День независимости

День независимости.

 "Долго ль будешь ты всяким скотам угождать?
 Только муха за харч может душу отдать!
 Кровью сердца питайся, но будь независим.
 Лучше слезы глотать, чем объедки глодать".
 (Омар Хайям).


 "Каждый человек -- это стены, окна и двери." Он написал это на ватмане фломастером зеленого цвета. Можно ли поставить восклицательный знак, или опять придется довольствоваться вопросительным -- оставалось для него загадкой. В центре белого листа синим цветом он нарисовал прозрачный куб так, как учили на занятиях по черчению -- соблюдая все геометрические пропорции, обозначая невидимые грани штрихпунктирной линией. Получилось очень красиво и натурально; - особенно впечатляли идеально ровные и настолько же белые стены, пол и потолок. Они считают, что не бывает ничего важнее этого, разве что только желтый окрас стен с внешней стороны, они и его пытаются в этом убедить, но он борется. Поэтому он взял фломастер черного цвета и закрасил видимые стены, оставив только место для двери и окна. Дверь он нарисовал закрытой, но зато через окошко можно было увидеть, что внутри куба есть маленький человечек, который может быть кем угодно и абсолютно никем. Просто человек из окна, а это, если разобраться, очень емкое понятие. На бумаге появилась надпись "стена", а под ней он нарисовал прямоугольник фиолетового цвета -- этакий упрямец. Стены издревле защищают человека от природы, других людей, а, порой, и от себя самого, и он знает, что их цвет не имеет никакого значения; им его не переубедить. Его не интересовали желтые наружные стены, которые он мог видеть каждый день, когда выходил во двор, его интересовали только те стены, которые защищали его мысли, чувства и эмоции от чужих. Эти стены он строил всю свою жизнь, и теперь уже нельзя было по его виду узнать о нем хоть чуть больше, чем он позволял своими словами. Они называют его очень замкнутым и ставят очень сложные диагнозы -- глупцы, которым не суждено чего-то понять о нем, т.к. они -- чужие. Вопрос о строительстве стены или моста -- личное дело каждого, но в высоту строить проще, не в этом ли загадка человеческих взаимоотношений. Вот только зачем осознанно рыть пропасти? Сначала яма, потом мост -- как-то все сложно у них и запутанно. А если у каждого будет стена, то никаких проблем тогда и не возникнет, слез лить не придется над растоптанными чувствами, говоря, что это все в последний раз. Он нарисовал вокруг стены круг и сделал от него сноску с надписью "основа"; - чем дальше, тем больше он сам в этом убеждался. Следом за стеной, обведенной кругом, на белой поверхности листа появилось окно в красивой резной раме, которую он изобразил с особой тщательностью. Он очень любил окна в своей стене -- без них было бы ужасно скучно. Через окна он смотрел на этот мир, а мир смотрел на него, и этого достаточно -- всех устраивает такое состояние. Он, как никто другой, знал, что физически человеческий организм по большей части самодостаточен, но с внутренним миром все крайне противоположно; -- необходима связь с энергией мира. Такое понимание приходит только тогда, когда уже по максимуму закрываешься от окружающего и становишься заложником своих окон, через которые остается связь с миром, поддерживающая равновесие в душе человека. Энергия, поступающая через окна в его душу, источником своим имеет мысли, эмоции, намерения и действия каждого человека, который является частью сложных взаимоотношений между этим миром и внутренними мирами. Именно эта энергия и разбавляет его духовный мир, делая его более разносторонним, не позволяя ему пересытиться одиночеством. Когда он выходил за дверь, то непроизвольно старался оградить себя от отрицательной энергии и делал все, чтобы напитаться положительными эмоциями (как это похоже на людей ), но потом, когда на дверь был повешен тяжелый амбарный замок, а ключ выброшен в окошко, он научился радоваться любой энергии. История помнит тех, кто не признавал положительной энергии, например знаменитый в определенном круге Леопольд фон Захер Мазоха. Но он был не настолько глупым, чтобы наотрез отрицать саму возможность ее существования, поэтому описал пути нахождения положительного несколько шокирующими обычного человека. Были и те, кто отказывался от идеи отрицательной энергии, но и они понимали, что одна лишь положительная энергия убьет мир. Одного вспомнить можно сразу -- это маркиз де Сад, которому приходилось выколачивать из себя отрицательное, чтобы уравновесить положительное. Вспоминая о них, он полагал, что вместе им можно бы было составить идеальную пару, хотя у людей уже сложилось предвзятое отношение к подобного рода союзам (разогнанная Омоновцами демонстрация мазохистов). А он не был ни положительным, ни отрицательным... Или просто не было тех в его жизни, кто смог бы подобные качества в нем оценить, а самого себя оценить решиться трудно: - слишком субъективно. Да это ведь и неважно -- кому какое дело до того, добрый или злой человек, смотрящий из окна? Он соединил линией нарисованные стену и окно и над ней сделал надпись: "Только окна могут доказать наличие жизни за стеной".
 Не нарисованным оставался один объект -- дверь. Ее он нарисовал в виде вертикального прямоугольника с ручкой и большим амбарным замком. О полезности закрытой двери он ничего не знал, он лишь помнил о том, как когда-то давно он в нее вошел, чтобы больше никогда не выходить. Может еще и сам процесс закрывания ее за собой считать чем-то знаковым и сделать из него нечто подобное культу, а можно и поворот ключа превозносить, но тут -- кому как нравится. По крайней мере, если ты и не вешаешь замок, все равно не забывай прикрывать дверь: для него это было абсолютной догмой. Людей с постоянно открытой дверью называют общительными и открытыми, их внешний облик является зеркальным отражением внутреннего состояния, которое становится всеобщим достоянием. Это самое глупое, что можно сделать с дверью -- оставлять ее открытой, ведь многие, конечно, и пройдут мимо, но всегда есть вероятность, что найдутся крысы, которые обязательно залезут в душу, да еще и нагадят в нее. Он тоже раньше таким был. Нет, не тем, кто лезет в чужую жизнь, а тем, кто не просто забывал закрывать за собой дверь, а еще и периодически выходил из своих застенков, становясь открытой книгой для тех, кто его любил (он очень хотел в это верить... Когда-то давно). То время уже прошло, много воды утекло, которая вымыла из душ людей доброту, порядочность, взаимопонимание и участие, оставив только пороки. Нет, это не роспись в безвыходности, которая пропитывает стены тюрем и военных учреждений, это понимание необходимости закрытых дверей будь ты первый или последний человек на свете. Если ты положительный герой, то придется закрываться от отрицательных, которые, в свою очередь, прячут свои пороки; - все ведь социальные животные. В общем, окон должно быть достаточно. Он обвел нарисованную дверь кругом и сделал сноску: "Дверь, если рассматривать ее как философскую категорию, это как то, чего нет и быть не должно".
