А в Германии уху не варят

            Мы подъехали к озеру рано утром. Помахав рукой дяде Сереже, осмотрелись. Над озером стояла утренняя дымка. За ней, на другой стороне озера, едва виднелся нарисованный акварелью, размытый контур соснового леса. Было прохладно.
 Я прошелся вдоль берега, потом подошел к воде и опустил в нее руку. Вода была прозрачная и очень холодная.
 - А ты знаешь, какая тута глубина?
 Я вздрогнул и обернулся. Хозяином голоса оказался сухонький старичок, сидящий чуть поодаль на складном стульчике, с удочкой.
Я медленно приблизился. Старик  смотрел  на меня весело, с прищуром. Одет он был в широкие, цвета хаки, штаны, заправленные в резиновые сапоги, и зеленый свитер - под брезентовым, с капюшоном, плащом. На голове была вязаная, явно с чужого плеча, веселая спортивная шапочка с надписью "PUMA".
 - Здравствуйте! – сказал я молодцевато, - ну как, клюет, дед?
 - Здорово... Дед не клюет, а рыба клюет - ничего, хе-хе...
 Он вынул папироску, постучал об удочку и засмолил. Возле стульчика стояло пластмассовое ведро, в котором  действительно плескалось несколько карасей.
 - Тута, глубина-то, под сто метров будет, – покивал он головой, – а то и более. Здесь на дне, говорят, пещоры всякие. Оттуда в другие озера ходы, вроде, имеются.
Он окал и распевал слова, как все местные.
- А кто же туда лазил-то, в эти пещеры! – заметил я недоверчиво.
 - Вот, чего не знаю, парень,- пыхнул дымом, - того не знаю. Умные люди так говорят.
 - А пить эту воду можно?
 - Мо-ожно, вишь какая она чистая.
 Он снял шапочку, пригладил белую, на удивление красивую, без плеши, шевелюру и снова нахлобучил ее.
 - Сандро! - это кричал мне Леня. - Иди сюда! Давай лодку готовить!
 - Ладно дед, счастливой рыбалки!
 - Спасибо, сынок!
 Погасив папиросу, дед покашлял, встал со стульчика, выбрал удочку и начал колдовать с крючком.
 Стая грачей стремительно понеслась через озеро.
 Я потопал к своим. Леня уже вытащил из чехла резиновую лодку и раскладывал ее. При этом он пыхтел, как обиженный бурундук. Честно говоря, мне ни разу не доводилось видеть не то, что обиженного, но и вполне спокойного бурундука. Подозреваю, что расправляя резиновую лодку, он должен бы пыхтеть, как Леня...
 Танюша сидела на пне с плеером. Мурлыча какой-то свой пассаж и чуть кивая в такт головой, она строго обозревала окрестности. От ее головы к курносому носику падала прядь волос, и в золотых нитях сквозило утреннее, низкое солнце. Она всегда создавала у меня впечатление какой-то завершенности  и чистоты, и, как это часто бывало, я ощутил робость и покорность перед ней...
 - Там дед сидит прикольный, рыбачит... - я отвел взгляд от Танюши. - Леня, давай насос, будем качать.
 Леня пошуровал в чехле одной рукой, потом чуть не залез туда головой  и долго шарил, вертя задом. Я уже догадался, что насоса он не найдет, а резиновая лодка без насоса, что, как в песне поется, свадьба без баяна...
Наконец, он вылез.
 - Нету насоса...- сказал он растерянно. - Екорный бабай, нету насоса!
 - Ну, нет и нет... Что теперь, домой побежишь? Или повесишься на первой сосне?
 Он действительно загрустил и опустился на корточки, свесив голову.
 - Сдалась вам эта лодка, - скривилась Танюша. - Я подозреваю, что она у вас вообще дырявая, значит не судьба вам сегодня тонуть.
 - Да что ты понимаешь в колбасных обрезках! - вскинулся Леня. - Без нее мы переметку не сможем поставить. А переметку не поставим – рыбки не наловим, а рыбки не будет - плакала твоя уха!
 - Уха не моя, а твоя, я ее есть не собираюсь, если даже из целого кита сваришь.
