10. Кукла

Ночь на "ферме рабов" всегда тянулась медленно, но в этот раз Лайка многое дала бы, чтоб она тянулась бесконечно. Она не знала, сколько проспала, когда проснулась. За окном слышался шум дождя. Похоже, там, снаружи разыгралась буря. Поколебавшись, она вытащила ключ, осторожно повторила все, проделанные ранее операции, и снова оказалась в коридоре. Было тихо. Караульные, по-видимому, спали.
– Любопытство кошку сгубило… – пробормотала Лайка, облизала пересохшие губы
Ключ подошёл к её двери, но кто поручится, что подойдёт к другой? «За» говорило множество причин. Во-первых, Лайка никогда не слышала, чтоб в коридоре кто-нибудь гремел ключами. Значит, были их, как минимум, не много. Да и Эльвира приходила к ней с одним ключом – в её костюмах никогда не было карманов, связка ключей там просто бы не поместилась. Во-вторых, случись в доме пожар или ещё какая-нибудь подобная беда, как выводить рабынь, если каждая дверь запирается на свой ключ? Нет, ключ должен быть один, максимум два: один – от камер девушек и один – от входной двери особняка. К тому же, у ворот охрана…
Девушка прикрыла дверь и осторожно двинулась к соседней комнате. Тихо нащупала дверную ручку и замочную скважину, вставила ключ. Прислушалась, не отзовётся ли кто? – но из-за толстой, грубой деревянной поверхности не донеслось ни звука. С замиранием сердца она надавила на ушки ключа. Тот повернулся с лёгким щелчком, и Лайка, затаив дыхание, наконец проникла в соседнюю камеру, где содержалась её таинственная «подруга».
Здесь тоже было темно. Маленькая красная лампочка еле разгоняла мрак по углам. В её неверном, обманчивом свете Лайка еле различила узкое ложе с ремнями, столб для фиксации с деревянными колодками, свисающие со стен цепи с кольцами, клетку и какой-то странный ящик в одном углу, и хрупкий девичий силуэт, распятый с помощью растяжек и цепей на островерхой «деревянной лошадке» в другом.
С первого же взгляда было стало, что девушка закована точно так же, как и Лайка, разве что цепи были толще, тяжелее и короче, а браслеты шире. Из одежды на ней был только латексный корсет и босоножки на пуантах и высоком каблуке. Голова пленницы, затянутая в глухой, облегающий латексный шлем, устало свешивалась на грудь, насколько позволял стальной ошейник и цепь. Кляп на шлеме был снабжён тонкой резиновой трубочкой, из которого стекала тоненькая ниточка слюны. Слышалось тихое сопение – девушка спала. Лайка про себя невольно поразилась: это как же нужно измотаться и устать, чтобы заснуть или хотя б забыться, находясь в таком положении! Она припомнила, как ей самой иной раз по целому часу приходилось «ездить» на таком же «деревянном пони». Ощущения были своеобразные. Сначала – только возбуждение и боль от перенапряжённых мышц, но вскоре лёгкое неудобство сменялось всё усиливающимся давлением снизу, от которого рабыне непрерывно приходилось напрягаться и расслабляться. Острый верхний край бревна впивался в киску, в самое нежное место между губками, и чтобы хоть чуть-чуть избегнуть боли, девушке приходилось изо всех сил напрягать мышцы бёдер, приподнимая тело. Но выдержать долго в таком положении тоже было невозможно, рано или поздно ноги уставали, «крыша» была скользкой и крутой, и девушка бессильно опускалась вниз – а снизу её уже поджидала острая грань бревна, и всё начиналось с начала. Обычно рабыне оставляли некоторую свободу движений, и можно было выбирать – отдать на растерзание проклятой деревяшке щёлку между ягодицами, промежность или киску, но совершенно избегнуть пытки было невозможно. Постоянное напряжение-расслабление могло довести пленницу до совершенно бешеного оргазма, смешанного с болью так, что невозможно было понять, где кончается мучение и начинается удовольствие. После такой «процедуры» до влагалища и губок полдня нельзя было дотронуться без стона. Это была изощрённая, тонкая, мучительно сладкая пытка, которую изобрели где-то на востоке. Лайка не привыкла к ней, но думала, что даже тренируйся она год или два, всё равно бы не смогла привыкнуть, и уж тем более уснуть.
