Kрасная звезда

Будильник зазвенел резко, звонко и пронзительно. Сокрушив и уничтожив сладкую, иррациональную каверзность сна, резкий дребезжащий звук, словно острый нож, вонзился в разомлевшую мякоть сознания и, вырвав его из виртуального мира, вернул в холодную и грубоватую реальность. Разлепив слипшиеся веки правого глаза, Яша взглянул на своего лютого и беспощадного маленького врага. На круглом белом циферблате чёрные, строгие и неумолимые цифры, символично отображали жесткое и беспощадное понятие – время. «Половина седьмого!», – вопил враг, рассыпая по комнате звонкие металлические трели. Недовольная и вялая спросонья, белая слабая рука медленно, как в кино, показалась из-под одеяла и потянулась к грубому возмутителю покоя, к брутальному нарушителю тишины, к бескомпромиссно надёжному контролёру времени. Дотянувшись до спасительного рычажка, до единственной возможности хотя бы на несколько мгновений приостановить эту суровую сущность бытия, пальцы нащупали холодное, звенящее, нервное тело будильника и, чуть не уронив его на пол, толкнули неподатливый рычажок вниз. Противный, резкий металлический звон немедленно затих, и в комнате снова воцарилась уютная теплая тишина. Яша снова провалился в сон.
Нежная и ласковая рука матери слегка теребила Яшу за плечо: «Сыночек пора вставать!» На этот раз, Яша, снова очнувшись от сна, бодро выпрыгнул из постели и, засунув ноги в поношенные тёмно-коричневые вельветовые тапочки с тяжёлыми резиновыми подошвами, купленные лет семь назад за два рубля пятьдесят копеек в универмаге напротив, ощущая неприятную тяжесть внизу живота (что-то твёрдое между ног стесняло движения), поспешил к туалету. Дёрнул нетерпеливо за ручку, но дверь, запертая изнутри на щеколду, осталась неумолимой. Из туалета раздался не совсем печатный, но вполне естественный звук выходящих из кишечника газов. (Я согласен, читатель, что об этом можно было бы и не писать, но асбестовые перегородки малогабаритных квартир в спальных районах, которые рука не поднимается назвать стенами, делали жизнь их обитателей разве только что не прозрачной для света, но не для звуков). Мысленно выругавшись, Яша впорхнул в тесную кухню, все шесть квадратных метров которой обильно насытились запахами белого хлеба, лука, подсолнечного масла, докторской колбасы и свежезаваренного кофе с молоком. Мать хлопотала у плиты, стряпая завтрак для любимых, голодных с утра «мужичков». Она готовила своё фирменное блюдо – яичницу с гренками из белого хлеба (так вкусно получалось только у неё).

Этим сентябрьским утром 1982-го года, для Яши Гейдельмана, молодого человека семнадцати лет, потомственного москвича, накануне окончившего среднюю школу десятилетку, начался первый рабочий день. Новенькие корочки аттестата зрелости каллиграфическим почерком заявляли, что знания по математике, русскому (не совсем, может быть, родному) языку и литературе, а так же истории, географии, химии, физике и многим другим дисциплинам, предусмотренном курсом средней школы, вполне соответствуют среднему уровню. Однако в институт Яша не поступил. Не набрал необходимого количества баллов. Чтобы оградить единственного сына от суровых армейских испытаний и лишений, отец позвонил своему приятелю, Прохоренко, с которым он когда-то вместе учился в бауманском и который работал теперь в почтовом ящике (Яша тоже удивился, когда узнал, что так называют секретные заводы, на которых делают такие ракеты, которые весь мир держат в страхе и заставляют считаться с мнением страны, которая умеет их изготавливать). И, самое главное на таких предприятиях давали бронь от армии. Прохоренко похлопотал за единственного сына старинного приятеля.
