11. Отсутствие выбора

Побудка была ранней и, если так можно выразиться, «ранящей» – Эльвира заявилась ни свет ни заря и принесла с собою плеть-«резинку» – разогреть рабыне попку. Ящик, пока девушка спала, отбуксировали в её комнату. Наказание с утра – это было что-то новенькое, но удивляться после вчерашнего Лайка уже разучилась. Она буквально вывалилась из проклятого ящика, приподнялась на колени, выпрямилась, насколько ей это позволили затёкшие суставы? и торопливо поклонилась. Нежно-розовый ночной корсет из латекса с плавными, «щадящими» формами, в котором ей отныне надлежало спать всегда, упруго, ненавязчиво облегал девичье тело, хотя кожа под ним слегка чесалась.
Эльвира сегодня была одета в нечто невообразимое. То был костюмчик Арлекина – зелёно-жёлтый латексный кэтсьют с тугим корсетом, блестящий, облегающий крепкое тело молодой женщины с головы до пят, словно вторая кожа. Орнамент на этом «трико» располагался ромбами, широкий пояс, шлем и высоченные сапожки были туго зашнурованы и частым образом проклёпаны по обшлагам и отворотам. Левый сапожок был зелёным, правый – жёлтым, перчатки же наоборот: левая – жёлтая, правая – зелёная. Шлем, а точней – колпак с двумя бубенчиками, тоже был двухцветным, в отверстия справа и слева выбивались «конские хвостики» чёрных волос. Открытыми у девушки оставались только попка и лицо – и там, и тут «окошки» были вырезаны в виде сердечка, на выдающемся мыске которого тоже висел и звякал серебристый бубенец – на лбу и в ямке между ягодицами. Стоил подобный наряд, должно быть, умопомрачительно дорого. Сверкающий ошейник девушки смотрелся на таком жёлто-зелёном фоне просто потрясающе и тоже был украшен колокольчиком. Лайка в который раз поразилась, как её наставнице удаётся одеваться с таким безупречным вкусом и в то же время – с такой бьющей наповал эротичностью. Пожалуй, в этом у неё стоило поучиться.
– Вставайте, спящая красавица, – шутовски раскланялась Эльвира, благо костюмчик провоцировал подобную игру. Звякнули бубенчики, – сегодня вам предстоит серьёзный разговор, а для этого ваша головка должна быть ясной. Сейчас я вас растормошу.
Слава богу, обошлось без кляпа. Старшая рабыня неторопливо, с явным удовольствием приковала девушку «козлом», похлопала ягодицы ладошкой, потом отошла и отвесила ей сорок полновесных ударов по откляченной попке. Лайка вертелась и после второго или третьего уже орала не переставая, но когда всё кончилось, опять почувствовала какое-то сказочное наслаждение затишьем после бури. От попки вверх и вниз по всему телу девушки разливалось тепло. Эльвира неторопливо осмотрела её и отправила умываться.
– Двадцать пять приседаний и – в ванну, – скомандовала она. – Быстро умывайся, и приводи себя в порядок.
Стоять и таращить глаза запрещалось – можно было схлопотать новое наказание. Грохоча цепями, Лайка встала на колени, пробормотала слова благодарности, подождала, пока старшая рабыня не поможет ей расшнуровать корсет, и сразу побежала мыться. Тёплая вода расслабила, но нежиться в ванной долго было нельзя. Попка гудела, как колокол после набата. Девушка растёрлась полотенцем, повертелась перед зеркалом, потрогала ошейник. Задумалась.
Эльвира сказала, что сегодня Лайке придётся «серьёзный разговор». Что это могло означать? Быть может, сегодня Макс потребует придумать что-нибудь, особо извращённое? При мысли об этом Лайка почувствовала, что её киска потеплела и увлажнилась, и поспешила обратно в свою комнату.
