Оборотень

Полнолуние… Время оборотней, время охоты… Кто скажет, что не боится перевертышей? Никто. Не выйти из дому в такие прекрасные, светлые ночи, не потушить свечу, ведь звериные шаги под окном и тень в лунном свете остановят сердце даже самого отчаянного смельчака.
Страшись тех, кто обречен оборачиваться диким зверем, но беги из тех мест, где поселился тот, кто стремится обрести облик зверя…
Никто в ту холодную ноябрьскую ночь мог предположить, что справедливое уничтожение оборотня станет отправной точкой серии убийств, разрушивших тихую, размеренную жизнь провинции. Истинно: благими намерениями вымощена дорога в ад…
Я не собираюсь пересказывать вам историю Днепровского оборотня, которая началась месяцем позже тех события, невольным участником которых стал. Именно они и привели к появлению оборотня. Утверждать, что он был единственным оборотнем в округе или убеждать вас в том, что на самом деле никакого превращения в животное не было, а это всего лишь буйная фантазия темных селян и сумасшествие человека решившего отчего-то, что он медведь – я не берусь. Пусть каждый решает для себя сам. И, уж простите меня, я поведаю вам не только общеизвестные факты, а и домыслы деревенских жителей, к числу которых принадлежу и сам. Итак, слушайте…
Декабрь выдался в том памятном году бесснежным, и весь люд молился небесам о будущем урожае зерновых. И все бы ничего, уж как-нибудь, да переживем, ведь в каждом дворе-то, и коровка есть и козы, но появился медведь. Огромный, голодный, злой. Его кое-как отогнали и послали к леснику человека со словами: ты, дескать, если убивать державных животных не даешь, так и не выпускай их из лесу; как ты это делать будешь, нас мало тревожит, но только, если не углядишь – пеняй на себя. Хмурое лицо было у лесника, когда услышал он такие слова, поведал нам посыльный, но дал он обещание не пускать впредь зверя лесного к человеческому жилью. На две недели забыли мы о визите Хозяина в деревню и жили тихо-мирно: радовались первому снегу, ходили в церковь, окрестили сына Николы Стрельца, я, кстати, кумом стал. Не нравился мне Никола, но если уж просили стать крестным, то отказывать было не принято.
И все бы ничего, но нашли мертвеца – зверь задрал…
Случилось это как раз на пятнадцатый год жизни Анюты, дочери приемной моей. В такое же время, по первому снежку, я шел тогда из ближнего города домой. Не упомнить теперь что и за дело было у меня тогда к властям городским, а может, это небо вело меня к ребенку или, упаси Господь, бес, но нашел я его под кустом роз. И прошел бы мимо, ведь дитя-то молчало, кабы не чудо такое: зеленые листики и розово-красные огромные цветы, а аромат… И это в декабре, на морозе, в снегу… Ну прямо, как несгорающий куст или какой из летних месяцев-братьев решил пошутил надо мной. Рассказать кому – не поверят, вот я и не рассказывал. Сказал – нашел ребенка, не оставлять же, грех ведь… Так и появилась в доме нашем девочка-малютка, с черными глазами-бусинками, волосами цвета ночи и ароматом роз. Я-то боялся, а у жены моей, сколько радости было, ведь рожать она уже не могла, и наши детки разлетелись кто куда, а тут такой праздник принес я…
Горе пришло в деревню, в семью Столбовых. Все знали, что гулякой-парнем был Василий и пропадал дня на два на три из дому, последний раз, кажись, из города привезли, подрался с кем-то в кабаке. Вот родители-то и не могли подумать, а зверь-то так изуродовал тело, что и узнать не было возможности, вот только по нательному крестику и смогли… Горе, горе большое, а у меня, грешным делом отлегло от сердца, ведь он положил глаз на мою Анюту, но зятя в нем я видеть не хотел. Вот и подумал… А, чего уж там: обрадовался втихую, ведь поговаривали, что и Аньке он люб был. А мне, так уж лучше молчун Андрей – сын лесника, и вот теперь…
Тогда и начали рассказывать люди о пропаже домашних животных и о том, что, может быть это вовсе не Сенька Кривой, которого уже отправили со старостой в город, а зверь лесной. Тогда и вспомнили о медведе… Едва прозвучала мысль эта вслух, тихо стало кругом, только холодный ветер взвыл в вышине нагоняя серые тучи. Все посмотрели на меня. Сейчас я, как помощник старосты, был за главного в селе, и от меня ждали действия. Если бы не должность моя – ушел бы домой от греха подальше, а так… Сходите за отцом Сергием, попросил я. Будто знал, что ничего вразумительного толстый, зажиревший пьяница, собутыльник, к слову сказать, Василия Столбового, выдавить из себя не сможет – трусом был. И пока ходили за ним, думал о старушке одной, Ольгане. Пусть люд увидит, что священник ничего не может сделать, тогда можно будет и послать, нет, придется самому сходить за бабкой, уж очень много странного творится возле дома этой ведьмы, и боятся ее сильнее, чем гнева Небес все деревенские, так что придется самому.