Когда Яша впервые в своей жизни переступил порог цеха, его поразили, прежде всего, масштабы этого колоссального помещения. Это был огромный зал, гораздо больше того зала в школе, в котором ему не так давно, в торжественной обстановке вручили аттестат зрелости и в котором он танцевал до утра на выпускном со своими одноклассниками и одноклассницами. Однако этот зал был угрюмый, хмурый и мрачный. Вместо весёлых огней цветомузыки здесь ярко горели мощные лампы-юпитера, закреплённые на железобетонных опорах под потолком, освещая великое пространство голубым холодным светом. То там, то здесь ярко вспыхивали огненные зарницы электросварки. Под громадной сводчатой крышей туда-сюда ездила большущая кран-балка, похожая на гигантского металлического паука, прямо из свинцового брюха которого, спускались вниз, словно толстые нити стальной паутины, тросы с подвешенным на них тяжёлым мощным крюком. В дальнем углу цеха возвышался на пятиметровую высоту грандиозный металлический монстр – карусельный станок. Не спеша вращалась его, похожая на колоссальный стальной блин, многотонная плита, на которой, словно на карусели вращалось огромное изделие, напоминающее большой барабан. Прямо перед ним скрежетала металлом ещё одна могучая машина. Громадный токарный станок выглядел Гулливером среди своих железных собратьев. Над гигантским чугунным корытом медленно вращалось грандиозное металлическое бревно. На острый стальной клык резца из грязного крана лилась потоком жидкость цветом напоминающая кофе, сильно разбавленное молоком. Попадая на скрежещущий под острым резцом металл, жидкость тут же вскипала, и, пенясь, распространяла вокруг резкий неприятный запах. Металл свистел и стальной бесконечный локон, звонко по-змеиному шипя, позвякивая и подёргиваясь, словно в предсмертной агонии, извивался на грязном чугунном полу. Всё неимоверное пространство цеха оглашал страшный рёв. Добрая сотня станков (токарных, фрезерных, строгальных и координатно-расточных) ревела, будто огромное стадо голодных быков. Могучие машины, словно солдаты в строю стояли ровными рядами. На чёрном, пропитанном машинным маслом, выложенном из чугунных шестигранников полу, на деревянных почерневших, будто прокопченных решётках, стояли у станков рабочие, облачённые в темно-зеленые, замызганные и промасленные спецовки. Буквально слившись воедино с железной машиной, приводя в движение колёса и рычаги, человек своей плотью (мозгом и мускулами) участвовал в бесконечной схватке стали со сталью – процессе, в результате которого из грубых заготовок рождались изысканные, похожие на произведения искусства, детали. Порой металлический шум прорывали резкие громкие и грубые выкрики людей. Дерзкий и сочный русский мат играл в этом царстве какофонии свою уникальную партию.
Мастер Воропаев, широкоплечий, грузный человек лет уже за пятьдесят, с высокой залысиной, быстрым шагом шёл впереди. Яша еле поспевал за ним. Воропаев остановился у одного из станков, обменявшись крепким рукопожатием с небольшого роста широкоплечим рабочим лет тридцати пяти на вид, с озорными ярко-голубыми глазами и толстыми фиолетовыми губами.
- Вот, Виктор, это твой новый ученик, Яша Гейдельман.
Виктор небрежно оглядел Яшу с головы до ног, как бы оценивая. Протянул крепкую жилистую руку. Яшина вялая белая ладонь на секунду заклинилась, словно в тисках, в стальной руке рабочего, который сжал её так крепко, что Яша чуть не вскрикнул от неожиданности. Виктор довольно ухмыльнулся. Казалось, он остался доволен тем, что причинил Яше боль.
- Ну, что будем работать, – сказал мастер скорее утвердительно, чем вопросительно. Вот твой станок.
Воропаев указал Яше на новенький, блестевший свежей эмалью фрезерный станок, сиротливо стоявший рядом с весело жующим металл станком Виктора. Станок будто бы дремал и единственный глаз – лампочка на длинной гибкой ножке, похожей на шланг душа, не горела. Из лысой чугунной головы зелёного чудовища, которое с первого взгляда вызвала в Яше чувство похожее на страх, из короткого металлического хобота торчала острозубая фреза.
Яша, влившись в многомиллионную армию советского пролетариата, стал каждый день ходить на завод. В семь пятнадцать он шёл вдоль бетонного забора, за которым находилось предприятие. Толпа людей валила через проходную в шумные цеха. В проходной, у вертушек круглосуточно дежурили суровые охранники с пистолетами в кожаных кобурах. Они строго проверяли пропуска и впускали людей на «территорию объекта».
Рабочий люд толпился в цеховой раздевалке. В узких проходах между железными шкафами, пахло потом и перегаром. Здесь и матёрые работяги, с басовитыми сиплыми голосами, смуглые, волосатые, словно кабаны, с широкими грудными клетками, с татуировками на широких плечах и мощных бицепсах, и изящные, ещё белотелые, юноши, молодые рабочие, нежные телами, словно молочные поросята, переодевались в прокопченные, промасленные рабочие спецовки и спускались в цех к станкам.
Старые рабочие приходили в цех раньше и перед началом смены разминались, «забивая козла». По застывшему в тишине цеху гулким эхом раздавался звук чёрных костяшек, громко бьющихся о железный стол.