 - Что это за зверь - твоя переметка, что непременно лодку ей подавай? - спросил я. - Вон старик: сидит себе, рыбачит без лодок...
 Леня посмотрел на меня, как на безнадежного идиота.
- Переметка имеет грузило, мальчик, - сказал он вежливо, как психиатр. - Его с поплавком нужно опустить далеко от берега, мое золотце, чтобы потом тянуть резинку. А далеко от берега без лодки бо-бо, мой сладенький.
 - Ну, так, надуем ртом. И нечего кривляться!
 Он посмотрел на меня, потом молча подошел к лодке и действительно стал вдувать воздух, издавая смешные звуки..
 - Ты что, вправду собираешься надуть лодку? - удивился я.
 - Это называется - "Надуть в лодку" - в очередной раз съязвила Танька, продолжая кивать в такт своему плееру.
 Леня фыркнул и выпустил из лодки воздух. Потом перевалился на нее брюхом верх и со стоном раскинул руки, сдавшись обстоятельствам.
 - А может, бросим ее, это грузило? Ну, если помахать, как пращой, можно далеко бросить, правда ведь? - спросил я.
 - В этом что-то есть! - медленно оживился Леня. Он встал, и взяв в руки грузило на веревке, покачал  оценивающе. От веревки с грузилом отходило штук десять крючков.
 - В общем, - встал он в позу Давида, - ты подержишь веревку с крючками, чтоб они не зацепились,  а  я  попробую  забросить грузило. Как только груз улетит, сразу отпускай, ОК?
 - О кей, - уныло согласился я. Что-то не нравилось мне в этой затее.
Не успел я взять веревку и изготовиться, как пара крючков сразу зацепились за джинсы, и Танюша долго возилась с ними, пока освобождала меня, заметив при этом, что уха из меня вряд ли получится, поскольку я по зодиаку Рак. Леня все это время сидел на стульчике, насупившись, и втихаря крал ненормированный крекер, проковыряв дырку в пакете.
 У Танюши зазвонил мобильник.
 - Да, пап... Нормально... Какое там, с ними наловишь... – насмешливо зыркнула  в нашу сторону. -...Ладно, будем ждать... Нет, не отключу.
 Она сложила телефон и принялась за свое любимое занятие, то есть кивать и мурлыкать в такт музыке.
 Вторая попытка получилась удачней, только грузило шлепнулось ближе, чем требовалось. Леня, пыхтя, подобрал его, и подбоченившись к озеру, стал со страшной силой размахивать над головой килограммовый  кусок свинца. Я напряженно следил, чтобы не упускать момента, когда он метнет грузило в воду. Грузило жужжало, жужжало и вдруг, сорвавшись с веревки, метнулось вверх, в сторону озера, в гробовой тишине описало грациозную траекторию и безвозвратно нырнуло в воду. Наступила долгая пауза, которую изредка нарушало пофыркивание Таньки. Мне тоже было смешно, но берег самолюбие Лени и сдерживал себя.
 - Ничего-ничего, Леня, - решил подбодрить, - в следующий раз повезет.
 Леня не ответил  и молча стал укладывать  лодку и снасти обратно в мешок. Я выложил краски и собрался сделать этюд. Танюша убрала плеер и весело посматривала на нас, делая какую-то замысловатую гимнастику руками...
 ...У опушки, там, где рыбачил старик, поднялось облачко густого дыма, потянув за собой тонкий голубой хвост. Старик махал нам рукой и что-то непонятное кричал.
Я пошел к нему.
 - Что-то вижу детки, не получилося у вас рыбалки, а?
 Дед хитро щурился и подкладывал хворост в уже разгоревшийся костер.
"Глазастый какой" - уважительно подумал я.
 - Ну вот что, ребятки: айда ко мне. Вон рыбы сколько, ухи всем хватит. Только почисть надо. Зови своих. Ну, ребятки, ну рыбаки, забодай его комар!
 Старик весело всхохотнул, мотая головой.
 - Леня! тащи все сюда! - обрадованно помахал рукой своим. - Ладно дедусь, пойду, принесу еще хворосту.
- Это хорошо, - охотно согласился дед. - Тащи, давай...
