9. Корсет

Пробудиться утром следующего дня было для Лайки почти наслаждением – ей обещали дать поспать подольше, и обещание своё сдержали. Было странно просыпаться так поздно – обычно здесь её заставляли вставать ни свет, ни заря. Звеня кандалами, девушка поёрзала на своей латексной подстилке и попыталась перевернуться на спину, а когда ей это удалось, открыла глаза. Над головой был потолок и решётчатая крыша её рабской клетки. Руки были скованы замочком за спиной. Лайка попыталась глубоко вдохнуть, ощутила с боков тугое давление плотной резины и сразу вспомнила вчерашнее.
…Спать в корсете её обещали приучать постепенно. Первоначальная конструкция, с которой ей пришлось познакомиться в самые первые дни пребывания в роли рабыни, была, как теперь стало ясно, всего лишь мягким корсажем из тонкого латекса, тянущимся и весьма щадяшим. После, в шахте начался процесс серьёзной утяжки, в котором ей помогала девушка по прозвищу Пони. Впрочем, то, как это происходило, больше смахивало на игру, но так или иначе, а прочная резиновая клетка выправила осанку, помогла сделать талию девушки более тонкой, приподняла грудь и укрепила мышцы живота. Но это, как оказалось, было ещё не всё. Однажды утром, выйдя из ванной, Лайка обнаружила, что две прислужницы-рабыни (одна – в синем латексном платьице, другая – в зелёном) принесли для неё ещё одну обновку, разложили её на крыше клетки и теперь ждут, чтоб помочь девушке одеться. Впрочем, «одеться» здесь было несколько не то слово. Скорее, этому процессу подошёл бы термин «заковать». Корсет был устрашающий. Резиновая, чёрная с красной отделкой, двухслойная, усиленная сеткой и стальными рёбрами конструкция была совсем без швов и напоминала какую-то диковинную запчасть от реактивного истребителя (как выяснилось позже, сравнение было не таким уж и неправомерным – оба они, и корсет, и реактивный самолёт, были продуктами одинаково высоких технологий). Спереди и сзади на нём была шнуровка, полностью утопленная в глубину корсета, с боков – какие-то железные винты на резьбовых соединениях, кольца и застёжки. На вид он казался огромным, но на деле был ужасающе мал и чудовищно тесен. Облачиться в него в одиночку было делом немыслимым. В отличие от предыдущих двух корсетов, которые Лайке приходилось здесь носить, он не только утягивал талию, но и сильно сдавливал грудную клетку, а также добавлял давления на бёдра и живот. Груди были единственным, чего он не касался, для них в нём были предусмотрены особые вырезы; сами чашечки тоже выглядели очень маленькими, но резина там была тонюсенькой, почти прозрачной, свободно тянулась, да и грудь у Лайки отнюдь не была большой. Но всё равно утешением это служило весьма слабым. Сознавая, что ничем не сможет им воспрепятствовать, Лайка покорно прошагала к своей клетке и подчинилась.
Утягивали её те самые две рабыни под руководством вездесущей Эльвиры. Её заставили встать прямо и завести руки за голову, после чего обильно намазали торс девушки гелем и принялись за работу. Корсет ей возложили прямо на голое тело, позволив надеть под него только трусики, после чего подогнали бретельки и принялись вдевать шнурки. Лайка стоически терпела. Весил корсет, наверное, килограммов десять, а половинки его казались кукольных размеров и совершенно не прикрывали туловище, но, хотя затея и представлялась с виду безнадёжной, девушка прекрасно знала, что здесь ничего не затевается без предварительных рассчётов. Если хозяин счёл возможным подобное с ней проделать, значит, так тому и быть, и две корсетные половинки, по отдельности не представляющие ни интереса, ни опасности, вскоре полностью сойдутся, заключив девушку в резиновую форму, в которой постепенно, в течение долгого времени будет отливаться её новое тело.
Во всяком случае она надеялась, что – долгого. Не хотелось бы сразу оказаться стиснутой вчерняк и хлопнуться в обморок.
«Хозяин, я люблю тебя, хозяин… Я верю, это – для моей же пользы. Я знаю – ты не сделаешь мне плохого…», – твердила мысленно она, но всё равно против воли закусила губу и закрыла глаза, когда почувствовала, как холодная резина начала со всех сторон безжалостно смыкать свои объятья.
Эльвира контролировала весь процесс, время от времени наставляя прислужниц лёгкими ударами стека по попкам, если те ошибались, и попутно комментировала происходящее.
– Не так всё просто, девочка, как ты думаешь, – говорила она. – Думаешь, можно взять любую шлюшку с улицы, затянуть её как следует, и всё будет в порядке, у неё сразу сделается идеальная фигурка? Нет, моя сладкая, отнюдь… Эй, как там тебя… поправь ей справа верхний край… Да, так хорошо. Так вот. Совсем не так всё просто. Пришлось снять кучу мерок и сделать тебе добрую дюжину анализов, проверить, как работают сердце и почки, а иначе можно было бы здорово навредить. Но по счастью, ты здорова как бык. Хотя нет, какой бык? – ты же девочка. Тогда – «здорова, как корова», – она рассмеялась, но тут же вновь посерьёзнела и прикрикнула на девушку-прислужницу: – Ты!.. Не смей сразу затягивать с этого края! Сначала убедись, что у неё грудь легла на место.
