Заод

              Если подняться на один из высоких кипарисов, произрастающих в нашем необьятном дворе - а это мы делали в детстве часто - и высунуть голову сквозь густые ветви с  вкусно  пахнущими орешками  и воробьиными микрорайонами, то можно увидеть не только синие Кавказские горы и пеструю Алазанскую долину, но и идущую вниз от села, бежевую дорогу с виноградниками по обе стороны и голопузыми, пыльными пацанами, играющими в вечную войну. Дорога  круто спускается вниз и сразу же за источником резко, под углом, раздваивается: налево пойдешь - к церквушке с дубами придешь, направо же пойдешь - на кладбище попадешь...
             Мы предпочитали поворачивать налево. У огромных дубов, пустивших толстые корни-питоны, стояла маленькая церквушка, куда раз в году, весной, в день св. Степана, стекался народ, ставил свечи, играл в скорую лотерею, устраивал турнир по борьбе и угощался нехитрыми кондитерскими шедеврами вроде разноцветных петушков на палочке. На дубах жило знакомое воронье, а под дубами вечно суетились непоседливые поросята.
             Обозревая ближний план и заглянув во двор нашего соседа - Шурмана, всегда обнаруживал пару разбитых жигулей, над которыми с утра до ночи суетился и корпел Гога - сын Шурмана. Шурман, ровесник моего отца,  - пузастый, ленивый и озорной кахетинец. Огромное пузо не оставляет сомнений в том, что его обладателю не нужны капли для аппетита. Красное, вечно довольное, как у кота, лицо выдает кутилу со стажем. Странно, но усов у него нет. А ходит он неспеша и величественно, как ледокол, иронично посматривая на мир зеленоватым, лукавым взглядом.
             Шурман знаменит тем, что умудрился в советские времена, у себя во дворе, построить систему по промышленной возгонке чачи. Все это сооружение представляло собой полуподвальное, весьма уютное помещение - с мощной, кирпичной печью, медным котлом литров этак на сто, топчаном на случай круглосуточного гона, столом на 5-6 человек и большим, закоптившимся  портретом Сталина, висевшим кривовато  рядом с гирляндами лука и чеснока.             
            Можете включить свою фантазию и представить, что там творилось! Чачу гнали действительно круглые сутки, шашлык жарился постоянно, вино лилось рекой, не переводились не только клиенты и друзья, но даже организовывались экскурсии из Телави и даже из Тбилиси. Экскурсанты прихватывали тонну шашлычного мяса, горячего хлеба-шоти, бараньего сыра, квашеной, целыми качанами, капусты, вина - сколько осилишь - и... понеслось... Звали этот минизавод «Заоди», - впрочем, как все подобные заведения в Кахетии, коих понатыкано по деревням немало.               
             Поговаривают, что у "Заода" были высокие покровители, тоже любящие кутить при луне. Сам несколько раз видел, как вечером подкатывал мотоцикл участкового. Сзади восседал председатель колхоза, а в коляске сидел сельский врач Девидзе, нахлобучив на глаза шляпу не первой свежести, - то ли для конспирации, а может - чтоб не сдуло...
             ...Гога  был мастером-жестянщиком и работал на дому, так что днем из Шурманового двора доносился нескончаемый перестук молотков, а вечером,  до поздней ночи,  песни и пляски «заодчан». В те редкие дни, когда нечего было гнать, ставили просто заполненный водой котел, получая дистиллированную воду для аккумуляторов. Надо сказать, что гостелюбивым Шурманом вся эта канитель, впоследствии загнавшая его жену Тамару в могилу, была затеяна не столько ради чачи проклятой, а именно ради сопутствущих, производству, кутежей. Любил он, когда хвалили его "Заоди", чачу, его самого, и он вовсю старался угодить гостям. "Какая чача!- восторженно кричали гости, - какая цепочка! Медведя можно на ней посадить!"
