Печь

САША ЩЕРБА
ПЕЧЬ
Я сегодня человек-невидимка: я буду подслушивать и подглядывать за вещами, притворившись спящим. Двубыка, костяное украшение с двумя головами и четырьмя рогами, в час, когда пробьёт двенадцать, расскажет одну из самых интересных историй с тем, чтобы замолчать до следующего Нового Года.
Я очень люблю свою комнату, свои вещи, но особенно - шляпу. Ещё я люблю крепкий чай с мёдом.Сейчас я надену пальто, шляпу, сделаю себе крепкий чай с мёдом и выйду на балкон, чтобы вещи могли хорошенько в одиночестве по мне соскучиться, чтобы история Двубыки была очень, просто очень интересной.
Я стою на балконе в пальто, в шляпе, пью чай, а на улице веселье: люди громко поют, слушают музыку... Конечно, и я мог бы пойти к кому-нибудь в гости, ведь всем известно - как встретишь Новый Год, так его и проведёшь, но кто тогда выслушает новую историю Двубыки, кто перескажет тогда её вам? - с этими мыслями я вхожу в комнату, неспеша раздеваюсь, и готовлюсь ждать. Я ложусь в постель, я и взаправду хочу уже спать, но меня раздирает любопытство: существо Двубыка целый год сочиняет сказку, целый год вещи в моей комнате молчат, - так что ж, заснуть, заснуть - и не услышать ничего, кроме собственных мыслей? Так думаю я, а время между тем идёт, и вместе с боем часов, вместе с двенадцатым ударом вещи неожиданно приходят в движение, начинается невообразимый галдёж.
"Он спит! Начинай, Двубыка!" - кричит письменный стол.
- Нам нужно сначала убедиться, спит ли он! - отвечает ему Стул. - Этим писателям только дай подслушать и подсмотреть.
Как будто очень издалека Двубыка, грозно наклонив обе две свои рогатые головы, произносит:"История...Печки....Дивана...и Шкафа."
Все понимают, что сейчас будет что-то очень интересное: все знают и Печку, и Шкаф, и Диван. Все сразу забывают обо мне, а я, как все, слушаю.
Двубыка прокашливается. (Он попал ко мне от одного старого-старого хозяина антикварного магазина. Он у меня уже давно, но я всё забываю его голос, так как слышу его только раз в году).
Двубыка издаёт ноздрями нечто вроде посвиста, и тотчас же говорит:"Печка влюбилась в Диван." Раздаётся всеобщиё хохот:"Эта злая Печка и этот старый Диван?" - смеются все вещи. Двубыка багровеет, но продолжает.
Нужно сказать, что говорит только его пегая голова, а белая спокойно смотрит на всех зелёными глазами и как бы утверждает молчаливо:"Слушайте! Слушайте!.. Я ведь слушаю, хотя всё знаю наперёд?" Мне становится смешно тоже. Как? Моя печка! Моя верная печка и мой старый кожаный диван! Нет, это нечто невероятное! Я еле-еле сдерживаюсь, чтоб не рассмеяться вслух: ведь это надо!.. Но я понимаю, что Двубыку злить не стоит ни мне, ни моим вещам: Двубыка ничего не говорит зря.
"Так вот, - продолжает Двубыка, и вещи затихают, - история Печки, Дивана и Шкафа." Он вдруг делает (так и хочется сказать "нечеловечески") огромные глаза и заливается хохотом: ему хорошо смеяться - он знает, над чем смеётся, но каково мне-то с вещами? Что за манера? Но вдруг я понимаю, что так он решил наказать вещи за то, что они смеялись перед тем.
"Итак, Печка, которая поедает зимой дрова, не разбирая особо, берёза это или осина, а весной, летом и осенью спит себе, как убитая, ничего в Диване не находила. Диван был старый, скрипучий, и его три раза уже чуть не выбросили на свалку, но передумывали отчего-то, и он стоял себе в углу комнаты возле печки. Если бы диваны курили, он непременно курил бы трубку - это ему пошло бы, но диваны не курят," - в этом месте своего рассказа Двубыка сделал многозначительную паузу, -
"Шло время. Диван делался всё старше и в конце-концов стал заговариваться. В бреду он как-то сказал, что любит Печку. Печка удивилась, услышав это. Печка всегда мёрзла, если её не топили, мёрзла даже летом, и когда она услышала, что Диван её любит, её охватил ни с того, ни с сего невиданный озноб.