В лесу было полно хвороста и кем-то срезанных и оставленных, сухих  жердей. Я быстро приволок две большие охапки. К тому времени  подошли Леня с Танюшей. При виде карасей у Лени быстро прошла хандра. Орудуя маленьким ножичком, он стал чистить рыбу. Танюша брезгливо на это смотрела и периодически вставляла всякие едкие реплики, намекая, что с чужой рыбой все молодцы.
 Дед отрезал головы у рыб и бросил в кастрюлю. Туристическая кастрюля с треногой для костра была наша.
 - Егором меня звать, - представился он. - Уху, робятки, варить с умом надо. Сначала головы надо отварить так, чтоб они навар дали, а рыбок потом, ужо в конце: глядишь, они и не шибко разварются. Ну, и сыпь туды, что прихватил с дому.
 Веселый был дед, шустрый какой-то.
 - А вам сколько лет?
 - Да скоро восьмой десяток разменяю. Как с завода на пенсию отправили, так и хожу на эти озера. Природа у нас хорошая, благо - недалеко. А старушка моя в прошлом годе померла, что же дома-то одному делать! Вот и хожу...
 ...Кастрюля пришла в заметное беспокойство, показывая паром и маленькими течениями внутри, что уха вот-вот закипит. Дед взял ложку и бережно снял коричневатую пену, потом бросил картошку, перловку и лаврушку с перцем.
 - А в Германии-то, уху вообще не варят, - неожиданно заявил дед.
 - А вы что, были там? - спросил Леня.
 - Был...Хэ-хэ... Не то, что был, а жил-поживал, знай, забодай его комар...
 Вот тебе на, дед!...
 - Как это - поживал? Как поживал? С кем поживал? - стал растерянно переспрашивать Леня.
 - А так вот, детки, что погнали, значит, меня  в Германию  в сорок первом, как нас разбомбило и мамку мою и сестру завалило. Мне тогда годков было как вам, двенадцать - тринадцать. Погнали, и аж в самый юг Германии загнали, забодай его комар.
 Дед покачал головой, прикурил новую папироску и сплюнул  табачинку.
 - До самой победы спину гнул там. За коровами и лошадьми ухаживал, ну, за свиньями тоже, понятно. Мне и в нашей деревне было не привыкать за скотиной гоняться, справлялся, а как же, да тоска по дому гложила - как камень какой положили в грудь...
 Дед замолчал, сделал затяжку и продолжил:
 - А природа там ничаго, леса сосновые да горки. Чистота кругом, шо в поле, шо в лесу. И зима теплая. Попал я в деревню маленькую, - Заксенхаузен называлась. Распределили, значит, нас по домам, и были мы вроде крепостных. Люди там разные были. Моя хозяйка вроде ничего - кормила нас и не шибко ругала. Только однажды осерчала и кинулась на меня с веником и все рыдала, когда муж ейный пропал на войне. А сосед был - все время норовил вредничать. Как напьется, жиряга, так и придираться к нам, и особливо ко мне. Я, вот, помню, ведро тюри нес свиньям  и решил попить маленько. Ну, и опустил туды голову и стал отхлебывать, так этот гад увидел и облил меня с ног до головы этой самой тюрей и ржал при этом, забодай его комар... Вот тогда-то и заступилась за меня моя, значит, хозяйка, - дед вздохнул, - фрау Клюмпке ее звали. По мужу все плакала,  царствие ей небесное, померла наверное ужо.
 - Унижали, значит?
 - Унижали, как же... - охотно покивал он головой. - Бывало, и били, и унижали... А когда унижают - смерть! Вроде ты скотина какая, что по-ихнему не фуричишь и по-ихнему не живешь... Я вот, детки, что думаю, что люди все одинаковые, и хорошие и ущербные у всех имеются, а людей обижать не надо и они обижать не станут. Вот уха, впример, может персюкам  каким она  и не понравится, так что же, нарошно толкать что ль в рот? Эх, забодай комар...
 Он помешал кастрюлю, смахнул слезу, то ли с дыма, то ли расчувствовавшись, и подцепив слегка дрожащей рукой картошку с наваром, протянул ложку Танюше:
 - Ну-ка, дочка, прогустируй. Наверно хватит ужо.