Однако подойдя к спящей девушке ближе, она выяснила, что всё далеко не так страшно, как ей показалось вначале. На «крышу», девушке под попку было подложено что-то вроде кожаного седла для верховой езды, правда, много меньше по размерам, уже, и, конечно, без стремян. Согнутые в коленях ноги пленницы были заведены назад, и цепь, переброшенная через бревно, обеспечивала им относительную поддержку. Руки девушки были раскинуты в стороны, как два крыла, и привязаны в локтях на распорке, насколько позволяла цепь наручников. Наручников было две пары: одна – на запястьях, и вторая – повыше локтей. Браслеты были кожаные, их туго натянутые цепи тоже находились за спиной. Торс и талию девушки поддерживал плотный резиновый корсет. Пожалуй, рассудила Анжелика, в таком положении был даже относительный комфорт. Правда, наклонившись пониже, она разглядела два массивных латексных стержня, установленных вертикально на поверхности «седла» – дильдо и батт-плаг, до основания вошедшие пленнице в оба её нижних отверстия. Чёрная, кожаная, в заклёпках от декоративных гвоздиков поверхность «седла» блестела от потёков медленно сочащейся смазки. «Да… – подумалось Лайке, – с такими причиндалами не очень-то поёрзаешь… Неужели она все ночи проводит в таком положении? Ничего себе, ириска… Что же это получается? Если я – рабыня, то кто же она?…»
«Деревянная лошадка» помещалась в углу. Стена слева от пленницы была смежной с камерой Лайки, и правая рука распятой девушки почти касалась её. Лайка наклонилась, рассматривая руки девушки. Пальцы были выпачканы в побелке. Последние сомнения рассеялись – перестукивалась она именно с ней. Придерживая свои цепи, она зашла с другой стороны, наклонилась, силясь прочитать в неверном свете красной лампочки, что написано на ошейнике. Сощурилась. Перечитала ещё раз. Спереди на широкой стальной полоске крупными буквами было выгравировано имя – «Kukla».
А рядом ещё надпись: «Беглая».
И ещё одна: «На 10 лет».
Лайка похолодела. Машинально потрогала свой ошейник. Цепь ручных кандалов чуть слышно щёлкнула. Некоторое время Лайка колебалась, потом, придерживая цепи, осторожно дотронулась до пленницы. Та не отреагировала. Анжелика погладила её по тугой резиновой щеке, снова зашла с другой стороны, ощупала шлем сзади, нашла шнуровку и осторожно принялась её распутывать. Когда она дошла до середины, раздалось мычание и тихий стон – девушка начала просыпаться.
– Тихо, – прошептала ей Лайка, наклонившись к самой голове девчонки, туда, где под резиной угадывалось аккуратное девичье ушко. – Тихо, тихо, солнышко… Это я. Я. Лика.
Она ослабила шнуровку на четырёх последних дырочках, высвободила нижние края маски из-под железного ошейника и потянула латекс вниз и вперёд. На руки ей посыпались ярко-рыжие пряди волос, прятавшиеся под резиной. Девушка замычала, затрясла головой и бросила на Лайку из-под маски умоляющий взгляд. Подняла брови и показала взглядом куда-то вниз. Лайка ничего не поняла, но на всякий случай осторожно натянула маску обратно и принялась возиться с кляпом. Через пару мгновений выяснилось, в чём дело – кляп был надувной и заполнял рот пленницы до отказа, вытащить его просто так было просто невозможно. Нащупав клапан, Лайка надавила на него, воздух с шипением вышел, маска соскользнула, и взору Лайки предстало измождённое девичье лицо – немного потное и не накрашенное, но всё равно очень привлекательное. Девушка смотрела на неё, жевала губы, шумно дышала и молчала, и Лайка решилась заговорить первой.
