Памятью хранимы

Георгий КАЮРОВ.

СЛОГ ПУСТОЙ
Серия рассказов обо всем сразу


Памятью хранимы
 
 Михаил пришел домой на обед. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих. В первой половине на приеме было много больных, во второй ожидалось не меньше. Надо было поторопиться с обедом, чтобы пораньше освободиться с работы.
 Маша не вышла встречать мужа, как всегда, и Михаил, хоть и спешил, замедлил шаг, ожидая, когда жена появится в дверях.
 Калитка тоскливо скрипнула и тупо стукнула вослед. «Не замечал, чтоб скрипела… Случилось что?» – подумал Михаил и ускорил шаг. Дверь в дом оказалась открытой. Михаил позвал жену, однако она не откликнулась. Беглым взглядом окинув комнаты, Михаил сосредоточился. Неожиданно его охватила тревога, и сразу все вокруг завертелось.
 На столе лежал исписанный почерком жены листок бумаги. Михаил сходу схватил его, но не начинал читать, осматривал комнаты, раскиданные вещи. Все понятно – Маша уехала к маме. Попросту говоря – сбежала. Смешанные чувства нахлынули на Михаила.
 Жена много раз просила его отпустить к маме, но так же много раз он не позволял ей уезжать.
 «Нет. Только не это. Только не это», – бормотал Михаил, пробегая глазами по исписанному листку. Смысла слов он не понимал. В сознании мелькала короткая жизнь с Машей, начиная с первого дня знакомства, а глаза продолжали читать и читать…
 Поженившись, они перебрались из большого города в маленький поселок, чтобы пожить вдвоем, притереться. Так решил Михаил, и Маша, согласившись с его убедительными доводами, поехала в эту тмутаракань. Он увозил ее подальше от материнского дома, разрывая их, как он считал, уже вредную связь, на самостоятельные хлеба, где должны были остаться они вдвоем: муж и жена. Он специально выбрал этот поселок городского типа с радостным названием Солнечный. Солнечный выглядел как маленький городок. Все улицы заасфальтированы. Тротуары вымощены плиткой. Есть центральная площадь, городской транспорт, даже троллейбус. Солнечный был показательным поселком, инфраструктура соответствовала стандартам небольшого городка. Правда, несмотря на все его достоинства, молодежь все равно стремилась в большой город. Специалисты, отработав по направлению необходимый срок, уезжали.
 Михаила тут же приняли на работу в поселковую поликлинику. Невропатолог оказался очень кстати. Доктора всеми правдами и неправдами пытались вернуться в город. Михаилу определили зарплату и предоставили жилье в наем.
 Для начала все складывалось как нельзя хорошо. Михаилу больше ничего и не надо было. Работа есть. Жена рядом. Потекли обычные, не самые веселые будни. Маша капризничала, после тяжелых приемов больных это дополнительно изматывало Михаила, но он всячески успокаивал себя, объясняя повышенную нервозность жены ее положением. Маша ждала ребенка.
 За три месяца это была уже третья квартира. Месяц назад молодожены Королевы в этом дворе сняли отдельный домик-времянку. Причина смены предыдущих квартир везде была одна – Маше не нравилось, что хозяева жили за стенкой. Чтобы не нервировать беременную жену, Михаил подыскивал новую квартиру. И если первые две представляли собою комнату в одном доме с хозяевами, с общей кухней и туалетом, то времянка была отдельно стоящим домиком из двух больших комнат и коридорчика, и должна была бы подходить Маше. Правда, кухня и туалет находились в хозяйском доме, но хозяйкой оказалась молодая разведенка, с шестилетним мальчиком. Все равно было куда проще, нежели со стариками. Опрятный двор располагал к хорошему настроению, и Маше тоже понравился.
 Частые переезды создавали сложности и на работе, надо было переоформлять договор аренды с новыми хозяевами, но администрация поликлиники шла навстречу доктору. Лишь бы работал, лишь бы, не дай бог, не уехал.