Стек свистнул и ужалил кожу у прислужницы на попке. Рабыня оказалась вышколенной – закусила губу, но даже не вскрикнула и не дёрнулась, только склонила голову, произнеся: «Спасибо, госпожа», и молча продолжила свою работу.
– Шестьсот лет женщины пытаются избавиться от этих штук, – продолжила Эльвира, когда девица в синем, получив урок, бережно и аккуратно уложила левую Лайкину грудь в латексную колыбельку. – Шестьсот лет, и всё равно всякий раз к ним возвращаются, потому что если тело не держать в узде, в любом случае расплываешься. В сущности, – задумалась она, – наверное, это единственное средство, способное сделать талию тоньше, а грудь пышнее и выше. Мужчины могут накачать себе мускулатуру, но нам этого нельзя – такая женщина понравится не всем. Хотя тренировки в любом случае тебе не повредят… Да-да, теперь уже можно шнуровать… Хорошо, что ты худенькая. Теперь у тебя будет талия, как песочные часы. Что смотришь? Это металлический корсет, детка, такие делали в шестнадцатом столетии: в викторианскую эпоху считалось, что чем меньше женская талия, тем прелестнее женщина. К сожалению, теперь так не принято, иначе у тебя сейчас бы не было таких проблем. А тогда уже в четырнадцать лет девочке на талию натягивали тугой пояс, а через год на этот пояс ставили кости. К шестнадцати годам три нижних ребра начинали сходиться. Тогда на заказ шили специальный детский корсет. А к восемнадцати женщина уже переходила на нормальный «взрослый» корсет и была обречена ходить в нем всю жизнь. Хочешь так же?
Лайка поняла, что от неё ждут немедленного ответа, и покорно произнесла:
– Да, госпожа.
Корсет уже сделался неимоверно тесен, но тяжи шнуровки всё ещё выглядели слишком длинными, а баски были чрезмерно далеки друг от друга, как спереди, так и на спинке. Лайка гулко сглотнула, выдохнула и приготовилась к худшему. У неё уже отняли свободу двигаться, свободу быть собой, порой – даже свободу быть человеком. Теперь у неё отнимали свободу нормально дышать. Воздух из неё выходил буквально сверху и снизу. Она чувствовала от этого изрядную неловкость (вдруг полагалось терпеть?), но Эльвира не обращала на это внимания, да и служанок, похоже, это мало смущало. Лайка почувствовала, как девица за спиной упёрлась ей коленом в попку и принялась затягивать шнуровку уже всерьёз. Хорошо ещё, подумала она, что от души намазанное силиконом тело располагалось внутри корсета без усилий, а иначе стяжек и болезненных ущемлений было бы не миновать.
– Больно? – участливо спросила Эльвира. – Терпи. Такова твоя женская доля. По крайней мере, в этих стенах именно такова. Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице! Чтоб носить корсет, нужно немалое мужество; в старину затянутые дамы, бывало, даже падали в обморок. Не всякий сегодня может на это решится… Эй, вы! Готово там? Зажимайте её… Корсет теперь будешь надевать даже на ночь. Не бойся, он будет не такой тугой, как этот. Это специальная ночная модель, чтоб сохранить «дневную» форму талии.
Всякие мыслимые пределы сжатия к этому времени были пройдены, ощущения и в самом деле были несколько болезненными, но вместе с болью Лайка вдруг почувствовала что-то иное – некую особую, новую, доселе неизведанную степень наслаждения. Напряженное стягивание производило восхитительные ощущения. Она вдруг почувствовала, что снова возбудилась, и застонала. Видимо, по выражению её лица Эльвира поняла, что стон этот был вызван отнюдь не только болью.
– Ага, доходит постепенно? – усмехнулась она. – Почувствовала разницу, наконец? Очень хорошо! Так и надо, так вперёд и поступай: если не можешь сопротивляться, расслабься и постарайся получить удовольствие. Теперь винты. Эй, вы! За работу, лентяйки!
«Да, госпожа», «Слушаюсь, госпожа», – раздалось одновременно с двух сторон, и девушки, покрепче завязав узлы, взялись за металлические винты, чтобы сжать талию еще больше, чем это было возможно с помощью шнурков. Лайка почувствовала, что её сейчас раздавит, но к своему удивлению, когда процедура была окончена, ощутила даже некое подобие комфорта. Было тесно, но приятно. Она сразу начала потеть. Капельки силиконовой смазки медленно стекали вниз по животу.
– Прекрасно! – Эльвира встала и обошла девушку со всех сторон. – Замечательно. Когда мышцы немножко приработаются, усилим давление, а пока хватит и этого. Не сутулься. Не сутулься, кому говорю! Осанка у тебя должна быть безупречной. А будешь горбиться, тебе в корсет загонят пару игл – сюда и сюда. Особых таких, для непослушных девочек. Будут колоть всякий раз, как только надумаешь изогнуться как дуга. Поняла, рабыня?
