Главное - музыка

 
(Маленькая моно-трагедия)

- Видите ли, Лена, для меня всегда
самым главным в жизни была музыка.
- Видите ли, Юра…
диалог из жизни



На сцене стоит рояль.
Утро. Появляется красивая дама лет сорока… двух. На ней – красный распахнутый халат, под ним красная пижама. На ногах - красные тапочки. Всё очень красивое и красное.
Она внимательно смотрит на себя в большое красивое зеркало, которое является одновременно и зеркалом сцены, поэтому зеркала никакого нет, оно - воображаемое. Впрочем, можно повесить раму, красивую раму,.. разумеется, не красную, потому что это уже будет слишком… Рама может быть коричневой или золотой, но, по сути, она не нужна… Зачем захламлять пространство? Лучше обойтись без рамы.
Итак, красивая дама в красном смотрит на себя в воображаемое зеркало, затем переводит взгляд направо. Там, в глубине кулис, находится стеклянная воображаемая дверь. Хотя про дверь ещё ничего не известно, дама просто смотрит направо, затем в несколько ином состоянии возвращает взгляд на собственное отражение в зеркале.

ОНА. Свет мой зеркальце скажи, да всю правду доложи…

Она внимательно смотрит себе в глаза. Её отношение к собственному изображению меняется…

ОНА. Нет, лучше не надо.

Из кармана халата она машинально достаёт пачку сигарет и зажигалку, собирается прикурить. Но передумывает. Она продолжает разговаривать с зеркалом.

ОНА. Стоп, не курю. Бросила так бросила. Всё. Хватит… Есть у тебя сила воли в конце концов? Или ты раб привычки? Рабыня… Фу (переводит взгляд на сигарету) гадость, мерзость… Пошлость! (Она снова обращается к зеркалу). Жамэ! (что по-французски значит «никогда»).

Пауза. Её отношение к своему отражению меняется. Она вступает в диалог с самой собой.

ОНА. (Ласково). А, может, в последний разик? Я ведь уже два дня не курю. (Кладёт неприкуренную сигарету в рот). И ничего. И прекрасно. Значит, могу, значит, ничего страшного… Хочу курю, хочу нет, культурное курение. Тем более что сигарета мне идёт. Я с ней похожа на роковую тётку.
(Вынимает сигарету). Хотя цвет лица зверски портится, зубы… мешки под глазами...
Но ведь экология и так изгажена. (Опять с сигаретой во рту). Дышать вообще сейчас вредно. Не воздух, а сплошной ядохимикат.
(Без сигареты). А ты ещё приправляешь всю эту отраву никотинищем. Не жизнь, а вялотекущий суицид.
Но что есть жизнь, как не постоянное умирание? Каждый шаг направляет к смерти. Это же не значит, что надо вот так вот разом взять и бросить…курить… навечно. Лишить себя этого милейшего декоративного компонента – тоненькой дымящейся палочки в наманикюренных пальчиках. Причём сделать это так грубо, резко, практически бестактно по отношению к собственной физиологии… brutalement! Нелька вообще говорит: это вредно – бросать резко. Надо постепенно. День куришь, два - нет. Потом три - четыре. Методом последовательного приближения входишь в новую жизненную фазу. Акклиматизируешься, как спортсмен-олимпиец перед Олимпиадой в высокогорье. Это вроде как психологически верно, организм не испытывает стресса.
А с другой стороны, сама Нелька так всю жизнь курить и бросает. Я её без сигареты с седьмого класса не видела. Нелька - это моя лучшая школьная подруга. Всю жизнь мы с ней вместе и всю жизнь она мне завидует. Хотя чему завидовать? Чему? Но я к ней как-то уже привыкла. Всю жизнь она пытается увести у меня мужа. И с этим её поведением я тоже как-то внутренне сроднилась. Тем более что мужу моему всё это уже абсолютно неинтересно. Его могут привлекать только юные восторженные идиотки. Он от них питается энергией. А менять меня на Нельку он не будет. Тем более что у меня вид более презентабельный. Манекенщицеобразный… Нелька другая. Да и с разводом выйдет морока. Разделы, размены… Это не для него. Его вообще женщины интересуют постольку поскольку. Главное для него это МУ-ЗЫ-КА.