– Здравствуй, – сказала она. – Это ты со мной перестукивалась?
Та кивнула и гулко сглотнула. Челюсть у неё, видимо, занемела так, что говорить она пока не могла. Лайка повертела в руках снятый с девушки резиновый капюшон. Толстая, литая резиновая маска была выполнена в точности по форме девичьей головы и лица, и ещё хранила тепло её кожи и запах её пота. В ней не было ни прорезей для глаз, ни дырок для ушей, только два отверстия для ноздрей с коротенькими трубочками, которые вставлялись в нос. Лайка вывернула маску наизнанку, и в ладони у неё оказался кляп – продолговатая резиновая груша, полая внутри и вся усаженная толстыми короткими резиновыми бугорками. Когда эта штука надувалась, невозможно было даже пошевелить языком, не то чтобы что-нибудь сказать. Изнутри в кляпе было маленькое, армированное латексом отверстие – сток для слюны. Напротив ушей внутри торчали силиконовые пробки берушей. Низ маски – воротник и прочее – представлял собой высокий шейный корсет. Идеальная клетка для головы.
– Тебя зовут «Кукла»? – спросила она, не зная, с чего начать.
– Угу, – кивнула девушка и повела руками. Облизала пересохшие губы. – Зачем… Зачем ты пришла? Чего ты хочешь?
Говорила она всё ещё с трудом.
– Это ты должна рассказать, зачем ты мне стучала, – возразила Анжелика. – Я из-за тебя стащила ключ, сбежала из камеры… Если меня поймают, то отхлестают так, что я неделю не сяду. Ты давно здесь?
– Давно, – сказала девушка и отвернулась. – Тебе и не снилось, как давно… О чём тебе рассказать?
– Я могу тебе чем-то помочь?
– Ты? – усмехнулась та. – Да ты и себе-то помочь не можешь. Ты заперла дверь?
– Нет…
– Вот дура! – рассердилась та. – Запри сейчас же. Только осторожней, не греми так железками, а то услышат.
Лайка подчинилась.
– «Лайка», – прочитала девушка у Анжелики на ошейнике, когда она вернулась. – Как тебя звали раньше?
– Лика. То есть, Анжелика.
– Повезло. А меня… Впрочем, – она помотала головой, – это не важно. Я уже и не помню, когда меня в последний раз называли по имени.
– А тебе, что, не хочется?
– Нет смысла. Всё равно мы, наверное, больше не увидимся.
– Почему ты так говоришь?
– Просто хочу, чтоб ты уяснила, что ты здесь делаешь.
– Не поняла… – нахмурилась Лайка.
– Потом поймёшь, – девушка глубоко вздохнула, помолчала, звякнула цепями и вдруг неожиданно спросила: – У тебя родители были?
– Были…
– А у меня не было, – сказала девушка и, увидев удивление в глаза подруги, пояснила: – Я детдомовская. Чего уставилась? Ты знаешь, что такое вырасти в детском доме? Вижу: не знаешь… Так вот, я тебе скажу. Это когда тебя никто не любит, когда ты совсем-совсем никому не нужна. Все только делают вид. Пока ты маленькая, ещё ничего. И только когда приходят люди, чтобы выбрать себе ребёнка, всем заглядываешь в глаза. Потом перестаёшь заглядывать и только молчишь. Молчишь, молчишь… Там все молчат. Не потому, что не умеют говорить, а потому, что не хотят, это им не нужно. Я всё детство промечтала, чтоб меня хоть кто-то взял к себе. Сначала – чтобы мама, которой я так и не увидела, потом – родственники, а потом – хоть кто-нибудь, лишь бы взял. Хоть дочкой, хоть падчерицей, хоть племянницей. Хоть прислугой, хоть рабыней, хоть собачкой в конуру! А только штука в том, что всё равно никто за тобой не придёт, сколько ни заглядывай людям в глаза. А когда вырастаешь – на, вот тебе паспорт, вот тебе аттестат – иди, куда хочешь. И вернуться некуда. Ты вот, к маме всегда можешь прийти, а мне идти было некуда. А потом… потом я встретила того парня.