– Поняла, госпожа, – еле выдохнула та.
– Вот и отлично. – Она хлопнула в ладоши. – Эй, вы! Одеваться!
Кроме корсета Лайке сегодня полагались латексная расклешённая юбка до колен, такие же чёрные упругие чулки, и туфельки с высокими каблуками, на шнуровке. Под эту юбку (Лайка уже знала) полагалось надевать целую кипу белых нижних юбочек из латекса, числом примерно десять – у неё никогда не было времени толком посчитать, сколько именно их там. Словно в противовес корсету, были они тонкие, прозрачные и шелковистые, напудренные тальком, весело шуршали при ходьбе и порождали в Лайке волну совершенно восхитительных экстатических ощущений. Её хозяину они, похоже, тоже очень нравились. Уже при виде этой груды юбок, пышных, как балетная пачка, у неё задрожали колени. «Я скоро совсем очумею здесь от этого латекса», – подумала она, закрывая глаза, но даже при опущенных веках запах нагретой телом резины не давал ей забыться. – «Почему он на меня так страшно действует?»
Девицы помогли ей облачиться, пристегнули чулки подвязками к корсету, прошлись по латексу тряпочками с полиролем и, дождавшись разрешающего знака от хозяйки, удалились. Эльвира дёрнула её за цепь:
– Идём. Подкрашу тебе мордочку…
В это утро её почти не трогали, не стали нагружать работой, а сразу отвели к Максу. От секса с ним Лайка чуть не обезумела – и так-то скованная, теперь она была утянута сверх всякой меры, и от шеи до бёдер будто бы заключена в резиновый панцирь, плотно прилегавший к телу, как приклеившийся к коже тонким слоем пота. Максим, несмотря на утро облачённый в кожаные брюки и чёрную джинсовую рубашку, подождал, пока она опустится перед ним на колени, выслушал приветствие, указал ей плёткой на кровать, а когда рабыня утвердилась там на четвереньках, долго, с удовольствием разглядывал её со спины, гладил плёткой по попке, шелестел её юбками и игрался с ножной цепочкой, – так долго, что Лайка не выдержала.
– Хозяин… – позвала она.
– Что, рабыня? – спросил он.
– Можно рабыне задать вопрос?
– Можно.
– Рабыня нравится хозяину?
– Да, малышка. Выглядишь чудесно.
Лайка зарделась от похвалы, кровь бросилась ей в лицо. Стоять на четвереньках теперь оказалось даже удобнее, чем раньше – не приходилось лишний раз напрягать спину. Ей очень нравилось, когда Макс брал её сзади, но всякий раз от напряжения в мышцах её снедало желание упасть на локти. Теперь это прошло. Шея тоже меньше напрягалась. Запрессованная в резину, словно в лёгкий и упругий гипс, девушка была готова к самому длительному «заезду». Киска её исходила слюной. Изнывая от желания, Лайка тихо заскулила и заёрзала, подставляясь в наглую, как кошка, хотя могла за это огрести сполна по заднице и по «переднице».
– Рабыня… просит, чтоб хозяин её взял, – запинаясь, попросила она. – Пожалуйста.
И терпеливо умолкла.
Максим усмехнулся, сдвинул на ней трусики и погладил ладонью обе её дырочки. Лайка вся выгнулась и не смогла сдержать стона. Она уже вспотела, латекс приклеился к телу, грудки набухли, соски затвердели, оттопырив тонкую резину, словно гвоздики. А через мгновение, когда Максим в неё вошёл, она не смогла сдержать крика, влетев в оргазм, как истребитель в грозовую облачность: мгновенно и со скоростью звука, из ясного неба – в серый сумрак с проблесками молний. Корсет, утягивая тело, всё сдавил и у неё внутри. Ощущения были восхитительными. Член хозяина скользил, играя, в небывалой тесноте, – сам вход и губки оставались свободными, но внутри у девушки как будто всё переворачивалось. За первым пиком тут же накатил второй, ударив её, словно электрический разряд. Каждое движенье причиняло боль и наслаждение, и отделить одно от другого было совершенно невозможно. Это была утончённая, даже – изящная, невероятно сладкая пытка любовью, какое-то волшебное издевательство. Дышать было неимоверно тяжело, она хватала воздух широко раскрытым ртом, вдыхая мелко и неглубоко, как дышат волки и собаки, даже, кажется, вывалила язык. По щекам бежали слёзы, в глазах потемнело, цепь наручников двоилась у неё перед глазами. Сил на новые крики уже не хватало. Ощутив, что оргазм пошёл на спад, она проверенным уже способом рванула ноги вширь, почувствовала, как с коротким лязгом цепи дёрнули её за лодыжки и – через связку – за ошейник и наручники, ощутила по всему телу хватку стальных браслетов, завыла и снова рухнула в пучину сладострастия. И в этот миг горячая струя мужского семени ударила в её лоно, наполнив стиснутые внутренности девушки живым огнём: Максим кончил. А Лайка опять потеряла сознание.
