Рыжуха и Ясный Сокол

В то время, я учился на первом курсе физфака. У отца было какое-то дело в городе Липецке. Он собирался поехать туда на новой автомашине Волга, купленной незадолго до этого приобрел. Наша авто-техника никогда не отличалась надежностью, и он предложил мне присоединиться к нему для страховки.

В Липецке я был несколько раз. В средних классах школы проводил лето у отца, работавшего там преподавателем в известной школе летчиков ассов, в то время преобразованной в крупную летную часть. Ходили слухи, что в этой школе ещё в 20-х годах прошлого столетия стажировался, скрытый псевдонимом, Генрих Геринг. Он якобы ухаживал за местной девушкой, работавшей в качестве вольнонаемной, и даже возникал вопрос о женитьбе. История эта вновь всплыла, когда недавно в интернете, внучка этой женщины заявила, что она наследница Геринга. Но это, уже другая история.

Первый год отец снимал пару комнат в одноэтажном домике. Хорошо запомнилось, как каждые пять- десять минут, над головой проносились на посадку винтомоторные бомбардировщики и первые реактивные Миг-15 .
 Мимо проходило шоссе. Справа от дома, в двухстах метрах были ворота в воинскую часть, а слева, чуть подальше, темное и мрачное кладбище, заросшее высокими липами. На липах гнездились грачи, в таком количестве, что их хриплые крики, сливавшиеся в гомон, слышны были за километр от кладбища.

Раз в неделю, а то и чаше, похоронная процессия с оркестром под траурную музыку Шопена выползала из ворот части и медленно передвигалась к кладбищу.Через некоторое время раздавался ружейный салют. Разбившиеся летчики большую часть кладбища. Эти бесконечные похороны навсегда отбили у меня симпатию к авиации, в которой прошла вся жизнь отца.

На следующий год отцу дали квартиру в районе Новолипецка, где строился новый город, возводились домны, прокатный стан, тракторный завод. Новые дома быстро заселялись. Основной контингент - молодежь из деревень, отслужившая в армии и не пожелавшая вернуться в нищую деревню. Жизнь здесь была, конечно, легче и интереснее, чем в деревне, но не так и проста. Кроме хлеба и соли в магазинах, за всем остальным нужно было выстаивать очереди, а мясные продукты, вообще, были редкостью.. Но в деревне, даже по соседству с городом, было и того хуже. В Казинке, где мы летом снимали комнату в деревенском доме , у хозяйки с сыном было только одно блюдо - козье молоко, с плавающими в нём кусками черного хлеба. Это кушанье называлось крошево. А на трудодень в колхозе выдавали двести грамм проса....Но, не умирали. В России почти всегда можно найти, что можно взять, не спрашивая разрешения. На всю жизнь запомнилось мне огромное колхозное поле томатов на заливных лугах, рядом с Казинкой. Оно было красноватого цвета от висящих плодов, а вдоль рядов стояли сотни плетеных корзин полных помидоров. Подходи, бери. Если поесть, никто не помешает!

Кроме рабочих, в новые дома вселяли и семьи офицеров, и руководителей производства. Сюда, в трехкомнатную квартиру поселили отца и его мать.
Жители Новолипецка, съехавшиеся с разных сторон нашего необъятного отечества, постепенно привыкая к городскому быту, несли с собой незамысловатую культуру деревенской общины. Во дворах господствовали разновозрастные группировки, возглавляемые полу криминальными типами. Все вопросы решались силой. Таким же образом определялись территории влияния.
Детей военных и заводских начальников в разборках, обычно, не трогали. Воевали между собой, и со стороны, казалось, получали от этой войны большое удовольствие.

Я , в то время шестиклассник, с братом и матерью приезжали к отцу, только на лето. Мать была занята хозяйством и младшим братом, а у меня была, практически, неограниченная свобода. Хотя в интригах дворовых компаний совсем не принимать участия было невозможно, меня больше тянуло к исследованию окрестностей. В Липецке я на велосипеде один и с приятелями наездил за два года около тысячи километров, объехав все окрестности в пределах 20-30 километров.

Два года подряд на август мы поселялись в семи километрах от города, в деревне Казинка, расположенной на берегу чистой речки Матыры, в окружении сосновых лесов. Это одно из приятнейших воспоминаний детства.
Но это опять таки не совсем наша тема.