Она протирает лицо и начинает наносить на него крем.

ОНА. Как же я опять ужасно выгляжу. Нет, так говорить нельзя, надо говорить: «Как я прекрасна, как я хороша собой. Все вокруг - кикиморы болотные, только я одна самая-пресамая раскрасавица расчудесная…». Но я не раскрасавица. Да… Нет… Я старею, устареваю. Несмотря на массажи, мезотерапии, лифтинги, ботексы, рестилайны, ювидермы… всё всё равно проходит. Без-воз-врат-но. До свиданья внешность. Нет, прощай. Свет мой, зеркальце, молчи.

Начинает делать утреннюю гимнастику.

ОНА. Хотя какая разница? Ну, старею, ну и что? Он же этого всё равно не заметит. Я для него – мебель, обслуживающий персонал. Сковородки с котлетками и кастрюльки с борщами – это главный лейтмотив моей жизни. Питание сбалансированное, витамино- и минералосодержащее, полное желудно-кишечное обеспечение - вот и всё моё творчество. «Кушать подано», - это центральная роль моей биографии. (Она делает при этом испанский жест). А также воротнички с манжетиками, занавесочки с рюшечками, цветочки в горшочках, фотографии в рамочках… каждый день одно и тоже! Хотя ему это и не нужно.

Она внимательно смотрит направо за кулисы.

ОНА. Вон он – уже встал. Вернее сел. Вот я смотрю на него через стеклянную дверь в упор, а он даже периферийным зрением меня не чувствует, сволочь. Ему нужна только его кривоногая деревяшка. От неё он без ума. А мои стройные… ещё достаточно стройные ноги ему по барабану. Я для него «никто» и зовут меня «никак». Главное для него это МУ-ЗЫ-КА…
Ни-ког-да! Слышите? Никогда не выходите замуж за пианиста. Лучше алкоголик, наркоман, бабник… даже гомосексуалист. Хотя гомосексуалист это всё-таки очень погано. Но они хотя бы живые люди. Этот – полное отсутствие всякого присутствия. Призрак… бродит по квартире… в поисках рояля. Хотя чего его искать, у нас и так этих роялей - в каждой комнате по штуке. Мы их коллекционируем. Вот концертный, тот тренировочный, там спальный, чтобы если со сна сильно захочется и до того уже не добежать, сразу можно было сесть за этот… и насладиться. А на кухне (саркастично) пьянино. Алкоголино… Видеть их не могу, уродины. Всю жизнь мне изувечили, мужа увели… В ванной с туалетом ничего не стоит, только там и можно отдохнуть по-человечески.

Она уходит, но быстро возвращается, промокая лицо салфеткой.

ОНА. Детей нет. Да, нет. И почему - неизвестно. Потому что никогда ничего криминального я не делала. Знаете, по молодости, по неразумию все же что-то творят несусветное. А меня это, Слава Богу, миновало. Но дети отсутствуют по необъяснимой докторам причине. Так бывает. Хотя для меня причина объяснима вполне. Потому что все его интересы там. Он в детях не нуждается на клеточном уровне. Даже на молекулярном. Генетическом… Его дети это эти… До, ре, ми, фа, соли... Других ему не надо. (Паясничает). Главное для него это МУ...

Она уходит за кулисы, чтобы выбросить салфетку, но быстро возвращается. Продолжает утреннюю гимнастику. С ненавистью смотрит в сторону стеклянной двери.

ОНА. Он там сейчас играет, а Вы ничего здесь не слышите. Ни звука, ни шороха. Потому что у нас стоит Нечеловеческий Звукопоглотитель. Чтобы можно было в полную силу репетировать, и соседи не возмущались и не писали жалобы в РЭУ, как раньше. Мы приобрели этот Звукопоглотитель в Калифорнии… или в Сан-Франциско… впрочем, не помню… за сумасшедшие деньги. Цена - это, мама моя дорогая, пятизначное число. Зато - какой эффект! Тишина, как гробу! Хотя как в гробу, я пока не знаю… но, наверное, как здесь… А ведь он там сейчас в полную силу по клавишам колотит. Я это вижу через стеклянную дверь. Шопен. Этюд номер один. Мой самый любимый. Я угадываю музыку, которую он играет, по его лицу и движениям, как глухонемые воспринимают речь по мимике. Это - (она изображает его лицо и движения) Шопен. Хотя иногда, мне кажется, что я способна распознать игру своего мужа, даже если он будет играть на Северном полюсе, а я в этот момент буду находиться где-нибудь на Южном. У меня какая-то повышенная восприимчивость к его музыке.

