420. черновая версия

420 – из словаря наиболее часто употребляемых слов и выражений англоязычных наркоманов, буквально означающий марихуану и ее употребление (marijuana, do stuff).


Подозрительные лица.

Мне кажется, я уже никогда не брошу. Не вижу в этом никакого смысла. Тоже самое было с сигаретами, еще в школе, когда начинал курить, тайком от преподавателей, боясь быть пойманным, потом курил прямо при них. Перед входом в учебную часть. На меня орали, кто-то хотел исключить, но все одно, обосрались. Такова жизнь. В начале ты всегда прячешься за чем-нибудь, боишься, потом это становится смыслом твоей жизни, причиной к существованию, ленточкой бытия, которая связывается в узелок, дает то, чего тебе так не хватает. Я не хочу рассказывать длинную и скучную историю своей жизни, потому что все это писательское дерьмо, литры воды и несусветной чуши, за которой гоняются издатели, чтобы продать мысли одного наркомана остальным наркоманам, у которых не хватает ума самим написать что-нибудь похожее. Я пишу в первую очередь для себя. Я пишу не о наркотиках, а о любви, хотя вы, должно быть, нихера не найдете здесь про любовь. Жалостливая история с грустным концом. Проблема только в том, что конца у этой истории нет и быть не может. Потому что я еще жив. Так что закончить ее, эту историю, я могу в любой момент, даже на том месте, на котором вы подумаете: «вот она, развязка…». Я могу даже недорассказать вам ее, наложив на себя руки, обломать вас по полной программе, а потом вы начнете копаться в некрологах, пытаясь понять, что же стало со всеми нами.
Или найти кого-нибудь из моих друзей и поинтересоваться у них. Но не думаю, что они вам что-нибудь расскажут.
Кстати, вот «они»:
Яйцеголовый.
Обожает хэш. Прется от него. Терпеть не может психоделики, хотя сам не прочь зависнуть на чем-нибудь тяжелом. Живет с матерью в маленькой убогой комнатушке на окраине Бронкса. Видеть его под кайфом дело не для слабонервных. Опустевшие глазницы, бессвязная речь, наполненная такой жесткой чудовищной издевкой, что становится непонятно, как эта тварь все еще жива, ведь капитан Рипли должен был ее уничтожить аж в первой части…Любит как и многие рассуждать, правда рассуждения его не проходят дальше раковины или ободка унитаза. Яйцеголовый до крайности глуп,
неповоротлив, любит обляпать в дерьме твой любимый ковер, купленный за пятьдесят баксов на распродаже, наблевать в сортире, скурить все, так что другим остается только гонять за пивом, и в принципе его давно можно было послать в задницу, но нас связывает нечто больше, чем 420. Дружба со школы. Давняя дружба, от которой никуда не деться, и если человек по своей натуре свинья, то таким его сделала матушка – природа, и дискриминировать старого доброго Яйцеголового – это самое последнее дело, не достойное даже политиканов и мусоров.
Чек.
Сухой, холодный бедняга Чек, атрофированный до неузнаваемости всеми, даже собственными родителями и бывшей девушкой, единственным приятным его воспоминанием, фанат апокалипсиса, трубных гласов, конца вселенной и прочего хлама, которое так удобно накладывается на его гибнущее в хаосе мировосприятие. Выкурив больше чем нужно, он, несмотря ни на что, остается хладнокровен, сдержан, правда теряет остатки разума, уносится в такие сранные дали, до которых нам не добраться на своих двух несчастных человеческих, хотя для этого и существует дружба, его присутствие помогает нам сконцентрироваться на себе самих, добиться от четыреста двадцатого и старика Джонни нужных результатов.
Чек будучи помешан на конце света, справедливо считает, что если ему вдруг предстоит умирать, то пусть подыхают и все остальные, при этом он ссылается на мировое равновесие, господство темных рас над светлыми и прочую мутотень, которую умудрился вычитать в каком-то религиозном справочнике. Если бы ему дали возможность нажать на красную кнопку и начать ядерную войну, он сделал бы это ни задумываясь. А так он чертовски милый парень. Этот наш Чек.
Тифани.
Она.
Тифани…
Застрявшая где-то на рубеже шестидесятых, яростная поклонница рок’н’ролла, марихуаны, психоделиков, экстази, движения хиппи, всегда облаченная в одежду, которая начинает плясать своими бесконечными геометрическими фигурами после двух – трех выкуренных косяков, она…она…она…
Черт, мне до сих пор кажется, что я влюблен в нее…

H.