У меня было несколько приятелей Витя, Василий , и, наконец, Буней. Все они были старше меня на год-два. Дружба с сыном полковника, да еще москвичом, вероятно, повышала их престиж в компаниях. Они чему-то набирались от меня, а платили тем, что, защищали в разных переделках, от себе подобных. Последний год неразлучным моим провожатым был Буней

Ростом повыше меня, старше, и несравнимо спортивнее и сильнее. С Бунеем можно было ходить куда угодно, днем и по вечерам. Его все знали, и он везде был свой. Очень любил свою одинокую мать и помогал, подрабатывая, где удавалось. Но почему-то больше всего мне запомнился его рассказ, как он овладел в третьем классе своей соученицей, фактически изнасиловал, когда пришёл к ней заниматься математикой, с трудом дававшейся ему. Мне как-то не верилось, что он может быть таким жёстким, но рассказ запомнился.

Теперь осталось упомянуть о семье полковника Запруднова. Они жили в доме, через один от отцова дома. С Запрудновым отец познакомился на почве общей любви к рыбалке. Семья на редкость дружная и приветливая. Центром притяжения была жена Клавдия. Две симпатичные дочери Таня и Ира тоже воспитывались в духе доброжелательности и гостеприимства. Таня была на год старше меня, а Ира на два моложе.

Потом отец ушёл в отставку и уехал в Москву. На несколько лет Липецк и тамошние знакомые, начисто вылетели из моей головы.
Это довольно длинное вступление, в какой-то мере должно помочь читателю представить ту обстановку, в которой произошли, описанные ниже события.



Выехали мы с отцом на машине в ночь на пятницу, планируя вернуться в воскресенье. В тот октябрь стояла прекрасная погода - сухая и относительно теплая.

И вот, я ,уже почти взрослый молодой человек, в городе своей юности. Отец разместился в доме у Запрудновых, а я в машине. Мне нравился запах салона автомобиля, а еще больше, что приемник был чувствительным и уносил в дальние страны по радиоволнам...

В пятницу вечером хозяева устроили вечер встречи. На столе был коньяк и много хороших вин. Угостили меня и “девочек”, сильно повзрослевших. Таня заканчивала педтехникум, Ира кончала музыкальную школу и собиралась потом преподавать музыку. Была на вечере и подружка Тани, симпатичная девушка с необычным именем Марианна. Ее волосы были огненно рыжего цвета, и, казалось, подсвечивали кухню. Чуть веснушчатое лицо, светло-голубые глаза, вздернутый носик - ничего особенного. Она переводила свои большие черные зрачки с меня на подружек и обратно, но в разговоре почти не принимала участия. Несколько раз “Рыжуха”, как я определил её для себя, в упор изучала меня, несколько смущая.

Мы уединились в кухне. Девушки забрасывали меня вопросами о московской и университетской жизни. Потом разговор перешел на бывших общих знакомых и их судьбы. Наконец, дошло до традиционного вопроса :
— А у тебя есть подруга?. У меня уже не было желания продолжать разговор:
— Завтра, хочу пойти в Казинку, вспомнить места. Пойдем те со мной. По дороге и продолжим. Мы всю ночь ехали, и глаза слипаются! Отпустите отоспаться.
Скоро я уже плыл по волнам эфира, которые быстро меня усыпили.

 
На утро во время завтрака, выяснилось, что дочери Запруднова не смогут пойти со мной.
—Если не возражаешь, с тобой пойдёт Марианна, - предложили девушки.
Я отправился бы и один, но отказать этой молчаливой девушке было неудобно. Договорились, что я буду ждать Марианну у машины в четыре часа дня.

Очень хотелось вспомнить любимые места. Я поехал в старый город и прошел по городскому парку до источника. Хотя было тепло, октябрь уже сорвал почти весь лист с древних лип парка, заложенного ещё Петром. Холодная вода в реке Воронеж не манила, да и вид у нее стал мало привлекательный. Речка, полноводная чистая и прозрачная, не выдержала давления сточных вод многочисленных предприятий. Теперь цвет воды был неестественно зеленый. Река заполнилась водорослями, а течение стало еле заметным.

Полюбовался на роднички у подножия высокого известнякового обрыва, поел на пустой террасе закусочной в верхней части парка, откуда открывался вид на долину Воронежа и новый город. Вдалеке, окутанные дымами, стояли домны. Я дождался, пока одна из них не озарилась пламенем, вырвавшегося потока расплавленного металла. Много раз я наблюдал вблизи , как стремительная светящаяся струйка, пробежав по желобам, начинала заполнять ковш-вагон. Струя постепенно ослабевала и, наконец, последние ее остатки сливались, только красный от нагрева желоб еще некоторое время обозначал путь потока. Цвет становился все темнее, и медленно погасал. Только в ковше чугун продолжал светиться еще долго, пока ковш двигался по путям к цехам.