Ровно в половине восьмого (почти как в школе) раздавался звонок и цех оживал. Лампы-юпитера под потолком вспыхивали, и некоторое время раскалялись до ослепительного бело-голубоватого сияния. Завывая, стартовали мощные электромоторы станков. Фрезы и резцы врезались в твёрдый неподатливый металл.
Яшин станок открыл свой единственный, ярко-желтый глаз, и весело зажужжал, вгрызаясь острозубой фрезой в толстую кованную стальную заготовку, намертво прикрученную к продольному столу стальными болтами. Фреза зазвенела, срезая упругую, острую как бритва стальную стружку, обнажая яркий свежий, блестящий льдом металл. Звук его станка растворился в тысяче таких же звуков рождающих единый, монотонный заводской гул.
Вдруг в этом океане шума и гула, словно одинокий белый парус, возникший издалека на ровной линии горизонта, появилась одинокая высокая, чистая нота – стук остреньких изящных каблучков о твёрдые чугунные шестигранники, из которых сложен пол цеха. Яша повернул голову в ту сторону, откуда доносился этот звук и увидел ангела.
Маленькая стройная женская фигурка будто бы парила по проходу между рядами ревущих стальных машин. Льняные волосы ниспадали к плечам. Большие лучистые голубые глаза излучали какую-то особую, несвойственную молодости мудрость. На белоснежном халатике ни пятнышка! На устах чуть заметная таинственная улыбка. Прелестная головка на изящной шее гордо высоко поднята. Тонкая кожа чёрных туфелек-лодочек облегала изящную нежную ножку. Яша не в силах оторвать от неё восхищённых глаз. Она прошла мимо него, даже не повернув в его сторону дивного лица. Яша почувствовал аромат её духов. Какой интересный запах! Тонкий и изысканный. В нём как будто было одновременно что-то экзотическое и вместе с тем что-то родное, напоминавшее запах мёда и парного молока. Яша никогда не был в Африке, но в этом аромате было что-то романтическое, принесённое с другого края земли (Однажды Яшу угостили заморским фруктом – манго. Вкус спелого сочного плода настолько поразил мальчика, что запомнился на всю жизнь. Восторг, который испытал Яша, почувствовав аромат её духов, был сродни детскому восторгу, вызванный вкусом экзотического фрукта).
Яша не полюбил свою новую работу. Он не смог полюбить огромный завод, окружение чуждых ему брутальных рабочих, грубоватый заводской дух был тягостен ему и враждебен. Он приходил на завод каждый день, безрадостно, и только надежда снова увидеть её согревало его юное сердце. С тех пор в молодой душе поселились сладкие как сон мечты. Он скоро узнал от Виктора, что ей было двадцать семь лет, что работала она инженером-технологом, и что весь цех уважал её не только за красоту и обаяние, но и за ум, эрудицию и за глубокое понимание производственного процесса. Каждый день она спускалась словно ангел с небес в грязный шумный цех, похожий на преисподнею, где железные машины, словно волки, рвали прочную сталь на куски, где скрежетал металл, где царили вой и шум станков, мат пролетариев в промасленных спецовках.
Яша, до сих пор не познав женщины, (предаваясь юношескому греху), мечтал о большой, высокой любви, чтобы на всю жизнь. Он грезил о ней, как мечтают юные романтические натуры. В своих мечтах он восхищался ей, и служил ей покорно словно раб, счастливый своей покорностью. Она являлась ему в грёзах то строгой учительницей, то наставницей, то начальницей, и он был счастлив в этих грёзах.
Взрослые мужчины – матёрые рабочие – сидя в курилке, часто говорили сальности про женщин. Судачили о своих и о чужих жёнах, о любовницах, о сотрудницах, обо всех, кроме неё. Ею просто молча восхищались. Провожали взглядами. Уважали.
Яша работал у станка, кода к нему подошёл Анатолий. Наладчик. Красавец. Лет двадцати двух – двадцати трёх. Атлетически сложен. Почти двухметрового роста. Два года отслужил он в десанте. Яша сблизился с ним, несмотря на разницу в возрасте, росте, телосложении, цвете волос, национальности и менталитете. Они вместе ходили обедать в заводскую столовую.
- Пошли, пообедаем, – предложил Анатолий.
- Сейчас, только закончу, – ответил Яша, вращая колесо продольной подачи.
- Ну, я пойду, догоняй.