Как я и думал, отец Сергий был пьян, не мертвецки, но на ногах держался с трудом. Под руки его вели: мой посыльный и, глухой на одно ухо, Степка-звонарь. Жирные щеки мелко-мелко тряслись, маленькие губы пытались что-то сказать, но глаза закатились и, если бы не помощь еще пары человек, то поп точно бы упал в грязь.
Я глубоко вздохнул, посмотрел на серое небо, подумал о скором вечере, о деле, свалившемся на меня, пожалел, что не я повез Сеньку в город и…
– Нужно звать Ольгану, – тихо произнес, но услышали все. Отошли на несколько шагов от трупа, только мать молча лежала рядом – никто не смог оторвать ее от сына. – Сам пойду, а вы подождите. Она-то знает, что к чему, скажет, тогда и решим что делать.
Я боялся слов бабки, подозревал, ведь не зря бесновались так собаки, чуяли незваного гостя. И она подтвердила мои предположения, даже идти не захотела к трупу – «мне и отсюда видно», так что вернулся я к людям сам, но с ужасным известием.
– Оборотень, и прибавил, от себя, если не оборвете нить жизни чудовища сегодня, то потом пожалеете.

2
Люди поняли – бабка Ольгана не врет и если говорит что надо – то надо. И нет такого, на что не пошел бы человек, защищая себя, своих родных, свое имущество. Мои слова помогли, а уж Ольгана не будет допытываться, почему я сделал так, она-то – ведунья – знает все наперед.

Отряд сколотили довольно быстро и, взяв вилы, наспех переделанные в копья косы и топоры, мы пошли по дороге, что вела к домику лесника, ведь кто как не он лучше всех нас вместе взятых знал лес. Да и собаки у него наученные – кого хочешь отыщут, но Ерофей Калина прихватил и своего Полкана – показать хотел, что его-то не хуже. Пока шли по дороге, я вспоминал вторую встречу с Ольганой и ее слова, даже не слова, а так, брошенные на ветер обрывки мыслей.
Как бороться с оборотнями мы знали только из сказок, а потому меня, как главу отряда, отправили за советом к ведьме. Она открыла дверь еще до того, как я ступил на крыльцо. Протянула мне какой-то сверток и сказала:
– Теперь за тобой должок, не забывай.
Я кивнул, но брать не стал.
– И, коли не сочтешь за труд, – сказала она, – принеси мне розу.
– Добро, – ответил я, – расцветет – принесу, – и еще спросил: – а если забуду о долге?
– Возьми это, – она показала глазами на то, что держала в руке, – и узнаешь.
– А если не возьму?
– Напрасен будет поход ваш, – ответила она, и с улыбкой продолжила, – да и во второй-то раз людей не обманешь.
Я взял из ее рук плетку и нож.
– Спасибо, – отвернулся и зашагал к месту сбора.
– О розе не забудь и о долге – тихо сказала ведьма, но я услышал. – Да и шубку-то медвежью принеси, будь добр, холодные ночи ныне, мерзну… А долг…
Я пошел быстрее, чтобы не слышать слов старой ведуньи, а снег скрипел под ногами, и с неба летели редкие, боязливые снежинки. Может, обойдется еще, подумал тогда я, но решил на всякий случай зайти домой, и попрощаться с родными.