Эльвира помогла ей высушить волосы и слегка накраситься, заставила выпить чашку крепчайшего кофе без сахара, и подобрала подходящий костюм. Сегодня девушку одели в тон её наставнице – полупрозрачный ярко-жёлтый латексный комплект из трусиков с высокой талией и пояска, такие же перчатки до локтей, чулки, тугой корсет с открытой грудью, сжавший талию в уже привычные, даже приятные упругие тиски, и короткий изумрудный сарафанчик с жилеткой, как у одалиски. Сочетание получилось необычное и волнующее. Жёлтый цвет дразнил и возбуждал, зелёный – успокаивал, а там, где сквозь один слой латекса проглядывал другой, их общий цвет казался синим. Жилетка была без застёжек и всё время распахивалась, открывая тоненький зелёный латекс, под которым топорщились острые холмики грудей. Подол находился так высоко, что виднелись не только туго натянутые струны подвязок и соблазнительные краешки чулок, но даже низ резиновых трусишек. Всё, это, казалось, с девушки вот-вот спадёт. Всё обильно смазали полиролем. Ноги её остались босыми, если не считать чулок.
– Ну, пошли, – скомандовала старшая рабыня и подтолкнула девушку к двери.
Громыхая кандалами, Лайка двинулась по коридору в комнату своего Хозяина.
Максим был у себя – ждал в комнате, просматривая видео. Войдя, рабыня опустилась на колени, поздоровалась и терпеливо стала ждать, когда Хозяин обратит на неё внимание. На экране было что-то эротическое, слышались удары плётки, стоны, звон цепей. Девушка сидела, не смея поднять глаза. Попка после утреннего «разогрева» всё ещё напоминала о себе; девушка чувствовала жар, идущий снизу. Это возбуждало и в то же время мешало сосредоточиться. Мысли разбегались как тараканы от лампочки.
– Встань, – наконец сказал Максим. Лайка подчинилась.
– Подойди сюда.
Она послушно подошла.
– Посмотри на экран.
В телевизоре двое полуобнажённых парней вовсю трудились над девушкой. Девица была рослая, блондинистая, полногрудая, прикованная за ошейник к полу на короткой цепочке. На ногах и на руках её звенели кандалы, задница была красной и распухшей. Чуть поодаль в кадре можно было разглядеть решётчатую дверь.
– Что ты видишь? – последовал вопрос.
Лайка сглотнула.
– Двое мужчин воспитывают рабыню, Хозяин, – сказала она.
Макс улыбнулся.
– Хорошо, что не сказала: «девушку», – заметил он. – Я хочу, чтоб ты оделась.
Лайка опять сглотнула. Ошейник на ней тяжело шевельнулся.
– Я одета, Господин, – сказала она.
– Я хочу, чтобы ты оделась для прогулки. – Максим подошёл к гардеробу, распахнул его и вынул оттуда жёлтую накидку и полусапожки на шнуровке, с острыми носками, почти пуанты, только на высоком каблуке. Бросил всё это Лайке.
– Надень. На улице дождь.
– Слушаюсь, господин.
Сапожки тоже оказались из полупрозрачного толстого латекса и совсем без подошв. Аккуратно надев их под браслеты и зашнуровав, Лайка с изумлением и страхом обнаружила, что может теперь передвигаться только на носочках, короткими шажками, словно балерина на пуантах. Стопа была изогнута и запрессована в колодку, а невероятно высокий каблук удерживал ногу в таком положении. Цепи кандалов теперь то и дело смещали центр тяжести, стоять неподвижно в них было почти невозможно – приходилось всё время переступать, чтобы удерживать равновесие. Полупрозрачный латексный дождевичок висел свободными складками. Это радовало: под облегающей резиной тело быстро теряет тепло, так пусть уж лучше будет несколько слоёв. Девушка вздохнула, набросила капюшон и потупилась в ожидании, по-монашески сложив руки на животе.
Максим критически оглядел девушку со всех сторон и кивнул:
– Хорошо. Пойдём.
– Хозяин не возьмёт меня на поводок? – с надеждой спросила Лайка.
– На улице, – коротко бросил тот. – Пока держи сама.