Яша выключил станок и пошёл по направлению к заводской столовой, которая находилась в соседнем здании. По пути догнал приятеля, который шёл медленно, с чувством собственного достоинства, расправив широкие мощные плечи. Анатолий, относился к Яше снисходительно, свысока и покровительственно. Он учил юношу, как надо относиться к жизни, к работе, к приятелям и к женщинам тоже. Несмотря на то, что Анатолий был несколько грубоват и порой излишне самоуверен, и на то, что Яшина жизненная позиция во многом не совпадала с его установками, юноше было интересно его слушать. Анатолий часто рассказывал Яше о своих подвигах: о том, как он служил в армии, как дрался с дедами, отслужив всего полгода, как пили водку и бегали в самоволку. Яше нечем было хвастаться Анатолию (с подвигами у него было слабовато), зато он поверял приятелю свои мечты, которые считал серьёзными, несмотря на то, что в ответ Анатолий только снисходительно улыбался, свысока глядя на Яшу, и говорил что-то вроде: «послушай, у тебя ещё слишком много юношеского максимализма». Ещё он говорил так: «будьте понаглее, мой юный друг, наглость – второе счастье!». У Анатолия был, ко всему прочему, богатый опыт в делах амурных. Как-то он признался Яше, что в его объятиях побывало уже двадцать две женщины. Это число Яша воспринимал как нищий – миллиард.
Стоя в длинном людском хвосте с подносами в руках, Анатолий и Яша разговаривали. Вернее, говорил Анатолий, а Яша слушал. Анатолий рассказывал, как однажды вечером он шел по улице с очень красивой девушкой, и как из темноты вдруг показались трое крепких пьяных хулиганов. На этом месте Анатолий прервал свой рассказ, потому что они подошли к раздаче, и молодая полная повариха в белом халате и фартуке вопросительно смотрела на них, держа в руках половник.
- Лидочка, мне, пожалуйста, супчика горохового. Полную.
Анатолий, чарующе по-голливудски улыбаясь, делал заказы поварихам, которые охотно с ним кокетничали и щедро нагружали его тарелки пищей. Одинокая кассирша, сидящая в конце раздачи, тоже получила от Анатолия улыбку, рубль двадцать, выбила чек и дала три копейки сдачи. Когда Анатолий, наставив на свой поднос пирамиду из тарелок с едой, и Яша, с одинокой тарелкой супа, сиротливо смотрящейся на подносе рядом со стаканом бледно-жёлтого компота, заняли один из столов в обеденном зале, Анатолий неожиданно переменил тему:
- Помнишь, я говорил, что у меня было двадцать две женщины – заявил Анатолий, как бы, между прочим, похлёбывая густой, почти кашеобразный, гороховый суп, в котором плавал кусочек свиного, чуть поджаренного сала.
- Ну, да, – вяло ответил Яша, которого не очень интересовал прогресс приятеля в амурных делах.
- Можешь меня поздравить, – самодовольно продолжал Анатолий – теперь уже двадцать три!
- Поздравляю, – выдохнул Яша – и кто же она, твоя новая возлюбленная?
- А я тебе её скоро покажу. Великолепная женщина! – сказал Анатолий, отодвинув пустую тарелку из-под супа, и принимаясь за двойную порцию бефстроганова с картофельным пюре, обильно политого соусом.
- Как это?
- Она работает здесь, на заводе.

Она шла по цеху, стуча острыми каблучками по чугунным шестигранникам. Яша забыл обо всём на свете и, видя только её, сопровождал восхищённым взглядом. Она прошла мимо, даже не взглянув на него. Аромат духов невидимым шлейфом следовал за ней по пятам. Она остановилась у площадки перед карусельным станком, и к ней подбежал мастер Воропаев. По заводскому крепко пожав мастеру руку, она стала о чём-то горячо ему говорить, перекрикивая неимоверный цеховой шум. Яша, не в силах оторвать взгляда от своего кумира, почувствовал на своём плече тяжёлую руку Анатолия.
- Это она, – прошептал Анатолий.
- Кто? – встрепенулся Яша, почувствовав, как вдруг неприятно (впервые в жизни) заныло под сердцем.
- Ну, я же тебе говорил…Только тс-с-с. Никому не слова. Она замужем. Её муж – большая шишка, но полный импотент, – прошептал Анатолий скороговоркой.
- Ты лгун! Я не верю! – закричал Яша так громко, что если бы не мощный заводской гул, его крик наверняка услышали бы все те, кто находился в цеху. Кровь бросилась Яше в лицо. Он не сомневался, что Анатолий врёт и бахвалится. Иначе и быть не могло! Он никогда не подвергал сомнению то, что говорил ему приятель, но он не мог и не хотел поверить в то, что она, эта прекрасная женщина. Нет, она не такая! Она святая женщина! Продолжал кричать Яша, невольно вцепившись своими хилыми, не знающими спорта руками, в ворот спецовки Анатолия и тряся гиганта, который оторопел от столь неожиданной реакции приятеля.
