Когда чешутся груди

“Пушкин сердился на современных молодых поэтов и говорил, что большая часть из них пишут стихи потому только, что руки чешутся”
А.Ф.Вельтман

1
“Чем больше будем рассуждать, тем хуже!” - вскричал поэт, закрутил локоны, осмотрелся в зеркало, поправил галстух, налил на платок духов и пал пред Варфоломеем*.
***
Она всем улыбалась. Каждый думал, что улыбка предназначена только ему. Пульхеренька-пупочка и не страдала от близорукости, она вообще не страдала. Когда поворачивала головку в завитых локонах и глядяла на появившегося человека, последнему казалось, что к нему присматриваются с улыбкой ангела. Впрочем, при сокращении дистанции, выяснялось, что и не ангел она вовсе. Только аморальное или пораженное умственным недугом существо могло вести себя так, как Пульхерица-легконожка.

Прелестная молодая женщина могла положить свою беленькую ручку на колено малознакомому мужчине. Разглаживая сукно брюк крошечной ладонью или водя указательным пальцем по шву мужских панталон, доводила кавалера до крайней степени возбуждения. Не снимала руки с заветного бугорка долго, щебеча о новостях света.

Варфоломей Пульхерия имела репутацию чуднОй. Ее и Бог хранил, судьба не обижала. Пульхерия умела петь, танцевать, прелестно паясничать. Казалось, в ней умерла гениальная актриса. Ведь Пульхеренька не требовала рукоплесканий, восторга публики. Она жила, как играла. Голубоглазая, златокудрая, румяная и всегда веселая, она была похожа на заводную куклу. Небольшая грудь в открытом вырезе платья, розовая атласная лента под ней завязана бантом. Идеал вызывает чувство растерянности. Поэтому мужчины высшего света не трогали Пульхерию. Выходило так, что перед нею все оказывались равны: и царь, и слуга. Поэт один почитал ее за Музу. Он говорил, что наслаждается Пульхеренькой, как путешественник новым пейзажем. Находясь рядом с ней, прикасался к невидимой нити, прядущей судьбу. И готов был умереть от присутствия гения тела, из самовидца превращаясь в ясновидца. “А вот и зря! Лучше не видеть, тогда и не сомневаешься!” - смеялась Пульхерица.

- Пульхерея, где скрывается твоя душа? - спрашивал поэт, когда прелестница держала свою ручку у него на колене.
- В монастыре! - отвечала и опускала глаза.
- Ну-ка, ну-ка расскажи, - просил поэт.
- На широкой реке, в скалах, есть монастырь. В них монахи живут, как птицы; кельи похожи на норы. Там, в пещерах, я и обитаю.
- А что, и трапезная в монастыре есть? И вино особое? И мед в сотах? - разыгрывался поэт. - И с настоятелем ты также шутишь, как со мной?
- А как же! Я сначала поглажу по коленке, а потом всю правду рассказываю.
- Так в чем же правда, душа моя?
- В том, что краткость жизни не стоит нетерпения! Умей держать паузу. Действуй неожиданно для всех – и врагов, и друзей. Но больши бездействуй, проигрывай в уме ходы и выходы. Никто не оценит твою игру лучше, чем ты сам!
- Да так ведь и с ума можно сойти, - разволновался поэт, сжимая пухлую Пульхерию в объятиях.

2

Завтрак из кофия со сливками и чухонским маслом, разглаженным по французской булке, приятно действовал на желудок. Поэт медленно раскуривал трубку и чувствовал уколы внутри. Амур стрелял, попадая сначала в пах жертве. Щекотно обоим, смешно одному. Нахмурившись, толстяк целил в сердце. И оно замирало от страха высоты, а потом сокрушительно падало.
***
У поэта не было имени, и он сделал его. Он любит Варфоломей Пульхерию. И она его любит. Что же? Больше ничего. Отныне он Варфоломей, а она – Пульхерия.
***
Итак, он обратил внимание на то, чтобы дать пищу желудку. Затем сел за покрытый зеленым сукном стол и задумался. Люди всегда заботятся, по большей части о желудке и сердце, а ум голодает. И поэт Варфоломей стал писать.

... С сегодняшнего дня долой уродливую торопливость. Как смешон человек, имеющий прыгающую походку, стремящийся преодолеть слишком большое расстояние как можно быстрее для себя. Он исходит только из своих чувств времени и пространства, поэтому так часто неудачно пересекает оживленную движением дорогу! Ведь он спешит там, где нужно остановиться. Пульхеренька-душенька, как любовь всегда оплошна! Вот однажды ненарочно... Мы поторопились. А между тем всякое пространство – особенно женского тела – надо пересекать с небольшой медлительностью, которая придает мужчине уверенность.

Ах, Пульхерия, заегозила ты меня своими поучениями! Продолжаю путь к твоему монастырю во всю прыть воображения. Мне не спится. Зову тебя. Ты склоняешься, обнимая пуховыми крылышками, опять щекочешь. Но я мучительно воздерживаюсь, сжимая свои руки, смыкая уста. Жду, когда идеальный силуэт из туманной ткани окрасится румянцем зари...

Оказывается, наша непродолжительная дорога вместе, не имевшая и видимого приключения, совершенно разбила меня. Сердце поражено ударом неожиданным. Я принимаю решение отправиться в самостоятельное путешествие. Зная, что истина спрятана на дне колодца в долгом ящике, я не пытаюсь найти прежнее спокойствие или обрести новую правду. Попробую полюбить не женщину, а поприще. Окинуть его одним взглядом, сказав себе: здесь я был, есть и буду! Мое поприще – моя литература...