Она прекращает свою гимнастику, некоторое время смотрит перед собой…

ОНА. Я полюбила его с первого звука. А с первого взгляда он мне как раз наоборот совершенно не понравился. Мы вместе участвовали в утреннем концерте, посвящённом какой-то глупости. Мне было двадцать, я ещё училась в театральном. Ему – двадцать восемь. Он уже не учился…
Он был какой-то странный, непонятный. Фигура, походка, сползающие с носа очки… Я тогда за кулисами перед началом обратила на него внимание только потому, что он всё время маячил перед моими глазами, лез в поле зрения. Я стояла перед зеркалом, разглядывала себя перед выходом на сцену, а он мне мешал. В конце концов, я не выдержала, вскинула на него свои очи, оценила по самому низшему разряду, спустила голос к басам и изрекла: «Устранитесь, юноша. Вы мешаете отражению прекрасного!». Прекрасное – это вроде как я. Это был мой тогдашний стиль. Он, конечно, сразу ретировался.
 В концерте я выступала в самом начале. Читала «Снежную королеву» про осколок зеркала и Кая. Кхм… (Чему-то ухмыляется). А потом я села в зал. И вот вышел он. По-прежнему ничего особенного. Прошёл как-то невнятно, сел к роялю, подложил под себя некие загадочные деревяшки, чтобы сидеть повыше и покривее, наверное… как псих ненормальный… достал носовой платок, я ещё тогда подумала: «Вот придурок, неужели нельзя было высморкаться заранее?». А он берёт этот платок и смахивает им пыль с клавиш. «О! - подумала я, - Тут уже явно ничем не поможешь – здравствуй, клиника». И я собралась уходить…
Но он вдруг опустил свои руки на эти клавиши, и из рояля поплыл звук. И вся моя жизнь разом кончилась. Дыхание перехватило, в горле ком, в мышцах спазм и ток по позвоночнику… И я поняла, что это конец… это начало… всё, приехали… поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны. А потом он играл ещё, на бис. И ещё, и ещё… А потом меня понесло за кулисы признаваться ему в любви. Я очень была уверенная и наглая. Я так ему и сказала: «Привет, чудик. Ты оказывается такой классный. Я просто люблю тебя, парень, и хочу быть твоей женой». Это, конечно, был юмор. Это была всего лишь шутка, понимаете? Но знаете, что он сказал мне в ответ? Что ещё до начала концерта хотел обратиться ко мне с предложением о замужестве, но всё как-то не решался. Он боялся, видите ли, что я приму его за сумасшедшего. Вот что он тогда сказал. И мне стало нехорошо. Я поняла, что попала. Слово было сказано, отступать было некуда, я была молодая и запрограммированная на афёры. И мы потащились в ЗАГС. Зайцами на троллейбусе. Я подумала, ну съездим, ведь прикольно, сразу всё равно не распишут. Но ЗАГС ставили на капитальный ремонт! И это был последний день перед ремонтом! Там уже начали травить тараканов. Вонь стояла потрясающая. Короче, нас зарегистрировали тут же. Не отходя от ЗАГСа. Прямо среди мрущих, находящихся в предсмертной агонии тараканов. Из подвала притащили пьяного сантехника, чтобы расписался как свидетель этого, извиняюсь, акта… гражданского состояния. В общем, начало было очень романтичным. И символичным, к тому же. «Начало было так далёко, так робок первый интерес»…
А потом начало закончилось, как сказочная увертюра. Началась жизнь, как драматический пассаж… Если это можно назвать жизнью: гастроли, репетиции, гастроли, репетиции… Всё для музыки, всё для победы музыки над человеческой жизнью. Репетиции, репетиции, гастроли, гастроли… Сначала Сибирь, Дальний Восток, потом Запад… Дальний Запад… С тех пор как пошёл Запад, Нелька стала мне уже так завидовать, что прямо вся распухла от зависти. Она начала так вульгарно строить ему глазки, и так неприлично вертеть перед ним задницей, что всем было неудобно. А я принялась ревновать и скандалить. Я расцарапала Нельке всю её опухшую морду, и выбила два передних зуба. А она чуть не выколола мне глаз, но к счастью промахнулась. Наш муж при этом одухотворённо долбил по клавишам, что характерно… Скандал был на всю Москву.
Сейчас всё это уже в прошлом. Зубы мы Нельке вставили, морда у неё зажила, пластику она сделала, мы её оплатили… Сейчас она толстая, глянцевая, сорокадвухлетняя Нелька… с ослепительным металлокерамическим оскалом, как звезда голливудская. Но муж мой её уже не замечает. Он и меня не замечает, хотя я стройная и со своими зубами, и вся в красном, и тоже сверкаю по мере возможностей. Я специально одеваюсь в красное. Чтобы быть, как маяк. Как тряпка для быка. А вовсе не для того, чтобы гармонировать с мебелью красного дерева. Нет, пусть он увидит, что я есть, что я перемещаюсь в пространстве. В отличие от тумбочки. Но его ничем не прошибёшь, он давно уже эмигрировал туда. К своим до-ре-ми-фа-солям… Он исчерпал потенциал моих и Нелькиных восторгов. Они на него больше не действуют. Возникло привыкание. Но есть нюанс: для музыки чувства необходимы. Её нельзя творить в состоянии отрешённости, нирваны. Звук это живая пульсирующая энергия. Поэтому ему нужны юные восторженные идиотки, с их трепетными признаниями в любви. Этот трепет переходит в пальцы, они вибрируют, звук получается более нервный… Ха-ха-ха, это, разумеется, тоже шутка.