 Он встал со стула и отошел от рабочего места на несколько шагов. Со стороны композиция выглядела как схема сборки какого-то механизма; -- все детали подписаны, применение указано, но им опять наверняка не понравится. На прошлое занятие они дали задание -- нарисовать жизнь города в нескольких небольших тематических сценах, которые смогли бы показать ее основные стороны. Он тогда нарисовал муравья, который нес соломинку, в несколько раз превышающую его самого по размерам. Позади муравья он нарисовал еще двух муравьев в виде пиратов или бандитов, причем они преследовали первого, ориентируясь на капли пота, оставляемые им. Тогда они еще смогли свыкнуться с тем, что муравей тащил соломинку, но за капли пота и подпись: "Каждый тянет, сколько может", ему пришлось много выслушать. Бандиты выкрикивали: « Бог завещал делиться!", но это только в оригинале, а они эту надпись закрасили, мол, в группе есть глубоко религиозные люди. Сегодня темой рисования было изображение современного человека таким, какой он есть и таким, каким он, по мнению рисующих, должен быть. Что-то ему подсказывало: -- они не оценят его творения, они думают по-другому, а значит, следует ожидать стандартных вопросов: "А почему вы изобразили именно так?", "А сможете вы прокомментировать свой рисунок?". Или, если им что-то сильно не понравится, можно будет услышать и нечто подобное: "А не кажется ли вам, что стилистические особенности вашего рисунка несколько разнятся с тематикой полученного задания? Не является ли подобный ваш ход одним из способов оградить себя от чего-то, что пугает вас с самого детства? Вам близка тема нашего задания?" Они считают себя очень умными.
 В коридоре прозвенел звонок, и над дверью загорелась зеленая лампочка -- значит, уроки рисования закончились, сейчас придут собирать работы. Все аккуратно сложили фломастеры и стали рядом со своими рисунками в ожидании их. Они пришли, как всегда, втроем -- женщина психолог и два шкафа с дубинками и электрошокерами. Он смотрел на них через окно, стараясь по изменениям на лице психолога сразу определить отношение к его творению. Она бегло осмотрела рабочие места, и по всему было видно, что ее мало заинтересовало увиденное; -- на ватманах была изображена утопия в исполнении умственно отсталых. Нарисованных на картинках людей рекламируют каждый день по ящику, считают, что дают народу предел стремления (работают с массами). Если бы они знали, что в человека невозможно заложить то, кем он должен быть, т.к. само слово "должен" противоречит природе людей. Каждому свойственно считать свой путь праведным, а они берутся учить и исправлять -- сизифов труд.
 На его ватмане, как и ожидалось, взгляд психолога задержался дольше, чем на других, а это означает, что его опасения были обоснованными -- опять ничего не дающая беседа.
 -- Так, господа, молодцы, хорошо потрудились. Теперь моем руки и готовимся идти на обед. -- В голосе ни капли эмоций, на лице ни одного мимического подергивания мускулов. Она -- робот. А теперь слушайте дальше.
 -- А вас, Канатов, я попросила бы объяснить свой рисунок, но только позже -- после обеда.
 Он этого ожидал, поэтому сильно не удивился и ответил заранее заготовленной фразой, выкрикнув ее в окно. А что именно ответил -- абсолютно неважно, т.к. любая фраза из его уст в последнее время только добавляет ему срок пребывания в заведении. Когда-то давно он находился в этом месте наравне со всеми, но постепенно стал замечать, что люди вокруг него медленно, но верно меняются, пока не настал тот момент, когда он обнаружил, что остался совершенно один. Тех больных, с которыми он поступал на лечение, уже давно выпустили. Он задавал вопрос -- почему не его, а в ответ слышал, мол, еще рано, еще время не пришло, еще не вылечился (не изменился, не подстроился -- выбирайте сами). Да еще до кучи обвиняли его самого в том, что он за время лечения не сделал ни одного шага навстречу докторам, что постоянно норовит пойти в обратную сторону, все глубже погружаясь в дебри своего воспаленного сознания (прямо не врачи, а поэты). Ему было обидно, когда выписывали местного Наполеона. Тогда он на выходе из палаты на вопрос: "Как удалось отречься от прошлого сознания?", ответил, что смог перехитрить врачей.
 -- Они поверили, что Я утонул на переправе через Березину, но Я выжил, ведь свою историю Я пишу сам. Я -- главный историк своей жизни!!! -- Так он тогда сказал. Надел треуголку, улыбнулся, козырнул и вышел.
 Теперь уже не осталось не только пациентов, но и большей части врачей из тех, кто помнил его появление здесь. По-прежнему работала только психолог, которая начинала с того, что помогала ему собирать цветные кубики, а теперь она анализирует его рисунки.
 На обед опять давали макароны, которые было очень неудобно есть пластмассовыми ложками. В столовой царила почти полная тишина, т.к. пластиковая посуда звуков громких не производит, да и пациенты между собой не разговаривали -- друзей там не бывает. Почему? А вы сами стали бы дружить с психами? Нет! Об этом и говорится. У каждого свой стул, свой стол, со своей привязанной посудой, свои мысли в голове и свой крест за плечами. Почему же еда у всех одинаковая? Это вопрос, на который не требуется ответ. Он вообще не любил задавать вопросов, т.к. в его положении очень сложно рассчитывать на правдивый ответ. Но вопросы появлялись, причем довольно часто; -- нормальное явление для человека, который из своего окна видит только стены, а что за стенами, можно узнать из передачи по телевизору. Он иногда пытался мысленно возвратиться назад, чтобы понять: -- видел ли он вообще что-нибудь помимо искусственного мерцающего света телевизора, но в памяти все пути отрезали стены. Опять приходилось обращаться к экрану, но чем дальше, тем больше он убеждался в том, что разобраться таким способом в происходящем за стеной невозможно. Сегодня он решил сделать еще одну попытку разговорить женщину психолога на тему жизни вне этого учреждения. Она-то должна знать, ведь ночует она где-то там.
 После обеда всех как обычно разогнали по палатам на тихий час, а его пригласили на беседу в кабинет психологической разгрузки. Он ненавидел это место за его фальшивость и наигранность. Фальшивыми там казались даже рыбки в аквариуме; -- если на них взглянуть мельком, создавалось впечатление, что они ехидно улыбаются. А еще там всегда росли цветы, они цвели и благоухали, и большая пальма там была, в уголке стояла. Вроде бы все прекрасно, если не брать в расчет то, что больше нигде на территории лечебницы цветы не росли. В этом прослеживается сходство с политикой строительства коммунизма -- сначала вгони человека в говно, а потом поочередно давай ему надежду на лучшее и какие-никакие возможности. Откуда он все это знает? В такой обстановке с ним проводила беседы женщина-психолог после каждого очередного недопонимания между ними. Она была уже там, когда он вошел. На стойке висел его последний рисунок, на котором красным цветом были расставлены знаки вопроса практически возле каждой его части. В углу комнаты стояли в свернутом виде большинство из предыдущих его произведений искусства, этому, по всей видимости, придется оказаться там же.
 -- Присаживайтесь.
Он помедлил. В прошлый раз она придралась даже к месту, на которое он сел. Выбор лежал между диваном и двумя креслами. Тогда он сел на кресло, сегодня -- на диван.
 -- Не надо так смущаться, как будто вы здесь в первый раз, расслабьтесь.
 Она сделала небольшую паузу и внимательно посмотрела на него. Возможно, она ждала, что он что-то скажет, но он за годы, проведенные здесь, научился только отвечать на вопросы.
 -- Напомните мне, господин Канатов, тему нашего сегодняшнего занятия по рисованию. Сможете?
 -- Изображение современного человека таким, какой он есть и таким, каким он должен быть.
 Ответ ее не удивил, т.к. она уже привыкла к тому, что Канатов всегда дословно помнил тему любого занятия. Вот только понимал он ее часто по-своему.
 -- Правильно. И как вы думаете, что мы хотели, чтобы вы отразили в своих работах?
 Он знал, что она сейчас будет пытаться его подвести к тому, что он своим рисунком сделал еще один шаг назад. Она всегда так делала.
 -- Думаю, что вы хотели увидеть на рисунках отражение наших мыслей по поводу данной темы.
 Она в очередной раз убедилась в том, что он очень умен. В этих стенах его ум превратился в защитную функцию, сделавшись довольно изворотливым.