Очнулась она от того, что на подбородок ей капала вода, а открыв глаза, разглядела стеклянную кружку у самых своих губ.
– Выпей, – сказал Максим. – Только не много, глоточка два. Организм у тебя сейчас быстро обезвоживается, а поместиться воде… хм… негде.
Лайка с жадностью сделала глоток, ещё один, после чего кружку Макс убрал. В животе послышалось бурчание – то вода пробиралась в её стиснутый желудок.
– Полегчало?
– Угу… хозяин.
– На, глотни ещё…
Она глотнула.
– Теперь вставай, – сказал он. – Я уже привёл тебя в порядок. Эльвира ждёт. Иди, она задаст тебе работы.
Лайка оглядела себя и с некоторым стыдом обнаружила, что ТАМ у неё всё уже подмыто и вытерто, трусики аккуратно расправлены, а нижние юбочки пересыпаны свежим тальком. Она сглотнула и села. Ошейник на шее тяжело шевельнулся.
– Меня оставят… так?
– Да, пока походишь в корсете, – рассеянно сказал Максим, перебирая на столе какие-то бумаги. Зажёг лампу. – Всё. Иди. Понадобишься, тебя ко мне приведут.
Стараясь сохранять на лице «безмятежное выражение», девушка проследовала к двери, развернулась у порога, звеня цепями опустилась на колени, поклонилась и поблагодарила хозяина, после чего встала и вышла.
Эльвира была тут как тут. Критически осмотрев рабыню, она приподняла ей юбки, повертела так и этак, и нахмурилась.
– Молодец, что вымылась, – похвалила она. – А вот чулки поправь. Ну-ка, быстро. Забыла поговорку? «Лучше иметь три морщинки на лице, чем одну – на чулке».
Лайка вздрогнула и торопливо подчинилась. Эльвира удовлетворённо кивнула и сделала ей знак рукой, затянутой в красный латекс перчатки: «Иди за мной». Лайка послушно двинулась следом, шагов через пять поймала себя на том, что устало сутулится, и поспешно выпрямилась в струнку, благо в корсете держать эту позу не составляло труда.
Под мягкий шорох юбок и под звон её цепей они проследовали в маленькую комнату, служившую подсобкой, где Эльвира выдала ей плотные резиновые перчатки, такие же плотные налокотники и наколенники, и вручила пылесос.
– Держи, – сказала она. – Довольно ты бездельничала, пора и потрудиться. Сегодня у нас генеральная уборка. Для начала пропылесосишь этот коридор и комнату хозяина, потом – коридор, ведущий к комнатам рабынь, и собственную комнату. Полагаю, этого пока хватит. Потом пройдёшься с тряпкой. Здесь, – она открыла дверь, – ведро, тряпки и хлорка. Воды наберёшь в туалете в конце коридора. Сама прослежу. Если сунешься в ванную с этим дерьмом, так всыплю, мало не покажется…
– А швабра? – с надеждой спросила девушка.
– Швабры тебе не положено. Будешь драить на коленях, как послушная рабыня. И не забудь надеть наколенники, а то чулки порвёшь. Мой на совесть: найду пятнышко грязи, заставлю вылизать языком. Поняла?
Лайка кивнула.
– Всё. Начинай. Если мне донесут, что ты с кем-нибудь болтала, тебя выпорют.
И она ушла.
Пылесос был японский, очень тяжёлый, с водяным фильтром, длиннейшим шнуром и таким же длинным шлангом. Лайка выкатила его в коридор, нашла розетку и тщательно пропылесосила указанный ей Эльвирой коридор. То и дело в коридоре появлялись люди – незнакомые или смутно знакомые ей мужчины, а также и девушки – иногда закованные, как она, иногда – только в одном ошейнике, а один раз прошла совершенно свободная женщина в жёлтом деловом (хотя и тоже – латексном) костюмчике, который никак не тянул на рабский наряд; Лайка не придумала ничего лучшего, кроме как прянуть к стене и опуститься на колени. Не удостоив цепную рабыню даже мимолётным взглядом, та проследовала мимо и исчезла за поворотом. Девушки в основном шли с вёдрами или толкали тележки с мусором, и тоже старались на Лайку не глядеть: никому не хотелось быть наказанной за болтовню. Откуда-то доносилось жужжанье ещё одного пылесоса – уборка и в самом деле шла по всему огромному дому. Наконец Лайка закончила с коридорами и своей кельей, и добралась до комнаты хозяина, постучалась и, не услышав ответа, вошла. Внутри никого не было. Она пропылесосила ковёр, кресло и медвежью шкуру около камина, выбросила рваные салфетки из корзины для бумаг и выгребла золу из камина, после чего вернулась в подсобку, наполнила ведро водой, и принялась за мытьё полов.