"Что мне от твоей любви? - думала Печка. - Что за бред? Мало того, что ты скрипишь по ночам, теперь ты ещё и любишь,"
Диван же не знал, что Печка подслушала. Не знал, и оттого вёл себя как прежде, до того, как проговорился. Печку это злило. "Как же так? Отчего этот старый Диван, - думала она, - не признаётся мне в любви, когда не бредит? Может, это он и не любит меня вовсе?.." Печка стала говорить с Диваном. Они говорили о ценах на дрова и кожу, о рыбе в аквариуме, о луне, что изредка светила в комнату, если занавески на окне не были задёрнуты, но только не о любви. Печке очень хотелось выудить из Дивана признание, а что с ним делать потом, она бы ещё подумала.
Так прошёл год. Печке уже стало нравиться, что Диван скрипит по ночам и заговаривается - она даже стала находить это симпатичным. Но Диван всё не говорил с ней о любви, и она решила его проучить. "Шкаф! - как-то позвала она. - Ты слышишь меня, Шкаф?" -"Да!" - ответил ей Шкаф, тоже уже в почтенных годах и тоже скрипучий, как Диван."Шкаф, ты мог бы сказать мне:"Я люблю тебя, Печь!"?" - сказала она ему. -"А отчего же нет? - ответил Шкаф. - Вот, пожалуйста вам:"Я люблю тебя, Печь!" - произнёс он и, выпятив грудь, сдела вид, что сейчас от переизбытка чувства сойдёт со своего постоянного места.
Диван сильно заскрипел в своём углу, но промолчал. А Печка продолжала говорить со Шкафом:"Это очень благородно с твоей стороны, что ты готов всё сделать по первому моему требованию." -"А как же!"- сказал Шкаф, и Печь поняла, что он безнадёжно...глуп. Печь вдруг поняла, что когда они разговаривали с Диваном о ценах на дрова и кожу, рыбе в аквариуме и луне в окне, они и говорили о любви, Она, если бы смогла сейчас, то бросилась Дивану на шею, но Печь не могла ходить.
"Милый Диван! - сказала она. - Милый Диван!" - и ничего больше. Но Шкаф услышал это и очень рассердился. Он в негодовании топнул ногой, а оттого, что был очень стар, нога сломалась, и он, со всем своим содержимым повалился на Диван.
В шкафу были краски, масло и бензин, которые тут же пролились. Диван закричал от боли, так как Шкаф своей острой дверцей ещё и порвал на нём кожу в самом видном месте... Диван закричал, но тотчас же закрыл рот и стал переживать и болеть молча.
Шкаф тоже сильно пострадал. "Он совсем рассыпался!" - сказала неизвестно о ком из них Печь. Когда она говорила, уголёк из неё перелетел ни с того ни с сего на ковёр, ковёр загорелся и случился пожар, во время которого сгорели Диван, Шкаф, сама Печь и вся квартира.
Потом пожарные долго копались в сгоревших вещах, а Хозяин квартиры сказал им: "Я собирался всё это скоро-скоро выбросить на свалку, но - пожар, так пожар..."
Двубыка и вещи почти плачут. Я в раздумье лежу. Конечно, и Диван, и Шкаф, и вся квартира пришли в негодность. Но разве же оттого, что на Диван и полы пролилась краска и бензин, необходим пожар? Я починю Шкаф, я залатаю Диван, а Печь послужит мне ещё долго-долго...
- Он не спит! - слышу я и открываю глаза.
Вещи мои на месте, на часах - 6.30. Рассвет.
Я смотрю на часы и за окно снова... Как я ошибался! Нет рассвета, и времени - не "6.30.", а "2.30." Как я жутко ошибался! И ещё эти упрямые вещи!..Я иду на кухню. Все чудеса начинаются с кухни: я кипячу чайник, я завариваю себе чай, я иду на балкон смотреть, как веселятся и празднуют Новый Год другие люди.
Идёт лёгкий снег, звёзды в разрывах облаков, сигнальные ракеты, крики «Ура!»
