили костылями, но поздно – ходить я уже не мог. Стоило встать, как секунд через 30 в левой ноге возникала адская боль – как будто ее изнутри залили расплавленным свинцом. Ложился, и через 10-15 минут боль утихала. Меня стали посещать психотерапевты, вели долгие расспросы, в результате все процедуры и лекарства были отменены, стали колоть аминазины в шоковых дозах. По вечерам я не засыпал – проваливался в беспамятство в какую-то черную дыру. Все остальное время суток, пока бодрствовал, - непрерывная пытка. Как-то в пятницу зашел мой ведущий врач и в весьма решительной и настойчивой форме стал уговаривать на операцию. На мой вопрос ответил сразу – 50 на 50. В лучшем случае. Думай, говорит, до понедельника.

(3)

В субботу под утро мне привиделся сон. Отчетливый и ясный, как наяву. Я сижу на низенькой скамейке в том самом зале Ереванского музея . Одна из картин, названная «Хачкар» (хач – крест, кар – камень), будто приковала к себе мои глаза (*). Каменный крест около пересохшего источника.. От мрака и темноты, безнадежности леденило душу. Я проснулся и долго возвращался к реальности. Не покидая койки, порылся в тумбочке, достал бумагу (А4), карандаш, ластик, перочинный ножик и начал судорожно воспроизводить ту самую картину. Преодоление болей в позвоночнике и ноге отнимали много сил, я закончил рисунок, но он никуда не годился. Ластик был старый и жесткий и больше размазывал, чем стирал.
 В отличие от оригинала картины, из провала рядом с крестом к нему тянулись руки иссохшего дерева, одна из нескольких охватывала крест у основания, а рука, протянувшаяся выше остальных, держала верхнее перекрестье. В воскресенье я все перерисовал на новом листе, закончил к вечеру, и стер руку, что охватывала верхнее перекрестье, решив, что это ненужное излишество Кое-как примостил рисунок на стенке, рядом с подушкой и мгновенно уснул, за два часа до «отбоя».Сестра, пришедшая со шприцем со снотворными и аманазинами, меня с трудом и удивлением разбудила и потребовала, чтобы я немедленно снял со стенки эту гадость. Я отказался, и заодно заявил, что сегодня обойдусь без этих чертовых аминазинов. Я уперся насмерть, она же заявила, что с утра пожалуется Заведующему отделением (вот так, без всяких там).
Утром меня разбудила тетушка, разносившая еду. Не успев поставить поднос с завтраком на тумбочку, потребовала, чтобы я снял со стены эту пакость и немедленно выкину. Я ответил, что да, обязательно, только сначала поем. Я не врал – мне в самом деле очень хотелось есть, очень давно такого не было.
Чуть позже пришел врач, спросил, что я надумал насчет операции и почему это я вдруг нарушаю его предписания? Я не успел и рта раскрыть, как он увидел мой листок на стенке над подушкой и потребовал, чтобы я снял со стенки эту мерзость и убрал бы подальше. А не стал спорить и попросил еще два дня на размышления – по поводу операции.
Ближе к обеду я осмелел и осторожно вышел в коридор (без костылей), и прислонился к стенке. Боли ощущались, но это уже как отголоски ушедшей грозы. Тут то меня и застукали эти двое – психотерапевты. Глаза – как у юнги впервые увидевшего морского змея.
- А ну-ка, быстро в палату!
- А что это за безобразие?
Я ответил что, вот, дед художником был, и меня кое-чему научил.
- Отдайте немедленно, такому творчеству здесь не место.
Я согласился, но уклончиво. Сказал, что предстоит операция, вот и отдам перед тем, как увезут.
Во вторник я дошел до телефона в коридоре и отказался от всех лекарств и инъекций., в среду объявил, что буду ходить в столовую. В четверг наотрез отказался от операции , возмущенный врач заявил, что снимает с себя всякую ответственность и выпишет меня, домой, под наблюдение терапевтов районной поликлиники. Во вторник я вернулся домой, без костылей, но с тростью. На дорогу ушло почти два с половиной часа, Вернулся, упал на диван и выключился от крайнего утомления.