Увидев меня, Анька вскрикнула и, схватившись за живот, убежала в женскую половину дома. Я крикнул жену, но та не спешила выходить; снял шапку и вытер со лба пот, потом крикнул еще раз.
– Чего орешь, будто домового увидел? – набросилась на меня, вышедшая из комнаты, Марьяна, но я обнял ее, прижал к себе.
 – Что это с тобой? – удивилась она. Я и забыл, ведь Марьяна из дому не выходила и не знала, что мы решили делать.
– Да вот, – ответил я, – на охоту собрались. Зашел проститься.
Она нахмурилась:
– На кого?
– На медведя, – полуправда лучше, чем лож, а у самого на сердце так паршиво стало, что хоть волком вой. Зря, думаю, затеял я весь этот поход, может, и миновали бы беды нашу деревню, а теперь по другому нельзя, уже все решено и если я не пойду… Меня попросту поволокут в лес с ведьмовской плеткой и ножом, ведь никто больше не возьмет их в руки. – Все мужики идут.
– Делать вам больше нечего. А как же лесник и запрет на охоту?
Я пожал плечами:
– Его предупреждали, а медведь снова в деревне хозяйничает, – она кивнула, слышала о пропаже домашней живности. – Не нашел себе берлоги, вот и бродит. Почти все мужики идут. Уж вместе – да одолеем. По следам выходит, что не сам Хозяин, а так подмастерье его.
– Подмастерье говоришь? Ну, ладно, иди тогда, если не опасно, только на рожон не лезь – как не крути, а дикий зверь. – Марьяна освободилась из моих объятий и улыбнулась: – Силища еще та. Сам, как медведь…
– Что? – пот враз стал ледяным.
– Ничего, – она не заметила моей реакции. – Иди, – чуть замешкалась: – это как раз вовремя у Ани кров пошла, не проклятая она, все хорошо.
– Вот и ладно, – сказал я и вышел во двор.
Посидел чуток на крыльце и двинул к остальным.
Все уже собрались – ждали только меня. Я кивнул на немой вопрос и, в свете факелов, мы пошли к леснику, а там уж – как получиться…

Дом лесника был пуст: ни его, ни полоумной жены, ни сына… Медведь-оборотень добрался и до них. Или медведи? По следам выходило, что зверей было двое или больше, и они ушли в лес, забрав с собой людей. Живых или мертвых не мог сказать никто, но пока оставалась слабая надежда не только убить оборотней, но и спасти человеческую жизнь все готовы были продолжить охоту… Собаки лесника лежали тут же, возле крыльца с
перерезанными шеями. Не зверь сделал – оборотень. Андрей-Андрейка и ты вслед за Васькой-гулякой… Э-э-эх… Такая бы пара получилась.
Полкан выл, лаял, рвался с поводка по следу.
Следы на покрывавшем землю морозце были отчетливо видны и нам, а, потому, не теряя попусту время, мы двинулись по ним. Быстро, пытаясь как можно больше сократить расстояние между нами и оборотнями, пока следы
3
шли по дороге. Страшно, холодно, где-то внутри дрожат натянутые нервы, пот стекает по выбившимся из-под шапки волосам и мешает всматриваться в надвигающуюся темноту, едва-едва рассеиваемую поднимающейся луной. Скрипят под порывами ветра высокие сосны, будто леший прыгает по ним и наблюдает за нами. Не поможет, не поддержит, но запутать следы и увести от встречи с медведем, ведь тот как-никак, а под его опекой – раз плюнуть. Хотя нет, постой, оборотень-то он между людьми и потусторонней силой – ни ваш, ни наш. Будто и животное, но и человек. И не любят его ни те, ни другие.
Мигал свет факелов; корчились, извивались тени, нагоняли еще больший ужас.