 -- Да, именно это мы и хотели увидеть, но, судя по вашим каракулям, мне даже страшно себе представить, какие мысли по поводу данной темы присутствуют у вас в голове. Теперь вы, наверное, догадались, зачем я вас сюда пригласила?
 Вопрос прозвучал с обыкновенной для психолога интонацией, которая заставляет больного считать себя непонятно за что виноватым, а самого врача ставит в ранг добровольного спасителя -- ему и вроде некогда и неприятно, но высокие моральные качества обязывают. Но с ним подобный ход не пройдет: -- виноватым он себя считать не будет.
 -- Вы хотите, чтобы я подогнал свой рисунок под тему занятия, т.к. сами вы этого сделать не можете.
 Он принял защитную стойку, а это значит, что он уже заранее приготовил объяснение своему творению. Она решила раскачивать его нестандартными вопросами, на которые он не мог заранее заготовить ответы.
 -- После общения с вами, Канатов, у меня складывается впечатление, что вы гордитесь своей нестандартностью, необычностью. Вам кажется, что в свои действия вы вкладываете ценный скрытый смысл, а все вокруг просто мечтают его разгадать. Откуда это в вас, господин Канатов? Расскажите.
 Что-то в ней изменилось. Нет, мимика, жесты, интонация -- все осталось прежним, но то, что происходит сейчас, стало походить на допрос. У него промелькнула мысль, что она готовится к последнему штурму его головы.
 -- Не знаю. Таких мыслей у меня не возникало. Я свои рисунки понимаю очень хорошо, и то, что вам их сложно понять, заботит меня очень мало.
 Встал в позу. Он не понимает, что его собираются выписывать, и продолжает упорно возводить стены перед лицами врачей. Ей такой эффект был знаком, он начинал проявляться у тех пациентов, которые забывали день своего привоза в больницу. Сначала все стараются выглядеть как можно разумнее, но со временем приживаются, и уже борются за свое положение в этом месте.
 -- Вы знаете, мне тоже абсолютно понятны ваши рисунки, по крайней мере - последний. Я даже успела порадоваться за вас, ведь по всему видно, что ваши дела пошли на поправку.
 Идиллия его внутреннего апатичного спокойствия была нарушена; -- что-то за окном пошло не так. Впервые, за последнее время, которое он помнил, ситуация, созданная им самим, вышла из под контроля, и нечто негативное застучалось в окна, зашевелилось под дверью. "Она не могла понять его рисунка", убеждал он сам себя: "Куда там ей уж".
 В комнате психологической разгрузки повисло глубокое молчание, еще чуть-чуть, еще немного, и можно было бы услышать даже то, о чем думают рыбки в аквариуме. Но этому не суждено было произойти, т.к. женщина встала, и начала медленно снимать со стенда ватман. Если бы Канатов был в меньшей степени возмущен сложившейся ситуацией и обладал более трезвым рассудком, то он заметил бы всю наигранность действий психолога.
 -- Подождите, -- крик, который многих бы остановил, но психолог была к этому готова, поэтому она лишь вопросительно взглянула в сторону пациента. -- Зачем вы снимаете рисунок, ведь мы еще не обговорили его?
 -- Так о чем здесь можно говорить? Вполне смелое и здравое представление о современном человеке.
 Женщина уже закончила сворачивать ватман и поставила его в угол к остальным рисункам. Канатова просто трясло от того, что сегодняшний день совсем не похож на остальные, но его еще не покидала надежда на то, что ему позволят объяснить нарисованное.
 -- Неужели вы согласны с темой моего рисунка? -- практически взмолился пациент. -- Я не верю в то, что вы видите человека так же.
 -- Канатов, но ведь вы такой умный, подумайте сами: -- смогла бы я работать столь длительное время в этом месте, если бы не была героиней вашего рисунка?
С этими словами женщина вышла из комнаты, даже не оглянувшись на сидящего на диване Канатова. Ей было понятно, что дольше держать этого пациента в больнице нельзя, и придется его выписывать. Также она понимала, что после выписки он исчезнет не только из списков, но и из жизни. Ей было жаль его, но спасти Канатова уже не получится; -- закрыты все пути к его сознанию. Женщина пошла к себе в кабинет, нужно было подбить все бумаги, чтобы пациент Канатов исчез из истории клиники.
 А в это время, в комнате психологической разгрузки вжавшись в диван, сидел раздавленный сложившимися обстоятельствами Канатов. Стройный, до сегодняшнего дня, поток мыслей превратился в хаотично скачущие обрывки, которые еще больше усугубляли ситуацию. Он только сейчас начал понимать, что совершенно забыл все то, что находится за забором и то, кем он там был. Канатов пытался себя успокоить, может быть психолог не имела в виду выписку, когда говорила, что он пошел на поправку, но это было слабым утешением -- лишь жалким подобием надежды.
 Соседи по палате давно не видели эмоций на его лице, но сегодня он вошел чернее тучи. Пришел он во время тихого часа, поэтому никто не спал (способы самовыражения каждый ищет сам для себя в течении всей жизни, а к этому нас приучают с детского сада). Канатов рухнул на свою кровать и закрыл лицо руками. Сосед справа только закончил пришивать уши к костюму и был уже готов его примерить, как появился Канатов -- всегда такой спокойный -- чем-то очень взволнованный. Здесь к чему-то из ряда вон выходящему всегда относятся с большим трепетом, поэтому сосед, до сих пор хранящий молчание, уже наверняка знал, что долго не продержится, и просто ждал удобного случая. Когда Канатов перестал показывать признаков бодрствования, сосед решил больше не тянуть и потряс его за плечо.
 Стук в дверь.
Он посмотрел в окно, там стоял его сосед по койке справа. Открывать совершенно не хотелось, но сосед постучал еще раз, как будто зная, что Канатов находится в себе. Пришлось отозваться.
 -- Кто там?
 -- Я тот, кто всегда приходит на помощь, -- ответил сосед.
 -- С чего ты решил, что мне требуется твоя помощь?
 -- Интуиция подсказала. За годы безграничного человеколюбия это чувство развилось во мне очень сильно, -- ответил сосед.
 -- Но ведь я не просил мне помогать. Не много ли ты на себя берешь, принимая такие решения?
 -- Если бы я брал на себя меньше, многих бы уже не было, -- пояснил сосед.
 Канатова собеседник уже начал раздражать, но он сдерживался и, в некотором роде, даже пугался этого чувства. Ему были известны способы избавления от раздражительности -- он направлял ее на сам раздражитель.
 -- Значит ты -- спасатель?
 -- Не совсем так. Я скорее борец за справедливость, поэтому спасаю лишь страдающих несправедливо, -- ответил сосед.
 -- И ты сам берешься судить, что справедливо, а что нет?
 -- О справедливости судить не надо. Справедливость -- это такая вещь, которая всегда находит резонанс в любой человеческой душе. А если этого резонанса нет, значит и справедливость надо не искать, а творить, т.к. изначально ее нет. -- Так говорил сосед. Казалось, что он действительно верит в то, что говорит. Да и вообще в этом заведении большинство людей находятся только потому, что слишком свято верят в свои тайные мысли, потому, что осмеливаются бросить вызов обществу, который их отвергает. А мысли, они потому и тайные, что идут вразрез с мнением (или наоборот).
 -- Ну и кого ты спас за последнее время? Хотя бы за время, которое ты находишься здесь?
 -- А здесь не кого было спасать, т.к. не происходят деяния разнящиеся со справедливостью. В этом заведении каждому дается возможность жить соразмерно со своими мыслями, чего нельзя было безболезненно делать за стеной.