Начать она решила с комнаты хозяина, не без оснований рассудив, что то, что вымыто в первую очередь, и будет самым чистым. Корсет совсем не позволял ей сгибаться, можно было только встать на четвереньки, что она и проделала. Эта поза, в сочетании с давлением латекса, звоном цепей, волочащихся по полу, и самой обстановкой и запахами комнаты хозяина погрузила девушку в странное состояние – нечто среднее между быстрой медитацией и медленным оргазмом. Движения её сделались замедленными, она игралась, стискивая бёдрами киску, от чего внутри на краткое мгновенье просыпалось эхо утреннего наслаждения, будоражащий и странный призрак, заставлявший её сердце биться чуточку быстрее, а киску – сочиться новой смазкой. От ведра поднимался удушливый запах хлорки, голова кружилась, и она открыла форточку. Свежий воздух принёс запахи осени. «Вот и лето прошло…» – рассеянно думала девушка, собирая пыль и раз за разом окуная тряпку в пластиковое ведро. Цепь наручников неприятно гремела, стукаясь о его края. Лайке подумалось, что уж лучше бы ведро было обыкновенным, цинковым. Дома, «на воле» домашние хлопоты никогда не вызывали в ней особого восторга, но когда ими приходилось заниматься, работала она на совесть. В сущности, она любила чистоту, и рассуждала так, что если уж усилия были затрачены, то пусть они хотя бы пойдут на пользу делу, а не останутся вознёй мартышки с чурбаком. Так же она поступала и здесь, безотносительно Эльвириных угроз. Как обычно, когда она стирала, или мыла пол, ей что-то «натекало» в голову, – какие-то строчки, мелодии, обрывки стихов. Глупенькая девочка, из любви которой к литературе и стихам получилась не поэтесса, а лишь серая, как мышь, библиотекарша, она всегда себя ненавидела за такие мгновения. И в то же время почему-то безотчётно их любила. Что-то такое, вроде, складывалось и сейчас, только ей никак не удавалось поймать это за хвост.
– «Любая девушка мечтает…» – бормотала она. – «Любая девушка мечтает», «Мечтает любая девушка…» Блин, о чём же она мечтает-то?

Любая девушка мечтает
Быть на цепи и в кандалах.
Любая девушка растает,
Когда в душе почует страх…

Она почувствовала, что возбудилась и вся горит. Если бы не её занятие, не это дурацкое ведро с водой и не эти грязные перчатки, она, наверно, принялась бы мастурбировать прямо здесь и сейчас.

Любая девушка не может
Сама себя преодолеть.
Любой рабыне стать поможет
Послушной кожаная плеть…

Второе четверостишие сложилось также на удивление быстро. К этому времени она уже дважды поменяла воду, добралась до камина, вымыла под медвежьей шкурой и теперь залезла под кровать. Здесь пыли было особенно много. «Любая девушка мечтает… любая девка… чушь какая… надо бы записать при случае…» – извиваясь, словно ящерица, в узком пространстве, Лайка долго возилась в темноте, гремела кандалами, повторяла получившееся четверостишие и елозила тряпкой, выгребая пыль, когда в самом дальнем углу, у изголовья кровати, её пальцы вдруг не нащупали какой-то странный предмет. В первое мгновение она не поняла, что это, и некоторое время с удивлением ощупывала находку, и лишь когда она выбралась наружу, ей стало ясно, что попало в её руки, и все мысли сразу вылетели у неё из головы.
Это был ключ. Латунный или бронзовый, сантиметров 15 в длину, с узкой головкой и двумя фигурными бородками, он смотрелся на её чёрной резиновой ладони, как музейный экспонат. К нему была приделана цепочка в виде мелких шариков, на которой болтался овальный железный жетончик с выбитой на нём надписью: “Lika”. Даже первый взгляд на него заставил сердце девушки забиться быстрее, а потом, когда она рассмотрела находку повнимательней, последние её сомнения исчезли. Его она узнала бы из тысячи.
Это был ключ от камеры. ЕЁ тюремной камеры.
Она сидела, погрузившись в некое тупое оцепенение. Как с ним поступить? Положить на каминную полку или прикроватную тумбочку? Отдать Эльвире? Дождаться хозяина и отдать ему? На какой-то миг она убедила себя, что так и надо поступить, но тут ею овладел демон любопытства. Ей впервые представилась возможность выбраться из клетки, пусть не шанс удрать, но шанс хотя б одним глазком взглянуть на то, что её окружало. Ночью дом спал, – это она успела выяснить, – спал, если только в нём не проводилось вечеринок. Охранники стояли только у ворот. Спальни всех хозяев помещались наверху, на втором этаже. Если бы ей повезло, подвал и весь нижний этаж можно было осмотреть за одну ночь, а может, не только осмотреть, но и что-нибудь выяснить. Ключ покрывала паутина и слой пыли, Максим явно потерял его не сегодня и не вчера. Лайка порылась в памяти. Уже несколько дней за нею приходила Эльвира, а у неё наверняка был свой ключ, точно такой же.
Меж тем в коридоре послышались шаги. Судя по уверенному стуку каблучков по каменному полу, шла надсмотрщица, и шла сюда. Надо было срочно что-то решать. Девушка колебалась не больше секунды. Прятать ключ за корсет было немыслимо – когда её разденут, его сразу обнаружат, а разденут её обязательно. Оставлять его где-то в комнате тоже не показалось девушке хорошей мыслью. Быстренько взвесив в уме все «за» и «против», и движимая скорее интуицией, чем разумом, Лайка приняла единственно верное решение – стянула одну перчатку, не вставая, сдвинула в сторонку лоскуточек трусиков, прогнулась и быстрым движением засунула ключ себе в попку. Поморщилась, когда острые бородки царапнули звёздочку ануса, на ощупь нашла среди юбок и засунула туда же свисающий жетончик, втолкнула находку пальчиком поглубже и заправила цепочку.