Она машинально достаёт пачку с сигаретами.
 
ОНА. Он не любит, когда я курю. Но зато, когда я курю, он, наконец, собирает на меня своё расфокусированное внимание. Он пристально оглядывает меня с ног до головы и недовольно морщится. Возникает полноценная живая эмоция. По отношению ко мне. «Может не надо?» - вопрошает он тогда. Я таинственно улыбаюсь, как мадам Джоконда, и послушно тушу сигарету. Как образцово-показательная жена. Это наш ритуал. Изо дня в день. Из года в год. Это та самая привычка, которая «свыше нам дана, заменой счастию она». Ну, зачем они столько раз повторяют в «Евгении Онегине» эту фразу? В первой картине. Вы мне можете объяснить? Как меня это раздражает. Я об опере. Меня кто-нибудь здесь понимает? Кто-нибудь сейчас ходит в оперу? Да и Пушкина нынче читают ли? Или только смотрят по телевизору? На Безногого? Или Безрукого. Как их там? Я совершенно в этом не ориентируюсь… Устареваю я. Ну да ладно.

Она кладёт сигарету в рот, подносит зажжённую зажигалку… Вдруг что-то за стеклянной дверью привлекает её внимание, и она радостно машет туда рукой. Но это что-то не срабатывает.

ОНА. Мне показалось, что он на меня взглянул. Вот я и помахала. Как дура. А он просто, задумавшись, упёрся в одну точку, и я с ней совпала. С точкой его упёртости. Вот он смотрит на меня и даже не врубается, что я уже час тут сама с собой разговариваю. Я всю жизнь разговариваю с собой через зеркало. А он беседует где-то там со своим искусством. Так и живём: музыка Шопена, слова мои.

Звонит телефон. Она берёт телефонную трубку, смотрит на определитель номера.