В нашем круге не принято сидеть на игле. Все мы: я, Чек, Яйцеголовый работаем, получаем свое бабло, и тратим его большую часть на кайф, все остальное на алкоголь. Тифани зависает на родительских плечах, учиться на художника, рисует странные картины, в которых я ровным счетом ни хрена не понимаю, но которые кажутся мне красивыми после достаточного количества выкуренной марихуаны.
- Это настоящее искусство, - говорит нам Тиф. Она любит рассказывать о своих картинах, любит объяснять словами образы, рождающиеся в ее милой голове, она способна беседовать об этом часами, если у нее есть соответствующее настроение. Она безмерно влюблена в саму себя, больше, чем в кого-либо из нас.
Яйцеголовый говорит:
- Игла это конец…- и мы соглашаемся с ним.
Яйцеголовый говорит:
- Но пару раз имеет смысл попробовать…- и он снова оказывается прав.
Глупо бояться того, о чем имеешь лишь самое смутное представление, то, о чем ты можешь судить только по нескольким страшным историям, рассказанным тебе ночью под одеялом. К тому же не все эти истории страшные. А позитивные отзывы рождают в твоей голове неуверенность, склонность к припадкам, трусости, неизвестность, мать его, самое дурное чувство из всех. Мы решаем попробовать и решить тем самым для себя, стоит ли игра свеч.
Чек - наш лютый повар, он всегда в курсе того что с чем и в какой консистенции надо мешать, чтобы получить желаемое. Не знаю, откуда он понабрался этих знаний, может, в свое время долго ходил в центральную городскую библиотеку и часами сидел над корешками какого-нибудь Хаксли, но в любом случае он никогда не против «готовки», даже наоборот, считает это своим вкладом в «нажатии красной кнопки». Твою мать, иногда я боюсь этого парня, и мне становится не по себе, когда вижу его довольную рожу, пока он смешивает свои «ингредиенты». Кто-то даже пытался дать ему кличку Алхимик, но Чек закрепилась за ним гораздо прочнее. Алхимик - труднее выговорить пока ты под кайфом.
- Ну что дорогие мои, вы готовы к тому, чтобы почувствовать дыхание Божие на своих устах? – истерическим голосом вопрошает Яйцеголовый, и мы дружно посылаем его в задницу.
- Твою мать, у тебя совсем мозги отказывают, кретин чертов? – говорит Тифани и крутит пальцем у виска.
- Да, она права, щас не до твоих идиотских шуток, - я поддерживаю Тифани и с легким страхом смотрю за тем, как Чек заготавливает нам всем по одноразовому шприцу.
Я перетягиваю руку жгутом, зажимая один конец его в зубах (Господи, спасибо кинематографу, он учит нас жизни!), беру в свободную руку шприц, хочу сделать укол (твою мать, я с детства боюсь уколов!), долго решаюсь (или мне кажется, что долго?), понимаю, что не могу этого сделать (все равно что дать самому себе по яйцам…), прошу об этом Чека, он отстранено улыбается при этом (он что? уже вколол себе?), вгоняет мне в набухшую вену иглу (твою мать, это еще неприятней, чем в школе, Чек, из тебя получилась бы удивительно хреновая медсестра!), отходит, и я остаюсь один…
Все стихает. Все замолкают.
На другом конце мироздания смеется Яйцеголовый.
На другом конце вселенной, на диване, поджав под себя ноги, сидит Тифани.
Где-то там, на краю пропасти, виднеются бессмысленные глаза Чека.
Где-то здесь, в незнакомом мне мире, нахожусь я.
Меня заполняет. Начиная от ног, кончая головой. Начиная с головы, кончая ногами.
Мне виднеются нелепые цветастые узоры, квадраты, треугольники, ромбовидные фигуры, будто в спешке снятые со свитера Тифани. Мне чудится ее запах, который обхватывает меня за горло, сжимает его. Мне начинает казаться, что я люблю ее.
Я ненавижу спокойной ненавистью всех без разбора. Мне откровенно плевать. Мне чудится, будто Чек швыряет в этот мир свои атомные бомбы, они взрываются, пожирая огнем все живущее. Мысль о жизни втыкается в мой мозг, пытаясь просочиться внутрь, постепенно пропадая из поля зрения.
Наугад. Я беру себя наугад. Я сползаю на пол, оставаясь сидеть в кресле. Комната сползает под меня. Мир открывается, и из-за двери дует сильный влажный ветер. Всего несколько часов и эта дверь закроется. Я должен успеть. Выследить себя в этой суматохе. Отыскать то, что так надежно спрятано. Я – астронавт в открытом космосе, у которого есть всего несколько минут, чтобы понять устройство вселенной. Нужно торопиться. Воздуха может не хватить. Может не хватить меня. Если я вдруг умру. Прямо сейчас.
На этом самом кресле. В этой самой комнате. На глазах у людей, которым в общем то плевать. Ибо они сами уже мертвы. Их кислород давно закончился.
Мне жаль Тифани. Но я ничем не могу ей помочь. Мне страшно, так же как и ей. Твою мать, мы все уже давно мертвы…
Все стихает. Все замолкают…