Я пью чай с мёдом. Я стою на балконе уже неопределённое время и всё не решаюсь войти в свою собственную комнату: вдруг там уже всё по-новому? Ведь – Новый Год…
«Двубыка!» - стучатся ко мне в голову мысли. Он не мог сочинить, сочиняя целый год, такую короткую сказку. Хорошо бы услышать продолжение… Словно откуда-то издалека я слышу голоса, наперебой спорящие: «Да отстаньте вы от меня, Стул! Я сегодня ещё не умывалась!» - «Я и не думал обидеть Вас, многоуважаемая Кружка! Я только говорю Вам, что нельзя так спокойно смотреть на то, как рушится чьё-то счастье!» - «Чьё счастье?» - «Счастье Дивана и Печки!..» - «А почему Вы уверены, многоуважаемый Стул, что они должны быть непременно счастливы?» - «Это следует из всего смысла сказанного, многоуважаемая Кружка! Любовь!..» - «Может быть, - слышу я другой голос, голос Письменного Стола, и чуть раздвигаю занавески, которые достаю в щели между балконной дверью и простенком, - может быть, послушаем многоуважаемого Двубыку?» Я ещё осторожней, чем в первый раз, раздвигаю занавески, чтобы видеть всю картину целиком.
«Многоуважаемый Двубыка! – прошу я его мысленно. – Нельзя ли продолжить говорить о Диване и Печке?..» Двубыка спит. Вернее, спит не весь: спит пегая голова, которая и рассказала историю. «Требуем продолжения!» - кричат наперебой вещи. «А я-то тут при чём? отвечает белая голова. – Историю вам рассказала пегая голова? Вот с неё и требуйте продолжения.» - «Но мы хотим!» - кричат опять вещи. – «Мало ли чего вы хотите!..» - отвечает белая голова. Вещи обступают Двубыку. «Ну, тогда буди его!» - говорят вещи. «Кого его?» - отвечает белая голова. –«Ну, его…» - двусмысленно говорит Письменный Стол. «Его» - это меня? – не сдаётся белая голова. – Я ведь тоже – «он»? Но я не сплю, а как раз наоборот, бодрствую. Но если вы хотите услышать от меня историю, - говорит белая голова, - то вы её услышите». Всё замолкает. Я не дыша слежу за ними – они все напрочь забыли о моём существовании. «Это история, - говорит белая голова, - история Печки и Дивана.» Все буквально в негодовании. Потом все буквально взрываются от хохота, Шляпа говорит: «Слышали!», Пальто бьёт в ладоши.
«Да! – говорит Двубыка. – Это история Печки и Дивана. Но на этот раз это не Красная История, а Оранжевая История. Так вот…» (Вещи успокаиваются, Пальто перестаёт бить в ладоши, Письменный Стол молчит). «Так вот. Печка, которая поедает только отборные сушёные, ровноколотые поленья, ничего в солидном кожаном Диване не находила. «Ну, Диван как Диван, - думала она о нём. – Был бы Стол, был бы Стол, как Стол…» Диван тоже ничего не находил в Печке особого. Но вот как-то Диван услышал ночью, что Печка плачет от одиночества.
«Эта Печка удивительна! – сказал про себя Диван. – Мне, например, никогда не приходило в голову плакать от одиночества!» - сказал про себя Диван и тоже пустился реветь. Печка услышала, что кто-то тоже, как и она, пустился плакать от одиночества. «Ба, да это Диван, - подумала она. – Как непросто всё в мире!» - и в темноте комнаты, освещаемой светом только её, Печки, непроизвольно вытянула губы, чтобы поцеловать Диван. Диван, как вы понимаете, сделал то же самое, что и Печка! Он вытянул из своего угла для поцелуя с Печкой губы… Шкаф, который видел всю эту картину, так как у него было поразительное зрение, кашлянул, чтобы сказать Печке и Дивану: «Простите, но не целуйтесь – вы здесь не одни,» - кашлянул и выдул кашлем из Печки на пол горящий уголёк. Комната через некоторое время наполнилась дымом, и сколько Печь и Диван ни пытались найти губы друг у друга, у них ничего не получалось. Только когда вспыхнули полы, они увидели на мгновенье друг друга, и всё кончилось. Пожарные ходили потом по комнате, шарили в сгоревших вещах, и Хозяин, чтобы успокоить их – уж больно им не нравилось, что сгорели ценные вещи, сказал: «Я собирался всё это скоро-скоро выбросить на свалку, но – пожар, так пожар…»
Двубыка улыбнулся. Улыбнулся только белой головой своей и вещи зааплодировали. Я – тоже, и всё стихло тотчас: вещи испугались меня и перестали двигаться и разговаривать. Я взял в руки как можно почтительнее Двубыку и постарался его хорошенько рассмотреть.
«Это кто же пишет такие сказки?» - спросил я Диван.
«Это кто же пишет такие сказки?» - спросил я моих Печь и Шкаф.