Меня вытолкали вперед, к Ерофею, – как-никак, а представитель власти, да еще с колдовскими предметами в руках. Ох, и страшно было шагать впереди односельчан, жуть. Попробуй идти на медведя, да еще оборотня, с плеточкой и ножичком в руках! Ну и что, что заговоренные! Ерофей-то самое большее – собаку спустит с повода, да за спину мою спрячется, а я… Не верил я в своих сотоварищей… В такие минуты, когда ты, считай сам на сам с темнотой, твоим собственным страхом, подпитываемым молчаливым сопением, готовых дать деру при малейшей опасности здоровых мужиков, когда перемешивается призрачный свет луны и дрожащие желтые огни факелов, тогда Вседержитель кажется далекой и ко всему безразличной силой, вся прожитая жизнь – никчемной, потому что, по сути, ничего важного сделать ты не сумел, а если удача отвернется, так и не успеешь… Тогда хочется развернуться, послать все к черту, и без оглядки бежать назад: в деревню, к домашнему очагу, свету, успокоительной чарке горилки, теплому боку жены; закрыть дверь на дубовый засов и никого не пускать в свою крепость. Если ничего не предпринять в такой момент, то весь запал справедливого возмездия пропадет и… Я первый, мне и погибать. Так сказать – прикрывать бесславное бегство товарищей. И вдруг…
 Полкан потянул в лес, по следам. Вперед, вперед… Толпой теперь идти никто не мог, выровнялись почти что в цепь. Пес залаял – зверь близко.
Побежали… Я видел, как из толпы мы превращаемся в стаю, охваченную жаждой крови. Мы все в один миг перекинулись из спокойных крестьян-землепашцев в бесстрашных охотников-воинов. Быть может, подумалось мне тогда, все люди несут в себе зверя, но только некоторые из них становятся настоящими оборотнями.
 Ерофей бежал впереди меня (у него свои счеты с косолапыми), едва поспевая за псом. Огибали стволы сосен, перепрыгивали через ямы, падали и вставали чтобы… – бегом, бегом, вперед за трофеями… Выскочили на поляну и… остановились. Громко дышали, втягивая холодный воздух, смотрели на двух медведей, сидевших возле какой-то темной кучи (позже оказавшейся разодранной одеждой); два войска в ожидании битвы.
Ерофей отпустил пса и тот, за считанные мгновения, преодолев расстояние между нами и медведями, закрутился возле них, кроя на все лады собачьим матом. Рванул за псом и хозяин, с рогатиной в руках, за ним остальные, выставив перед собой вилы и переделанные косы. Я стоял, как вкопанный, хотя именно от меня ждали каких-то действий. Но увидели люди перед собой двух обыкновенных медведей, а не громадных, сверкающих красными адовыми глазами оборотней-людоедов и перестали верить мне. Да я и сам, позже вспоминая события той ночи, честно говоря, подумал: какие оборотни, дурья твоя башка, кому поверил – бабке-шарлатанке и предчувствию? Тьфу, бестолочь! Сунул нож и плетку в карман да в бой…

– Медведи, – сказал Калина. – Людоеды. Не оборотни. Не люди. Иван, – повернулся он мне, – звери.
–А что – не надо было убивать?
–Надо – людоеды ведь.
Мужики отдыхали, спорили о шкуре, вкусе медвежатины, целебных свойствах жира. Смеялись – страхи исчезли. Только Полкан грыз бок убитого животного и слизывал кровь.
– Шкура, – сказал Ерофей. – Мясо. Далеко нести, – потер шрам, ухмыльнулся и тут же схватился за изуродованную медвежьей лапой щеку. Потому и говорил так коротко, будто лаял. – Здесь.
Я кивнул. Теперь уже все равно, побыстрее бы домой, и забыть все скорей. Но судьба…
– Слышь, кум, а опробуй-ка ты плетку, ха-ха, может и вправду… – он захлебнулся смехом, как и все вокруг.
Я стиснул зубы – не знал, что сказать. Вытащил предметы бабки…
– Не боитесь, – произнес я ледяным голосом, – ведь и плетка, и нож Ольганы.
Оборвался смех. Враз.
– Может, наврал ты, – тихо сказал Никола.