- Я испугалась, я чертовски испугалась, - говорит мне Тифани. - Сначала было тепло, очень тепло, и тепло растекалось и разливалось по мне, как вода по овощным грядкам, потом тепло пропало, наступил холод, пронзительный, спешащий, нахальный холод, схвативший меня за ребра и выворачивающий наизнанку все мои кости, внутренности, мысли, воспоминания того, чего на самом деле никогда и не было…я не видела всех вас, но слышала стоны. Не знаю, кто это был…но они не замолкали…я спешила куда-то (спешила?), далеко, как можно дальше отсюда…мне казалось, что безумие настигло меня…я торопилась прочь…прочь…
Она сидит, прижавшись, положив свою голову мне на плечо, и неслышно плачет. Я чувствую ее слезы сквозь одежду. Мне хочется выпить их. Но я не говорю ей об этом.
- Давай не будем больше этого делать, пожалуйста, прошу тебя, давай больше никогда не будем этого делать, не заставляй меня никогда, слышишь? Помнишь, как нам было хорошо раньше? Таблетки, трава…ты спокоен, ты умиротворен, ты не боишься за себя…я могу танцевать, могу рисовать, могу целовать тебя, если нам этого хочется, я полна жизни, жизнь течет по мне, сверху вниз, мне так хорошо и спокойно, на пике, на самом высоком холме, наблюдать за тем, как играет свет…как мерцают наши отражения в зеркалах…как солнце то гаснет, то пробуждается…
Она говорит еще несколько минут, не умолкая. Плачет, смеется, улыбается мне, подставляя свою щеку для поцелуя. Она не хочет, чтобы я уходил. Ей снова страшно. Она боится иглы. Игла становится ее врагом.
Ее враг - и мой враг тоже. Я не отпущу ее от себя. Не покину. Мне снова начинает казаться, что я люблю ее.

Е.