(4)

Проспал почти 14 часов, разбудила жена – тебе какой-то Сергей звонил. Я не понял и пошел в магазин за пивом. На всякий случай, с тросточкой. Чуть позже выяснилось, что Сергей – это однокашник по МИФИ, не виделись мы лет пять. Примерно на десятой минуте телефонного разговора выяснилось, что он мне несколько дней назад звонил, жена сообщила, что я в больнице, всерьез и надолго. Пришлось, короче, изложить всю мою историю в телеграфном стиле, Сергей сказал, что нет проблем, и что завтра вечером он ко мне заедет и отвезет к давно и хорошо знакомым экстрасенсам.Я спросил, во сколько мне этот визит обойдется, Сергей уверенно ответил, что в пол-ящика чешского и назвал сорт.

(5)

Дверь нам открыла симпатичная шатенка лет 33-35.
- Привет, Сергей, заходи.
- Привет, Кира. Это Павел, будьте знакомы. Кстати, вот, - Сергей взял у меня сумку с пивом . – Я твои вкусы помню!
Расположились на кухне, и после того, как прикончили по паре бутылок и гигантского копченого леща, Кира попросила рассказать свою историю. Кира слушала, вопросов не задавала.
- Ладно, пиво потом, - Кира встала и пригласила в большую комнату.
Я открыл дверь и остановился. Справа – на стене большая картина, напротив – стенка от стены с картиной до окна, с открытыми полками, слева окно и на стене напротив стенки – огромное количество разнообразных растений, горшки в макраме Посередине – большой прямоугольный стол, покрытый белой скатертью из тяжелой ткани, расшитой сложными узорами, и несколько массивных старинных стульев. На столе лежал единственный предмет – большой серебряный кулон, явно весьма старинный, на серебряной же цепочке. Кира посадила меня так, что окно было справа, передо мной – цветы и растения, слева – картина.
Кира взяла колон.
- Это мой единственный инструмент. – И встала за спиной. Я ее не видел. Прошло минуты две.
- Ну и накачали тебя, удивляюсь, как у тебя крыша не съехала. Не оборачивайся.
Я сказал, что не понял, о чем она.
- Аминазинами кололи?
 Да, в шоковых дозах.
- Вот мерзавцы!
Около минуты прошло в полном молчании. Расслабившись, как только умел, я бездумно рассматривал растения на стене передо мной.
- Да, в самом деле, травма у тебя застаревшая … сотрясения мозга были?
Я рассказал про недавнюю автомобильную аварию.
- Да, вижу, сказала Кира. – С потерей сознания секунды на две-три. А раньше? Примерно, когда с велосипеда упал?
Я честно признался, что не помню. Почувствовал легкое прикосновение к затылку, точно там, где был шрам. Увидеть шрам было невозможно – волосы на голове у меня всегда были длинными, прическа такая, что и уши всегда скрыты.
- У тебя шрам. Не может быть, чтобы ты не помнил.
И я вспомнил и рассказал.
- Если и было сотрясение, то сознание потерял самое большое на пару секунд.
- Да, правильно
Вновь наступило молчание. Я начал ощущать странное, необъяснимое беспокойство.
- У тебя есть рентгеновские снимки позвоночника?
Я ответил, что есть, два, как и полагается.
- Принеси в следующий раз. У твоей матери были травмы позвоночника?
Я рассказал, что да, была страшная травма, в 1942-м, она служила в штабе ПВО курьером, во время бомбежки грохнулась с мотоцикла на перекрестке Мясницкой и Кривоколенного, когда в один дом на углу упала бомба. Излечилась как-то странно – когда пошла работать в бассейн «Москва» тренером по плаванию.
Вновь надолго наступило молчание. Странное беспокойство не проходило, росло непонятное желание посмотреть налево.
- Я же просила, сиди спокойно. – По какому поводу операция была?
Я удивился. – Была операция , язву желудка удаляли. Но это же другая история.
- Э-э, нет! Не торопись! Никакая не другая, тут все заодно …
- Кира, я не понял!
- Объясню, обязательно, потом, позже. – Как самочувствие?
Я ответил не сразу.
- Да самому не очень понятно. Будто какая-то пружина внутри ослабла. Да, и вот еще – как вошел в комнату, непонятное беспокойство появилось и не проходит.
Кира стояла за спиной , я ее не видел и не мог видеть,
- Странно, - сказал я неуверенно. – Как будто слева что-то мешает.
- В самом деле? Ну что же, на сегодня хватит.
Мы вернулись на кухню.
- Сереж, нам-то осталось хоть что-то?
Сергей немедленно достал из холодильника три бутылки пива и здоровенного вяленого леща.
- Красота! – Кира грохнулась на стул, как смертельно уставший человек. Зажгла сигарету и жадно затянулась. – Ты все-таки объясни, что это за беспокойство?
- Да я сам не пойму никак. От картины на стене? Это же бред!
- Нет, не бред. Кстати, не ты первый. Но это редкость.
- Сергей, есть еще?
- Есть, но это для Володьки! Что-то он запропастился куда-то.
- Доставай!
- Вот что, Павел. Эту картину моя бабка рисовала. Сильная была ведьма, на девяносто первом году ушла. Картину нарисовала давно, еще молодая была. А потом, всю жизнь почти, когда ей плохо бывало, снимала со стены и подолгу что-то подправляла. Без образования, а творила настоящие чудеса, колдунья, да и только.
Мы с Сергеем задержались ненадолго, Володю так и не дождались. Сергей уже ждал меня на площадке у лифта, когда Кира меня попридержала и тихо, на ухо, сказала мне, чтобы в следующий раз, в субботу, я должен прийти с женой.
- Я для тебя энергию из Сережки выкачивала, своей не хватало. Пивка прихвати, ладно? Кстати, снимки позвоночника есть? Захвати обязательно. И ще – по утрам – две бутылки пива, в бед – еще одну. Аминазины надо побыстрее вывести.