Когда через мгновенье в комнату вошла Эльвира, то застала там вполне невинную сцену – девица поправляет съехавшие трусики.
– Ты всё ещё возишься здесь? – воскликнула надсмотрщица. – Надеюсь, хоть комнату хозяина ты уже вымыла? Тогда заканчивай, хватай ведро и – бегом домывать оставшееся. До обеда ты должна успеть всё закончить.
Девушка поспешно сбегала сменить воду, прошлась ещё раз тряпкой под кроватью и принялась за коридор.
Остаток дня ключ в полном смысле этого слова жёг ей попку. Он как-то особенно неудобно там лежал, внутри, и в то же время казалось, что стиснутые корсетом мышцы в любую секунду могут вытолкнуть его наружу. Пару раз это и в самом деле почти случалось. По счастью, воздушные юбки всё прекрасно скрывали, и девушке удавалось незаметно затолкать его обратно, просто отлучившись на минутку в туалет. Лайка не находила себе места, её кидало то в жар, то в холод. Она едва смогла проглотить свой скудный обед – неизменный неочищенный жёлтый рис, похожий на размокшую бумагу и такой же на вкус, стакан апельсинового сока и яблоко – большего ей так и так бы не позволил проглотить корсет. В обед Максим вызвал её к себе, и Лайка едва не окочурилась от страха, что вот сейчас-то всё и обнаружится, но он, не отрываясь от работы, загнал рабыню под письменный стол и потребовал сделать ему минет. При этом известии девушка воспрянула духом. Фелляция с каждым разом получалась у неё всё лучше, но сейчас на радостях она превзошла саму себя и так увлеклась, что даже принялась что-то мурлыкать себе под нос, лаская член и яйца, а удостоившись сдержанной хозяйской похвалы, выскочила из его комнаты чуть ли не вприпрыжку, немало тем Эльвиру удивив. Та снова загрузила девушку работой, но теперь ей приходилось в основном перетаскивать вещи, – менять в хозяйских комнатах бельё, относить его в прачечную, где стояли три большие стиральные машины, где, соответственно, его и стирать. Сам процесс не требовал особых усилий – машины не только стирали, но и сушили, а о глажке пока речи не было, и закончив вечером работу, Лайка с удивленьем обнаружила, что уже привыкла к своему новому корсету, как привыкла до того к ошейнику и кандалам. Оставалось только его полюбить.
Вечером, перед отходом ко сну, к ней пришли помочь раздеться. Это были те же самые две прислужницы, что утром зашнуровывали её корсет. Узлы на нём, кстати, совершенно заскорузли. Наблюдая за слаженными действиями двух девушек, Лайка отстранённо думала, что, наверное, как только корсет удалят, её тело вырвется из латексного плена и расправится, как надутая и перекрученная велосипедная камера, но всё оказалось совсем наоборот: тело будто ужалось, все мышцы и внутренние органы привыкли быть стиснутыми, и когда распустили шнуровку, та разошлась неохотно, половинки корсета словно приклеились к телу, их даже пришлось отдирать, словно пластырь. Кожа под ними покраснела и чесалась, но потёртостей и ранок, хвала силикону, нигде вроде не было. Лайке дали время поплескаться в ванной и привести себя в порядок, после чего облачили в ночной корсет, как и было обещано, – мягкий, но всё равно тесноватый, из толстого латекса, с частой шнуровкой на груди. Чашечек у него не было вовсе, и усталые грудки девушки остались свободными.
Руки ей сковали за спиной.
– Зачем это? – с удивленьем спросила она.
– Чтоб ты не пыталась снять его ночью, – простодушно сказала одна из девушек, подёргала для проверки за шнуровку корсета, который и вправду был тугой – лишь чуть-чуть слабее дневного, и виновато улыбнулась: – Не обижайся на нас. Нам приказали.
– Я не обижаюсь, – сказала Лайка и повертелась перед зеркалом. – Как вас зовут?
На ошейниках рабынь не было ни знаков, ни имён.
– Извини, нам нельзя много разговаривать, – улыбка девушки сразу потухла, будто задули свечу. – А наши имена хозяева меняют, когда захотят. Спокойной ночи.
Они ушли, а через минуту дверь открылась, и вошёл Максим. Девушка, которая до этого нерешительно топталась посреди комнаты, не зная, чего теперь ждать, завидела хозяина, торопливо опустилась на колени и склонила голову, насколько позволил ошейник.