Марианну я узнал издалека. Сегодня на солнце она казалась еще более ярко-рыжей. Серая курточка и юбка, подчеркивали цвет тщательно причесанных волос.
- Привет, “Рыжуха” !- как-то вырвалось у меня, само собой.
Она удивленно посмотрела на меня, но, увидев, что я улыбаюсь смущенно, сказала тихо:.
 — Вот и называй меня так, мне даже нравится, никто меня так не называл!
— Идём?
— Идем. Давай, обойдём этот дом со двора. С улицы парикмахерская, в которой работает мой дружок, Пашка. Мы с ним, может быть, скоро поженимся.
 
 Прошли, как она хотела, дворами и направились к лесу, где начиналась тропинка в сторону Казинки.
— Зачем она пошла со мной?,— гадал я .— Если, чтоб Пашку подразнить, то лучше было пройти перед его окнами. Скорее предупреждает, что у меня нет шансов. Что ж, правильно, расставить все сразу по местам. Неглупая девушка!

Разговор как-то не клеился, мы перекидывались редкими фразами, и я начал жалеть, что не пошел один.

Когда подошли к лесу, навстречу по тропинке вышел здоровенный парень. Что-то знакомое привлекло мое внимание. Я сразу вспомнил большую в виде парусника самодельную пряжку ремня на его брюках.
 — Буней! Узнаешь меня ?
Он пригляделся.
 — Уж, никак, Леха-москвич. И что ты делаешь тут с Манькой?- он кивнул Рыжухе, как старой знакомой.
— Да, вот собрались в Казинку. Помнишь, с тобой туда ездили за грибами на велосипедах? Приехал всего на один день, как не сходить туда.

 Буней внимательно посмотрел на Рыжуху, потом на меня.
— Я с работы иду! Если подождете меня минут пятнадцать, зайду к матери, переоденусь и с Вами….. Или ты, может, Маньку клеить собираешься? — ухмыльнулся он, пристально глядя на Рыжуху.
Я вспомнил про Пашку и решил, что втроём с Бунеем будет проще.
—Давай! Ждем!
 Он ушел. Рыжуха, выглядела расстроенной.
— Ты откуда знаешь Бунея? — спросил я.
— Тут все знают друг друга. А с Пашкой и Бунеем мы в одном классе учились до восьмого. Он потом работать пошел. Ты то, Алёша,— так она меня называла, — откуда его знаешь.
Я рассказал.
— Зря ты его позвал, но дело твое.
— Может, расхотелось тебе идти с нами? Я не обижусь, если ты останешься, — предложил я довольно безразлично, с едва прикрытой досадой.
Она помолчала, потом проговорила тихо и довольно загадочно:
— Ты меня и не звал, я сама напросилась…

Буней задержал нас почти на час. Сначала отстоял за молоком для матери, потом долго пробыл в гастрономе. Появился он в спортивной форме и с целой сумкой, в которой угадывались бутылки.

Пошли. Рассказал, что он занимается боксом и имеет первый разряд. Работает на бетонном заводе, в стороне от дорожки на Казинку. —Завод построили, как раз на том месте, где мы тогда с тобой по сотне белых наломали. Там теперь на километр вокруг сосны белые от цементной пыли.
Я представил белые сосны,
— Нет! Туда точно не пойдем! А Казинка-то осталась? Или и ее нет больше?.
— Не знаю, ни разу там не был. От нашего завода до нее километра три. А за железной дорогой, с другой стороны от Казинки, построили новый ферросплавный завод.
— Это, значит, там, где мы бидонами собирали землянику, — с грустью подумал я.

Так мы и шли по тропинке. Буней, на голову выше меня, я, весьма хилый по сравнению с этим бычком и тоненькая молчаливая Рыжуха. Она что-то произносила, только когда Буней отрывался на несколько шагов, и обращалась исключительно ко мне. Буней же, как мне показалось, все время старался занять место рядом с Рыжухой. Как только это ему удавалось, Рыжуха переходила по другую сторону от меня.

Сначала я, понятно, расспрашивал Бунея об общих знакомых, кто, где. Потом что-то рассказывал о Москве.
 