(6)

Когда мы с женой пришли в субботу вечером, вновь дверь открыла Кира На кухне Сергей и, как я догадался, Володя, муж Киры, пили пиво. Мощный мужик лет 35-ти, проницательные глаза. Пока пили пиво, и ждали, когда будут готовы креветки, разговор вертелся вокруг разных разностей, ни слова об их профессиональной деятельности. Все же мне стало ясно, что они в помощи, как правило, не отказывают, условия оплаты не оговаривают.
Кира допила пиво, загасила сигарету, встала и пригласила перейти в комнату для сеанса.
- Кстати, Кира! – сказал вдруг Володя. – Я насчет Павла!
Кира остановилась.
- Ты Павла спрашивала об операциях? Так их было две!
Я замер.
- Ты что же мне не сказал? – сказала Кира с упреком. – А что еще ?
- Вообще-то не две, а три. Вторая и третья – спаечная непроходимость.
- Ах вот оно что! Ладно, пошли.
Я сел на тот же стул, лицом к стене с цветами, и немедленно стало подкрадываться все то же беспокойство. Кира была у меня за спиной.
- Надо же, как поле изуродовано. – Снимки принес?
Я вышел в прихожую, достал снимки, вернулся. Кира повернулась к окну и долго рассматривала на просвет.
- М-м-м, - такого еще не было … Вот, смотри: между третьим и четвертым, и между четвертым и пятым – хрящей нет! Везде есть, а там, где поясница – нет. Ты, вообще-то, почему живой?
- А что, - Я, пожав плечами, кивнул на снимок. – Жить не полагается?
- Черт побери, пошли на кухню, курить захотелось, сил нет терпеть.
На кухню я не пошел, скрылся в туалете, прислушался. Кира была на кухне, я вернулся в большую комнату, чтобы спокойно, в одиночестве, рассмотреть картину.
Пейзаж, маленькая речка по левую руку художника, напротив на берегу старые деревья, с наклоном к воде, с отражениями стволов и ветвей в воде, на заднем плане – поле, дальше лес. Время года определить не смог, то ли ноябрь или декабрь, то ли март, небо темносерое, монотонное. Вдруг осознал, что скупая цветовая гамма – практически та же, что у тех впечатливших меня картин в Ереванском музее. Я отошел к окну посмотрел издали и внезапно понял, что в отражениях на воде деревьев есть еле уловимое нарушение перспективы, и улавливалось оно только при взгляде именно издали. Я вернулся на кухню, по дороге выключил в туалете свет.
- Ты куда это пропал?
- Приспичило, ерунда.
Я налил себе полную кружку пива и выпил залпом почти все. Очередная партия креветок была готова, и темп разговора несколько снизился. Моя жена, Володя и Сергей обсуждали проблемы перевода стихов на русский, я и Кира помалкивали. Я сидел рядом с Кирой и когда она расправилась с очередной порцией креветок, наклонился к ней и спросил, почти шепотом.
 -Кира, можно попросить о небольшом одолжении? Выйдем на пару минут?
-Да, сейчас, - она зажгла сигарету. – А почему не здесь?
- Я кое-что … насчет картины, вроде стало понятно – откуда тревога исходит.
- Да-а? – Удивилась Кира. – Ладно, пошли.
- Вот смотри, вот здесь, внизу – перспектива чуть нарушена.
Кира долго всматривалась.
- Отойдем к окну, оттуда виднее.
- Внизу, посмотри на отражения деревьев в воде. Ты сама рисуешь?
- Да, мало и редко. Бабка кое-чему научила, и все. Огонька у меня такого нет.
Я тщательно обьяснил, в чем нарушение перспективы, И добавил, что это никак не ошибка, а явно часть замысла.
- Да, интересно. И странно – никто этого не замечал.
Внезапно возникла странная мысль.
- Кира, может быть, у меня от аминазинов чувства обострены?
- Да, очень может быть. Похоже, Павел, ты художник?
- Нет, разве что кое-чему у деда научился. Учебники смотрел, по карандашу и графике. Кстати, в больнице кое-что нарисовал … странно, но сам не до конца понимаю, что.
- О-о, даже так? Обязательно принеси, обязательно. (***)