 Месяц прошел благополучно. Михаилу некогда было думать о житейских мелочах. Он всегда и везде устраивался комфортно, потому что сам был комфортным.
 Маша после отдельной, двухкомнатной квартиры в миллионном городе испытывала неудобства во всем. Снимать квартиру – не в собственной жить. Каждый шаг надо предупреждать, на каждый поступок спрашивать позволения. Сюда не поставь, туда не сядь, не забудь тут выключить, а там закрыть. Жизнь ее превратилась в сотканную из недовольства сеть.
 Практически с первого дня Маша хотела вернуться домой, но поговорить об этом с мужем не решалась. За недолгий срок знакомства и семейной жизни, всего-то месяцев десять наберется, она поняла, что сделать это будет непросто, тем более сама согласилась ехать сюда.
 Попытки коснуться этой темы не привели ни к чему. Михаил всячески отговаривал жену, и она ловила себя на том, что это было одно из качеств мужа, за которые она полюбила его, – могучая внутренняя сила и уверенность в себе и в том, что он делает. Даже когда Михаил уступал каким-то прихотям жены, угождая ее капризам, делал он это во всю силу великолепия любящего мужчины. Чтобы полюбить такого человека, как Михаил, надо было ощущать его, видеть за внешним циничным отношением к окружающему обостренное чувство справедливости и конечно, огромную любовь к жизни.
 Много лет спустя Маша попытается объяснять свой поступок, как сон, как помутнение рассудка. После побега она будет бояться встречи с Михаилом. Это перерастет в какой-то страх. Маша будет испытывать его всю свою жизнь, и именно оно, это чувство, справится с ее здравым рассудком и породит ненависть к мужу. Ненависть, способную любить, способную пронести любовь через всю жизнь. Но это только будет, а пока…
 Михаил сидел, уткнувшись в одну точку, и не понимал: почему? Он чувствовал тяжесть сердца, исполненного любовью, подогреваемой предательством. В сердце закипало, давило раскаленным грузом и что-то уничтожало.
 Обеда не получилось.
 …Прием немного отвлек Михаила. Больные заметили – у доктора что-то произошло, и особо не докучали. К вечеру весь Солнечный обсуждал новость, строились прогнозы. Обсуждались кандидатки замены из местных. В общем, народ нашел пищу для языка.
 Шли дни. Проходили месяцы. Осень пролетела незаметно. Начавшаяся зима не баловала снегом. Маша не писала и не звонила. Михаил тоже не искал поводов для общения и встреч, с головой уйдя в работу. Больные нуждались в нем, и он полностью отдавался им, а человеческая благодарность способна заглушить почти любую душевную травму.
 На Рождество Михаил съездил к другу Саше, и они в теплой компании отпраздновали Новый год. К жене Михаил решил не заезжать, и в этом друг его поддержал: «Жить без оглядки!»
 В середине февраля пришла телеграмма. Саша приглашал его на переговоры. Новость оказалась ошеломляющей. Она словно пробила сердце Михаила. Он боялся этого с самого того дня, когда Маша сообщила о беременности, и все-таки пришлось это услышать и пережить. Говорить с Сашей не было сил, и, поблагодарив друга, Михаил повесил трубку. Свершилось то, чего он боялся больше всего в жизни. Его лишили отцовского счастья, возможности крикнуть всему миру, что он стал отцом, что у жены родился ребенок, его ребенок! Его лишили простого удовольствия поделиться с близкими и родственниками рождением дочери. У него украли право на человеческую слабость – просто похвастаться! С ним поступили, как с вещью, с ничтожеством. Попользовались так, как посчитали нужным, и ничего не сказали.
 – Михаил Васильевич! – лицо телефонистки осветилось радостью, когда Михаил вышел из кабины. – Поздрав… – она тут же осеклась, увидев мертвенно-бледное лицо доктора, и едва слышно спросила: – Что с вами, Михаил Васильевич?