Мне охренительно хорошо. Я пью уже вторую бутылку виски, и меня до сих пор не срубает. Я нихрена не пьянею, только чувствую как взбадриваюсь все больше и больше. Слушаю музыку, кажется это D’n’B, и самопроизвольно двигаюсь под него, будто танцую, хотя мне совсем не хочется этого делать.
Тифани счастлива. Это воодушевляет меня еще больше, чем алкоголь. Она заперлась в своем сознании, оставшись наедине с холстом бумаги и красками.
Она чувствует тот необходимый прилив творческих сил, которые надломились после употребления героина. Она снова ловит своих изворотливых и горделивых драконов. Она почти неподвижна, но ее кисточка танцует вместе со мной, двигаясь в такт моим мыслям.
Мне охренительно радостно от всего этого. Радостно, что Чек и Яйцеголовый куда-то свалили, беззвучно исчезнув на несколько дней, и оставили нас на родных привычных холмах, без угнетающих привязей, пробитых и кровоточащих вен. То путешествие в космос вспоминается мне довольно таки часто. Но пускаться в него без необходимого запаса воздуха слишком опасно. Я признаю это и не я один, потому дрянь исключена не только из моего рациона, но и из рациона Тифани. Я хочу еще немножко пожить. Подыхать пока рано.
Когда наступит время, я это почувствую. И сделаю все необходимое, чтобы безболезненно совершить то, о чем все думают с таким неподдельным ужасом.
Умереть от передоза, словно погрузится в длинный бесконечный сон. Из которого тебя уже не вытащат ни друзья, ни проклятый будильник, сообщающий тебе, что пора на работу, ни твоя девушка, орущая, что у нее начались месячные, а ты всего лишь хотел ее поцеловать, ни телевизионные новости, где дикторы с лживой сопереживающей рожей говорят о наводнении в какой-то заднице, даже с трудом представляя себе это место на карте, ни политики, трясущие своими причиндалами в предвыборной гонке, торопящиеся отхватить свой кусок пирога, ни стервозная мамаша, требующая с тебя, чтобы ты бросил жить как тебе думается, нашел приличную работу и сгнил в какой-нибудь офисной дыре в компании с такими же недоумками, которых в этой жизни не хватает больше ни на что, кроме как дырявить собственные штаны и исполнять бессмысленные, никому ненужные поручения, от которых даже тараканов тошнит, ни полицейские, тормозящие тебя в общественном транспорте или на улице только за то, что на тебе слишком цветастая футболка или на ней написано «fuck off», ни одна сволочь, тормознутая сволочь этого выдохшегося мира, в котором все давно перемешалось, превратившись в одну огромную бескрайнюю помойку, со своими лживыми и прогнившими идеалами, церковными догмами, моралью, нравственностью, законами, судебными издержками…
И не нужно ****ь мне доказывать, что мир катится к чертям – он никогда и не выбирался оттуда. Отчего, в принципе успешные молодые люди, талантливые, умные, готовые изменить этот мир, хоть как-нибудь замедлить скорость чертового колеса, садятся на наркотики, скатываясь вниз, становясь изгоями того общества, ради которого не стоит рисковать собой, потому что оно вымерло (общество должно блюсти интересы его членов, а не давить граждан и их идеи прямо в зародышах, не позволяя дышать, мыслить, менять хоть что-то), древний монолит, неподъемный монолит, камень преткновения свободомыслящих и устоев, все это дерьмо…Дерьмо!!!
А отчего молодые красивые девушки вынуждены идти на панель, торговать собой, ложась под каждого встречного, делая минет за десятку шестидесятилетнему извращенцу, разве оттого, что они по натуре своей ****и? Вранье. Они идут на это, чтобы прокормить себя и свою семью, заработать тот кусок хлеба, который общество и государство так несправедливо отняли у нее!..
Дверь выламывается ко всем чертям, когда в ее проеме появляется Чек. Он слишком обеспокоен чем-то, я смотрю прямо на него, а Тифани не обращает на Чека никакого внимания, он падает на диван, наш лютый повар, оглядывает комнату, некоторое время молчит, потом закуривает и сообщает, выпуская изо рта вместе со словами густой сигаретный дым:
- Яйцеголового взяли, нашли при нем две или три дозы Счастливого Гарри, повязали прямо на моих глазах, посадили в машину и повезли в участок, я узнавал насчет залога, но мусора словно взбесились, они собираются продержать его в изоляторе до самого суда, и вешают ему сбыт, хотя там и мудаку ясно, что ничем, кроме употребления не пахнет…Нужен хороший адвокат, но на адвоката нужны деньги, не думаю, что они у нас есть, хоть у кого-нибудь, короче дела его – дерьмо, полное дерьмо, как бы Яйцеголовый не начал сдавать ребят, у кого брал, это знакомые с западных улиц, там вечно не спокойно, но похоже, мусоров интересуют именно они, вот и пресанули его, а если он сдаст, они так просто это не оставят, ебнут или его, или меня, или кого-нибудь из вас….
Я впериваюсь глазами в Чека, пытаясь обработать в голове выложенную им информацию.
- Твою мать, может не так все и тухло? Ты уверен?
- Да, твою мать, уверен больше чем когда-либо!! – орет на меня Чек. – Яйцеголовый напуган, он рано или поздно начнет говорить и тогда мне уж точно крышка, ведь это я вывел его на западные улицы!!
Неожиданно Тифани поднимает голову от холста и приводит Чека в изумление своими словами:
- У меня есть деньги, я заплачу за адвоката и залог…
..........................................................