– Сейчас поглядим, – зло бросил я. – Поглядим?
Все заворожено смотрели на меня и Стрельца. Слышна была только возня Полкана.
Я снял рукавицы, достал плетку и ударил, хлестнул по медвежьим тушам раз, другой…
Кровь ударила мне в голову, пошатнулся, выронил плетку, опустился на колени и – хотелось бы упасть в обморок, да не смог – смотрел, как пес вытягивает из разодранного бока Игната-лесника темные, парующие на морозе внутренности…

Молчание. Тишина звенит в ушах роем комаров, только где-то на ее задворках рычит пес; боль железными щипцами сдавливает затылок, совершенно не чувствуется мороза… Смотрю на небо: вот и вечер, вот и дело… И узнаешь… Напрасен будет ваш поход… Не напрасен, не напрасен… Оборотни… Я не верю и не верил, ни тогда, ни сейчас… Нет! Такого не бывает! Не может человек оборачиваться зверем. Это невозможно. Люди могут переодеваться, перевоплощаться, становиться диким зверьем, но только в душе – не телесно. Оборотней полно, но не таких… Безумие…

4
Снег громадными, сказочными снежинками опускался на поляну. Луна, вероятно полная, холодная, безразличная, слепая, глупая, но всесильная в магии превращения, пряталась за пеленой туч.
Пустота в сердце наполнялась гневом. На оборотней, на себя, на односельчан, на луну, небеса, на всех… Проклятые люди, проклятые…
Первым очнулся Ерофей и оттащил собаку. Подошел ко мне:
– Оборотни. Никому не надо знать, – потряс меня за плечо.
Я кивнул, только кивнул – тело отказывалось слушаться.
Плохо помню, что происходило потом, очнулся лишь в лесу на обратной дороге домой, когда зацепился рукавом за куст… но кое-какие обрывки воспоминаний все-таки остались. Вот: мужики собираются в кучу и что-то обсуждают, затем все согласно кивают. Слышу: ни слова, тайна, медведи задрали всю семью. Вот: рубят небольшие деревца и сооружают, что-то типа носилок. Я поднимаюсь. Падаю. Неужели я такой тонкокожий или воспринял все слишком близко к сердцу? Ведь Игнат и Андрей мне никто. Знакомые, не больше. Несколько встреч. «Здравы будьте – И вам того же». И все. Тогда почему?
– Домой, – сказал Калина.
– Шубы, – ответил я. – Ольгане.
Он кивнул, я кивнул и Ерофей пошел вперед. Остановился, оглянулся:
– Никому, Иван. Слышь, никому, и он пошел в голову колоны с двумя телами на носилках. Будто на похоронах. Хотя это и есть похороны. Я поднялся и пошел следом за односельчанами. Вон как обернулась наша охота. Права была Ольгана, права…
… за куст роз. Время, словно гигантская змея укусила себя за хвост. Я отцепил ветку от рукава, загнал в палец шип, чертыхнулся, слизнул выступившую кровь и наклонился к цветку, чтобы вдохнуть аромат. Прекрасно. Где-то я его чувствовал еще… В нашем небольшом садике? И да, и нет. Летом? Не только…
 Это добрый знак. Пятнадцать годков назад куст принес мне доченьку, а на этот раз что? Присмотрелся повнимательнее: на ветках куста висели обрывки тканей, под самим кустом – ничего. Ну и хорошо, что ничего нет, а то, как бы я объяснил мужикам. Может это знак того, что моя дочурка наконец-то достигла возраста невесты и пора думать о достойной паре. Вот если бы Андрей не оказался… тем, кем был; ведь молчок – никому… то была бы отличная пара.
Я вздохнул и, поправив тяжелые шубы, пошел догонять… принеси мне розу… мужиков. Скорее бы все забыть, чтобы даже во снах не приходил кошмар с парующими на морозе внутренностями. Думать нужно о скором Новом годе, о розах и Рождестве, о будущем урожае. Принеси мне розу.