К Казинке подошли часов в седьмом часу вечера. Деревня расположена на сильном изгибе довольно полноводной речки Матыры. Мы устроились на крутом обрыве, откуда открывался красивый вид, в начале почти безлюдной деревни,. Перед нами за рекой была широкая долина , покрытая убранными полями и камышовыми зарослями вокруг многочисленных стариц. На другой стороне долины, как и на этой, рос сосновый бор. Осеннее солнце уже зависло за нами над самым горизонтом, освещая долину розоватым, теплым светом. Осенние разноцветные дали, образовывали на закатном солнце множество планов.

Глинистый обрыв был крут, и после прошедших заморозков, гол – травы и тростник полегли. К воде спускаться не тянуло.
Принесли из леса веток, разожгли костёр.
— Ну, за встречу!, — объявил Буней, разливший бутылку водки по стаканам, предусмотрительно захваченным им.
— Что, Манька, не допиваешь, или встрече не рада? — ухмыльнулся он.
Хотя я продолжал рассказывать о чем-то, постепенно стало понятно, что главное действие развивается между Бунеем и Рыжухой.

Сначала он ее подковыривал словами, потом после третьего стакана слегка охмелел и, прижав к себе своей железной рукой, стал поить почти насильно. Она начала вырываться и разлила стакан. Буней зарычал от возмущения…
— Отстань от нее,—крикнул я.
— Ты, Леха, не встревай, у нас свои счеты, — продолжал он мять Рыжуху.

Бывают минуты, когда во мне появляется железная пружина. Даже дышать становится трудно. Все внутри дрожит. В такие моменты действует только одна мотивация - “должен!”. В пожаре на полях я шел в огонь, в сплошной цементной пыли сгружал лопатой неожиданно прибывшие, долго ожидаемые грузовики с цементом, бежал за вооруженным финкой бандитом вдоль поезда, так что ему пришлось прыгнуть на ходу…
Я почувствовал, что грозная пружина ярости начала сжиматься.

Буней выпил еще один стакан.
— Манька, я же вижу, что ты Пашку обманываешь. Я бы тебя не трогал, если бы ты ему не изменяла. Я все вижу. Он мне друг. Ты с ним уже почти два года крутишь.
Он повалил Рыжуху на землю, и в его лапах она только слегка дергалась.
— Пусти, скотина! — хрипела она.
— Ты мне не дала! Ну ладно! Но и ему не даёшь, с другими гуляешь. Но это у тебя не получится, б….
Меня он как будто и не замечал.

Тут я вскочил и сделал последнюю попытку вернуть бычка в загон, хотя таким я его никогда раньше не видел. Я схватил его за шею и стал оттягивать назад от Рыжухи. Буней захрипел, Рыжуха выскользнула из его рук. Бычок распрямился и отбросил меня к самому костру.
— Не лезь, Леха! Я же тебя не трогаю, что тебе до наших дел. Я ведь и поуродовать случаем могу. Примерно так это бы прозвучало, если убрать всю матерщину.
— Он снова в два прыжка подскочил к Рыжухе, отряхивающей грязь с юбки.
— Нет уж, на этот раз, б…, тебе не удастся от меня уйти.

 Он со страшной силой рванул её юбку, и Рыжуха осталась в розовых трусах с куском порванной юбки. Девушка молча и злобно смотрела на Бунея . В момент, когда он хотел оторвать и последний кусок юбки, она ловко врезала ему кулачком в глаз. Буней отшатнулся, схватившись за глаз. Рыжуха отскочила к обрыву, но, заглянув вниз и, поняв, что прыгать некуда, с отчаянной решимостью повернулась к врагу. В сгущающейся темноте и колеблющихся отсветах костра, я вспоминаю её черные огромные зрачки и сбившуюся пылающую копну волос.

Все! Она положилась на меня, и я должен!. Если бы надо было убить, я бы убил! Дикая сила подбросила меня. Я схватил кол, приготовленный для котелка и с криком: — подонок! — бросился на Бунея, который в это время снова схватил Рыжуху, пытаясь содрать с нее остатки одежды. Буней, не ожидал нападения с моей стороны. Он повернулся на крик, Рыжуха опять вывернулась из его рук, а я, держа кол двумя руками перед собой со всей силы и всей массой, ударил Бунея в бок. Он пошатнулся, отступил к самому обрыву. Край обрыва, подкопанный ласточками береговушками, обломился, и Буней с хриплым криком полетел вниз, задевая с шумом за выступающие камни и кочки. Раздался громкий всплеск. Мы замерли.