 -- Почему же ты решил, что меня нужно спасать, когда за последних лет пять никого не спас? Не от того ли, что здесь не получается у тебя реализовывать свои потаенные масли?
Сосед отвернулся. По всему было видно, что последние слова Канатова задели его, причем очень сильно. Канатов отошел от окна. Сегодня он поставил на место хотя бы одного зазнавшегося. Сосед вряд ли был в чем-то виноват, но проявлять малодушие -- самое последнее дело, думал Канатов, поэтому пусть сосед сам разбирается со своими причудами, а он ему -- не подмога. Через несколько минут со стороны соседней койки послышались всхлипывания, а вслед за ними -- что ни на есть самые настоящие рыдания. Канатов зарылся поглубже в подушку, чтобы не слышать плача соседа, и постарался уснуть, но сон не шел. Он уже стал подумывать, что хватка теряется, что чувства готовы вырваться на свободу, но, стиснув зубы покрепче, отогнал эти мысли. В подобных ситуациях Канатов всегда старался вспомнить кадры, увиденные им по телевизору несколько лет назад. Там показывали далекую экзотическую страну Зимбабве, в которой большинство людей живут за чертой бедности. Но даже дети там, умирая от голода, носят каменные лица. А чем же он лучше их? Имеет ли он право проявлять слабость? Он, которого кормят, одевают, спать укладывают, которого лечат, если он вдруг заболеет. Нет, он не будет сдаваться, ведь у него даже не военное время, еще не начались боевые действия с жизнью.
 Пока Канатов бредил своей важностью, в душе соседа бушевали эмоции -- он не мог справиться с ударом, который ему нанесло понимание собственной бесполезности. Следствием подобных внутренних бурь всегда бывают неожиданные развязки. Так и в этот раз Канатова привел в чувство звон разбитого стекла. Когда он вскочил с кровати, то только лишь успел заметить фигуру в черном плаще, которая выпрыгнула в окно. Шок от увиденного длился несколько мгновений, и Канатов уже летел к разбитому окну. Мысли в голове сменяли друг друга настолько стремительно, что Канатов даже не успевал за ними следить, но их объединяло одно общее настроение -- злость на себя, злость на тех, кто продолжал спокойно спать на своих кроватях.
 "Я только что убил человека!!!"
 Канатов выглянул в окно. С высоты пятого этажа стул, минутой ранее разбивший стекло, смотрится развалившейся игрушкой...такой же развалившейся, как и тело соседа, которого там почему-то не было. Канатов почувствовал душевный подъем; -- случилось нечто невероятное, сосед не разбился. Он решил, что сосед сейчас уже поднимается по лестнице, что он живой и здоровый, и Канатов непременно перед ним извинится, когда распахнется дверь палаты, но вместо этого зазвенела сирена, оповещающая об окончании тихого часа. Он открыл глаза и понял, что видел всего лишь страшный сон. Сейчас в палату войдет медсестра, чтобы посчитать пациентов, и дальше день пойдет своим чередом, а значит и Канатов по-прежнему остается собой, не уступающим никому. Но суждено было случиться другому.
 -- Кто разбил стекло? -- медсестра медленно переводила взгляд с одного пациента на другого. Повисло тяжелое молчание, т.к. виноватых в случившемся в этой комнате не было. Хотя нет, наверное, один виновный был, вот только он, как и все, сидел на своей кровати и недоуменно рассматривал мерно раскачивающиеся под потоками ветра занавески.
 -- Ладно, если не признаетесь, будем разговаривать по-другому. Иванов!
 -- Здесь.
 -- Ты разбил окно?
 -- Нет.
 -- А кто разбил, ты видел?
 -- Не видел. Я спал.
 Медсестра что-то пометила в доске проверки.
 -- Канатов!
 -- Здесь. -- произнес он. Ему страшно не хотелось говорить неправду, но боязнь того, что его признают виновным, сделала свое дело.
 -- Ты разбил окно?
 -- Нет.
 -- А кто разбил, ты видел?
 -- Нет. Я спал.
Медсестра опять что-то пометила в своем листе и продолжила свой мини допрос. Канатова он уже мало интересовал, в его голове чередовались мысли о том, как падение соседа из окна смогут приписать ему. Пока все складывалось так, что никакие пути на него не указывают, а значит можно успокоиться и ждать, что будет. А будет дальше то, что медсестра, рано или поздно, дойдет до фамилии выпавшего из окна соседа и начнется паника. Да-да, именно паника, которой хоть эмоционально может и не быть, но которую нужно показать, дабы очередной раз обозначить границы между теми, о ком заботятся и теми, кто заботится. Всех соберут в столовой и опять пересчитают, но сосед от этого все равно не появится, и тогда персонал отправится на поиски. Пациентов оставят в столовой на полдник, но ни у кого не будет аппетита, т.к. на любые отклонения от обыденности первым всегда реагирует желудок. В тарелках останутся лежать печеные яблоки, а в стаканах будут продолжать плавать на фоне красного киселя черные чаинки, которые остались после обеда. Просто шедевр натюрморта в исполнении неизвестного художника. И повиснет в воздухе гнетущая тишина, прерываемая редкими всхлипами, раздающимися из углов, по которым разбредутся пациенты. Так пройдет час, а может и больше, уйдет время, отведенное для занятий с психологом на свежем воздухе, и наступит время ужина. О пропущенном занятии никто и не вспомнит; -- очень мало здесь чего-то обязательного, да и вряд ли это кому-то повредит, ведь лечение здоровых...
 Канатов сидел за столом и ждал своей очереди, чтобы пойти и получить ужин в пластмассовом подносе. Ужинать, по всей видимости, будут все, т.к. сейчас желудок уже отреагирует на то, что был пропущен полдник. Канатов тоже будет есть. Он уже практически избавился от ужаса, который просочился, как едкий дым, через неплотности оконных рам в его душу. И если часом ранее он еще винил себя в случившемся, то теперь воцарилось безмятежное спокойствие, к которому Канатов успел так сильно привыкнуть. Дождавшись очереди, он сходил к стойке и получил ужин -- овсяную кашу на воде. Вкусно не было, но это его никогда здесь не смущало; -- двери и окна сдерживают все. Прозвенел звонок, и загорелась красная лампочка, а значит, ужин подошел к концу, и теперь всех отправят в комнату досуга для просмотра телепередач. Канатов всегда относился с большим трепетом к телевизору, т.к. он был единственным окном, через которое была возможность заглянуть в неизвестность, творящуюся за стенами клиники для душевнобольных. Он перед просмотром старался настроиться и собраться, чтобы по максимуму превратиться в губку, которая, как воду, будет впитывать информацию из мерцающего экрана. За долгие годы таких просмотров Канатов научился систематизировать полученную информацию, условно разделяя ее на три категории: "Радость. Нейтрально. Горе.". Из телевизора на него смотрели улыбающиеся лица счастливых людей, лился рекою веселый смех. Потом их сменяли каменные лица серьезных людей, обсуждающих чье-то (казалось, что не свое) будущее. Завершался круг криками, стонами и потоками слез с перекошенных от боли лиц. Весь этот калейдоскоп эмоций, думал Канатов, и составляет общую картину жизни за стеной. Возникал только один вопрос, он никак не мог понять, в чем отличие тех людей от них самих. Глядя ежедневно на жизнь в психушке, а по вечерам -- на жизнь за стеной, Канатов все силился определить тот критерий, по которому он оказался именно здесь, когда все смеются и плачут там. И ведь действительно, там живут и переживают, а он уже и забыл, когда в последний раз плакал или смеялся. Может быть разница именно в этом? Может людей закрывают здесь, чтобы отобрать у них эмоции? И тут его осенило, как будто рассеялся туман, закрывавший раньше и без того потаенную дверь, над которой весела табличка " ИСТИНА ". Но для того, чтобы войти в эту дверь, Канатову было необходимо попасть в местную библиотеку, а на это рассчитывать можно только завтра, т.к. сегодня там уже все закрыто.