Лайка подобрала цепь и, семеня на высоченных каблуках, двинулась за Максимом. На душе у неё было тревожно, но она попыталась прогнать эту неясную тревогу, хотя понимала: что-то случилось.
Они вышли. Охранник у двери не обратил на них никакого внимания.
Снаружи и вправду было пасмурно. Низкое небо закрывали серые облака, сыпал дождь; Лайка слышала, как он стучит по её капюшону, по асфальту, по чернеющей листве. В лужах разбегались мелкие круги, прозрачный латекс усеяли капельки. Максим с хлопком раскрыл зонт и неторопливо двинулся по асфальтовой дорожке, уходящей в заросли высоких старых сосен. Оглянулся и дал знак рабыне держаться рядом. Лика сглотнула и послушно засеменила следом. Цепи мелодично позвякивали при каждом шаге, в осенней стылой тишине этот звук показался девушке необычайно чистым и грустным. Она поймала себя на том, что ей хочется опуститься на четвереньки, и чтоб Хозяин взял её на поводок. Раньше такие мысли показались бы ей странными и нелепыми, но сейчас она воспринимала это как нечто, само собой разумеющееся. Может быть, тому были причиной непривычные сапожки, а может, цепочка от ошейника, собранная в стылый ком, который она вынуждена была нести в руке. Её шатало. Макс шёл рядом, и временами, как галантный кавалер, протягивал ей руку, чтоб помочь переступить через очередную большую лужу.
«Дин-дон, бряц-бряц, шлёп-шлёп», – так они прошли по дорожке до конца, миновали мостик и достигли беседки. Той самой, где летом Лайка – тогда ещё Лика – задремала в ожидании Хозяина и вторично повстречала дядьку-кузнеца.
«Оказывается, лето уже прошло, – неожиданно для себя подумала девушка. – Как быстро… я почти и не заметила». Хотя было не слишком холодно, ветер и дождь уносили тепло. Время от времени, случайно касаясь себя рукой, затянутой в перчатку, Лайка ощущала под двумя-тремя слоями латекса тёплую упругость собственного тела и невольно вздрагивала. Ей вдруг дико захотелось, чтоб Максим прямо сейчас обнял её и крепко сжал – крепко-крепко, так, чтобы у неё перехватило дыхание, чтоб она всем телом ощутила его грубую мужскую хватку, тугость резины, натяжение цепей, жар его ладоней… Дыхание её невольно участилось, рёбра корсета врезались в бока. Она спотыкалась: цепи с их «переливающейся» тяжестью заставляли её быть внимательной и выверять каждый шаг. От ощущения надвигающейся беды Лайку ещё острее затопило чувство стыда и невыносимо сладкого счастья – счастья осознания собственной необходимости, радости принадлежности мужчине. Они были здесь одни, вокруг – никого, только липы и дождь. Могла ли она представить себе раньше, что её персональное счастье будет состоять из вот таких, ужасных в отдельности компонентов: неволи, унижения и боли, кандалов, цепей, ошейника, тяжёлых, облепивших всё тело одежд и, наконец, неразделённой любви?
Хотя, нет: ещё из осени и дождя.
Или это правда, что минус на минус даёт плюс?..
Возле беседки Макс остановился.
– Нам надо поговорить, – сказал он.
– О чём поговорить, Хозяин? – с готовностью отозвалась Лайка.
– О тебе, – Максим сложил зонт и сел на скамейку. – Садись.
Лайка быстро и уже привычно опустилась перед ним на колени, немного замешкавшись из-за неудобной обуви. Максим нахмурился и помотал головой.
– Не туда. Сюда садись, – он похлопал по скамейке рядом с собой. – Не хватало ещё, чтобы ты простудилась.
Быстро и без возражений Лайка перебралась к нему. Сердце её колотилось.
– Я знаю, что ты была в ТОЙ комнате, – сказал Максим, помолчав. – Не возражай: Эльвира всё мне рассказала, у нас с ней нет тайн друг от друга. Ты видела ту девушку, Куклу, и говорила с ней. Говорила?