- Ах, вот ты как! – воскликнул, наконец, Анатолий, придя в себя от неожиданности и оттолкнув Яшу. Хочешь убедиться? Ну, погоди! Я предоставлю тебе неоспоримые доказательства!
Прошла, наверное, неделя после их стычки. Яша разозлился на Анатолия, и всё это время ходил обедать один без него. Приятели здоровались, холодно пожимая друг другу руки, но не разговаривали.
Она почти каждый день спускалась в цех из бюро, но Яша старался не смотреть в её сторону. После разговора с Анатолием, в душе поселилось сомнение. Нет, он по-прежнему не верил, но червь сомнения мало по малому подтачивал его душу. Анатолий подошёл неожиданно.
- Идём, – сказал он.
- Куда?
- Ты же хотел доказательств.
- Ничего я не хочу!
- Как знаешь.
Анатолий повернулся, и, равнодушно пожав могучими плечами, пошёл прочь. Минуту Яша колебался, но догнал его.
- Как ты можешь мне это доказать?
- Пошли. Ты сам всё увидишь!
Яша послушно пошёл за Анатолием. Они поднялись на второй этаж, где находились душевые. Одна из дверей была заперта. Анатолий достал из кармана ключ и отпёр её.
- Заходи.
Помещение состояло из трёх отделений. В первом помещении, представляющем собой небольшую комнатушку, стены которой были обиты вагонкой, стояли два кожаных кресла, несколько стульев, небольшой деревянный стол и холодильник "Минск". Во втором помещении находилась душевая, а в третьей парилка. В душевой, на кафельном полу, стояла большая деревянная лавка. Она стояла напротив небольшой узкой двери, окрашенной бледной желтоватой краской. Анатолий открыл дверь и сказал:
- Спрячься здесь, – увидишь всё своими глазами.
Яша заглянул в маленькую узкую кладовку, где в углу стояло старое грязное ведро, издающее отвратительный запах хлорки, две старые деревянные швабры. В другом углу валялись несколько серых тряпок с резким запахом, напоминающим запах старой мокрой картофельной кожуры. Абсолютная тьма окутала юношу своим чёрным саваном. Яша стоял в совершенной тишине, его мысли путались, а сердце билось так часто и сильно, что готово, кажется, было выскочить из узкой юношеской груди.
Прошло, наверное, минут десять, когда раздался звук вставляемого в замочную скважину ключа, а затем – открываемой двери. Яша замер, затаив дыхание. Лёгкий шум, доносящийся из предбанника, выдавал чьё-то присутствие: шорох и шуршание полиэтиленового пакета, скрип о пол ножки стула, лёгкий хлопок дверцы холодильника. Замерев и, стараясь дышать как можно тише, Яша стоял в своем укрытии. Не прошло и минуты, как раздался лёгкий стук во внешнюю дверь. Дверь открыли, затем снова закрыли. На этот раз – на ключ. Послышались приглушённые голоса – мужской и женский. Слов Яша разобрать не смог, но ему показалось, что мужской голос прошептал: «Давай скорей у нас мало времени!» Послышалась возня и шуршание. Затаив дыхание, Яша ждал. Вдруг в душевой зажегся свет, и дверь в предбанник, слегка скрипнув, отворилась. Яша заметил в двери, за которой он стоял, замочную скважину, из которой струилась слабая желтоватая струйка света. Он осторожно стал на колени, подложив вонючие тряпки, чтобы стоять было не больно, и заглянул в отверстие. Оказалось, что в него очень хорошо была видна почти вся душевая комната. Прямо перед его взглядом стояла деревянная лавка, на которой сидела она. Из одежды на ней были только маленькие беленькие трусики. Яша впервые в жизни увидел обнажённую женщину. Красота женской наготы потрясла его. Он смутно уловил тонкий изысканный аромат духов, тот самый, которым блаженствовал каждый раз, когда она проходила мимо, совершенно не замечая его. Те самые противоположные, странно уживавшиеся друг с другом нотки как будто чего-то экзотического и вместе с тем родного, словно запах мёда или парного молока. Тот самый неведомый, терпкий африканский привкус, принесённый с другого края земли. Яша не хотел верить своим глазам. Он как можно больнее ущипнул себя за мочку уха, неумело моля создателя только об одном – пробудиться от этого странного сновидения.