 Когда он очнулся от своих мыслей, просмотр телевизора заканчивался, и пациенты потихоньку уже начинали расставлять аккуратно стулья, чтобы завтра опять раскидать их по комнате просмотра, под действием бешено скачущих эмоций. Когда Канатов пришел в палату, он вспомнил, что сегодня не будет соседа, и это воспоминание породило в нем некое, ранее ему неизвестное, чувство. Он постарался на нем сосредоточиться, чтобы понять, с чем оно связано, что его порождает, но такие измышления ни к чему хорошему не приводили; -- получалась сама собой зависть. Канатов отогнал прочь эти мысли вместе с чувством, но он не знал, что последнее не исчезает, а лишь только затаивается и ждет своего момента. А пока пришло время проверки перед сном, и все больные улеглись в свои кровати про себя проговаривая "здесь", которое они скажут медсестре.
 Вечерняя проверка проходила как обычно, вот только фамилия соседа так и не прозвучала. Неужели его так быстро вычеркнули из списков, думал Канатов, неужели здесь так просто все происходит, когда умирает человек? Он не хотел бы здесь умереть. А медсестра уже дочитала список пациентов, но не ушла сразу из палаты, как она делала обычно, а продолжала стоять на своем месте. Казалось, что она готовится произнести какую-то речь, но не знает с чего начать. Так сомневаются, когда лежит выбор между горькой правдой и сладкой ложью. Наконец она решилась, и пациенты стали свидетелями исторического события; -- впервые за время существования клиники руководство что-то пояснило больным, а не оставило их додумывать все самим. Прозвучала следующая речь.
 -- Как вы знаете, сегодня произошло из ряда вон выходящее событие, -- она сделала небольшую паузу, чтобы пациенты настроились на принятие важной информации. -- Во время тихого часа один из больных проявил ужасающее своеволие и полетел раньше, чем закончился курс его лечения и подготовки. И теперь руководство принимает по нему решение, боюсь, что далеко не в его пользу.
В комнате повисла тишина. Если медсестра ждала неодобрительного гула, то явно зря, т.к. пациенты все равно ничего не поняли. А внутри Канатова еще сильнее забушевали бури; -- он никак не ожидал подобного кощунства. Сосед покончил жизнь самоубийством, а она говорит, что он "полетел раньше".
 -- Я надеюсь, что больше никто не осмелится самостоятельно решать, что он уже готов, и больше подобных инцидентов не будет, -- закончила свою речь медсестра.
 Когда она вышла из палаты, и погас свет, думаю, что многие перед тем, как уснуть, задумались, к чему их здесь готовят. Задумался и Канатов, просто ему вспомнился последний разговор с психологом. Она тогда намекала, что он пошел на поправку. Вроде бы и порадоваться, но совсем не хочется завершать свое пребывание здесь полетом из окна. Завтра срочно необходимо попасть в библиотеку, может тогда он освободится от подобных тяжелых мыслей, если, конечно, его теория подтвердится. На этом он уснул. Во сне он бегал по верхнему этажу клиники, пытаясь найти лестницу или лифт, чтобы спуститься вниз, но этого ничего не было. Зато по всем коридорам стояли врачи и медсестры и приветливо улыбались, указывая Канатову путь к открытым окнам. В одном из коридоров ему дорогу перегородила своим телом женщина психолог. Она, как и все, улыбалась и что-то говорила, но Канатов никак не мог разобрать что именно; -- казалось, что она просто открывает рот, а звуков нет. По губам он смог прочитать, что она произносит слово "Прыгай!". Теперь он уже начал слышать ее зловещий шепот, который подхватывали со всех сторон другие работники клиники. Постепенно "Прыгай!" усилилось так, что задрожали стекла, а мощное эхо было готово разорвать Канатову барабанные перепонки. Он метался по этажу как загнанный зверь, хотя уже подсознательно понимал, что выхода нет. Тогда он закричал, что было силы, и коридор свернулся до маленькой комнаты, в которой собрались все работники клиники. Впереди всех стояла женщина психолог и снисходительно смотрела на Канатова.
 -- Ну чего ты сопротивляешься? Ты ведь достаточно умен, чтобы понять всю безвыходность ситуации. Смирись.
 Но Канатов не желал ее слушать. Он оглянулся назад и увидел открытое окно. От двери его отделяла толпа из сотрудников клиники, которые медленно, но с непоколебимой решительностью, двигались в его сторону. Действовать необходимо было быстро, иначе он рисковал быть выброшенным из окна.
 -- Стоп! -- не своим голосом заорал Канатов, обращаясь по большей части к психологу. -- Это мой сон, поэтому ни шагу больше. Я решаю в своем сне все сам.
Это действительно подействовало, и сотрудники застыли на месте.
 -- Ладно, -- сказала женщина психолог, -- но помни, вечно прятаться во сне невозможно.
С этими словами сотрудники по одному начали покидать комнату, причем некоторые из них вышли через окно. Последней из комнаты выходила психолог. Перед тем, как закрыть за собой дверь, она посмотрела в сторону Канатова, и в ее глазах читалась печаль.
 -- Как, наверное, должна быть ужасна жизнь, если приходится быть хозяином положения лишь только в своем сне. -- С грустью произнесла она. -- Наслаждайтесь, Канатов, здесь вы независимы. Только здесь.
 Женщина вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Канатову понадобилось некоторое количество времени, чтобы прийти в себя от увиденного. Когда он сумел унять дрожь в коленях, то встал и вышел в коридор. Все окна оказались закрытыми, а весь интерьер уже принял привычные знакомые очертания. Более того, Канатов понял, что каким-то образом оказался на своем этаже возле туалета. "Ничего не понимаю", -- думал он, бредя в сторону своей палаты. Двигался он по инерции, как делал это каждую ночь, когда вставал, чтобы сходить в туалет. Вот только одна мысль его беспокоила, ведь он сейчас спит, а значит, когда он зайдет в свою палату, то сможет увидеть себя, спящего в кровати. Это очень попахивало практикой сновидения, о которой он читал уже и не вспомнить где. Проходя мимо кабинета психолога, Канатов вынужден был остановиться, т.к. из под двери вытекала узкая полоска света, чего никак не должно было быть ночью. Более того, из кабинета доносились голоса, причем по интонации можно было догадаться, что один обвиняет, а другой оправдывается. Немного постояв под дверью, Канатов понял, что в кабинете психолог читала морали его соседу по палате, который сегодня днем выпрыгнул из окна. Столь неожиданный поворот событий заставил Канатова задуматься, но не надолго, ведь он спал. По крайней мере, он так считал. Поэтому, не придав услышанному какого-либо значения, Канатов побрел дальше и через минуту оказался возле своей палаты. Заходить сразу не хотелось; -- предчувствие было нехорошее, но убедиться в том, что это всего лишь сон, необходимо, поэтому Канатов, потоптавшись с минуту, повернул ручку и вошел в палату. Глаза не сразу привыкли к отсутствию света, и ему пришлось еще недолго постоять около двери. В палате не происходило ничего, хотя она должна быть доверху наполненной снами пациентов -- самыми разнообразными, смотря кто от чего лечится. Канатову так понравилась его последняя мысль, что он даже начал оглядываться по сторонам в поисках таких же героев своих снов, как и он сам, но вокруг были лишь мирно сопящие больные. Он пошел в сторону своей койки, силясь разглядеть контуры тела, спящего на ней, но, если его не подводило зрение, там никого не было. Сердце стало биться чаще, и на Канатова сошло озарение, ум прояснился, и пелена таинственного сонного тумана куда-то исчезла, оставив окружающую реальность такой, какой она всегда была и должна быть.