Палец болел так, будто ужалила змея. Я поднес его к глазам – распух он что ли? Может, осталось в нем острие шипа? Шипа розы, которую надо принести мне… Я вернулся к кусту, недоумевая: зачем бабке роза? Достал нож и срезал один цветок, посчитав, что этого будет более чем достаточно.

К дому покойного лесника решили не идти, а тела, его и сына Андрея, перво-наперво положить в церкви и пусть отец Сергий, каким бы он пьяным не был, отпевает усопших. Никому воскресшие оборотни не нужны. Об Ольгане не думали или не хотели думать, ведь я брал у нее колдовские предметы и я их должен отнести. Мне вновь, как и недавно в лесу показалось, что я один-одинешенек под серым небом и медленно падающими снежинками, что никто не хочет замечать меня, будто не семья лесника проклятая, а я. Сам связался с бабкой, вот самому и расхлебывать. Жаль, что не я повез Сеньку Кривого в город, жаль, ох, как жаль…
Мужики пошли к церкви, а я к бабке.
– Здрав будь, Иван!
– Здоровались, как будто, – не поднимая глаз, ответил я. – Вот шубы медвежьи и цветок, что просила.
– Бросай, только одну шубу оставь себе. Трофей, так сказать, – хихикнула она. – Примерить-то не хочешь?
Я брезгливо поморщился, отрицательно качнул головой.
– Как хочешь. Пока. – Замолчала надолго, изучающее смотрела на меня, наверное, или хотела, чтобы я встретился с ней взглядом, но я не поднимал голову – смотрел на ее валенки. – Ножичек и плеточку отдай, пригодятся еще.
Я протянул ей ее вещи. Она схватила меня за руку и потянула к себе. Рывок был силен – никогда бы не подумал, что в ее хрупком теле, сколько силы – и я упал на колени, и посмотрел на нее. Глаза – голубые ледяные озера на изрезанном морщинами лице. Она улыбнулась, скорее, ощерилась, и зубы сверкнули в темноте неестественной белизной…
– Должок за тобой, Иванушка, не припоминаешь? – проскрипела она.
Я кивнул.
– Ровно через месяц жду тебя у себя. С шубой этой, – не послушаться невозможно.
Я кивнул. Она отпустила руку мою, отвела глаза, поправила платок:
– Вставай с коленок, а то еще простынешь, заболеешь и помрешь. Впрочем, должок-то я спрошу и с мертвого. Иди, – она сменила оскал на улыбку доброй бабушки, хотя глаза по-прежнему оставались холодными.
 Я поднялся с колен и побрел домой, волоча за собой шубу.
– И помни, – прошептала Ольгана, но я услышал, хотя отошел уже далеко, – помни, что бывает с теми, кто не возвращает долги. Ты сам все видел.
Я разжал кулак и побежал, а шкура оборотня осталась лежать на снегу…

5
Вошел в дом и, не раздеваясь, сел, скорее упал без сил, на лавку. Оперся о стену, закрыл глаза, и так хорошо стало, что показалось, будто не выходил я никуда, а все приснилось мне: и труп Васьки, и бабка Ольгана, и охота на оборотней, и сами перевертыши. Усталость во всем теле, болят спина и ноги, горят замерзшие руки, тает снег на шапке и капает на лицо…
Дверь отворилась и вошла Марьяна.
– Наконец-то пришел, а то медвежонка и всем миром сколько времени ловили. Он что, как заяц от вас бегал. Не косолапый, а просто косой получается, – с улыбкой сказала она. – А чего это там за гомон около церкви?
Я пожал плечами; видать не выходила жена моя из дому и ни одна соседка не заглядывала, чтобы рассказать обо всем. Это и к лучшему. Завтра все совсем другим станет, немного забудется, покажется невероятным и небывалым. Утро вечера мудренее.
Марьяна сняла старый полушубок и, вдруг засмеявшись, повернулась ко мне:
– Прости, но увидела я твою добычу. Не похоже, что ее только что с медведя сняли. А если и с медведя, то уж больно он на человека был похож…
Сердце громко стукнуло и остановилось, только в висках продолжало бухать, дышать я перестал, испарина укрыла лоб, пока слушал женушку мою ненаглядную…
–…видать разбойником ты стал или клад где нашел или… – она наклонилась ко мне, обдавая запахом свежего молока, – душу Ольгане-ведьме продал?