В этот самый миг, дверь скрипнула, отворилась, и в душевую вошёл голый Анатолий. Всё что произошло в следующие пятнадцать-двадцать минут, повергли юношу в глубочайший шок. Яша никогда ничего подобного не наблюдал. Во всей своей страшной откровенности перед юношей развернулась жуткая, сокрушительная картина ужасающего грехопадения. Гордая богиня, превратилась в покорную рабыню. Его мечта, его идеал, его ангел, к телу которого он даже в самых смелых своих мечтаниях отваживался прикасаться лишь губами, целуя милые, изящные пальчики её ног, обнажённая и беззащитная, белая словно лебёдушка, стояла на коленях прямо на холодном кафельном полу. В её прекрасных васильковых глазах обычно излучающих тонкий и глубокий ум, не было ничего кроме глупой рабской, собачьей преданности. Эта гордая, умная женщина, казавшаяся ему идеальной, распласталась перед недалёким хамоватым, грубияном и циником. Дорические колонны его мускулистых бёдер и стальные ягодицы грубо и безразлично толкали её, напоминая холодный равнодушный станок, кующий разгорячённую металлическую болванку.
Сердце юноши рвалось из тесной груди, когда он наблюдал, почти не веря своим глазам, как она с наслажденьем и восхищеньем стала делать то, что он никак не мог даже себе представить. Как Анатолий грубо и бесцеремонно овладевал ею, как большая грязная пятерня с черными, не отмывающимися лунками под ногтями, хватала её льняные волосы, как она стонала, закрывая свои прекрасные глаза от наслаждения, шепча горячими губами как ей хорошо, как её прекрасное тело, само совершенство на которое только способна природа, змеёю извивалось на топорной деревянной лавке, трепеща и содрогаясь, словно в предсмертной агонии. Когда всё кончилось, Яша был на гране между жизнью и смертью, он едва не терял сознание.
Анатолий вернулся минут через пять, открыл дверь в кладовку – перед ним стоял Яша. Лицо юноши было бледно, на лбу блестела испарина, из глаз струились слёзы.
- Ну что вы, мой невинный друг, красивый секс это же искусство!
- Га-а-ад! – не своим голосом завопил Яша и, не помня себя, бросился на приятеля с кулаками.
Весь следующий день Яшин станок проскучал от безделья. Его веселый единственный глаз на тонкой длинной ножке, напоминающий шланг душа, так и не загорелся теплым желтоватым светом. И никто не накормил его ни горячей стальной заготовкой, ни листочком металла, и не вонзил он острые зубы своей фрезы во вкусную, горячую железную плоть.
Яша взял больничный и три дня провалялся дома в постели. Напрасно мать пыталась выяснить причину болезни сына – Яша молчал как партизан. Лишь иногда он бубнил себе под нос что-то невнятное. В понедельник он снова вышел не работу. Под его правым глазом горел большущий, лиловый синяк.
Услышав знакомый стук каблучков о чугунные шестигранники, Яша затрепетал. Сердце стучало, каждый мускул пульсировал. Ближе, ближе! Невыносим был этот звук – эта жестокая какофония обмана. Яша не смотрел в её сторону, но чувствовал, что она приближается. Она подходила к его станку, в своём безупречно белом халате, не глядя в его сторону, и аромат её духов, словно яркая вспышка молнии ударил юношу в самое сердце. Яша вдруг встрепенулся, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов и в отчаянном порыве оскорблённого чувства, схватив старую консервную банку, стоящую на консоли его станка, выплеснул на её безупречно-белый халат грязное масло, отработку, используемую для того, чтобы фреза не сильно скрипела о металл. Огромное чёрное пятно расползалось по белоснежной ткани халата внизу живота. В её огромных васильковых глазах вспыхнул ужас и удивление. Она, кажется, громко выматерилась, грязно, по-рабочему, а он стоял и смотрел ей прямо в глаза с такой искренней и лютой ненавистью, на которую способно только любящее сердце.
Вокруг Яши плотным кольцом столпились рабочие. Громко матерясь, что-то орал мастер Воропаев, но Яша ничего уже не слышал. Ненависть ослепила и оглушила его.
Он больше никогда не видел её. С Анатолием они не замечали друг друга. Через несколько дней, он узнал, что она уволилась, и даже не стала отрабатывать двух месяцев. Яшу вызвал к себе комсорг. Он строго говорил с ним, угрожая исключением из рядов ВЛКСМ и снятием брони, но вскоре, крайне неожиданно, скандал был замят. Спустя три дня, мастер Воропаев подошёл к нему, положил свою большую руку ему на плечо и сказал:
- Ты, Яков Моисеич, не думай, что она из-за тебя ушла. Ты здесь не при чём. Так что ты это… в голову не бери. Работай в общем как следует. Через месяц пойдёшь на разряд учиться. Понял?