 Я НЕ СПЛЮ!!!
 Мозг Канатова отказывался в это верить, но приходилось верить своим глазам. Уже лежа на кровати он начал понимать, насколько безнадежной складывается ситуация. Единственное, что хоть как-то успокаивало его, это голос соседа в кабинете психолога. Канатов надеялся, что не ошибся. Он было уже собрался опять сходить к кабинету, чтобы убедиться в том, что там действительно его сосед -- живой и невредимый, но тут дверь в палату открылась, и поток света из коридора выхватил из мрака фигуру соседа. Канатов понял, что настало его время сойти с ума, а сосед спокойно прошел к своей койке и лег спать.
 Канатов, измотанный последними событиями, тоже решил поспать, но так и не понял, уснул он все таки или проснулся. Следующее, что пробилось в его сознание, нещадно давило на уши и на глаза. Он накрыл голову подушкой, но это не помогало, и тогда он закричал, взывая к милости того, что многие знают как утро рабочего дня. Утро оказалось неумолимым и уже схватилось руками за подушку, стараясь оторвать ее от лица Канатова. Он сопротивлялся, боролся за свою жизнь с неистовством раненого животного, но силы были неравными, и его глазам открылась картина из лица улыбающегося соседа, хмурой медсестры и больничного вышибалы, держащего в руках его подушку.
 -- Если вы, Канатов , хотели покончить жизнь самоубийством, то напрасно; -- вас готовят умирать за идею и призвание. А еще вам придется объяснить ваш ночной спринт по коридорам больницы.
 -- Всем приготовиться к утренней зарядке! -- крикнула медсестра, уже обращаясь ко всем пациентам.
 Когда она вышла за дверь, Канатов принялся расспрашивать соседа о том, что произошло за эти последние сутки.
 -- А ничего не произошло, -- отвечал сосед, -- просто я понял свое предназначение раньше, чем они мне его объяснили.
 -- То есть ты тогда говорил правду насчет спасения людей?
 -- Ну а почему нет? Почему бы не существовать заведению, в котором каждый человек зависит только от самого себя, не находится под постоянным пристальным присмотром толпы, которая вылепливает из него себе подобного?
 -- Но ведь возможно и такое, что и здесь на нас тоже оказывают влияние, -- говорил Канатов, хотя опять почувствовал присутствие истины где-то рядом.
 -- Да, возможно, но нет никаких проявлений этого. Реакция на влияние -- это эмоции, которых в изобилии за стеной, которых нет здесь. Нас заставили пожертвовать своими эмоциями, чтобы подарить нам взамен свободу быть собой.
 Канатов смотрел на соседа, как будто видел его в первый раз, ничего не понимая, но зная, что это все правда. Он почувствовал себя теми евреями, которых сорок лет таскали по пустыне, чтобы они смогли понять ту правду, которая оказывается ложью, разбиваясь о стену реальности. Сосед, видя замешательство Канатова, решил больше не растолковывать ему ничего -- бестолку -- и пошел в умывальник. На выходе из палаты он обернулся.
 -- Сходи, в конце концов, в библиотеку, если мне не веришь. Там ответов гораздо больше, чем ты можешь придумать вопросов.
 Теперь он уже был уверен, что все вопросы должны быть сняты сегодня. Когда истина стучится в дверь твоего сознания дважды за последние десять часов, то главное это не упустить ее, ведь подобные подарки судьбы бывают лишь однажды за эпоху. Сосед подтвердил его видение своими словами о библиотеке, а значит медлить нельзя; -- сегодня, вместо занятий по рисованию, он отправится в библиотеку и доберется до истины, а там -- будь, что будет.
 Канатов сходил в умывальник, потом аккуратно заправил постель и оделся. Посмотрев еще раз на кровать, он решил поставить подушку треугольником: -- уж очень сильным было предчувствие, что спал он здесь в последний раз. В палате он остался один, т.к. всех пациентов уже выгнали на улицу для проведения утренней зарядки, поэтому он решил тоже поспешить выйти во двор, чтобы не привлекать к себе внимания. Пробежка не оказалась такой изнурительной, как это бывало обычно, наверное сказывался душевный подъем. На завтраке есть не хотелось, но он старался себя пересилить, ведь предстоял трудный день. К концу приема пищи в столовую зашла женщина психолог, чтобы объявить тему занятия по рисованию. Она всегда так делала, чтобы пациенты имели возможность обдумать свой будущий рисунок.
 -- Сегодня, господа, вам предстоит поразмышлять на тему человека и его предназначения. Отнеситесь к занятию серьезно: -- быть может, это одна из самых важных тем. Жду всех в зале искусств.
 Да, конечно, думал Канатов, ждите -- не дождетесь. Он быстро встал и пошел на выход, стараясь выглядеть как можно более естественно, чтобы не привлекать к себе внимания. В комнате для рисования ватманы были уже подготовлены и ожидали каждый своего художника, дабы позже рассыпаться яркими мыслями, а затем отправиться гнить на пыльный склад. Невеселая судьба. Хуже, наверное, только у самих художников, которые обречены выражать свои яркие мысли только лишь на бумаге. Вот так выразишь, а потом в душе дыра, порастающая паутиной.
 Канатов быстро набросал на своем ватмане схему, отражающую тему задания, и вышел в коридор. Пациенты еще не успели дойти сюда, поэтому он смог беспрепятственно добраться до библиотеки.

В БИБЛИОТЕКЕ.

 Когда он закрыл за собой дверь, то полностью окунулся в атмосферу какого-то античного храма, стены которого пропитаны мудростью старины и печалью пережитого прошлого. Он однажды был здесь много лет назад, и с того времени больше не решался сюда войти. Еще тогда он смог ощутить всю странность этого места, которое пугает простого человека, не желающего знать о жизни больше. Но сейчас совсем другая ситуация, и он уже через мгновение понял, что непременно найдет здесь ответы на свои вопросы. В библиотеке нет места неразрешенным вопросам. Канатов подошел к стойке, за которой сидел библиотекарь. Про этого человека никто ничего не знал, его даже ни разу не видели за пределами библиотеки, поэтому один его вид уже внушал если не ужас, то благоговейный страх.
 -- Чем могу помочь? -- спросил библиотекарь без приветствия. Он смотрел прямо в глаза Канатову, пока тот невольно не отвернулся.
 -- Я...-- начал было Канатов, но библиотекарь его перебил.
 -- Не надо, ничего не говорите, я уже сам все понял. Все ответы на свои вопросы вы найдете в книге Платона "Республика".
 На этом библиотекарь опять погрузился в чтение очередной книги, и в помещении повисла тишина. Канатову казалось, что такое положение меняется только тогда, когда приходят посетители. Библиотекарь же, по всей видимости, был здесь всегда, чередовались лишь только книги перед ним. Канатов все не решался сойти со своего места, он ожидал какого-то другого приема, и что ему делать сейчас -- он не знал. Библиотекарь снова поднял глаза на Канатова.
 -- Книги в библиотеке расставлены в алфавитном порядке, молодой человек. А столики для чтения в дальнем углу, проходите.