– Он привёл тебя сюда?
– Не сразу. Сначала… ну, просто встречались. Потом он предложил сыграть в игру. Сама понимаешь, в какую. А я согласилась, надела ошейник – и просто голову потеряла. Мне впервые в этой жизни было спокойно и легко, я впервые чувствовала себя кому-то нужной. Понимаешь? Нужной! Я была обычной девчонкой, думала, что он меня любит, верила ему, как себе, но он меня кинул. Бросил, как щенка. А я осталась одна. Год думала – утоплюсь или веняки попилю, потом прошло. У меня же нет родителей, чтобы прийти поплакаться, а друзьям пофиг. Да и не было у меня друзей… В детдоме со всеми собачишься, а после всё равно не доверяешь никому. А мне уже всё это было необходимо – чтоб меня держали на цепи.
– И ты пришла сюда?
– Сюда так просто не придёшь, – снова усмехнулась она. – Но я добилась. Пробралась. В ногах валялась, умоляла. Мне было всё равно, я хотела даже не секса или рабства – я просто хотела принадлежать, понимаешь? Быть нужной. Мы поехали к нотариусу, я подписала стандартный контракт рабыни, на два года. Чего смотришь? Такие тоже бывают. Подписала, да. Но что-то во мне сломалось. Сперва всё было как во сне, как будто всё вернулось. Я была сама не своя. Трахалась, трахалась… Латекс, цепи, рабство – всё это, конечно, было классно, но… уже как-то не так. А потом я влюбилась.
– Влюбилась?
– Ты что, глухая? – фыркнула девчонка (Анжелика всё никак не могла в душе решиться называть её «Куклой», даже про себя). – Да, влюбилась, как девчонка! Чёрт, да я и была девчонкой – мне тогда едва стукнуло двадцать. А он был посетитель, клиент, один из тех, кто сюда приезжают расслабиться. У него была жена и двое детей, он был бизнесмен. Я из кожи вон лезла, чтоб привлечь его внимание, всё делала, чтоб он только глянул на меня. Стелилась под него, как дура, каждое его слово ловила. Сама знаешь – мужикам ведь чаще всего пофиг, что чувствует баба, только бы в рот смотрела. А я кто? Я и вовсе ниже проститутки – цепная шлюха, соска, девушка-рабыня для услуг… Сама решилась, сама выбрала, сама пришла, таких ни о чём не спрашивают.
– Я не понимаю, – нахмурилась Лайка. – Почему ты просто не нашла тогда какого-нибудь парня, чтоб играться с ним, спокойно жить и трахаться?
