Надежда и Александр

Июль парил над улицами как жар-птица, плавя людей словно свечи и метая огненные перья. Это продолжалось вторую неделю, и всем уже определённо надоело жаловаться друг другу на отсутствие сил и лёгкое головокружение, а главное - совсем всё было лениво. Он приехал в город только вчера, но не стал удивляться или расстраиваться, его вообще это мало волновало. Его поиск внутренней гармонии заключался в том, чтобы никогда ни с кем не спорить, природу, людей он моментально делил на два сорта - прекрасный и никакой, с первым почти всегда и во всём соглашался, на второй не обращал внимания. С другой стороны, та позиция наблюдателя которую он с недавних пор стал в себе обнаруживать - слишком выгодная и беспомощная при этом - внушала некоторые опасения, это была остановка в пути, кровать посередине улицы, с которой можно было вообще не слезать. Да и позиция эта была давно уже не в моде, все перестали делать вид что им всё всё равно и ринулись в повальный коннект и креатив. А он периодически чувствовал себя героем восьмидесятых, зажатым в тиски неприкаянности, с размазанной по горизонту целью, человеком, чьё будущее скоро рухнет. Главным было не обрекать всё это в слова, потому что в качестве неясной тревоги он в общем-то мог с этим справиться.
Шагая по мягким улицам, продираясь сквозь частый лес прохожих он неизбежно приближался к одному из бульваров города, манящих внушительными деревянными скамейками, рядями гигантских многолистных лип и каштанов и, конечно же, отсутствием какой бы то ни было суеты. Оказавшись там в середине рабочего дня люди по началу просто замирали на месте, и на лица их нисходила благодать. С ним, понятное дело, ничего такого не случилось, абсолютно не меняясь в лице он вышел на травку и направился в сторону памятника.

О чём это я? Не знаю ... Конечно, нужно было отказаться, зачем мне с ней встречаться ... Я и так уже почти псих, со стороны наверное не заметно ... с какой стороны!? кто на тебя смотрит ...не знаю ... никто

От пьедестала отходили в обе стороны полукруглые, крашенные синим скамьи, но он сел напротив, на самую крайнюю, не заметив как обломал шестерых студентов, почти уже нашедших ни кем не занятую жёрдочку .. Чуть ли не впервые в жизни он пришёл раньше назначенного времени и теперь поджав ноги лениво озирался по сторонам.
Постепенно наслоения последних недель покидали его сознание и внутреннее видение, свежие события теряли важность и силу, люди в голове испарялись, их голоса застывали знаками вопроса где-то за спиной, он погружался в зиму.
Полгода назад он был совсем другим. Так просто не опишешь... Вспоминать себя всегда почему-то стыдно, наверное сейчас я тоже .. Но зима была прекрасна. Он был не один. На полустёртых заснеженных улицах их было двое, только двое, не ищущих никакого приюта, не верящих ни единому слову друг друга, не понимавших, что более всего они напоминали странников вечности.


Она присылала ему странные фразы, прежде чем ответить он заново пытался понять или придумать жанр их отношений, во всём следуя лишь стилистическим законам. Культурного обмена между ними не было, они обменивались поцелуями и глубинными надеждами, неисполненными обещаниями и редкими всплесками откровенности или грусти, а в остальное время просто следовали друг за другом по спиралевидным маршрутам, неотступным желаниям. Причудливый полустёртый мир, куда они попали завораживал безмолвным сиянием, исходившим от любой дороги или окна, куда они бросали случайный взгляд, удивлял отсутствием всякой связи с близлежащими вещами, он попирал собой все, весь их прошлый опыт, это была жизнь с переменой тел. Каждый догадывался, что протянутая рука упирается в опасность, абсолютно реальными было то, до чего они могли дотронуться и услышать, но чуть дальше, следующим слоем уже дремала летающая пустота, и она пряталась не очень умело, и поэтому было ощущение, что пути, по которому они идут - не существует, что они вместе только сегодня, до конца этого часа, завтра всё будет сном и болезнью, завтра придётся заново отогреваться в самих себе по отдельности до тех пор пока дрёма, их дрёма снова не притянет их к себе, пока их нутро не притянет их друг к другу. И им становилось страшно и они бежали быстрее и сжимали сильнее свои ладони от радости и глупого детского счастья, потому что сейчас они уже не думали об этом, потому что в действительности им не становилось страшно никогда...

И было недостаточно одних прикосновений и слов, он вдыхал её запахи и трогал волоски на коже, как альпинист искал точки и зацепки, старался запомнить как она смеётся или шепчет, чтобы унести это с собой, чтобы вспоминать о ней каждую секунду, чтобы не забыть о своём втором обиталище. Она смотрела на него чуть удивлённо, всегда чуть удивлённо, улыбалась и хотела подольше удержать его на верхней губе забираясь под свитер холодными пальцами... Приходя домой она почти не ужинала, не знала, что ей слушать и нужно ли идти спать, пила чай и болтала с мамой едва шевеля языком. А глубокой ночью включала comp и писала следующую строчку длинного длинного стиха.. К этому моменту он только открывал входную дверь, удивлённый тому, что снова вернулся невредимым. По утрам он совсем не мог подняться, ему было слишком уютно в своей колыбели, заворачиваясь в слои одеяла он встречался с ней снова и снова, рассказывал свои истории, закрывал глаза, целовал её тёплое лицо. А вечером выходил из дома и шёл к ней с таким видом, будто это уже кто-то другой...