 И библиотекарь опять погрузился в свою книгу. Канатов пошел к стеллажам с книгами. С первого взгляда они не казались такими огромными, но когда он подошел ближе, то понял, что до верхней полки ему даже не допрыгнуть. Он довольно быстро отыскал полки с книгами авторов, фамилии которых начинались на букву "П". Здесь были, как показалось Канатову, все: -- от Пушкина до Козьмы Пруткова, от Пастернака до Паустовского, от Плутарха, до Плавта. Походив вокруг них минут десять, он все-таки нашел "Республику" Платона. Оценив объем произведения, он понял, что пытаться прочитать его за время занятий по рисованию бесполезно, тогда он снова пошел к библиотекарю. Канатов хотел сразу получить ответ, ссылаясь на отсутствие времени, но библиотекарь, услышав подобное, ужасно рассердился. Он сказал, что жалок тот, кто боится потратить время на чтение книг. Библиотека -- это то место, где можно забыть о времени вообще, ведь время, потраченное с пользой, оно не вспоминается. Да и нет ничего более полезного, чем чтение, а посему Канатову нужно просто сесть за столик и от корки до корки прочитать эту книгу, если он конечно еще желает разрешить свои вопросы. Ему ничего не оставалось, кроме как действительно начать читать то, что посоветовал библиотекарь. Он сел за стол, открыл первую страницу и погрузился в чтение.
.......................................................
 Канатов перевернул последнюю страницу. Все, книга закончилась, а вместе с ней исчезли и вопросы. Теперь он абсолютно ясно представлял себе то, зачем он и все остальные вынуждены находиться здесь, когда такие же люди спокойно живут там -- за стеной. "Человек не может управлять собой": -- это он взял у Платона, хотя ему казалось, что он знал это всегда; -- столь очевидным было это утверждение. И ведь потому же человек не может быть собой, тем, кем он является в своих мечтах, кем он хочет быть. Но его закрывает в рамки общество, в котором он живет, на его поведение влияет любой, кого он знает, любой, кто находится в пределах видимости. Все подчиняются писаным и неписаным законам, которые сочиняли такие же зависимые от других люди. Книга Платона о правителе-философе дала Канатову ответ о его предназначении. Нет, он не видел себя правителем, он был просто независимым человеком, который только и может в итоге стать собой. Он вернется в общество тем, кто будет дарить эмоции, а это по сути и есть управление людьми. Его сосед по койке будет дарить радость обделенным, будет возвращать им веру в справедливость. А вот какие эмоции будет дарить он, ему еще предстоит узнать.
 Канатов встал из-за стола и отнес книгу на ее место. Мысленно он понимал, что чтение должно было занять не менее двенадцати часов, и это его сильно пугало, т.к. он отсутствовал целый день. Но вот биологические часы почему-то этого не подтверждали; -- он не только ни разу не сходил в туалет, но и до сих пор не чувствовал голода. Когда он подошел к стойке библиотекаря, тот сказал, что встречал и более скоростное чтение, но у Канатова все равно хороший результат.
 -- А как долго я читал? -- спросил Канатов.
 -- Восемнадцать часов и двенадцать минут. Секунды не замерял, -- ответил библиотекарь, -- но ты не пугайся; -- библиотека время не отбирает.
Библиотекарь продолжил чтение книги (книга была уже другая), а недоуменный Канатов вышел в коридор. Он прикинул в уме, что за окном сейчас должно быть раннее утро следующего дня, но когда он подошел к окну в ближайшем холле, то понял, что ошибался. За окном светило солнце, и безмятежно пели птицы. То ли еще сегодня, то ли уже завтра, перебирал в своей голове Канатов, но вопросов, по всей вероятности, добавилось. Он решил пойти в комнату для рисования, тогда все встанет на свои места. За прошедшие сутки все сложнее становится чему-то удивляться, но опять пришлось. Канатов даже не опоздал к началу занятия, но правда пришел в числе последних. Никто особого внимания на него не обращал, а значит, на целый день он и не пропадал. Он уже начал сомневаться, был ли сегодня в библиотеке или нет, но ведь целую книгу он успел прочитать и ответ на самый главный вопрос получил. Так он размышлял пока не подошел к своему рабочему месту, где запутался окончательно: -- на ватмане рядом с его схематичным рисунком красовалась целая композиция, на которой, не иначе как рукой мастера, был изображен человек идущий по канату над толпой зрителей. Он начал смеяться над глупостью автора картины, уж его-то, хоть и схематичный, рисунок всяко более точно отображает предназначение человека. А этот плясун канатный ну никак не похож на чье-то предназначение.
 -- Ты зря смеешься.
 Канатов обернулся и увидел своего соседа.
 -- В твоей схеме кроется великое заблуждение всего человечества, которое считает, что в мире есть только зло и борьба с ним. А на самом деле, ни зло, ни добро не являются предназначением, они лишь способы самовыражения. Я бы даже сказал, что зло и добро отличаются друг от друга только потому, что люди по разному смотрят на вещи. Мы видим мир почти всегда так же, как видят его окружающие...
 Но Канатов уже его не слушал. Он все это понял, и теперь в его голове начала выстраиваться определенная ясная картина будущего, в котором он сможет реализовать себя на все сто процентов, чем бы ему не пришлось заниматься. И, возможно, он станет тем, от кого будут зависеть другие, по крайней мере в эмоциональном плане.
 -- А ты не знаешь, кто это нарисовал? -- Спросил он у соседа.
 -- Странный ты какой-то. Я уж думал, что ты все понял и вышел на финишную прямую, а на самом деле...-- сосед махнул рукой и пошел к своему ватману.
 Канатов даже немного обиделся на своего соседа, но непреодолимое желание во всем разобраться быстро забило чувство обиды. Он стоял и смотрел на канатоходца. В голове мелькали события прошедших суток, не желая собираться в единую картину. От пристального разглядывания картины начали слезиться глаза, но это, к великому удивлению Канатова, сделало картину более четкой, и он уже начал различать даже мельчайшие детали. Оказалось, что толпа внизу не такая уж и безликая, как она выглядела вначале. Теперь он уже видел людей с каменными лицами, который целыми семьями шли к площади, над которой между жизнью и смертью балансировал человек. Он видел и тех, кто свистел, рукоплескал и в ужасе отворачивался, при каждом опасном шаге канатоходца. И вот уже появились те, кто возвращался домой; -- вырванные из будничной трясины опасной профессией одного человека. Их лица уже не каменные, они излучают всевозможные оттенки эмоций, они ожили. Теперь он уже понял смысл этой картины. Тот, кого нарисовали на переднем плане, совсем не кроет в себе всего замысла, он может быть кем угодно или никем -- просто человек из окна. Он не зависит от праздной толпы внизу, он даже не зависит от того, кто наблюдает за всем этим сверху. Он свободен, свободен потому, что знает о своем предназначении и живет соразмерно с ним. Канатов перевел взгляд на канатоходца и увидел в нем себя.
.......................................................
  Он отвернулся от картины и увидел, что занятия уже закончились, пациенты разошлись, и в помещении остался только он один. Пройдя вдоль плакатов других пациентов, он уже смог оценить, кто и как близко смог подобраться к финишной черте. Судя по рисункам, следующим после него будет его сосед. Он не стал долго задерживаться в комнате для рисования, т.к. у финишной черты бессмысленно пытаться что-то отсрочить или перенести, остается лишь принять и смириться. Он поднялся на лифте на последний этаж. "Надо было зайти к своим в палату, попрощаться, т.к. увидеть их вновь вариантов нет никаких", думал он, но возвращаться не стал -- плохая примета. Да и вещи остались все там, но о них переживать вообще не стоило, ведь каждая вещь имеет значение лишь в определенном месте и в определенное время, а для него заканчивается и то, и другое.