ОНА. Кто это? Аллё. Что? (Язвительно). Нет, он уже не спит, но уже музицирует. Готовит новую программу, просил не беспокоить. Кто? Ника что? Ника и Элла? Одним словом? Никаэлла? Вы что сиамские близнецы? Один человек? И такое имя? Кошмар. Как же Вы с ним живёте? (Взрывается). С именем, живёте! С именем! Передам! (Вешает трубку). Мерзавка! Знаете, что она мне сказала? «Я с Вашим мужем ещё не живу». Обратите внимание на это «ещё». Журналистка чёртова. Об интервью она договаривалась. Врёт, конечно… Боже мой, я же совершенно забыла про интервью. Сегодня последний день, а я ничего ещё не отправила.

Она бежит за ноутбуком. Включает его.

ОНА. Интервью. Так…
Вопрос первый:
Почему Вы решили стать пианистом? - Начинается. Почему? По качану. А почему Вас, недоумков, всех несёт в журналистику? На этот вопрос мы отвечали уже миллион раз. Интересоваться надо…
Не возникало ли у Вас желания остаться на Западе? - Так мы Вам сразу и ответили про все наши желания. Нет, не возникало.
Как Вы относитесь к… - Это провокация. Такой вопрос мы ликвидируем. Нас политика не интересует. А-то опять станем невыездными.
Что Вы думаете о Чубайсе и китайцах?… Это что такое? Я не понимаю…

Она недоумённо поднимает брови. Поворачивается в сторону стеклянной двери.

ОНА. Ты что-нибудь думаешь на эту тему? Я тоже. Я даже не могу постичь, как это связано: китайцы и сей артист. Или это не артист?
Как Вы прокомментируете обучение школьников Тульской области пользованию средствами контрацепции, осуществлённое компанией Проктер энд Гэмбл? Боже… Это вопросы из какого-то другого интервью. Наверно их просто забыли уничтожить.
Так… Что Вы думаете о нынешнем состоянии музыкальной культуры? – Вот это к нам. Это мы понимаем. - Состояние музыкальной культуры ныне хреновое. Культура гибнет, и не только музыкальная. Но мы трудимся во имя её спасения. Кстати, следующее выступление у нас на фестивале в Тульской губернии. Будем бороться с плодами работы компании Проктер энд Гэмбл.
Что планируете в самое ближайшее время? – Жизнь планирует за нас. Мы - её заложники. Ничего принципиально нового нас не ожидает. К балетному станку мы уже не встанем, на скрипочку не перейдём.
Чем занимаетесь в свободное от работы время? - Ничем мы не занимаемся. По клавишам мы долбим. Работа – это наша жизнь, твою мать.
И опять ни слова про меня. Потому что меня нет. Я – обслуживающий персонал.
Так, а теперь надо всё это срочно собрать в единое целое. Все эти вопросы с типовыми ответами уже есть в компьютере. Находим файл «Вопросы». Есть. Начали.

Она начинает быстро обрабатывать интервью. Она напевает из «Евгения Онегина»: «Когда бы жизнь домашним кругом, я ограничить захотел…»

ОНА. Всё одно и то же, одно и то же... Я про эти интервью. Скучно, глупо и бездарно. Хотя китайцы поставили меня в тупик. Всё. Так. Никаэлла, собака, народ, точка, ру. Какая Никаэлла? Так это та самая Никаэлла, которая звонила? А я и не поняла. Это нервы. Всюду мне восторженные идиотки мерещатся. Хотя я и есть точно такая же идиотка, просто я их всех опередила. Потому что родилась раньше. Теперь я среди них, как старшая жена. Так… Никаэлла - собака… народ, точка, ру. Сука, а не собака. Вложить. Отправить. Закрыть. Сохранить. Пуск. Выключить.

Она отправляет интервью по электронной почте, выключает и закрывает ноутбук. Напевает: «Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя, ту, ту, ду, ту, ту, ду, напрасны Ваши совершенства …» и далее в такой же манере. При этом она отбивает чечётку. Включает во время танца кофеварку.