- Угу, – промычал Яша, не поднимая головы.
- Так-то.
Яша долго провожал взглядом кряжистую слегка сутулую фигуру мастера удалявшегося по длинному бесконечному проходу между работающими станками. Впервые мастер назвал Яшу по имени и отчеству. Впервые взрослый человек, который был даже старше его собственного отца, назвал его Яковом Моисеевичем. Яша вдруг с какой-то особенной ясностью осознал, что его детство кончилось.

Через год после вышеописанных событий, бронь сняли со всех почтовых ящиков страны. В армии не хватало людей. Яше пришла повестка. В тот год под знамёна пошли все молодые люди до двадцати семи лет, кто имел бронь на подобных предприятиях. Яша отслужил два года и вернулся. Поступил на подготовительное отделение, потом учился в институте. Окончив институт, работал. Началось новое время. Перестройка, которая закончилась распадом СССР и так называемой бархатной революцией. Яша женился, но через год развёлся. Молодой супруге не понравилось жить под одной крышей со свекром и свекровью. Вскоре Яшины родители уехали в Израиль. Яша остался один. Он жил всё там же – в маленькой двухкомнатной квартирке, в которой жил с родителями, которая уже давно требовала ремонта, но у Яши не было ни денег, ни желания. Иногда он готовил себе по утрам яичницу с гренками из белого хлеба, но так вкусно как у мамы у него никогда не получалось.
В один прекрасный день, контора, где Яша работал, закрылась. Яша принялся искать себе новую работу. Однажды он пришёл на собеседование по объявлению в газете. Фирма продавала парфюмерию. Яша вошёл в кабинет коммерческого директора. Холёный молодой человек приятной наружности крепко и энергично пожал ему руку. Знакомя Яшу с ассортиментом, он показал ему небольшой флакончик французских духов. «Это изысканные духи, очень дорогие и редкие, – сказал он, ими пользуются только настоящие парижские аристократки. Они называются "L'etoile rouge" то есть красная звезда». Он открыл флакончик, и брызнул из пульверизатора на белую картонную пластинку. Яша вздрогнул. Давнее воспоминание до боли сдавило сердце и увлажнило глаза. Аромат, который он запомнил на всю жизнь, окружил его таинственной сферой. Это был тот самый тонкий изысканный дух, в котором было как будто что-то экзотическое и вместе с тем родное как запах мёда или парного молока. Неведомый терпкий африканский привкус присутствовал в нём таинственной нотой, что-то романтическое принесённое или с другого края земли, или, может быть, с иной планеты. Аромат, который всегда сопровождал её, когда она в белоснежном халатике шла по огромному ревущему цеху.
Яше исполнилось сорок. Он уже полгода нигде не работал и состоял на учёте на бирже труда. Напрасно он рассылал свои резюме – его даже не приглашали на собеседования. Яша выглядел постаревшим и уставшим, он располнел и обрюзг. Пивной животик заметно выпирал, хотя руки и ноги остались тоненькими и слабыми. Появился второй подбородок и безысходная грусть в глазах. «Может быть, уехать в Израиль к старикам», – думал Яша всё чаще. Но на самом деле он не хотел никуда уезжать.
Однажды осенним дождливым вечером Яша проходил мимо восстановленной церкви. Долгое время служило складом изуродованное здание со снятыми крестами и куполами, разрушенной колокольней, окружённое уродливым забором. Теперь стены были заново отштукатурены и покрыты свежей светло-жёлтой краской. Забор был тоже новый, кирпичный с ажурной кованой решёткой. Бронзовые сладкоголосые колокола вновь отстроенной колокольни оглашали окрестность весёлым перезвоном. Церковь украшали новенькие, сияющие свежей позолотой, купола и кресты. Толпа людей валила из ворот после вечерней службы. Лицо одной старухи, которая шла ему навстречу в простеньком шерстяном платочке на голове, показалось ему знакомым. Он остановился и поздоровался с ней. Она тоже остановилась. С минуту они смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
- Здравствуйте, Мария Ивановна, я Гейдельман, помните меня? – сказал наконец Яша.
- Ах, Яша, здравствуй. Конечно, я тебя помню! Не узнала только. Столько лет прошло.