Наконец, почти в середине реки, всплыла голова. Буней фыркал, как лошадь, и быстрая вода понесла его в сторону моста. Он рычал
— Ну, подождите … убью. Подумаешь, полковник!, Ну, ….,
вот…., ….
Он задыхался от ярости, но, хотя силы ему было не занимать, справится с течением в мокрой одежде и солдатских ботинках, трудно было и ему. Голова скрылась вдалеке в сгустившихся сумерках.

Я быстро залил огонь остатками вина. Без костра глаза привыкли к темноте, и стало лучше видно. Рыжуха собирала остатки своей юбки.
— Что будем делать, — спросил я,
— Бежать надо! Я- то его не боюсь! Глаза повырываю, если опять полезет… Я его ненавижу!. Но тебя он покалечит… На тропке он легко догонит и словит нас. Где-нибудь бы сховаться, пока он не уберётся… Но я даже не знаю, в какой стороне город.

Меня била дрожь. Вдруг пришла идея.
— Тут недалеко дом, в котором мы жили. Там скотный двор, сарай, был отдельно от дома. Раньше хозяйка козу держала. Спрячемся там. Переждем, пока Буней ноги унесёт. Все равно через полчаса по лесу только на ощупь идти можно будет, да еще дождик стал накрапывать. Идем, пока еще что-то видно!. Скорее.
 
Дом был третьим от края деревни, а двор задней стенкой почти выходил на край обрыва берега реки.
Сарай стоял совершенно брошенный, половина крыши обвалилась. Пустой проем ворот смотрел прямо на улицу. Дома не было, только куча кирпичей от русской печи – вот и всё, что осталось. Я осторожно вошел. У ворот гора старой соломы. Зажёг спичку и закурил. В слабом свете в той стороне, где крыша была цела, лежала темная куча. Потрогали – старые мешки, похоже, от картофеля. Присели. В стене большое отверстие в сторону обрыва. Снаружи светлее, чем внутри сарая и очертания дыры хорошо выделялись на фоне неба.

Я прислушивался и представлял, что делает Буней. Подняться по крутизне даже днем трудно, а ночью, да по мокрой глине, продираясь через кусты, он, точно, не сможет! Значит, только около моста.
— Сейчас он должен уже вылезать из воды. Не пойдет же мокрый… А когда пойдет, то скорее всего по дороге, где видно. Или по дороге к тропинке домой, или искать нас… Тогда вдоль улицы и берега в нашу сторону.
 
Впервые, я почувствовал вдруг нежность к тоненькой девушке, которая не стонала, не охала, а молча сидела на мешках, обняв руками голые коленки и положив на них голову.
— Марианна, тебе ведь холодно, накрой ноги моим свитером,— я стал стаскивать его. Она быстрым движением остановила меня, — Я тебе противна?
—С чего ты взяла, наоборот?
— Тогда зови меня, как раньше.
— Хорошо! Я нашел её руки, они были совсем холодные.

Со стороны реки я расслышал звуки, от которых опять внутри все затвердело. Я понял, что Буней, не знавший, возможно, про мост, выкарабкался на берег и пытается осилить обрыв. Внизу почти прямо под нами слышно было пыхтение, в воду срывались камни и глина. Буней матерился, когда очередная зацепка оборывалась, и он срывался. Но шум приближался к пролому в стене..

Похоже, Бунею удалось уже добраться до половины высоты.
— Алеша, давай спрячемся под мешками,.— Рыжуха навалилась с неожиданной силой на меня , оттолкнула к стене сарая и быстро завалила мешками. Потом сама протиснулась около меня и прижалась всем телом. Тут я почувствовал, какая дрожь ее бьет.

Скорее всего, с берега, к дыре в стене сарая, шла крутая тропка, которой раньше не было. Так это было, или Буней был очень ловок и силен, но через минуту в проеме дыры появился его силуэт. Он тяжело дышал, и что-то в бешенствеом шептал. Различим был только мат. Он встал в шаге от нас и, если бы прислушался, наверное, мог бы услышать наше дыхание. Но он сразу стал раздеваться. Мне не было видно его через щелку в мешках. Какая-то мокрая одежонка упала на мою ногу. Потом он вылил воду из ботинок, надел снова. Выжал что-то. Потом стал шарить вокруг в поисках упавшей вещи. Нащупал мой ботинок. Я сжал в руке толкушку, которую обнаружил, пока сидели в темноте и ждали.
 — Ну и отсижу сколько надо!. Бить со всей силы и в висок…— вспомнил я рассказ охотника из Саян, как он спасся от медведя.