ОНА. Когда мы поженились, я бросила всё и посвятила себя служению его таланту. Правильно ли я сделала? Многие находили у меня драматическое дарование. (Декламирует). «Я не увижу знаменитой Федры, в старинном многоярусном театре, с прокопченной высокой галереи при свете оплывающих свечей…». Мне до сих пор иногда кажется, что я на сцене, передо мною зрительный зал, и я читаю какой-то бесконечный монолог. Что вот сейчас всё, наконец, кончится, на меня обрушатся аплодисменты, зал встанет, закидает меня цветами... Но я по-прежнему в пижаме перед зеркалом схожу с ума от одиночества. Одиночество – вот что угнетает. Полное, тотальное, беспросветное… Я не мо-гу-у-у… так больше… Герда сдохла… Ресурс исчерпан… Жамэ! Никогда! Ничего не получать взамен! Кроме музыки. Но мне мало музыки, понимаешь? Мне нужно человеческое тепло, свет во взгляде. Тепло и свет, а не музыка и секс. Разве я требую слишком многого?

Берёт свой кофе. Звонит телефон.

ОНА. Кто это? Алло. (Пародирует). Нет, это его жена. Законная. А, Вы не знали, что он женат? А почему он не должен быть женат в пятьдесят-то лет? Ах, Вы не знали, что ему пятьдесят? Он сказал, что тридцать пять? Надо же, противный какой… Бедняжка, сплошные разочарования. (Швыряет трубку).
И так каждый день.

Телефон звонит снова.

ОНА. (Не своим голосом). Алло. Он не может подойти. Он - в ванной. Что делает? Право не знаю, что люди делают в ванных. Вероятно, он отдыхает там от поклонниц. Отмывается от слёз, которыми вы заливаете наш подъезд. (Швыряет трубку).
Начался денёк!

Опять звонит телефон.

ОНА. Алло. Алло же. Не дышите в трубку, скажите хоть слово, если вы не лошадь. Parlez franais. Speak English, deutsch… Tous ce, que vous voulez… Да оставьте вы эти неприличные звуки, не сопите в моё ухо, животное… чёрт вас всех возьми! (Швыряет трубку). Собаки, точка, ру!..

Опять звонит телефон. Она смотрит на него затравленно. Отворачивается. Закрывает уши ладонями.
Телефон звонит. Она пытается, его не слышать, но у неё это не получается. Тогда она подходит к нему, снимает трубку и быстро кладёт её обратно.
Телефон опять звонит.

ОНА. Нет, так больше продолжаться не может! (Машинально достаёт сигаретную пачку). Вероятнее всего, что бросать резко действительно нельзя. Но если не бросать резко, значит, не бросать никогда.

Она мнёт и бросает пачку, яростно топчет её ногами. Стремительно уходит за кулисы. Телефон звонит…

ОНА. (Из-за кулис). Всё. Ухожу. Надоело. Хватит. Лучше на Черкизовском рынке торговать, чем прозябать в этом рабстве, в этой ежедневной рутине. Где мой чемодан? Я тоже человек, тоже – личность, с которой надо считаться, самая, что ни на есть творческая индивидуальность! И я – женщина, в конце концов! Извольте любить меня, я рождена для любви!

Телефон прекращает звонить.

ОНА. Да и кто ты такой, ты сам? Я ведь в сущности тебя не знаю. Какой ты? Что ты любишь кроме музыки? Чего ты не любишь, кроме всего остального? Кто ты есть, кроме того, что ты первоклассная игровая приставка к роялю?

Она выходит одетая во всё красное: сапоги, пальто, шляпа… красный чемодан.

ОНА. Уйду по-английски. А то опять не уйду. Даже записку писать не буду. О чём писать, если и так всё ясно. (Смотрит в его сторону и машет сберкнижкой). Сберегательную книжку забираю. Не наглей, у тебя счёт в Швейцарском банке. И гастрольный график - на пять лет вперёд всё расписано. А мне нужно с чего-то начинать. Это жалованье за 22 года безупречной службы.

Она грустно осматривает квартиру.

ОНА. Завтра здесь уже будет какая-нибудь новая идиотка. Придёт тут, всё переоборудует. Жалко. Может, Нельке позвонить, всё-таки своя? И по возрасту ему подходит. А то явится какая-нибудь пигалица иногородняя, лет на тридцать моложе, которая и в музыке-то ничего не смыслит. Пропишется и начнёт ему толчёное стекло в пищу добавлять потихоньку… Нет, надо звонить Нельке. Пусть хватает быка за рога. Хотя откуда у этого быка рога? От-ку-да? Впрочем, наша Нелька сумеет ухватить и безрогого.