 – Ничего, ничего, – растерянно пробормотал Михаил и натянул улыбку. – Спасибо… – только и смог выдавить он из себя и быстро вышел на улицу.
 Снега не было, но мороз к ночи усиливался. Еще не зажглись фонари, а улицы уже опустели. Встречались редкие прохожие, в основном, гуляющая парами молодежь. Михаил спешил домой, подальше от всех. А еще ему пришла в голову ошеломляющая мысль, которую хотелось быстрее реализовать. Встречаясь с кем-либо, он втягивал голову в воротник пальто, но его узнавали и здоровались. Буркнув в ответ, Михаил пробегал мимо, оставив на морозе клубок пара.
 Дома Михаил собрал все вещи жены в один тюк и вынес в сад. Там он выдолбил яму и вывалил тюк в нее. Ни одной вещи, ни одной фотографии, ничего, что могло бы напомнить о жене, не должно остаться в доме. «Всё! С прошлым покончено».
 Задумавшись на мгновение, Михаил облил вещи соляркой и поджег. Вспыхнувшее пламя опустило темноту и обдало бархатной погибелью огненной стихии и без того горевшее жаром лицо Михаила, припалив пряди челки. Михаил отпрянул и застыл, немигающе глядя на бушевавший огонь. С вещами сгорало что-то еще, но он не мог объяснить себе, что это. В груди ныло, тянуло вниз, к земле, а соприкоснувшись с мерзлой почвой, возвращалось тупой болью. Рот хватал морозного воздуху, но легче не становилось, разве что чуть-чуть.
 Золу и недогоревшие остатки засыпал землей. Вот и всё!
 Только теперь Михаил ощутил мороз. Стальным мешком сковала тело рубашка, и Михаил застыл от морозного озноба, превозмогая судорогу. Часы пробили одиннадцать ночи. Время пролетело незаметно. Михаил сильно выдохнул, и немного отпустило. Едва передвигаясь, он добрался до времянки. Тепло вырвалось через открытую дверь, и новый озноб охватил Михаила. Организм не выдерживал напряжения, его лихорадило. Не раздеваясь, Михаил рухнул на кровать, поверх покрывала. Некоторая раскиданность в комнатах захламила их, но сил не было ни убирать, ни раздеться. Все завтра!
 В небольшое окно времянки густым потоком холодного света втекала луна. Она не освещала комнату, а наоборот, сгущала темноту, и только оконная рама фосфорила салатовой краской. Врывавшийся лунный поток как будто отвоевывал пространство у темноты и прилеплялся к полу и краю кровати, разделив комнату на две темные преломившиеся половины. Усталость поглотила сознание Михаила. Сон по-хозяйски располагался в комнате, оседая, окутывая… Сознание поплыло, утопая в лунной лагуне, растягивая оконную раму и открывая вселенскую панораму подлунного мира.
 Михаил осмотрелся вокруг и увидел Машу, одиноко сидящую в белом платье на скамейке у калитки. «Что она тут делает?» Маша зябко поежилась, потирая щекой оголенное плечо. «На ней не платье, а ночная рубашка! – удивился Михаил и, озираясь, пошел к жене. – Что она делает на улице? Почему не спит?» Вдали сгустился темный, овальный столб, чем-то напоминающий человека. Сначала Михаил решил, что ему показалось, но сгусток плотнел, чернея, и приближался. Михаил внимательнее всматривался в даль, пытаясь различить или угадать: «Идет кто-то? И кто это?» Через некоторое время из сгустка вычертился силуэт мужчины, в длинном, ниже колен, пальто болотного цвета, с поднятым воротником и натянутой на глаза кепке. На ногах мужчины были кирзовые, подрезанные, на манер высоких ботинок, сапоги. Михаил пытался разглядеть лицо незнакомца, но ничего не получалось. Мужчина двигался как-то странно, и Михаил пытался угадать, что происходит и кто этот человек?