– А ты почему не нашла? – парировала та. Лайка промолчала. – Вот и молчи. Мне было страшно, а потом стало пофигу. Пока я не встретила ЕГО. И знаешь, что? Я добилась своего. Он потерял голову, запал на меня. Стал приезжать чаще. Только он же – что? Он же не думал, что я захочу чего-то большего. Так… приезжал расслабиться, пусть даже и к любимой шлюшке. А я-то вообразила, что у нас получится, что у нас всё будет хорошо. И однажды я сбежала! Меня не стали искать – в принципе, вольнонаёмных не так уж и серьёзно держат, просто потом явились бы, содрали неустойку, и всё. Подумаешь, тысяч десять… Только ни фига у меня не вышло. Одно дела – цепная рабыня, к которой можно заявиться раз в неделю и ни о чём потом не думать, и совсем другое – постоянная подруга. Он помирился с женой, а меня не пустил на порог. Прогнал. Для него была важней семья и карьера. А девочку для игр, наверное, нашёл себе другую. Только мне бы, дуре, успокоиться, а я решила: всё равно его добьюсь. И решила его шантажировать. Пришла к жене, к конкурентам, рассказала всё. А он был известный, лез во власть, я могла бы накопать на него сумасшедший компромат. Мы встречались у меня на квартире, у меня были видеозаписи, фотографии… Только я не знала, с кем связалась. Сперва меня подкараулили в подъезде четверо ублюдков, избили, изнасиловали так, чтоб не осталось следов, и пригрозили, что убьют, если ещё раз дёрнусь. Потом за меня взялась милиция. По суду отняли квартиру. И мне стало всё пофигу. Я осталась одна. Долг на меня повесили страшный, я всё продала… Это вам, обычным людям, есть к кому в таких случаях обратиться, а я же детдомовская, я тогда была уже совсем-совсем одна. Потом встретила на улице знакомого охранника, который здесь работал, слово за слово – разговорились, я разревелась и всё ему рассказала. Мы никогда не плачем, но мне было ТАК херово! Я сказала, что жить больше не хочу. А он сказал, что попробует замолвить словечко, чтоб меня взяли обратно, только за такую сумму работа будет грязнее, чем раньше. Я пошла. Мне как-то всё уже по барабану стало. Сначала, когда были постоянные клиенты, ничего ещё, терпимо. А потом… Как-то я сильно провинилась. Однажды этот заявился… Первый мой, с дружками. Я отказалась их обслуживать. Ревела, умоляла, царапалась. Меня выдрали и всё равно отдали им, так я так билась, что кому-то из них чуть хрен не откусила, думала – может, прогонят, или, на худой конец, убьют. Не убили. Запечатали в армированный латекс, со вставками – есть у них такая штука, чтоб ты не могла рук-ног согнуть и рта закрыть – и месяц использовали как секс-куклу. Выпускали два раза в сутки – помыться и в туалет сходить, кормили через трубку, трахали во все дыры, я даже не всегда видеть могла, кто… Я возненавидела весь свет и опять решила бежать. Я же ещё молодая, я могла начать всё с начала. Девчонки с воли говорили, что нравы в стране сильно изменились… Но меня поймали, а я ведь уже не была прежней «вольняшкой». Я даже покончить с собой пыталась, так меня заковали в укороченные кандалы – на таких не повесишься. Видишь, какая я стала…
– Ты очень красивая, – с оторопью в голосе сказала Анжелика.
– Красивая… – хмыкнула та. – Как корова сивая.
– Нет, правда, – заверила её Лайка. – Я… Я не знаю, что сказать.
– Ты в первый раз здесь? Впрочем, что я спрашиваю – у тебя ж ошейник чистый… Ты «вольняшка»?
– Нет. Меня друг сюда привёз.
– Друг? Счастливая, – вздохнула та. – Только один парень. Он тебя любит?
– Я… Я не знаю.
– Ну, хотя бы воспитывает?
– Да…
– Счастливая, – повторила та.
– А разве тебе так же нельзя?
– Да кто теперь меня возьмёт… – горько сказала она. – Один раз уже было, больше не дадут. Без денег меня теперь не отпустят, а я больше ни копейки здесь не заработаю. Даже если клятву дам, всё равно мне больше не поверят. Побоятся, что стукну властям. Днём я качаю воду или что-нибудь перевожу – уголь для каминов, опилки, удобрения… Наверное, меня скоро снова отправят в шахту, к тем проблемным, безнадёжным, которые там навсегда. Поэтому я и сказала, что мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Осточертело всё. Освободить бы ноги, слезть с этого козла – башку бы себе об стену разбила… Они, наверное, на это и надеятся.
– Подожди, – Анжелика попробовала открыть замки её цепей своим ключом и потерпела неудачу: – Н-нет, не подходит…
– Зря стараешься. Да и куда ты меня поведёшь? Нет, я уже насовсем здесь.