Набирает номер телефона.

ОНА. Аллё, Неля… Здравствуй Нелик. Почему грустный? Голос как голос. У меня для тебя сюрприз. У нас сюрприз. Приезжай – узнаешь. Оденься по-праздничному. Не задавай лишних вопросов. Ускоряйся. Ждём!

Она вешает трубку. Потом снимает её и кладёт рядом. На всякий случай, чтобы избежать новых звонков.

ОНА. Всё, ухожу. Потому что так можно всю жизнь здесь киснуть… в плотном гастрольном графике. В этом девичьем придыхании… (Изображает это придыхание). А-а-а… Можно потерять себя, забыть, кто ты есть и в итоге оказаться в сумасшедшем доме, прикованной наручниками к батарее. Всё. До свиданья, свет мой зеркальце, прощай, молчи и не уговаривай. Сядем на дорожку.

Она присаживается на красный чемодан. Звучит музыка Чайковского. Она не сразу поворачивается в сторону стеклянной двери.
 
ОНА. Чайковский. Времена года. Октябрь. Я слышу, как он играет. Нет, это невозможно. Звукопоглотитель же Нечеловеческий. Наверное, у соседей радио или телевизор. Нет, это его игра. Его игра абсолютно неподражаема, её нельзя спутать ни с чем. (Резко поворачивается в сторону стеклянной двери). Он там действительно играет «Октябрь». Дверь закрыта полностью. (Радостно). Значит, у меня галлюцинация. Я же явственно слышу. Значит, я сошла с ума. Поздравляю, этого и следовало ожидать. Раньше надо было уходить, а теперь увезут в смирительной рубашке. Здравствуй, клиника. (Начинает танцевать). Когда-то я занималась спортивными танцами… на льду. Ля-ля…
А может, ничего страшного? Ну, слышу и слышу. Ну, музыка и музыка. Чайковский – очень хорошо. Есть люди, которые видят сквозь стены. Может, у меня открылись способности? Слышать сквозь Звукопоглотитель? Или я стала улавливать его музыку на нечеловеческих частотах? Как летучая мышь!

Она изображает полёт мыши, вдруг резко прекращает танцевать.

ОНА. А может, это произошло потому, что я – это он? Ведь «оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут двое – одна плоть». Не какие-нибудь там сиамские близнецы, а один человек! И если мы - один человек, значит, проблемы нет. Слышит он, слышу и я. Человек же один. Это же так естественно.

Вдруг её посещает разумная догадка.

ОНА. А может, просто Звукопоглотитель сломался, чёрт его побери? Хвалёное американское качество, цена – пятизначное число!… Проклятые буржуины!

Она начинает хохотать, но постепенно замирает.

ОНА. Боже, как он играет…. Когда я слышу, как он играет, я прощаю ему всё. И мне плевать на мою жизнь, которая, наверное, не та, какой могла бы быть, если бы я тогда не пошутила так скоропостижно и безответственно… А впрочем, разве я шутила тогда? Нет, конечно. Теперь, это уже совершенно очевидно.

Она преображается. А музыка звучит всё громче.

ОНА. Музыка выше жизни. Она находится где-то там… «в заоблачной выси»… где нет сковородок с колетами и кастрюль с борщами. И премерзких восторженных идиоток там тоже нет! Там царствует МУ-ЗЫ-КА. А выше только Бог. Но для чего Бог сотворил этот мир, этого немыслимого гомо сапиенса, не ради же растительного смысла естественного размножения? Так для чего же? А может человек существует всего лишь как промежуточное звено для создания – МУ-ЗЫ-КИ? Главное это МУ-ЗЫ-КА, а?

Она подходит к стеклянной двери и упирается в неё головой.

ОНА. И кто сказал, что женщина рождена для любви? «Не хорошо быть человеку одному; создадим ему помощника, соответственного ему», - вот что дословно было сказано. Глава вторая, стих восемнадцатый. Предназначение женщины – быть помощником, а любовь, в нашем конкретном случае – это музыка, наша общая с ним влюблённость.