 Вдруг внезапная догадка, куда спешит незнакомый мужчина, осенила Михаила, и тревога завладела им. Тяжелое дыхание неимоверно сдавило грудь, сердце бешено забилось. «Мужчина маскируется, но его намерения подойти к Маше очевидны. Надо спешить!» Михаил быстро зашагал, стремясь преградить путь хитрому незнакомцу и успеть стать между ним и Машей. От быстрой ходьбы усилилось дыхание, сердце рвалось из груди. Расстояние не поддавалось, и нарастающая паника содрогала чувства. Незнакомец, поняв, что коварство его разгадано, тоже прибавил и, как показалось Михаилу, улыбнулся. Ноги Михаила двигались с максимальной быстротой. Незнакомец же не спешил, но расстояние преодолевал быстрее. Михаил рвал мышцы, надрывал сердце и упорно шел вперед. Неимоверным усилием, немыслимым чудом, которое случается раз в жизни, Михаил успел стать между Машей и мужчиной, преградив незнакомцу путь. Мужчина принялся ходить взад-вперед, не переходя только ему ведомую границу, как волк, обложенный вешками. Маша сидела на скамейке и покорно наблюдала за соперничеством двух мужчин. «Что же ты сидишь, – с досадой подумал Михаил, крикнуть уже не было сил. – Стоило тебе встать и пойти мне навстречу, и все давно было бы кончено», – пульсировало в сознании. Но Маша сидела, и отрешенно смотрела на эту дуэль, и весь ее вид показывал, что судьба ее в их руках. И смирилась она с этим уже давно.
– Отдай ее мне, – вырвалось из-под кепки незнакомца свистящее шипение.
 – Нет, – скорее из чувства упрямства ответил Михаил и сделал шаг ему навстречу.
 Мужчина отпрянул, но тоже на один и шаг и, похоже, больше не собирался скрываться под покровом своих одежд. На Михаила нахлынула новая волна тревоги, замешанной почти на ужасе, а не страхе. Страх показался бы детским наваждением в сравнении с тем, какая догадка открывалась и подтверждалась с каждой различаемой деталью в наружности противника.
 Неестественно покрывавшая голову кепка: натянутая на затылок и козырьком закрывающая глаза, прятала два роговистых бугорка по бокам головы, а козырек защищал черные пустоты глазниц от лунного света.. Длинное пальто тоже не было случайным в гардеробе незнакомца, как и подрезанные сапоги. Пальто скрывало длинный хвостовой отросток, по-видимому, этот отросток был недостаточно гибким, и требовалось усилие, чтобы заправить его за полы пальто и превозмогать боль от этого неестественного положения. По той же причине пришлось обрезать сапоги, хвост плохо изгибался и в высокий сапог не заправлялся.
«Сатана!» Кровь ударила в голову, и Михаил застыл от охватившего его с новой силой ужаса. Ужас накатывал и накатывал, заливая сознание.
 – Нет, – повторил Михаил сиплым, пересохшим голосом и в подтверждение мотнул головой. На большее его не хватило.
 – Зачем она тебе? – шипение перешло в шепот, а свист едва улавливался.
 Зловещий свист словно затаился и ждал момента проявиться. Движения Сатаны ускорились и стали резче. Всем своим видом он показывал, что не собирается больше скрываться.
 – Не отдам, – голос Михаила набирал силу.
 От его внимания не укрылось, что противник не может к нему приблизиться без его согласия. От такого твердого поведения Сатана теряет уверенность и, как показалось Михаилу, – силу.