 Танюша взяла ложку, как смычок - пальцами сверху и смешно вытянув шею, начала дуть.
 - Дай-ка сюда! - потянулся Леня. - Ты-то что понимаешь в ухе!
 Он взял ложку у Танюши и с шумом всосав навар, причмокнул пару раз. Потом оскалился и осторожно раскусил картофелину. Видимо, все же было горячо, потому, что он смешно запыхтел и стал перекладывать кусок из щеки в щеку.
 - Выплюнь, ухоед - сказал я.
 - Я тя выплюну, - отдышался Леня. - Готово, дед! Мировая уха!
 - Тебя бы вместо твоего грузила в озеро метнуть, - засмеялась Танюша.
 Я представил, как она размахивает Леней над головой и тоже рассмеялся.
 - Готово, так готово. Вам нет нужды, а я свою грамулечку приму...
 Он залез внутрь и достал плоскую алюминиевую флягу, слегка изогнутую полукругом. отвинтив крышку, дед  налил в  пластмассовый стакан  немного  желтоватой жидкости - "На лимонной корочке настоена!".  Потом,  бережно поставив стакан на землю, завинтил крышку и засунул флягу обратно.
 Танюша разлила  по мискам уху и выложила все съестное из сумки.
 - Я-то много не пью, и раньше не пил много. Так, для души и куражу, усмехнулся дед Егор. - От этого удовольствие надо получать. Ну, детки, за ваше здоровье!
 Он опрокинул стакан и с шумом выдохнув воздух, также шумно начал есть уху.
 Уха была действительно вкусная. От нее пахло дымом и тем, чем пахнет здоровая и натуральная, не попорченная разной химией - еда.
 - А потом, Дед, - потом как было? - спросил я, когда он доел свою уху и потянулся за куревом.
 - Как было... Освободили нас американцы. Первый раз негра увидел. Вот темень была! Здоровый был мужик, все по плечам хлопал. Хозяйка моя плакала и просила остаться. Жалко ее было – вроде и привык, но домой хотелось уж очень. А домой привезли - особисты затаскали по допросам - как и где и с кем... Душу всю вынули, забодай его комар... Чуть не посадили, но по малолетству оставили, а взрослых, почитай, - в лагеря на выяснение. Потом в завод пошел, обженился, детей заимели. Все как у всех. Двое у меня сыновей, в городе они, да внуков двое. Один спортсмен, на лыжах все бегает, вон каку шапку подарил! - приложил палец к шапке. - И в Германию ездит не скотину пасти, а медаль выигрывать у них, вот как. А ты, сынок, вроде ненашинский будешь? - спросил он меня. - Из татаров, что ли?
 - Нет, дед, у него папа грузин - ответил за меня Леня.
 -Ааа, грузинцев знаю, как же. Веселый народ, все поют и шумят. Вино у них черное, как марганцовка. Ну ладно, детки, мне уж пора, - засобирался дед.- А вы костер не тушите, еще прохладно, не то просквозит -  не поймете,  как заболеете! Ну, бывай здоров.
 Он подобрал снасти и повернувшись, зашагал, чуть сутулясь, к городку. Мы молча смотрели ему вслед.
 - Дед, а немецкий выучил? - крикнул вдогонку Леня.
 - Знал, да забыл ужо, - полуобернувшись, прокричал дед. - Ну, бывай здоров - повторил он снова и исчез.

 * * *
        То, что произошло через полчаса, нам и в страшном сне не приснилось бы. Мне этот грохот, воткнувшийся в тишину леса, сразу не понравился. Он был неуместным, этот неровный простуженный треск мотоцикла. Он петлял между кочек и приближался к озеру. Подъехав, мотоцикл с треском проехал мимо нас и умчался вдоль опушки, испуская сизый чад. Через пару минут мотоцикл снова подъехал и остановился. На нем сидели два молодых парня в вязанных шапках и черных куртках-болоньях. Они молча и угрюмо, не слезая, смотрели на нас  и, судя по заплывшим взглядам, - были навеселе. Мы тоже молчали.
Наконец они слезли.
 - Ну, здоров, пацаны! - медленно, с растяжкой произнес тот, кто был за рулем. - Смотри, Колян, какие к нам гости наехали!