Лайка кивнула:
– Да, Хозяин.
Щёки её горели.
– Что она рассказала тебе? – спросил Максим. – Впрочем, это не важно… Сейчас я буду говорить с тобой не как с рабыней, а как с женщиной. Забудь об этих кандалах, забудь на время всё, что было. Ты же не дура, и сама уже всё поняла. Ну, или почти всё. Здесь не благотворительная организация для девочек и не пансионат для благородных девиц. А если и пансионат, то особый, закрытый. Если Кукла назвала его публичным домом, она почти права. Это действительно публичный дом, бордель. С одним отличием: здесь клиентам оказывают только определённого вида... услуги.
Максим говорил медленно, не глядя на девушку. Речь свою он, скорее всего, продумал заранее, но слова сочились из него медленно и трудно.
– Есть люди, которые мыслят по-другому, – говорил он. – Не так как все. Их не устраивают обычные отношения. В сексе… в любви они хотят быть ближе, чем обычные люди. Их не устраивают простые обещания и клятвы. Им нужно владеть и принадлежать. Не буду рассказывать тебе про садистов и мазохистов, хотя мы предпочитаем называть себя «доминанты» и «сабмиссивы». Если по-простому, то «дом» и «саб» (в твоём случае – «саба»). Ты понимаешь, о чём я?
Лайка кивнула.
– Хорошо. Так вот. Некогда… достаточно давно, ещё в начале девяностых, несколько людей решили, что хватит таиться и страдать поодиночке. Ты смотрела фильм «Мистический лес»? Смотрела? Так вот, тут было то же самое. Среди них было несколько влиятельных людей – бизнесменов, политиков, чинов из ФСБ, и даже отошедших от дел «братков». Это были мужчины, женщины… люди с сильной волей – и когда они нашли друг друга, то решили объединить усилия. Они подкупили, «подмазали» нужных людей, арендовали участок и создали закрытую от мира «колонию». Так появилась эта усадьба. Только не думай, что всё так плохо и тяжело, что мы преступники и нарушаем закон. Да, в первый раз многие попадают сюда так же, как ты. А я… Я здесь всего лишь «воспитатель». Тренер, если так можно сказать. Только не подумай чего: мы никого не держим силой. Мы подыскиваем… подбираем девочек по всей стране – таких, как ты: затурканных домохозяек, серых мышек, засидевшихся в девках, задавленных комплексами, брошенных жён и любовниц… даже вокзальных беспризорниц подбираем: им всё равно одна дорога – на панель или в тюрьму, а там сифилис или наркотики довершат дело. Понька, если хочешь знать, как раз такая беспризорница: ей было тринадцать, когда мы её подобрали в Казани, накормили, отмыли, привезли сюда и долго лечили девке почки и придатки. Совсем дистрофик была, токсикоманила… Да… Видела бы ты, как она орала и кидалась на охранников! Всех поубивать грозилась. А через восемь месяцев в ногах валялась, просила заковать её покрепче и оставить здесь навсегда. Часто сначала бывает, как у тебя, – все проходят этот путь: шок, непонимание, протесты, ужас, дёрганья… Но потом девяносто пять процентов женщин, что называется, «входят во вкус». У нас хороший психоаналитик – она почти не ошибается, когда мы рассматриваем очередную «кандидатуру». Не смотри на меня так: им всё равно ничего не светит на свободе: ни порядочной профессии, ни богатого мужа, ни влиятельных родственников у них нет. Это своего рода ломка. Ведь все вы, такие женщины – люди со сломанной судьбой. Она криво срослась, и нам, как хирургам, приходится сначала всё в вас сломать, прежде чем сложить как надо, чтоб оно потом нормально срослось. Это больно, но иначе не получается. И когда такая девочка проходит «начальный курс» – заковка, тренинг, дрессировка – ей предлагается на выбор уйти или остаться.
– Остаться? – машинально повторила Лайка.