 – Посмотри вокруг, – уговаривал мужчина: – есть много хороших женщин. Отдай ее мне. Она бросила тебя. Зачем она тебе? – С последней фразой Сатана протянул к Михаилу руку. Рука слегка дрожала, темным пятном кисти вибрируя в рукаве пальто. Михаил задержал взгляд на руке, и Сатана усилием воли остановил дрожание. Михаил разглядел руку отчетливо – землистого цвета кисть была покрыта жесткой прозрачной щетиной, выделялись только желтизной ногти, оканчивающиеся заостренным когтем. Мужчина тут же одернул руку и сунул ее опять в карман.
 – Нет! – решительно отрезал Михаил и сделал еще один шаг в направлении мужчины.
 Сатана попятился, заискивающе сгорбившись и истерически хихикая.
 – Ничего, – зашамкал его рот: – ты все равно, когда-нибудь, откажешься, и тогда я заберу ее.
 – Нет! – грозно крикнул Михаил.
 – Мне не пересилить твоего духа, – шипело его чрево, – но я буду всегда рядом. Стоит тебе только забыть о ней, и она моя!
 Михаил быстро огляделся по сторонам, но мужчина канул в никуда. От напряжения сдавило в ушах и опять забилось сердце, перехватывая дыхание. Михаил вдохнул глубже, и в глаза ударил солнечный луч. Он приподнявшись на локте. В комнате царил кавардак, а утренние лучи разгоняли остатки ночи. «Приснится же такое!»
 Стрелки часов показывали шесть утра. Спать уже не хотелось. «Надо прибраться до работы». Едва Михаил умылся, как в дверь постучали. «Кого это принесло в ранний час?» В дверях стоял почтальон и держал в руках телеграмму-молнию. Саша срочно приглашал на переговоры. «Что еще за глупость», – подумал Михаил, но все же отправился на переговорный пункт. Связь дали быстро. Телефонистки сочувствующе расглядывали доктора. Саша тарабанил в трубку без остановки:
 – Маша в больнице, Людка моя сказала. Она только что вернулась с дежурства. В общем, решили позвонить. А ты решай сам, что делать и надо ли тебе это.
 По дороге домой Михаил напрягался, не понимая, что происходит, и только у калитки все стало на свои места. Калитка скрипнула с утренней ленцой и бухнула, соединяя в стройную цепочку мысли. Вдруг соединились два разговора воедино: ночной с мужчиной и утренний с другом…
 Стрелка спидометра редко опускалась ниже ста двадцати, чаще застывая на ста сорока. Иногда Михаил погружался в размышления и управлял автомобилем автоматически. Через пяток часов родной город встретил блудного сына и замелькал домами-высотками.

 В дверях больницы Михаил столкнулся с Людмилой, и она, быстро ответив на приветствие, повела его в отделение реанимации, по дороге сняв с вешалки халат, накинула Михаилу на плечи. Навстречу им вышел заведующий.
 Михаил не вникал в разговор между заведующим реанимацией и Людмилой, а только услышал последнюю фразу:
 – Ладно-ладно, но только на пару минут. Я и так иду на нарушение.
 Маша, бледная, сливаясь с больничной простыней, спала, совсем по-детски посапывая.
 – Ничего не могу понять, – начал рассказывать заведующий: – весь день и полночи мы боролись за ее жизнь и к полуночи поняли, что все бесполезно. Собрали консилиум, чтобы принять решение и подготовить родственников, когда прибежала медсестра и сообщила, что пульс, сердцебиение и все жизненные функции нормализовались. Больная уснула крепким, здоровым сном. Я врач и обязан ставить диагнозы, опираясь на науку, но это просто чудо! С медициной не имеет ничего общего.
 Доктор что-то еще рассказывал, но Михаил его не слышал. Доктора заглушил сиплый чревный, захлебывающийся хохот: «Откажись». Михаил оглядел палату.
– Нет! – сказал он.
Доктор умолк, не понимая, к чему отнес свое «нет» посетитель, и, обидевшись, попытался объясниться. Но Людмила удержала его от вопроса, тронув за руку. Михаил, ничего не замечая, повернулся и вышел.
Жизнь связала их навсегда.