Мария Ивановна тоже когда-то работала в том самом цеху диспетчером. В те времена она была весёлой, цветущей женщиной бальзаковского возраста. Теперь выглядела почти старухой.
- Ах, какой завод был! Теперь одни развалины, – грустно сказала она.
- Да, да…
Они простояли полчаса, вспоминая и рассказывая друг другу каждый о своей судьбе. Старуха рассказала, как доживал завод свои последние времена, как умирали старые рабочие, многие из которых отравились палёной водкой, в том числе Виктор, бывший когда-то Яшиным наставником.
- А я вот в церковь теперь хожу, – сказала Мария Ивановна и печально улыбнулась, – ставлю свечку нашим за упокой, и за завод. Бог даст, восстановят, может быть. Ведь такой завод был! А вы-то сами в церковь ходите?
- Нет, я не крёщённый.
- Вы бы покрестились, Яков Моисеевич!
- Не могу – я еврей, а еврей крещёный, говорят, что вор прощёный…
На следующий день, идя с биржи, куда он ходил отмечаться каждые две недели, Яша не спеша, брёл по улице. Первый осенний снег падал и таял в замерзающих лужах. Вечерело. Это была та самая улица, где за высоким бетонным забором находился тот самый завод. Яша увидел, как водитель большегрузного панелевоза, худощавый человечек, примерно одного с ним возраста, в грязной, замызганной, пропитанной маслом робе с большим трудом катил огромное грязное колесо, к задней оси, под которой был вставлен большой чёрный домкрат. Вдруг колесо вырывалось из усталых рук бедолаги, и покатилось прямо в грязную лужу. Именно здесь оно, подобно малому несмышленому дитяти, остановилось и, как будто немного поразмышляв, тяжело плюхнулось в мутную холодную воду. Миллионы брызг полетели в разные стороны. Водитель подбежал к колесу и с большим трудом принялся вытаскивать его из воды. Яша подошел и попытался помочь:
- Давайте я вам помогу, – предложил он.
- Нет, не надо! Что же вы будете пачкаться я как-нибудь сам, – ответил водитель.
- Как хотите, – вздохнул Яша и побрёл дальше.
В конце забора показалось небольшое строение – проходная. Пустая и заброшенная. Он подошёл к двери, толкнул её и прошёл внутрь. Потревоженная старая вертушка жалобно скрипнула, и Яша оказался на территории. Тишина. Тощая, облезлая кошка, поднявши хвост трубой, потёрлась о его ногу и жалобно мяукнула. Яша погладил её и быстрым шагом направился к огромным раскрытым настежь цеховым воротам. Вошёл в цех. Двадцать два года не был он здесь. Безмолвная и безобразная картина разрухи разверзлась перед его взором. Огромные проломы зияли в толстых кирпичных стенах. Он шёл по ржавым чугунным шестигранникам пола, многие из которых отсутствовали, словно сгнившие зубы дряхлого старика. Через проломы в крыше, мелкие снежинки падали на холодный пол и не таяли. Из сотни станков в цеху осталось не более трети. Всё остальное растащено или разграблено. Густой слой пыли покрывал старые оставшиеся в цеху молчавшие машины. Ржавчина медленно, но верно разъедала металл. Груды ржавого никому не нужного железа были раскиданы повсюду. Яша подошёл к тому самому месту, где когда-то стоял у станка. Он всё ёщё здесь, его весёлый железный друг. Когда-то сиявший свежей зелёной краской, сиротливо стоял он теперь, ржавый и забытый, склонив набок чугунную голову, покрытую огромными проплешинами старой отвалившейся краски. Короткий чугунный хобот неотвратимо ржавел, лишённый свежего машинного масла и остро заточенной стальной фрезы. Яша подошёл к станку и похлопал его по чугунной голове. «Здравствуй…», – прошептал он.
Молча и одиноко стоял Яша Гейдельман посреди огромного пустого зала, и мутные слезинки катились по его щекам, поросшим грубой иссиня-чёрной щетиной. На его непокрытую, кучерявую начинающую лысеть голову, в которой проглядывала заметная седина, падали и падали, тая, маленькие серебристые снежинки.

Громкий звон будильника ворвался в мрачную картину. Яша проснулся. Выключил надоедливый будильник. Что-то, кажется, снилось ему, но он уже не помнит своего странного мрачного сна. Ему пора вставать и ехать на работу. На завод. Яша роняет голову на подушку и снова проваливается в сон. Его худенького юношеского плеча, торчащего из-под тёплого пухового одеяла, нежно касается ладонь совсем ещё молодой мамы.