Снова засмеялась: весело и задорно, я тоже, когда, наконец, до меня дошло; попытался выдавить из себя смех – получилось с трудом.
– Д-да Ольгане. Я сейчас. Мигом.
–Куда? Только пришел и уже выйти надобно? А…
Подхватил шубу медвежью неведомо как на крыльце оказавшуюся и побежал к дому старой карги. Вернуть одежду оборотня надо. Зачем взял ее? Почему сразу не бросил вместе со второй и цветком? Не ответить на эти вопросы, да и не стоит над ними голову ломать. Брошу, через тын, бабке во двор и делу конец. А всю оставшуюся жизнь десятой дорогой обходить ее дом буду, и ни за что не свяжусь я больше ни с какой знахаркой или ведьмой, гадать вовсе не буду ни я, ни жена, ни Анна. В особенности Анна. Зачем гневить небо и судьбу испытывать? Что написано, тому и быть.
По своим следам бежал. Спотыкался, падал, поднимался и уже шел – сил бежать не было.
Продолжал падать долгожданный снег, скрывая все на грешной земле, из черной превращая в невинно белую.
По дороге, к дому ведьмы шел человек. Фигура тонкая, бледная; волосы черные, длинные; стонет, шатается, вот-вот упадет… Чем ближе я подходил, тем тревожнее становилось на сердце и всякие нечистые мысли наполняли голову, ведь человек тот оказался обнаженной молодой женщиной. Я крикнул – получилось отвратительное воронье карканье, но она услышала и оглянулась. Я шел к ней – не мог остановиться и, подойдя достаточно близко, чтобы услышать стук зубов, почувствовать до боли знакомый аромат и увидеть рану на ее руке – …видать разбойником ты стал… – протянул ей шубу.
Она взвизгнула, поскользнулась и упала в снег, превращая его из белого в темный. Красный, подумал я, хотя в темноте и не различишь цвет. На четвереньках побежала от меня, будто я нелюдь какой-то и не согреться ей предлагал, а что-то греховное. Смотрел я на ее худую спину и задницу, но видел только голую и бесхвостую, побитую собаку, а не женщину.
Держась за изгородь, она поднялась, обернулась, сверкнула безумными глазами:
– Убийца… – услышал я и, перемахнув через тын, она побежала к крыльцу дома. Добежала и бессильно упала на ступеньки.
 Дверь отворилась – на пороге стояла Ольгана.
– Пришла? Вот и хорошо, вот и славно. Пора долги возвращать, – обратилась она к лежащей перед ней женщине. Та отвечала ей, но я слышал только старуху-ведьму, ведь знала она, что я неподалеку и потому говорила громко – Долг, как известно, платежом красен. Да-да, знаю я все, но ты пойми меня: мы с тобой и твоим муженьком договорились о плате, а как все вышло? Знаю, что не виновата, но сути дела-то это не меняет, ведь так? Так. Плата, какая была? Верно голубушка, так чего ж ты ее не принесла ни тогда, ни сейчас? Не знаешь, где она? – послышался смех. – А я знаю, но тебе не скажу. Вползай в дом, рану твою осмотрю и поглядим, что делать дальше будем. Утро вечера мудренее, верно?
Ольгана отступила от дверей, пропуская женщину. Где-то я видел ее лицо. Давным-давно, годков эдак с дюжину назад, но где и кто она, не помнил. И этот аромат… Он все время витал в нашем доме… Марьяна с Анькой любят его и сушат цветы на зиму. Срезают в садике за домом и приносят в комнату. Много цветов, много…
– Иван! – позвала меня Ольгана. – Привет передай Анне, дочери… хм, своей… от Фотинии. Добро?
Я кивнул. Не задумываясь.
– А я жду тебя в гости. Точно в срок. Спокойной ночи и береги дочь свою, как зеницу ока.
Я снова кивнул и побрел к дому оглушенный воспоминанием: Фотиния – так звали жену лесника…

24.12.05.