Они молчали. И вдруг в голове у меня появилась мысль: «Я!» - была эта мысль.
«Вы хотите сказать: Вы? – подумал я. – Вы пишете эти сказки?»
«Ну да, я !» - ответила мне мысль, только чья она, я так до конца и не понял.
На часах было 4. Я собрался ещё раз обмануть мои вещи, чтобы услышать, что новенького скажет Двубыка на этот раз, и лёг в кровать, накрывшись с головой одеялом, а перед этим сделав вид, что бесконечно за эту ночь устал. Вы можете спать с одним открытым глазом? Нет? А я могу. Я лежал, и попеременно закрывал то один, то другой глаза…
«Теперь Жёлтая История! – сказал Двубыка я уж и не знаю, какой своей головой. – Жёлтая история любви Печки и Шкафа. Тьфу ты, - поправил он себя. – Печки и Дивана! Ну конечно же, Дивана! – и вещи захлопали в ладоши, а больше всех бил в ладоши Письменный Стол. Но не больше, чем Кружка. – Так вот, - сказал Двубыка. – Некая Печь, что с почтением поедает берёзовые поленья, жила в одной комнате со скрипучим кожаным Диваном. Они были так между собой похожи, что гости, приходящие к ним на помолвку, которую они устраивали раз в четыре года, часто путали их. «Это Печь!» - указывали они руками на Диван. «А это Диван!» - указывали они руками на Печь, и пили шампанское. Печь и Диван не обижались и долго объясняли гостям, что они, Печь и Диван, в этом году уж наверняка поженятся, и – чего греха таить – заведут детей. Гости поднимали фужеры с шампанским, кричали «Браво!» - и расходились по домам, до следующего раза… Печь и Диван оставались одни и подолгу молчали. Чтобы как-то заполнить пустоту от ухода до прихода гостей, в эти годы они влюблялись: когда Диван влюбился в аквариумную рыбку, Печь полюбила роскошную Картину на стене; когда Диван влюбился в дождь за окном и в своё дыхание, Печь влюбилась в луну; когда Диван влюбился в закат, что видел как-то раз в глубокой юности и теперь вдруг вспомнил о нём, Печь влюбилась в Радио. Дошло до того, что они, сначала друг друга уже почти ненавидящие, но живущие под одной крышей по привычке, перестали друг друга замечать вовсе, и Диван влюбился в свой пуфик, а Печь – одновременно в старые Стол и Стул, совсем безнадёжно, без цели.
Как-то ночью Печь проснулась: Диван что-то говорил. Печь услышала: «Обняла бы ты меня, корова?!» Печь вознегодовала: «Как?! Мне?! Такое?!..» - и плюнула в Диван угольком. Диван через некоторое время вспыхнул, так как был внутри сух, а вместе с ним и вся квартира: аквариумная рыбка, Картина на стене, Стол и Стул…
«Я собирался всё это скоро-скоро выбросить на свалку!..» - сказал Хозяин сгоревшей квартиры пожарным, шарящим в сгоревших вещах.
В комнате тишина. Двубыка тяжело дышит. «Это, - говорит он, - была Жёлтая История!.. Теперь – Зелёная. Зелёная История Печки и Дивана».
Вещи устали, вещи говорят: «Отдохни, Двубыка! И дай отдохнуть нам! Нам уже надоели и Печь, и Диван, и даже аквариумная рыбка!..» - но Двубыка неумолим, он хочет рассказать «Зелёную Историю Печи и Дивана».
«Одна Печь, - говорит Двубыка, - жившая в одной большой комнате с могучим Диваном, с мудрым Письменным Столом и прочими вещами, поняла, что однажды ей придётся сделать свой выбор и выйти замуж. Печь не любила больших, Печь любила маленьких, и когда Диван сделал ей предложение, отказала ему, мотивируя тем, что она ещё очень молода и ей рано выходить замуж, а сама стала втайне любить маленький Шкаф, играющий своими дверьми, как пастух на флейте. Целые дни напролёт слушала Печь, как Шкаф играет дверьми, выучила все его мелодии, надеясь таким образом расположить его к себе, подпевала ему, и часто – очень хорошо. Диван понял, что Печь влюбилась и попытался образумить её. «Печь! – сказал он ей. – Печь!» - и больше не сказал ничего, думая, что остальное она поймёт сама. Но Печь ответила ему презрительно: «Диван!..» - и Диван оставил её в покое. Так вот, дни и ночи напролёт, когда особенно в комнате был сквозняк, Печь подпевала Шкафу.