Он неуверенно, несколькими толчками поставил мотоцикл на стоянку и стал нас снова разглядывать, ухмыляясь большими, красными деснами. Второй, которого назвали Коляном, подошел и церемонно кривляясь, стал трясти нам руки. Поздоровавшись с Таней, даже повел задом, вроде реверанс сделать, но его занесло в сторону и он тормознул. От него пахло перегаром и какой-то кислятиной.
 Первый подошел к костру, заглянул в кастрюлю, опустился на корточки, и взяв Танину ложку, стал хлебать остывшую уху. Колян присоединился к нему, и они молча, по-пьяному сосредоточенно и вяло хлебали некоторое время. Потом резко отпрянули, и бросив ложки в кастрюлю, стали снова рассматривать нас.
 - Уха у вас говенная, - сказал первый и плюнул в кастрюлю. - А выпить чего у вас найдется, гости дорогие?
 - Ты че, Серый, разве у этой салажни че найдется?!
 Колян пнул пустую бутылку «Фанты» в сторону озера и погладил по голове Леню.
 - Что, падла, невесело тебе? - приговорил, сюсюкая.
 Я посмотрел на Леню. Он был бледен, и на этой бледноте выделялись красные, слегка обветрившиеся щеки. Он смотрел в ноги и пыхтел. Таня тоже молчала, но смотрела не в ноги, а вызывающе задрав голову, рассматривала облака.
 Мне стало муторно. Я не испугался их, просто было противно, как будто прикоснулся к нечистотам. "Потерпим малость и уйдут, чего их дразнить" - подумал я. - А у Серого прыщик на носу и совсем он не страшен, - подбодрил себя, - и вообще... "
 - Вы откуда, из Нижнего, что ли? - спросил, ни к кому не обращаясь, Серый.
 Никто не ответил.
 Он заметил Танин мобильник, лежащий на пледе и потянулся к нему. Таня метнулась и опередив, схватила  телефон.
 - Спрашивать  надо и вообще, вас сюда никто не приглашал! Я сейчас отцу позвоню!
Она в отличие от Лени, раскраснелась, и чувствовалось, что ни на какую дипломатию не согласна.
 - Ой-ой-ой! - плаксиво закривлялся Колян, - папочке позвонит...
 Перехватив Танину руку, он вырвал телефон и протянул Серому.
- Вы что! - стала вырываться Танюша. - Отдайте телефон!
- Затухни, сучка!- не сказал а рыгнул Колян.
 Я подскочил к Танюше и встал перед ней. Сердце колотилось. Леня тоже вскочил, и отступив на шаг, затравленно озирался, широко раскрытыми глазами.
 Серый молча разглядывал мобильник, ухмыльнулся чему-то и вдруг, подобравшись по- баскетбольному, бросил его прямо в кастрюлю.
 - Ну, звони теперь, - обнажил он десны. - А ты, черножопый, подойди сюда!
 Это он ко мне обращался.
 - Вы че, ребята, - начал я по-свойски, стараясь выглядеть бывалым и спокойным, - вы отдыхаете и мы отдыхаем, зачем портить друг другу здоровье?!
 - Ну ты мля... Слышал, Колян? Этот черножопый нам здоровье портить собрался! Ты тут как очутился, чумовый?
 - Надо его этикету научить, мля, - предлолжил Колян.
 - Кончай ребята, - снова попытался я урезонить их, - ничему меня учить не надо.
 Серый подошел ко мне и заметив цепочку на шее, потянул за нее. Это был маленький крестик.
 - А ты не мусульман? - спросил он.- Христиан, что ли?
 - Христиан, христиан, - успокаивающе ответил, ненавидя себя за это.
 - Да брешет он! надо ему, Серый, этикет показать!
 - Перестаньте, вы! Оставьте нас в покое! - крикнула Танюша.
 - Сказано же было - затухни!
Серый развернулся и неожиданно отвесил Танюше оплеуху. Она села на землю, открыв от удивления рот, и заплакала.