В холле верхнего этажа собрался, видимо, весь персонал заведения (по-другому называть уже не хотелось), не увидел он только библиотекаря, который наверняка не прекращает чтение по всяким пустякам вроде этого. Действительно, билет в жизнь -- это ведь каждому дано хотя бы раз, так по какому случаю торжество? Канатов шел по коридору вдоль двух рядов людей, которые что-то говорили, подбадривали, похлопывали по плечу, но он никак не мог понять смысл того, что они говорили, да это уже и неважно. Более того, он уже начал забывать все то, что с ним здесь происходило, пропадали старые переживания. Исчезла дверь, а за ней и окна, пропали стены, и он оказался лицом к лицу с тем, чего так сильно боялся, но ничего не изменилось. Канатов этому даже не удивился, и ему уже не узнать того, что женщина-психолог назовет подобный феномен сбоем в системной программе. В конце коридора он мог уже разглядеть окно, через которое проникал в помещение невероятно живой свет, какого он раньше не видел даже во время прогулок. Почему-то ему показалось, что такой свет называется (должен называться) жизнью, и от этого внутри сразу все потеплело. Канатову нравилось это ощущение, он даже слегка сбавил свой шаг, чтобы подольше его ощущать. Когда он подошел достаточно близко к окну, от стройных рядов персонала отделились двое и в неспешном порядке, как это бывает на торжественных церемониях, раскрыли рамы, запуская ароматные потоки воздуха в душный коридор. Это действие привело Канатова в неописуемый восторг. Он раньше даже и не подозревал, что воздух может так пахнуть. Ему сразу захотелось, чтобы все смогли ощутить эту благодать вместе с ним, он даже повернулся назад, но увидел лишь только нескольких человек, а большая часть коридора была закрыта пеленой тумана. Канатов улыбнулся оставшимся и помахал им рукой, а они махали ему в ответ. Очевидно, что он их просто забывает, а значит и эти счастливые лица обречены быть стертыми из памяти. Канатов опять пошел в сторону окна и через несколько метров столкнулся лицом к лицу с дворником. Его Канатов не видел уже очень давно и практически забыл о его существовании, но сейчас вспомнил, вспомнил тот разговор, который состоялся между ними еще в самом начале его здесь пребывания. Тогда дворник советовал ему считать зимы, чтобы не потерять нить временного течения, а не то Канатов рисковал попасть в списки тех, кто был здесь всегда и стать подобным уборщиком двора.
 -- Ну как? -- Спросил дворник, хитро улыбаясь. -- Сколько насчитал?
Канатов улыбнулся в ответ. Он действительно считал зимы, но, когда счет пошел на вторую сотню, сбился и более к этому делу не возвращался. Ему даже стало немного стыдно перед дворником, что не воспользовался его советом, но тот весело хлопнул Канатова по плечу и сказал, чтобы он не расстраивался.
 -- Не переживай так, -- сказал он, -- я все сам посчитал. Всего 187 зим -- не так уж и много, если сравнивать хотя бы со мной. Ладно, удачи.
И Канатов продолжил свой путь к окну. Когда до конца пути осталось всего пару метров, исчезли все люди из коридора, и он остался один. Выглянув в окно, он увидел неизмеримо далекую землю внизу и бесконечную стену впереди. Прямо от карниза начинался канат, он висел в воздухе и ни к чему не крепился, казалось, что этот элемент относится совсем к другой композиции, но картину он не портил. Канатов залез на подоконник и, свесив ноги за окно, начал рассматривать свободу. Внизу гуляли его бывшие соседи по палате. Лиц он разобрать не мог, но что-то ему подсказывало, что там ничего не изменилось. Зато вверху летали абсолютно реальные птицы, которых он раньше и не замечал. Наверно за окном все осталось прежним, а изменился только он сам, стал по новому смотреть на окружающий мир, и теперь осталось преодолеть последний барьер. Нужно перейти стену. Он встал на подоконник. Канат слегка раскачивался под потоками еле заметного теплого ветерка. Страха не было, наверно он появится позже -- после первого шага.
-- Не боишься?
Канатов обернулся. На маленьком пятачке, оставшемся от коридора, стояла женщина-психолог. Она очень мило улыбалась (что само по себе было нонсенсом) и выглядела гораздо привлекательней, чем это было в последние 187 зим, как выразился дворник.
-- Нет. Это все как-то нереально, я еще не успел привыкнуть, поэтому и не боюсь.
-- Это все не менее реально, чем то, что ты видел здесь раньше. Другое дело -- верить или не верить в реальность происходящего -- решение сугубо личное для каждого. Я вот в свое время погорела именно на страхе перед реальностью, не смогла сделать последний шаг. И, как видишь, теперь я здесь навсегда.
Канатов не ожидал подобных откровений. От кого угодно, но только не от нее. Ему даже стало немного жаль эту женщину, и это чувство, по всей вероятности, отразилось у него на лице.
 -- Что вы, что вы, -- запротестовала она, бурно размахивая руками. -- Не надо меня жалеть, тем более, я уже давно как перестала сама сожалеть об этом. Каждому свое, и никуда от этого не сбежать.
Канатов не знал, что ей сказать, и как вести себя дальше. Теперь он предельно ясно понимал, что ему предстоит идти по канату, висящему высоко над землей, и перейти в итоге через стену. Там его ждет жизнь, по которой он сумеет пройти не оступившись, не сбившись с курса, продиктованным предназначением. Там он будет только собой -- не в этом ли счастье? Он решил поблагодарить психолога за все, чему она его научила, но, когда повернулся, чтобы сказать ей это, ее уже не было. Исчезли и остатки коридора. Если бы на эту картину кто-нибудь смотрел со стороны, то он увидел бы окно, висящее в пустоте, а на окне -- маленького человечка, который может быть кем угодно и абсолютно никем.
 Канатов посмотрел последний раз вниз. Там продолжали прогуливаться, ждущие своего билета в жизнь, люди. Сделав несколько глубоких вдохов, он шагнул на канат. Вопреки его ожиданиям, канат оказался вполне устойчивым, и, для уверенного прохождения, требовалось лишь держать равновесие. Это было делать достаточно сложно, наверно сказывалось отсутствие в руках шеста для балансировки. Только он успел об этом подумать, как к нему подлетел дворник и протянул свою метлу.
 -- Спасибо, -- сказал Канатов, беря метлу.
 -- В добрый путь, -- ответил дворник и полетел дальше.
Теперь Канатову стало идти гораздо проще и он быстро дошел до стены. Он решил немного на ней постоять, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, ведь теперь уже цели впереди не было. Он сел на край стены и свесил вниз ноги. Метла лежала рядом. Постепенно вокруг Канатова начал сгущаться туман, в котором исчез внутренний двор вместе с прогуливающимися по нему людьми. Исчез даже канат, который он считал основным элементом этой мистификации, и теперь идти было уже некуда. Через некоторое время туман стал настолько плотным и густым, что Канатов мог его даже потрогать, но при этом он перестал видеть дальше своей вытянутой руки. Длилось это правда совсем недолго, что он даже не успел заскучать, как в глаза ему забил ослепительно яркий свет.
 Вообще дальше продолжать описывать Канатова нет никакого смысла, т.к. он был стерт тем ярким светом, но зато где-то в крохотном уголке нашей необъятной планеты напряженную тишину разорвал детский крик, оповещающий о начале новой жизни. Этому маленькому человечку еще предстоит столкнуться с тяжелой ношей реальности, но можно быть абсолютно уверенным в том, что он пойдет строго по своему пути, не сворачивая в сторону ни за большую монету, ни под страхом смерти. Тяжело, конечно, но зато он будет жить.... Может быть только он и будет.


 И. Югов между 2006-м и 2007-м годом.