– Но неужели же ничего нельзя сделать? – Лайка присела перед девушкой и вытерла слёзы, текущие у той по щекам. – Я здесь недавно разговаривала с одной девушкой, которая рабыня с детства. Знаешь, она даже довольна. Носит ошейник, кандалы, работает на шахте или бегает в тележке, как пони. Говорит, что родилась здесь и никогда не была свободной.
– А, Поняшка. Знаю её. Всякое бывает, – девушка шмыгнула носом и попыталась пожать плечами. – Наверное, она никогда не любила по-настоящему. А может, просто притворяется.
– Да ну, притворяется… – засомневалсь Лайка. – У неё кандалы запаяны, я сама видела. Цельные, как обручальное колечко. Говорит, что их ей ещё маленькой надели.
– Врёт. У меня тоже запаяны, и что? – та позвенела железом. – Это же просто – надевают тебе на руку терморукав из асбеста – и заваривают браслет, потом полируют. Не так уж сложно, только долго. И дорого.
– А ошейник? – опешила Лайка.
– Да так же. Страшно, но не больно. Потом машинкой отполируют и – гуляй, привыкай к новой жизни. Смешная… Не верь никому. Тебя просто натаскивают, чтоб обслуживать клиентов. Это же публичный дом. Бордель для садомазохистов. Не дай бог встретишь в клиентах какого-нибудь политика, после тебя уже не выпустят. А играть в это ты можешь и дома – парней в Теме больше, чем девок, так что найдёшь единомышленника… Так что ты беги отсюда. Уходи, как только сможешь. Отпустят на денёк подумать – убегай.
– Да куда же я побегу, одна, закованная?
– Откуда я знаю? Тормознёшь машину, если повезёт – помогут снять железки. Если не повезёт – отвезут в больницу или ещё куда-нибудь. Там всё равно помогут.
– А если я… не хочу?
– Ну, тогда ты и впрямь дурища. Привыкнешь и не сможешь по-другому! А здесь знаешь, какие порядки! Если ты задумаешь остаться, или уйдёшь, а потом вернёшься, тебе предложат более жёсткие условия. А это такая штука, что остановиться уже сложно. Были простые цепи, станут тяжёлые. Были браслеты в четыре сантиметра шириной, станут как у меня – в семь. Был латекс, станет грубый латекс – толстый и тяжёлый. Получишь и татуировку, и клеймо на попку, и локтевые цепи, и колечки на соски, и цепочку на колечки… И это не предел. Ты не представляешь, что можно сделать с человеком, если захотеть. Вон, посмотри, – она мотнула головой, указывая куда-то за спину: – У меня корсет армированный и заклеенный – его нельзя снять, даже если захочешь. Ослабить можно, но снять – только если разрезать. Ты что, хочешь так же?
Лайка поколебалась.
– Хочу, – неожиданно для себя, как зачарованная, сказала она. – И цепи такие же хочу, и латекс. И вообще: пусть ОН что угодно со мной делает, только… только пусть не отпускает. Здесь или в другом месте – мне всё равно.
– Вот дурочка. В том-то и дело, что НЕ ОН будет с тобой всё это делать. Ты одинокая была? Сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
– Почти тридцать, – задумчиво проговорила девушка. – Последний шанс… Да. Тогда понятно… Только помни, что любовь никогда не бывает вечной.
Внезапно она вскинулась.
– Что это? Ты слышишь?
Откуда-то явно доносился шум шагов. Лайка похолодела. Девушка тоже забеспокоилась.
– Скорее надень шлем обратно, – нервно зашептала она. – Хотя б чтоб издалека не догадались! И сразу прячься в ящик. Не бойся, не задохнёшься – это контейнер для перевозки рабов… Ну! Давай!