Но ботинок не привлек внимания Бунея. Он долго отливал у стенки, потом выскочил из сарая, и шаги стали удаляться в сторону костра.
— Может, еще вернется!. — мелькнула мысль — А как найти висок в темноте, да у медведя? Бред какой-то!.,
— Можно, я погрею руки, — ожила Рыжуха.
— Валяй, милая! – пружина во мне начала расслабляться.
Две ледышки пробрались мне на грудь и замерли. Рыжуха, лежавшая сбоку от меня, подняла голову, подтянулась к моему лицу и прижалась щекой. Она держалась молодцом. Я нашел ее губы и поцеловал. Но губы, оказалось, только этого и ждали. Они прижались и не хотели меня отпускать. Она горячо зашептала,
— Алёша, значит, я тебе не противна. Мне надо тебе сказать очень много. Я потому и пошла с тобой. Это я уговорила девочек не ходить с нами. Но я не умею говорить так красиво, как ты — с надрывом, спеша, зашептала она.

До меня только тут дошло, что дело принимает совсем новый оборот.
— Ты не верь, что я – шлюха,. — она помолчала, потом прижала губы к самому уху, прошептала так тихо, что я скорее догадался, чем услышал. — Я ещё “целка”.
И, не давая мне, что-либо сказать, она стала быстро целовать мои губы и глаза, как будто боялась, что не успеет, что я что- то скажу, после чего это станет невозможным.
 
Вдалеке, где-то около костра, мой слух уловил голоса. Опять начало нарастать напряжение. Мне показалось, что голос Бунея, что-то спрашивал. Отвечал незнакомый голос. Даже женский голос послышался. Все стихло.
 — Ты, наверное, думаешь, что я …— она долго подбирала слово — на всех так бросаюсь…. Нет, не то я говорю,— с отчаянием прошептала она.
Она казалась, искренней, и мне бы помочь ей, подсказать слова, но если она хочет сказать, что я ей нравлюсь, справится как-нибудь сама.. Я нащупал ее лицо, оно было влажным от слёз.
— Слишком мало времени у меня остается. Ты уедешь, и я тебя уже никогда, никогда не увижу.! Но, когда так мало времени, как можно тебе все объяснить так, чтобы тебе не показалось, что лезу к тебе, пристаю.. — она сбилась и горько замолкла. — чтоб тебе я не стала противной.
Она хорошо передала своё состояние. С каждой минутой эта девушка становилась мне все ближе.

Вдруг голоса раздались на улице, прямо против сарая.
— Ну, Иван,… Ваня отстань…Ну что делаешь. Я кричать буду! —
Послышалась возня, похожая на борьбу. Довольно пьяный мужской голос мычал — Да твой Серега, только пить горазд. Он же домой кажный день на животе приползает …, я, небось, вижу!
Судя по голосам мужчине и женщине было за тридцать.

Борьба, казалось, стала приближаться к сараю. Действительно , пыхтящий мужик, видимо, вволок в ворота женщину, повалил ее на солому и грохнулся тоже. В полной темноте того, что было слышно хватало, чтобы представить картину.

Женщина заскулила:
 — Козлище проклятый. Я расскажу брату. Если Серега меня пропил, Петька тебя убьет.
Борьба продолжалась.
 —Повернись б…,.— ревел мужик. — Убьет завтра , а сегодня я тебя Варвара … буду!. Некоторое время раздавалось только сопение мужика и слабые стоны женщины. Вдруг она заохала в голос, мужик хрюкнул, и на мгновение все затихло. Потом женщина вскочила. Отряхивая на ходу одежду и причитая, побежала от сарая.
— Насильники, креста на Вас нет, чтоб вы все, кобели, сдохли, посреди деревни насильничают…,— всхлипывая, удалялась она. Мужик долго лежал. Я подумал, что он заснул. Но нет. Минут через десять он произнес — Вот родит рыжего пацана, сама прибежит, на коленках ползать будет… Ишь, козлище!— Он встал, отряхнул солому, вышел, и шаги затихли.

 Эта сцена, невольными свидетелями которой мы оказались, оставила гадкий осадок, но и сделала нас с Рыжухой еще ближе. Теперь казалось можно говорить уже все, что хочешь.

— Ты теперь сам увидел, как мы здесь живем. Не изнасилуют до свадьбы, так потешатся после. Тут одни чёрные вороны, да грачи. Ну и галки не лучше. Вот такая здесь компания .—
 Она помолчала . Потом продолжала:
— Никто, кроме меня, не знает.... Таньку парень из школы провожал. На вечере познакомились. Вроде ничего. А до поворота к дому довел и в кустах соседнего дома изнасиловал. Разве позовешь на помощь? В другой город потом придется уезжать. Так и живет с этим….