Вспомнил, как перебежал дорогу заяц. И это был добрый знак, здесь водится много зайцев, здоровый климат! Рассудок говорил: остановись, когда поэт увидел Пульхерицу-заиньку. Но предрассудок толкал, тянул ко дну.

...“Чем больше будем рассуждать, тем хуже!” - вскричал я, закрутил локоны, осмотрелся в зеркало, поправил галстух, налил на платок духов и пал пред ней. Я доверился предрассудку, изгнав всякий здравый смысл, осторожность, логику, опыт. Любовь к Пульхерии – это предрассудок, темные женские чары. Я мнителен, ревнив и раздражителен. Готов растерзать ее за каждую улыбку, предназначенную не мне. За любое слово привета, за женственность, выставленную напоказ. Я во власти недалекого ума, он камнем повис на моей шее. Дьявол подбрасывает записки: “Предрассудок, милый, есть тот камень, который один глупый бросил в воду, а десять умных не вытащили”.

Тону под ножкой Пульхерицы, самозванной моей царицы. Глуп и ничтожен, верую в нее!
Историю любви писать так же трудно, как историю пальца, найденного после сражения. Обрубленные руки статуи прекрасны, они являются частью целого. Воображение без труда дорисовывает идеал. Отторженная плоть так безобразна, что заставляет перешагнуть через нее. Смерть возлюбленной рождает нового Данта, вознося к высотам трагедии. Разложение чувства при жизни происходит незаметно. Сомнения, борьба характеров, выяснения отношений ежедневно убивают клеточку за клеточкой. Вдруг замечаешь выпавшие волосы любимой на подушке, состриженные ногти на кафельном полу. После ссоры, закончившейся бурным приступом нежности, видишь мешки под глазами на родном лице. Когда слезы любимой не трогают, начинается скучное летописание. Историю пишут люди, и они всегда задаются вопросом: почему? А ведь, чтобы не обижаться, историю лучше не знать, ее просто стыдно знать!

3

Варфоломей увидел во сне неизвестный город. Понял, что попал в незнакомое место по тому ощущению затруднительности, когда человек смотрит во все стороны, теряется, но вдруг выбирает дорогу. Идет по ней и боится свернуть, чтобы не потерять первоначального ориентира. В городе много шинков и мелочных лавок. Из дома вышел казак с огромным бутылем самодельной водки. Лицо мужика бронзовое, как корка жареного пирожка. Замасленный, он брызгает бесстыжими глазами и хватает жирными пальцами белое тело Пульхерии. Она визжит, извиваясь грешницей в аду. Мужик с поджаренным лицом несет на медной сковороде горячую лепешку и кричит: “Плачинда, плачинда!”* Он предлагает ее прохожим. У плачинды очертания пышного зада Пульхерии, два белых полукруга. К нему тянутся многочисленные грязные руки. Варфоломей протестует, задыхается от нахлынувшего желания...

Днем он нанес визит Пульхерии Егоровне, дочери члена Бессарабского верховного совета, Егора Кирилловича Кириак Иордаки. Свел кое-как разговор с отцом и подсел к дочери. Говорили по-французски. Глаза Варфоломея темнели, голос становился невыносимо томным, как патока. Русский дворянин, он превращался в массу янтарного цвета, густую, липкую, настолько ароматную, что вся зала стала напоминать огромный пчелиный улей. Варфоломей сидел в кресле, не касаясь Пульхерии. Казалось, он находится в каком-то конвульсивном состоянии, сам по себе, как пригвожденный к скале Прометей. Тонкий голос его, источавший мед, контрастировал с огромной массой, онемевшей вдруг. Он не имел воли подняться, застыв на весьма продолжительное время. Со стороны смотрелось комически: оцепеневший раб с улыбкой блаженства. Любовник отрешился от всего, кроме предмета обожания.

А что предмет?
У него чесались груди. Уже неделю она терпит этот покалывающий огонь в области грудной клетки. Хочется самой впиться ногтями, расчесать заживающие швы. Терпение, томление, ожидание других рук. Чем дольше она терпит зуд на коже, тем сильнее нетерпение от желания встречи. Щекотка воплотилась в Амура. Он уже знает, куда должен устремиться. Пульхерия требует доклада – достиг ли? пронзил ли?


На этом кондитерские записки поэта Варфоломея прерываются, потому как Варфоломей Пульхерия Егоровна изволила выйти замуж за какого-то иностранца, пошлого, как табак в мелочной лавке. Как сера, гвозди, дробь, веревки, трубки, масло...








* Варфоломей Пульхерия Егоровна (1802-1868) вышла в 1835 году замуж за греческого консула Константина Мано.
*молдавское кушанье, уличный завтрак



P.S. Добавление от 15.10
У меня есть вторая страница, я написала от другого имени авторецку, потому что от своего уже писала. Приведу здесь ее, чтобы объяснить смысл вышенаписанного текста.

Сама себе пишу рецензию, потому что удивляюсь, как я могла сочинить такой текст. Сейчас о Пушкине много говорят совершенно в другом ключе, чем в советское время. Согласна с философом Александром Дугиным, что Пушкин требует нового прочтения.

В этом тексте не знаю, как, но мне удалось придумать образ музы и расчленить поэта на две половинки: мужскую и женскую, на прозу и поэзию, и вообще вещь эта более философская, чем просто миниатюрка.

Это о том, что надо остановиться, но для чего? Это о том, что мы умираем при жизни не один раз. И лишь гениальные поэты умирают по-настоящему, живя на лезвии, не останавливаясь...

Кто и и почему их забирает, и что делать нам, потомкам, с их наследием?