Дрожащими руками Лайка натянула резиновую маску обратно девушке на голову, кое-как пристроила на место кляп и затянула шнуровку. Непослушные рыжие пряди лезли из-под маски во все стороны. Накачать кляп не было времени – шаги в коридоре звучали уже совсем близко. Изо всех сил стараясь не греметь цепями, Лайка добралась до ящика и распахнула дверцу. Внутри оказалось тесно, только-только чтобы разместиться на коленях, пригнувши голову. Через стену было слышно, как открылась дверь соседней камеры – её, Анжеликиной, Лайкиной камеры. Времени раздумывать больше не было, девушка влезла внутрь и попыталась прикрыть за собой дверцу. Сделать это оказалось нелегко. Специальные колодки – деревяшки с выемками – поддерживали перевозимой внутри рабыне голову, руки-ноги, талию, но одновременно и мешали пленнице двигаться. Мешали цепи, корсет не позволял как следует согнуться. Кое-как, действуя буквально кончиками пальцев, Лайка притворила дверцу и затихла. И как раз вовремя: не обнаружив в её комнате никого, пришедший направился в соседнюю камеру.
Скрипнула дверь. Шаги прозвучали совсем рядом и остановились возле ящика. Сквозь маленькие отверстия, проделанные в стенах для вентиляции, Лайка могла видеть стройные женские ноги, затянутые в латексные чулки. «Эльвира!» – с замиранием сердца догадалась она.
В следующую секунду заскрипела дверца ящика.
– Так-так, – удовлетворённо сказала надсмотрщица, глядя сверху вниз на сложенную в три погибели Лайку. – Что тут у нас? Непослушной сучке сегодня не спится, и она решила прогуляться? Где ты раздобыла ключ, маленькая негодница?
– Я… – сдавленно пискнула Лайка. – Госпожа Эльвира, пожалуйста…
– Отвечай!
– Я… нашла.
– Нашла? Какая чушь!
– Нет, правда!
– Хорошо, я с этим разберусь, и с этой глупой Куклой тоже… Где он?
– Вот… – Лайка протянула ключ. – Простите меня, госпожа!
– Давай его сюда. О, чёрт! Проклятая неряха, где ж ты его прятала?! Это тебе дорого обойдётся! Ладно, поговорим об этом завтра или, лучше – ПОСЛЕзавтра. А пока посиди здесь и подумай над своим поведением! – Она схватила ключ, повесила его на пояс и сняла взамен оттуда же резиновый шар кляпа. Нагнулась и взяла рабыню за волосы.
– Ну-ка, поверни голову!
– Госп…
– Поверни голову, шлюха!!!
Упругая пощёчина обожгла девушке лицо. От унижения и резкой, обжигающей боли, по щекам побежали слёзы. Лайка торопливо повернула голову, открыла рот и приняла в себя упругий шарик. Сбруйка плотно обхватила голову, ремешок затянулся, на затылке щёлкнул замочек. Пару мгновений старшая рабыня удовлетворённо глядела на Лайку, поигрывая ключом на поясе, затем пригнула ей голову, заставляя девушку вложить ноги, руки и шею в нужные вырезы колодок, опустила запорную доску, затем с грохотом захлопнула дверцу ящика и заперла его снаружи на замок. Потом ящик сотряс удар – это Эльвира пнула его ногой и опрокинула набок. Лайка не сразу сообразила, что падает, и от неожиданности ударилась плечом и протестующе замычала. Простучали каблуки, хлопнула дверь камеры, и рабыни снова остались одни.
Запертая в своей тесной маленькой тюрьме, по-прежнему в корсете, в кандалах с кляпом во рту, Лайка медленно возвращалась к действительности. Изредка снаружи доносилось лёгкое пощёлкивание цепей – это Кукла время от времени пыталась переменить позу. Левая щека Лайки горела, кляп распирал челюсти, кожаные ремешки натирали уголки рта и лицо. Из-за тесноты корсета и неудобной позы дышать приходилось быстро и неглубоко. Мышцы скоро заныли, потом задеревенели. Пространства внутри ящика было мало, но лежать оказалось легче, чем сидеть. Эльвира в некотором роде облегчила девушке её участь. Лайка долго ёрзала, возилась, но потом усталость взяла верх, и она погрузилась в сон.

*

Продолжение следует