 Я рванулся к обидчику, забыв о дипломатии, и был тут же схвачен сзади Коляном. Он больно сжал меня и хрипло дышал  в ухо своим смрадом. Молчавший, до этого, Леня схватил жердь, но сильный удар Серого свалил его с ног. У него сразу пошла из носа кровь. Леня попытался встать, но получил ногой в живот. Он крякнул и обмяк. Я вырывался и кричал, но ничего с клешней Коляна сделать не мог. Серый пнул Леню еще пару раз и подошел ко мне. Схватив крестик, сорвал, и наклонив голову набок, близко поднес свои воспаленные десны:
 - Я, я буду тебя крестить, мля, - сказал он, - мало не покажется, мля. Будешь знать, на чьей священной земле ходишь, паскуда.
 Он ударил меня под дых. Сразу перехватило дыхание. Со мной и раньше случалось такое – противное ощущение – становишься беспомощным и жалким...
 ...Они схватили меня за руки и потащили к воде. Холода я не чувствовал. Не было и страха. Только какая-то безысходность и печальная неотвратимость завладели мной. Я стоял на коленях и те держали меня, выкрутив руки. Потом один из них схватил меня за волосы и опустил головой в воду. Я машинально открыл глаза и в поднявшейся мути увидел метнувшихся, от меня,  серебристых  мальков. "Мальки" - отрешенно констатировал мозг. Я рванулся, и на мгновение подняв голову, сумел вдохнуть, но тут же был возвращен обратно в воду.
 ...Они меня долго, бесконечно долго держали в воде, и я чувствовал: еще секунда, и я захлебнусь. Я снова попытался вырваться, но ничего не выходило. Почему-то вспомнилось, что должен десятку в школьный буфет - тете Клаве...
 ...Неожиданно схватка ослабла и я целиком шлепнулся в воду. Вскочив на ноги,  сделал спасительный вдох, и приходя в себя, услышал истошный вопль парней. В следующее мгновенье увидел Танюшу. Она держала головешки, которыми, видимо, прижгла парней сзади. Они крутились, как это делают собаки, гоняясь за хвостом, и ошалело вращали глазами.
 Леня был на ногах, и не только на ногах: подскочив к Серому с жердиной, он нанес ему сокрушительный удар по хребту. Тот резко опустился на колени и попытался отползти от ударов.
 -Гад, гад, гад! - кричал Леня с каждым взмахом, весь перемазанный грязью и кровью.
 Серому, наконец, удалось привстать.  Прикрываясь  рукой, он побежал в сторону леса. Я тоже схватил палку и приготовился к бою.
 Колян стоял, держась одной рукой за зад, а другой закрывал лицо, опасаясь удара.
 - Беги! - Приказал ему. - Беги, а то тоже получишь.
 Он подскочил и бочком, прихрамывая, стал отходить. Леня бросился, было, за ним, но передумал и пнул мотоцикл. Тот сразу завалился на бок. Колян поднял его и опасливо посматривая  на  нас, молча покатил. Отойдя на безопасное расстояние, завел,  что-то крикнул, пригрозив кулаком, и затарахтел прочь.
 - Гады- опять повторил Леня.- Гады!
 Левый глаз у него оплыл и нос распух.
 - Успокойся,- сказал я ему.- Успокойся, Леня. Пойдем, умоешься, ты весь в крови.
 Он посмотрел как-то затравленно и по-чужому угрожающе. Я повел его к воде.
 - Успокойся,- повторил я, обнимая за плечо, - все кончилось...
 Танюша вынула из кастрюли мобильник, брезгливо протерла и попробовала включить, но он безнадежно молчал. Я подошел к ней и взял за руки. Я весь дрожал. Теперь мне стало по-настоящему холодно.
 - Иди к костру, погрейся и переоденься, - тихо сказала Танюша. - Со мной все в порядке. Вот руку только обожгла чуть-чуть...
 Я робко взял ее руку, всматриваясь в то место, где созревал небольшой волдырь, и неожиданно для самого себя, поцеловал ее. Рука чуть вздрогнула, напряглась и снова расслабилась. Когда, наконец,  поднял голову, я  заглянул в Танюшины  заплаканные  глаза, и в синеве этих глаз увидел маленькие, фиолетовые  крапинки. Я понял, что мы стали взрослыми, и что дороже этих крапинок не было на свете ничего...
...Через полчаса приехал дядя Сережа.