– Господин…
– Встать, рабыня, – коротко потребовал тот, подошёл к ней, обошёл кругом, достал откуда-то цепочку, тонкую и прочную, зацепил один её конец за скованные сзади руки девушки, а другой – за крюк в потолке таким образом, чтоб рабыня оказалась в согнутом положении, со вздёрнутыми кверху вывернутыми руками. Внутри у Лайки всё похолодело: ей опять представилось, что кража ключа обнаружена, и хозяин явился её наказать. Она стояла, глядя в пол, и лихорадочно пыталась сообразить, не свисает ли из попки конец стальной цепочки. Вроде, не свисал…
– Господин… – она сглотнула. – Хозяин?
– Молчать, – Максим, похоже, был не в настроении. То ли работа не заладилась, то ли что ещё. Он вынул из кармана кляп, зажал ей нос, одним движеньем втиснул ей в рот упругий резиновый шарик, затянул ремешки, а ещё через мгновение попку девушки обожгла плеть. Зачем её били, было не важно: за время пребывания здесь Лайка научилась не задаваться такими вопросами. Похоже, это было просто ежедневное профилактическое наказание. Ягодицы при каждом ударе непроизвольно расслаблялись. Она мычала и дёргалась, думая только, как удержать внутри злополучный ключ. Наконец, после двадцатого (или что-то около того) удара Макс отбросил плеть, и девушка почувствовала, как в её исходящую соком киску уверенно проник горячий хозяйский член; всякий раз он будто бы нащупывал горячую, местами гладкую, местами угловатую латунь, которая таилась где-то рядом, в недрах её тела. Выдержать этого она уже не могла, внутри всё пылало. Вдобавок, её никогда ещё не трахали стоя. Ключ в попке стал казаться ей неподобающе огромным. Ключ и так-то, наверное, был одним из самых неудобных предметов, если его засовывать туда, но сейчас её волновало другое. Это был не дильдо, не вибратор, это была её ТАЙНА. Она распирала её изнутри, вся форма её тела стала формой этого ключа, латекс ночного корсета подчёркивал эти формы, и даже сама себе она стала казаться ключом – огромным ключом, который пророс в ней, и который из-за этого ей никогда теперь не вытащить… никогда… никогда…
Оргазм накатил неожиданно, колени её подогнулись, она вскрикнула и обвисла на цепи, сотрясаемая судорогами, идущими изнутри. Потом затихла и висела так, покачиваясь и балансируя на пальцах ног, покуда не почувствовала мягкие прикосновения мужских ладоней на своём лице.
– Лайка… моя Лайка… – шептал ей Максим. Весь его гнев куда-то улетучился. – Ну, что с тобой сегодня? Почему ты такая зажатая? Тебе плохо? Скажи, плохо?
В ушах у девушки тотчас зазвучали слова Эльвиры: «Наедине с собой можешь ныть, сколько влезет, но на людях или при хозяине любое проявление слабости считается позорным. Запомни раз и навсегда: ты должна сохранять безмятежное выражение на лице!»
– Мне хорошо, хозяин.
Она слабо улыбнулась и поймала себя на том, что пытается лизнуть его в ухо. Тот, засмеявшись, отстранился и погрозил пальцем. Она потупилась.
– Вот, это уже лучше, – Макс заправил рубашку в штаны и с визгом застегнул на них молнию. – Отдыхай. Сегодня тебя больше не тронут.
– Спасибо, хозяин, – пробормотала она, и добавила: – Я люблю вас, хозяин.
Макс кивнул и удалился, оставив её наполовину стоящей, наполовину висящей посреди комнаты на дыбе. Вскоре явилась Эльвира, проверила, всё ли в порядке, отстегнула её, приказала вползти в клетку, заперла за ней дверцу, погасила свет и вышла вон. Через несколько секунд Лайка услышала, как во входной двери тоже щёлкнул замок, и вдаль по коридору застучали удаляющиеся каблучки. Наступила тишина и темнота. Лампочку, которую обычно оставляли на ночь, в этот раз не стали зажигать.
Сколько-то времени она пролежала неподвижно, выжидая, не вернётся ли кто, потом заёрзала, садясь, и осторожно полезла пальчиками в свой «тайничок», благо руки находились сзади. Ключ удалось нащупать сразу, верней, не ключ, а цепочку от него. Лайка закусила губу, зацепила скользкие шарики наманикюренными ноготками и осторожно потянула. Больше всего сейчас она боялась порвать цепочку, но та, естественно, всё выдержала: ключ выскользнул наружу вместе с жетоном, грязноватый, что да, то да, но тут уж ничего не поделаешь – идти сейчас в ванную, включать воду значило – привлечь лишнее внимание. Лайка повертела его в руке, бочком подвинулась до дверцы в клетке, отыскала замочную скважину, с третьей или четвёртой попытки попала в неё ключом и попыталась повернуть.
Ключ подошёл.
Лайка испытала одновременно облегчение и страх, граничащий с ужасом. С одной стороны, она почти не надеялась, что клетка и входная дверь отпираются одним ключом, и вот убедилась, что клетка, по крайней мере, отпирается именно им. С другой стороны сейчас она совершила настоящий проступок, такой проступок, за который хозяин мог подвергнуть её наказанию, от одной мысли о котором у неё стыла кровь в жилах. Однако любопытство оказалось сильнее. Ходить в цепях бесшумно – целое искусство, и месяц – слишком короткий срок, чтобы в достаточной степени им овладеть. Но в принципе, теоретически, всё было просто, ей требовалась только немного практики. Лайка намотала на запястья цепь наручников, пятясь и виляя задом, выбралась из клетки и встала, широко раздвинув ноги, чтобы ножная цепь поменьше звякала, и враскорячку прокралась к двери. Скважина здесь была и снаружи, и изнутри – это она приметила ещё раньше, и теперь попыталась отомкнуть замок.