(7)

Я не забыл о рисунке, принес. На кухне стоял густой аромат вареных креветок.
Володя слушал чей-то «вражеский голос» и пил пиво.
Кира спросила, не забыл ли я про рисунок. Я молча положил его на стол. Кира долго всматривалась, Володя встал рядом с Кирой и тоже молча смотрел. Когда Кира взяла рисунок, .мне вспомнился Маяковский: «Берет как бомбу, берет, как ежа, как змею двухметроворостую … Мне стало немного беспокойно.
- Да-а, - задумчиво сказала Кира. - Теперь очень многое понятно. И насчет снимков – тоже
- Ну и крут же ты, Павел. Однако.
- Слушайте, обьяснили бы хоть что! – Я ничего не понимал.
- Креветки готовы! – заявил Володя. - Вперед!
- Не хочу больше пива! – Кира решительно отодвинула кружку. – Вспомнила! Нам же французского подарили! Белого! Вов, доставай!
Через некоторое время Кира зажгла очередную сигарету. – В общем, Павел, дела вот какие. Есть люди, у которых болячка загнана внутрь, с помощью терапевтов. Есть также люди, которые свою болячку переселяют в своих ближних. Это своего рода вампиры. У тебя – очень редкий случай – ты свою болячку умудрился переселить в этот мертвый предмет – лист бумаги. Этот лист содержит жуткую отрицательную энергию. Тебе нельзя хранить его дома, оставь его у нас.
- Да, Кира, именно так, - Добавил Володя. Кстати, мы тебе больше не нужны. Ты сейчас на реабилитации, это вовремя. И ешь побольше мяса, тонус поднимать надо. Смотрю, ты сегодня без трости? И правильно! Пора! И еще вот что ...
Володя задумался.
- Смотри, - Володя протянул руку к рисунку. - Эта рука протянулвась вверх выше других и еще немного, ухватила бы верхнее перекрестье. Так?
Я вздрогнул.
- И если бы дотянулась, все, кранты. Понял?
Я молчал - в первом варианте рисунка так и было, а стер эту руку потому, что тогда эта рука показалась излишеством.
- Да, понял. Я просто рисовал, не помню, что думал тогда о чем-то.
- Э-э, вечная тема! Давай об этом как-нибудб потом. Кира! Нам пора, ты не забыла?
- Спасибо, Володя. Ваш вечный должник. Мне позволено откланяться?
- Рад был знакомству, Павел!
- Спасибо. Вы мне и помогли, и просветили. Если что, могу позвонить?
- Будем только рады!

(Эпилог)

Я позвонил один раз, поздравлял Киру и Володю с Новым Годом.
Второй раз – ровно спустя год после дня знакомства. Кира попросила зайти вечером.
Я, конечно, купил пива.
Поговорили о том, о сём. Наконец я спросил, что с моим рисунком, сохранился ли он.
- Еще как! Пошли.
В большой комнате ничего не изменилось. Кира подвела меня к окну. Вот видишь? На полке слева?
Рисунок был застеклен в простой латунной рамке.
- Когда я договариваюсь о первой встрече с потенциальным пациентом, я спрашиваю о причине, перед визитом ставлю рисунок на видное место. Если случай остеохондроза или чего-то рядом, пациент сильно вздрагивает, я это чувствую. Если что-то другое, человек остается равнодушным. Вот так, диагностика! А ты, я вижу, в порядке?
- Да, в руках по полной канистре, и хоть бы что.
- Рада за тебя!
- И я тебе, и Володе очень-очень благодарен.

Дек.2006 – Янв.2007