Но Шкаф был так занят игрой дверьми и сочинительством новых мелодий, что и не замечал, что Печь его любит. Он считал, что Печь поёт оттого, что ей поётся. Он продолжал играть и сочинять, пока у него не появилось бесчисленное множество мелодий. Шкаф постоянно находился в том блаженном состоянии, когда творишь, и – что ему было за дело до чьей-то любви? Как-то Печь окликнула его, и он не ответил. Она окликнула его ещё раз, и он опять не ответил. Она окликала его ещё и ещё, но он только играл дверьми, как пастух на флейте, и она поняла, что он неизлечимо болен. Её любовь к нему стала теперь её болезнью. Она уже не разбирала, любит она, или болеет, или это – одно и то же для неё теперь, и от невыносимых страданий любви как-то перекалилась и зажглась, спалив всю комнату, со всеми теми, кто в ней находился. Уцелела только аквариумная рыбка, которая и поведала миру о случившейся трагедии. Это была Зелёная История», - говорит в тишине Двубыка. «Я собирался всё это скоро-скоро выбросить на свалку!..» - сказал Хозяин сгоревшей квартиры двум молоденьким пожарным, рассматривавшим полусгоревшие фотографии в старом альбоме среди обугленных вещей.
Слышен шум вещей:
- Мы не хотим больше твоих историй, Двубыка!
- А чего вы хотите? – отвечает им Двубыка. – Вы и сами не знаете, чего хотите!.. Вот послушайте лучше Голубую Историю! Так вот, как вы помните, в предыдущей истории у Печи не было сил больше болеть и одновременно любить, и она самовозгорелась. Вот другая история:
«Жила-была себе девочка Печь. У неё был брат Шкаф и отец Диван. Девочка Печь влюбилась в своего собственного брата, вышла за него замуж и они ушли из дома, который после сгорел, когда там никого не было, даже начальника Дивана…»
- А что ж это сгорел ваш дом? – спросили у начальника Дивана два молоденьких пожарных.
- А так! – ответил Диван. – Дома горят, когда Печь выходит замуж за Шкаф, и у них родятся дети.»
Вещи в недоумении. «Двубыка! Ты что нам это рассказал? Это же ведь не история, а кошмар!.. И ещё этот начальник Диван, и эти пожарные!..» - Двубыка смеётся: «Это чтобы вы не спали. А то вы клюёте носами, и веки у вас слипаются, а у меня ещё две истории – «Синяя» и «Фиолетовая».
- А не мог бы ты их объединить в одну? – спрашивают вещи. – Уж больно мы устали!
- Что ж, можно! – отвечает Двубыка. – Я расскажу вам, вещи, про любовь на войне во время паники.
«Ну, жила-была себе женщина Печь. Ничем особым от других не отличалась, но была до того любвеобильна, что меняла мужей как перчатки. Сегодня она замужем за Стулом, завтра – за Столом, послезавтра – за аквариумной рыбкой, а позавчера – за Кухонным Ножом. В том месте, где она жила, началась из-за неё война между её бывшими, теперешними и будущими мужьями. Мужья ставили друг другу синяки, давали пинки и подножки, и вскоре так случилось, что среди них не осталось ни одного, кто был бы здоров физически или морально. «Нужно прекратить это!» - подумала Печь и вместо того, чтобы выбрать одного мужа из всех, составила «Расписание мужей». Когда мужья узнали об этом, они на время прекратили свои распри и стали размышлять. « А не сжечь ли нам её?» - подумали они, и собравшись с силой, собирались уже сделать то, что задумали. Но вперёд вышел Кухонный Шкаф и сказал: «Конечно, она ведьма, - но я люблю её! И кто попытается сжечь её или поцеловать, тому не поздоровиться!..» Все очень разозлились, кинулись на него и сломали. Печь поняла, что он-то и есть её единственный, и, набрав побольше воздуха, дохнула на остальных своих мужей угольями, и первым загорелся Диван. Горящий, он бегал от мужа к мужу, но никто не затушил его, так как каждый уже горел сам. И только подоспевшим пожарным Хозяин комнаты сказал: «Я собирался скоро-скоро выбросить всё это на свалку!..»
Я просыпаюсь. Просыпаюсь оттого, что чувствую жар. Я достаю градусник: надо же – 38,4! Вот что значит пить на балконе зимой, когда идёт к тому же снег, горячий чай с мёдом!
Но то, что я услышал, я запишу; я обязательно запишу!..