У неё опять получилось. С замирающим сердцем Лайка услыхала тихий скрип двери, и в следующее мгновенье перед ней возник серый прямоугольник выхода, ведущий в коридор. Оставалось только сделать шаг, чтобы покинуть камеру.
Лайка долго стояла на пороге и молчала – непростительно и непомерно долго: её сто раз мог обнаружить кто угодно, просто пройдя мимо. Что-то вдруг разом лишило её первоначальной храбрости, может, неожиданность всего произошедшего, а может, скованные за спиной руки. Так ни на что и не решившись, она закрыла дверь и вернулась на место. Закрыть замок оказалось немного сложнее, потому что теперь приходилось придерживать дверь, которая всё норовила обратно открыться. Кляня себя на все лады, девушка вползла обратно в клетку, заперлась и, поразмыслив, спрятала ключ на прежнее местечко, на сей раз постаравшись, чтобы он расположился там как можно более комфортно.
«Я рабыня, рабыня…» – несколько раз повторила она, чтоб успокоиться. – «Любая девушка мечтает быть на цепи и в кандалах… Любая девушка…»
Чушь какая. Сладкая, глупая чушь…
Корсет сдавливал ей талию и грудь. Латексные простыни и покрывала мягко холодили тело. Кандалы привычной и почти приятной тяжестью тянули вниз запястья и лодыжки. Запах резины щекотал ноздри. Она постепенно успокаивалась. Ключ в заднем проходе уже не так напоминал о себе, а вскоре она и вовсе перестала о нём думать, как о ключе.
И в этот миг раздался стук.
За эти дни её таинственная соседка ни разу не напоминала о себе, и Лайка невольно вздрогнула от неожиданности. Стук был тройным, после чего настала пауза: то явно был сигнал проверки связи. Она негромко стукнула в ответ. Через мгнвоение с той стороны послышалась долгая серия ударов, потом ещё одна и ещё. Лайка сперва слушала их и считала, но вскоре поняла, что отбивают привычное уже ей: «17, 10, 11», и даже не стала дожидаться последнего «1».
«ДА», – торопливо отбила она, чтоб не отстукивать все тридцать раз до буквы «Я»
«ТЫ ВЫХОДИЛА?» – отстучала пленница.
Лайка помедлила.
«ДА», – отбила она наконец. Её хотелось с кем-нибудь поделиться своей тайной, с кем-нибудь, кто понял бы её и, может быть, помог.
«НЕ ЗАПЕРЛИ?» – после долгой паузы спросили из-за стены.
«КЛЮЧ», – поколебавшись, ответила она.
«ОТКДА?!» – отстучала собеседница так громко и торопливо, что пропустила одну букву, но Лайка поняла. – «УКРАЛА?»
«НАШЛА», – отбила Лайка.
Некоторое время царила тишина, потом последовал вопрос:
«И ЧТО?»
«А действительно, что теперь?» – задумалась та. Ну, нашла она ключ, который отпирает её клетку и камеру. И куда ей бежать, одинокой, нагой и закованной в цепи? Как выбраться из дома, как миновать охранников? Как добраться до своей квартиры без денег, как попасть в неё без ключа? Что если она сейчас далеко за городом? Вдруг она вообще не в родном городе, а где-нибудь ещё, может, даже – в другой стране? А что, почему бы нет? После того, как распался Союз, это вполне возможно. И неизвестно, сколько времени она тогда пробыла без сознания. А она не помнила решительно ничего из того, как её сюда везли.
Да и вообще, подумала она, хочет ли она сбежать? Ведь это был всего лишь ключ, о котором, может, все давно забыли. Ключ, и больше ничего. Не пистолет, не пачка денег, не пилка по металлу, не билет до дома. И потому не стоило страдать на тему, куда приложить такую мелочь. Он ничем не мог ей помочь. Хотя, наверное, мог навредить.
Вопросы, вопросы… Их было слишком много, этих вопросов, и она, с присущим женщине свойством забывать на время о любых проблемах, решила не ломать пока над ними голову. Ключ был всего лишь ключом, очередным шагом в решении той головоломки, в которой она оказалась. Если дело зайдёт слишком далеко, тогда настанет его час. А пока, – с удивлением вдруг поняла она, – ей здесь… м-мм… всё ещё нравится. Да, нравится! Несмотря ни на что. «Так что, посмотрим», – подумала она и отбила в стену костяшками пальцев:
«ПОСМОТРИМ».
С той стороны опять помолчали. Потом раздался ответный стук:
«УДАЧИ».
После этого настала тишина. Лайка не стала отвечать и вскоре уснула.

*

Продолжение следует