Они были вместе пока боролись - друг с другом, конечно - он за то чтобы быть с нею, она за то, чтобы уйти, он отстаивал множественность путей, возглавлял объединённое войско иллюзий, она была навечно была привязана к реальности.. Сейчас он понимал, что на этой борьбе всё и держалось, не важна была цель, важно было магнитное поле двух организмов, источников воли, энергетических сосудов, именно оно притягивало их. Поэтому они и встречались - нейтроны в одном атоме, кометы в одной галактике, сошедшие со своих орбит. Как только она перестала, поле изчезло, вся его энергия ушла в невесомость, антиматерию. Она не сдалась, она нашла для себя другие поля битв и маковых скитаний, развернулась на сто восемьдесят градусов и оставила его одного. Но только не одного, а с армией воспоминаний, догадок, перемен настроения. Он ненавидел себя за то, что не сделал этого первым. Уйти самому, сказать равнодушно "bye bye" или "я не люблю тебя больше" и всё было бы наоборот. Это были бы лёгкие приятные воспоминания, к которым так приятно возвращаться иногда. Но в действительности он проваливался всякий раз когда материальный мир доносил до него образы и отголоски разорённой бесконечности, дворы превращались в декорации, разговоры в лабиринты и ловушки, люди в перевёрнутые стаканы. Сама жизнь заставляла его кружиться вокруг места её обитания, само её имя опускало температуру тела на два градуса.

Первый месяц весны ...нет, лучше не вспоминать... потом он уже не совсем понимал, чего растраиваться, пытался развиться там, где хотел, стал забывать язык, на котором разговаривал последние полгода, обретал некую объёмность. Он входил одновременно в разные двери, старался везде улыбаться, главным было найти стиль, такой, чтобы можно было не обращать внимание на людей, оставаясь при этом всеми любимым. Это оказалось невозможным, он понял, что никому не нужен потому что не никому не понятен. Сам он тоже старался ничего не понимать, лишь ощущая внутри странное, неровное но постоянное биение, вращение маленькой солнечной системы, независимой от него. Он усваивал новые законы, по которым ему давно хотелось жить. Он мог поменять свою жизнь от одного взгляда понравившегося человека на улице, он научился разговаривать молчанием и убивать ток в троллейбусных проводах. Где-то в глубине он взращивал иное видение мира и иное противостояние миру, никому не рассказывая об этом. В начале лета он уехал из города.

Она написала, что скучает по нему. Оказалось, он этого ждал. Ждал, потому что совсем не удивился. Лишь долго думал над ответом. Да, встретиться, что ещё, сделать вид, что растратил память, стал другим, самодостаточным и абсолютным? Единственное, что вообще можно сделать в жизни это сказать да. И теперь он сидел здесь, поджав ноги и боясь глядеть по сторонам.


Он увидел её. Узнал сразу и безоговорочно. Всё - деревья, машины, люди, птицы, сам невыносимо жаркий воздух - с оглушительным звоном разбитого стекла бросилось вон раня его острыми осколками. Он почувствовал что не ел уже много дней, что предыдущий миг улетает от него как оторванный флаг, захотелось кричать да он и кричал, кричал так сильно, что горло отказалось его слушаться, губы затвердели словно камни. Пространство сжималось и разжимаось как меха аккордеона, памятник за спиной раскачивался и звенел невыносимым молчанием, казался мучительным свидетелем неизвестно чего, приставшим на улице бродягой от которого хотелось избавиться. За спиной выросли крылья и тут же свернулись словно свитки, горсть соли в ладонях оказалась морем и вокруг тоже было море. Он понял, что ощущает как подул сильный ветер, как у кого-то выпали из рук монеты, как на него чуть не наехал велосипедист.



По старой, непонятно откуда взявшейся привычке он на секунду отвёл взгляд и посмотрел куда-то вправо, словно в кинофильме. Всё было на месте, абсолютнейшая пустота для него, как картина на стене ...
Она развернулась так быстро, что волосы её взлетели стаей встревоженных ворон, упали на лицо, ей пришлось поднять руки чтобы убрать их будто заплакать... Она побежала, стала пропадать, таять в волшебном лесу, она понеслась не имея направления, ориентируясь на трясущиеся где-то впереди ворота и указатель метро.

...Она здесь.. это она. это она почему ...... она бежит .это самое страшное это хуже чем всё что было, это самое кошмарное предательство... я опять ....

Нельзя было всё оставить, если ничего не сделать, то потом всю жизнь я буду жалеть и маяться, все последующие дни, один за другим, никогда не сойду с этой скамейки. Через семь секунд он уже бежал за ней во внезапно совершенно опустевшем сквере ..

.. скажи мне хоть слово.. скажи мне что-нибудь про меня.. скажи что будем друзьями, скажи что ненавидишь меня, скажи мне привет....

Перепрыгнуть через скамейку, сорвать на бегу лист, обогнуть бесчисленное множество бесплотных существ отключая мозги готовые расколоться, проникать в бесцветную шелестящую идиллию жутким диссонансом. Ахилл и крылатая черепаха. Он уже не понимал, куда ему бежать, везде было одно и то же, в нём копошилось змеями самое горькое из всех чувств - чувство бесполезности, нелепости всех действий, внутреннего напряжения, то чувство, которое появляется в момент неслучившегося солнечного затмения, отменённого последнего экзамена, пробуждения на два часа позже вылета самолёта. Он продолжал бежать за ней. Он продолжал бежать за ней, хотя уже почти не видел, где она. Теперь ему хотелось обогнать её и первым спуститься в метро. Видимо, он и здесь опоздал.