– Да. Стандартный срок такого контракта – два года, как в армии. Если она решает остаться, то становится сексуальной рабыней на всё время пребывания здесь, если исключить какие-то чрезвычайные обстоятельства. Наши посетители, ты сама видела – люди небедные, у нас хороший врач, за девушками следят, но в остальном никаких поблажек: режим очень строгий, работать приходится много, в любое время дня и ночи. Никаких контактов с внешним миром, никаких ограничений: если приказали – делай, а будешь артачиться – заставим. Дисциплина железная. Хотя ничего невозможного или опасного мы не практикуем. А если кто-то из девушек хочет учиться чему-нибудь, мы выделяем время и приглашаем учителей – среди нашей клиентуры разные есть люди: учёные, даже профессора… Потом, когда закончится срок, контракта, они могут уйти. На их счёт начисляется неплохая сумма денег, поверь, действительно неплохая… некоторые даже открывают собственное дело. Но многие – больше половины, подписывают новый, повторный контракт. Им просто некуда идти.
Тут Максим умолк и о чём-то задумался. Дождь шуршал по крыше ротонды.
– Хозяин… – позвала его Лайка. – Я правильно понимаю, что я… должна выбрать?
Максим вздрогнул. Посмотрел на собеседницу и опустил глаза.
– К сожалению, нет, – медленно проговорил он. – Всё хуже. Я… то есть, мы…
Он ещё помолчал и закончил:
– Я не могу позволить тебе здесь остаться.
Лайку обдало жаром, потом холодом, и совсем не ветер с дождём были тому причиной. Всё у неё внутри сжалось, словно она падала с большой высоты, сердце сорвалось и покатилось под горку – ниже, ниже, пока не застряло тяжёлым ледяным комом где-то в животе. Ей даже показалось, она слышит звон разбитого льда.
– Почему? – вскрикнула она, верней, хотела крикнуть, но из горла вырвался только хриплый шёпот: – Почему?
Забывшись, она даже не прибавила положенное «Хозяин». Впрочем, Максим этого даже не заметил.
А Лайка уже не сдерживала слёз, они текли ручьём. Странно, если за день до того, запертая в вонючем бондажном ящике, избитая плетью, с заткнутым ртом, с руками в колодках, она думала, что уж скорей бы всё закончилось, и даже всерьёз рассматривала возможность будущего побега, то сейчас, когда её поставили перед фактом, что ей придётся уйти, она дико, невообразимо хотела остаться. Как было сказано про девушку Поняшку – «в ногах валяться, умолять» и всё такое прочее…
– Но почему, Хозяин? – она вскинула руки. – Ведь я хорошая рабыня! Я же хорошая? Скажите, Хозяин, ведь Лайка – хорошая рабыня? Я… я исправлюсь! Почему, почему я не могу остаться? Я нарушила правила, да? Я была слишком любопытной? Пожалуйста, пожалуйста, накажите меня, посадите на хлеб и воду, закуйте в колодки, бейте, делайте что хотите… только простите! Я исправлюсь, я больше не буду!..
Максим покачал головой и виновато улыбнулся.
– Не в этом дело. Ты всё равно узнала бы об этом рано или поздно. Просто, понимаешь, отсюда можно уйти, но только один раз. И можно вернуться. Тоже только один раз. Мы же не убийцы, в самом деле… А та девушка… Кукла… она знала слишком много и решила, что сумеет… что имеет право отомстить нам. А знаешь, за что она мстила?
Лайка замотала головой так энергично, что зазвенели цепи.
– За любовь, – глядя ей в глаза, сказал Максим.
Лайка не нашлась, что на это ответить. Она уже начала понимать.
– Видишь ли, – продолжал тем временем Максим, – я же говорил уже, что я – всего лишь тренер. Воспитатель. Ты должна была быть одной из многих моих учениц. Потом тебе пришлось бы начать работать. Обслуживать клиентов. А ты… Мы ошиблись. Ты оказалась слишком привязчива, слишком предрасположена к мазохизму. Таким, как ты, нужен только один хозяин. Если тебя заставить спать со многими, служить всем, быть живой куклой… не игрушечной, а настоящей шлюхой… это тебя убьёт.