Она долго молчала.
— Тебя увидела у Запрудновых, послушала и подумала, что ты к нам, как из другой страны, залетел. Как Ясный сокол, чистый и тонкий такой. И нет тебе дела до нашей галочьей, да сорочьей трескотни. И подумала я …— она замолчала.



 Я уже стал догадываться, к чему она клонит.
— Не хочу я, чтобы какая-то скотина меня изнасиловала! Ты думаешь, я Пашку люблю. Да, просто, только с ним я могу не бояться Бунея. Буней и в школе все пытался мне под юбку залезть. А ушел из школы, так бил всех парней, что даже, просто, из школы вместе со мной шли.
— Так, может, любит тебя?
— Нет, он не любит. Он просто мне сказал, что ему я должна дать первому, вот и весь разговор. Да мне рожа его противна, приснится, так, в поту просыпаюсь… Да не хочу я о нем даже говорить. Вот улетит мой Ясный сокол скоро…и останется Рыжуха одна. Что ж руку убрал. Я что ж лизать тебе ноги должна, чтоб ты понял, как я хочу твоей стать.
— Но Рыжуха, ведь любить надо все-таки. Так просто я не знаю, смогу ли?

Она подумала с минуту.
 — Я то тебя люблю, потому, что все что захочешь, могу для тебя сделать. Скажешь, ешь землю – буду, скажешь, прыгай в огонь- прыгну, скажешь, уйди… — она всхлипнула, — нет, не уйду, ты сам улетишь, — закончила она.
—У тебя в Москве, наверное, есть кто-нибудь. Но я ведь не хочу тебе мешать. Ты побудь со мой только до утра. Я тебя прошу. Рыжуха просит тебя - люби её, пусть ее первая любовь будет человечья.
И откуда она такие слова нашла!.
 
У меня перехватило дыхание и я, срывающимся от волнения голосом прошептал, — Милая ты моя,- но больше ничего сказать не смог, голос срывался. Надо было быть мужчиной.
Она легла тихо. Я стал ее раздевать.
— Тебе же холодно, дрожишь вся.
— Я не от холода дрожу…
Нежности у меня было море, а желание только начало возникать.

Но “дружок” меня не подвел.
Она помогала мне. — Мой желанный, милый, Рыжуха хочет, проткни ее милый, она будет счастливой. Она застонала, когда я вошел в неё, но стон был стоном счастья . Такого стона я не слышал больше в своей жизни…. Думаю, понятно, что в то время о предохранении мало, кто думал. Разве, что многодетные. Но можно было чуть раньше кончить, хотя бы. Не знаю уж, что было у Марианны на уме, но в эти моменты она вцеплялась так, что я перестал об этом думать. Будь, что будет!

 Когда мы тихо лежали, отдыхая, а она гладила меня рукой, глаза, нос, губы, подбородок, спускаясь вниз и, как будто запоминая, все особенности тела Ясного сокола. Я уже и сам себя так называл.



Но время неумолимо, хотя осенние ночи и длинны - начало светать. Мы совершенно замёрзли. Кроме того, я боялся, что при свете дня все слишком быстро встанет на место. В комнате моего сердца уже висел дорогой мне портрет. Правда, нарисованная на нем особа, об этом, возможно, ещё и не догадывалась.

Я встал, стряхнув с себя мешки, в которые мы кутались. Передо мной лежала нагая русалка, рыжее божество, которое хотело быть моим. Я наклонился и губами прошел по всему ее нежному телу, дрожащему от холода. Наконец скомандовал себе: Нужно остановиться!

Мы оделись и вышли. Туман застилал все вокруг. Рыжуха с полузакрытыми глазами висела на моем правом плече, прижавшись щекой. Так мы и побрели по дорожке домой.
 
 Рыжуха была в трансе. Она иногда приоткрывала глаза, чтобы сказать — милый, любимый, ты еще мой. Несколько раз, не открывая глаза, она начинала искать мои губы. Мы останавливались и замирали в поцелуе.

Часа через два, через деревья стали проглядывать дома окраины города.
— Пришли! — как всегда, в "длинные" дни моей жизни, в сердце поднималась тоска. Кончалось что-то очень удивительное, что больше никогда не сможет повториться. Из мига настоящего уйдёт в виртуальное время прошлого.
— Давай простимся, милый! У моего счастья был срок всего- то один день. Но нужно радоваться и этому. У других, и того часто не бывает.
— Не плачь,— просил я, видя, как из ее глаз выкатываются большие слезы .
— Это хорошо, милый, это от счастья!.