             ...Там, где застолье и выпивка, да и там, где выпивки нет, но имеется узкая общность людей, рождается пусть житейская, но истина, философская мысль, школа, направление, некие правила поведения, за чертой которых человек перестает быть уважаем. У завсегдатаев "Заода" тоже сложилась определенная ритуальность, которой надо было следовать: продегустировать чачу, похвалить действительно отменные вкус и крепость, не забыв заглянуть в печь, и плеснув синим пламенем остатки, приступать к веселой и шумной трапезе под одобрительный взгляд отца народов...
               ...В один из редчайших вечеров, когда "Заоди" не был никем ангажирован и Тамаровы куры безбоязненно клевали горку "заодского", дымящегося жмыха, Шурман сидел у порога и, рассматривая скучающим видом  сапоги, лениво насвистывал  бесконечное - "Сердце красавицы, склонно к измене...". К оперному искусству он относился с брезгливым равнодушием и сильно бы удивился, если б ему сказали, что мелодия, ежевечерне подаваемая веселыми "заодскими" музыкантами, как новый танцевальный хит, - из "Риголетто". Справедливости ради надо отметить: незабвенный Джузеппе Верди удивился бы не меньше, узрев в безудержно оранжированных, диких ритмах лезгинки - собственное детище...
              ...По дороге, идущей снизу, со стороны деревенского кладбища и виноградников, показался мужик на телеге с сеном. Лошадь еле плелась, и видно было, что оба устали за весь день. У Шурмана глаза прояснились. Он поерзал,оживился и перестал свистеть. Это был знакомый мужик с верхнего села.
Поздоровались. Шурман пригласил мужика к себе, - "Отдохнуть, перекусить, чачи попробовать, как водится" - и юркнул в сумеречную глубину своего "Заода". Мужик, немолодой уже, небритый грузин, тяжело слез с телеги, отряхнулся, поправил ворот, подсел к порогу и стал поджидать.
              Не заставив долго ждать, Шурман вынес на деревянном подносе два граненых стакана чачи, тарелку квашеной капусты и хлеба. Положив поднос на приступок, один стакан протянул мужику, а другой взял сам.
             - Ну, - начал он, высоко поднимая локоть, - за гостя, который из пурги выйдет на огонек, поест хлеб-соль, отдохнет и благодарный, продолжит дорогу!..
            Надо сказать, пургу Шурман видел в последний раз в Омске, лет тридцать назад, когда служил в пехоте.
            Сказав и чокнувшись, Шурман ловко опрокинул стакан, повел широким плечом и потянулся за капустой.
            Мужик посмотрел стакан на свет и встряхнул, чтобы показалась цепочка пузырей. Считалось, что чем больше пузырей и чем дольше держится эта цепочка, тем крепче чача.
            -Что-то слабовата у тебя чача, Шурман, - сказал мужик, - слабовата...
            Он встряхнул  стакан повторно, и, покачав головой с сомнением, приготовился  выпить бракованную чачу.
            - Подожди, - насупился  Шурман, медленно отводя взгляд от капусты. - Не пей пока.
           Он бережно взял у мужика стакан:
            - Слабовата, говоришь? слабовата?!
           Он отправил чачу себе в бездонную глотку, шумно закусил капустой, запрокидывая голову точно так, как это делают в иных народах и народностях, где водится квашеная капуста, и покряхтев малость, сообщил обалдевшему мужику, что теперь тот может катиться дальше, где цепочка получше и чача покрепче. Аккуратно подобрав  поднос, Шурман повернулся,  и  насвистывая неизменное - "Сердце красавицы...", зашел в свой "Заоди", оставив бледного мужика ни с чем,
            Говорят, это происшествие  так  подействовало  на  мужика, что вернувшись домой, хмуро наказал жене распрячь лошадь и полез в постель, прохворав с неделю.
         ...А Шурман, он и сейчас жив-здоров. После разгрома "Заода", во времена горбачевских гонений, похудел малость, но бодр и по-старому любитель приколоть. Только, говорит, колени побаливают. Борется он с этой хворью, сами понимаете - чем.