– Хозяин… – сбивчиво сказала Лайка, теребя в руках цепь от ошейника, как маленькая девочка мнёт и комкает передник. – Так вы хотите, чтоб я ушла, потому, что я вас… люблю, да? Но я… Я ведь действительно люблю вас, Хозяин! То есть, рабыня очень любит Вас! Но разве это плохо? И я… я понимаю, да… Но неужели нельзя сделать так, чтоб я… чтоб Рабыня Лайка была Вашей? Вы… не хотите меня? Я вам так безразлична?
Максим долго молчал, потом протянул руку, мягким движением убрал с головы девушки капюшон и погладил её по влажным волосам. Лайка задохнулась, вытянула шею, склонила голову и закрыла глаза, всем существом отдаваясь этой внезапной, неожиданной ласке. Она ничего не соображала. Сосочки её затвердели, между ног мгновенно сделалось горячо.
«Боже, не допусти, чтоб это сейчас кончилось, а то я с ума сойду!» – взмолилась она про себя, изо всех сил сжимая-разжимая бёдра. Набухшими, сразу ставшими чувствительными женскими губками она ощущала сквозь тонкий слой резины холодные жёсткие звенья цепи от ножных кандалов, идущей вверх, к корсету, ухватилась за неё и натянула как можно сильнее, раз уж нельзя было запустить пальчики прямиком между ножек. Какой-то необычный, тающий оргазм накрыл девушку с головой, она словно оказалась в мягком коконе вне времени, заполненном нагретым молоком. Латекс обнимал каждый сантиметр её тела, холодил и согревал одновременно, цепи тянули вниз, качались, мягко звеня, ошейник сдавливал, а мягкая рука – рука Хозяина – всё гладила и гладила её по волосам.
– Хозяин… – прошептала она. – О, Хозяин…
– Я слишком к тебе привязался, – мягко сказал Максим. – Прости.
С этими словами он подался вперёд, обнял её и прижался губами к её губам. Лайка застонала, ощутив во рту его язык, раскрылась, уронила цепь и подалась к нему, потянулась руками, путаясь в кандалах, попыталась закинуть ногу, а затем, то плача, то смеясь, содрогаясь в череде мельчайших сладких судорог, торопливо нашаривала молнию на кожаных хозяйских брюках («Боже, я просто сука… я такая сука… как хорошо… хорошо-то как…»), потом извлекала наружу тугой горячий стебель, с наслаждением вдыхала резкий запах возбуждённого мужского тела, от которого на холодном осеннем воздухе у неё сразу поплыла голова; и она ласкала его губами и пальцами, постоянно чувствуя хозяйские руки на спине и на затылке, а после этого, под стоны и срывающийся шёпот: «Ах ты, молодец… хорошо… хорошо…» вспоминала уроки, полученные в шахте, и ловила белые брызги, и по капле сцеживала горький мёд. И сапожки на пуантах, в которых было так трудно ходить, оказались очень кстати, чтоб сидеть на полу на коленях – не нужно было вытягивать носок. Лайка ничего не соображала. Одна её рука уже давно, помимо воли, заползла под дождевик и сарафанчик и бедокурила там, замешивая пряное крутое тесто из горячей плоти, женской смазочки, звенящего железа и скрипучего латекса. И она кончила столько раз, и погрузилась в эту сладкую пучину так глубоко, что не сразу обратила внимание, когда что-то маленькое укололо её сзади в шею – прямо над стальной полоской ошейника – и глаза стала заволакивать пелена. Мгновение спустя она почувствовала, что слабеет. И без того размытый дождём и слезами мир перед её глазами расплылся окончательно. Она ещё увидела лицо Максима, успела прошептать ему: «Люблю…», – и провалилась в глубокий и тяжёлый сон без сновидений.

*

Продолжение следует