Она притянула меня к себе и поцеловала коротко. В её глазах была пугающая тоска…. Она резко повернулась и ушла.

Опустошенный, я ходил вокруг домов, боясь, в таком состоянии, появится у Запрудновых. Обрывки мыслей, кусочки разговоров, тьма сарая не выходили из памяти.

Отъезд был назначен на 12 часов дня. К этому времени я и подошел к машине. Все уже собрались нас провожать. Я поискал с надеждой глазами. Нет, ее, конечно, не было.

Таня сердито смотрела на меня. Потом, улучив момент, спросила — Вы что, поругались с Маришкой? Я зашла, она вся заплаканная. Не захотела тебя проводить… Что ты ей сделал? Почему она плачет?
— От счастья!— с болью подумал я, но только пожал плечами.


Через час город скрылся за шлейфом пыли, которую поднимала машина.

Мы ехали черноземной степью . Погода была хмурая. Листва с серых тополей облетела и обнажила непроглядную бедность жителей покосившихся домов, крытых почерневшей обтрепанной и местами раздутой до дыр соломой.. Война, как будто только вчера ушла из этого края. Редкие деревеньки и бывшие сёла с разрушенными или сожженными церквями. Жителей не видно. Редко, когда две- три курицы, издали завидев машину, в диком страже прятались по дворам, чуть не вставая на крыло. Деревни, вообще, лучше было объезжать по грейдеру. Улицу жители использовали в качестве свалки. Не мудрено было напороться на железяку или ржавый гвоздь.
Только недавно мы видели огромные, как высотки, домны, новый прокатный стан, выросший за два года большой город с клубами, трамваями и парком, и … эта ужасающая бедность селян и бездорожье.

Мы с отцом ехали молча. Он посматривал на дома и поля и мрачнел всё больше. Я знал, что он переживает за деревню. Из глухой деревни Владимирской области в 22 года он отправился поступать в лётное училище. Когда закончил, по путевке комсомола целый отпускной месяц принимал участие в коллективизации. Уговаривал своих деревенских и сам верил, что впереди жизнь светлая будет… Прошло столько лет!..
Трагедию сельчан он переживал тяжело и считал себя виновным, поскольку от той власти себя не отделял…

—Что такой молчаливый? —наконец, спросил он у меня.
—Да, что-то погода не веселит…
—Пожалуй..
Кажется, за несколько часов езды, мы больше не разговаривали. Унылая картина за окном способствовала самоедству. Я вспоминал ночное приключение и Марианну. Чувство безотчётной вины не покидало меня. Конкретной вины своей я не видел. Но было что-то глубоко несправедливое в том, что я на собственной машине, еду в столицу учиться в лучшем вузе страны, а для Марианны предел мечтаний самой выбрать, кому подарить первую любовь, и для этого пришлось валяться на грязных мешках в диком холоде и без всякой надежды на будущее. Никак не получалось взглянуть на это просто. Ну чем не обычное любовное похождение студента? Нет, не так всё просто…

Прошло время. Постепенно эта история все больше блёкла среди новых свежих впечатлений и дел.

Года через три, когда я совсем перестал вспоминать о Липецке, пришло письмо на мое имя. Я удивился и распечатал его.
Выпавшая из него фотография поразила меня. Черно-белый (9 на 12), портрет девушки по грудь. У неё были приклеены ярко рыжие волосы, вырезанные из какого-то журнала мод. На другой стороне было написано: Далеко-далеко живет Рыжуха, которая пока будет жива, не забудет тебя. Дальше было что-то старательно зачеркнуто, и прочитать мне удалось только слово “ другим”.

Сначала, фотография мне показалась проявлением какой-то дикой безвкусицы. Потом я вдруг понял, что опять недооценил Марианну. Это была фотография не её самой, а ее образа, оставшегося во мне. Она угадала, что не очень выразительные черты её лица почти стёрлись в памяти, стали серыми, как на фото. Только копна волос так и запомнилась, как язык пламени, яркий и цветной , да черные зрачки.

Я вынул свою фотографию, сделанную незадолго до поездки в Липецк. Долго разглядывал Ясного Сокола. Что-то ничего соколиного я в нем, к своему сожалению, не увидел, хотя у юноши был внимательный взгляд и, в общем, вполне интеллигентное лицо .