Она направляется к концертному роялю и говорит уже с ним.

ОНА. Ведь если, предположим, мой муж перестанет быть музыкантом, если он превратится, например, в водителя троллейбуса, или в автослесаря, они прилично зарабатывают... Или даже в банкира, производителя денег! И в таком состоянии, наконец, он вернётся ко мне… предположим… нужна ли мне будет тогда его любовь? Увы, я не смогу любить его обычным производителем денег. Значит, я тоже люблю музыку больше, чем его самого. (Она обнимает рояль насколько это возможно). Значит, я такая же, как он. И нечего, стало быть, так мучительно страдать.

Она обращается к телефону.

ОНА. И почему это наши девушки сразу идиотки? Они же восторгаются не Безногим, или Безруким, Белым… Чёрным… или ещё хуже, каким-нибудь там Кирко… я в этих фамилиях не ориентируюсь... Короче, наши девушки в восторге от пианиста, классического музыканта, значит, не всё так банально в их душевной организации… И поэтому не надо понапрасну обижать наших девушек. Когда-то мы и сами вышли из их благородных рядов.

Она снова поворачивается в сторону стеклянной двери.

ОНА. Вероятно, нарушено что-то человеческое, мирское… Связь с миром, с этим миром… со мной… с мебелью… с желудком связь не нарушена, потому что это условие биологического существования. Но я беру сей участок на себя, дабы о нём можно было не думать. И не рассуждать. Желудок это не тема! Тема дальше, глубже и значительнее желудка… мебели… меня… Но иначе нельзя. Это необходимая жертва. Во имя искусства. Или всё несёшь на алтарь, или ты… просто ресторанный лабух, тапёр…

Она снова возвращается к зеркалу. Музыка прекращает звучать.

ОНА. А есть ли в этом мире что-то ещё, важнее музыки? Где-то там, далеко-далеко, высоко-высоко, ещё дальше… куда не доходят волны. Звук ведь это волны, они не могут распространяться бесконечно. Где-то они прекращаются, и там царит полнейшее безмолвие! Тишина гробовая. Там нет музыки. Что же там есть?

Она внимательно смотрит на себя в зеркало и вдруг пугается.

ОНА. Боже, мне страшно. Потому что я поняла… я увидела, что есть там. Молчи, зеркало! (Она закрывает лицо руками, чтобы не смотреть в зеркало). «Ах ты, мерзкое стекло, это врёшь ты мне назло…»

Она замахивается на зеркало, чтобы по нему ударить, но останавливается.
Начинает смеяться, вдруг резко прекращает… опять натыкается на собственное отражение. Она гладит зеркало по воображаемой поверхности.

ОНА. Нет, нет, нет… Ты не врёшь, зеркало. Ты хорошее, правильное... Ты отражаешь честно, мы не в комнате смеха. Благодарю за правдивую оценку. (Она внимательно смотрит себе в глаза). Да не смотри же так укоризненно, я и без тебя знаю, что ТАМ царит… СОВЕСТЬ. Главное это…

Она замирает.
Но вдруг начинает говорить так быстро, как будто боится сбиться с логики пути, внезапно озарившей её мысли.

ОНА. Далеко-далеко, высоко-высоко, где нет музыки… там творится оценка… меня, тебя, каждого… Зеркало нашей души. И эта оценка оттуда по неведомым каналам мгновенно, вне физических законов, возвращается в наше сердце. Как отзвук. На непостижимых частотах. Это голос Божий в человеке. И становится стыдно. Это врождённое. А если его не слушать, этот голос, заглушать сознательно, он постепенно исчезает. Как любая привычка. И тогда на его месте воцаряется Звукопоглотитель… Нечеловеческий… причём совершенно бесплатно. За Совесть. Он поглощает всё и ничего не даёт взамен. Наверное он похож на гигантский желудок… У него аналогичные цели - биологическое существование. Его бессовестный хозяин: вид приматов, отряд млекопитающих, семейство гоминид… Как это гордо звучит, однако… Игровая приставка к миру вещей… Зверь, потерявший способность к сочувствию, состраданию, милосердию, восприятию красоты, гармонии… МУ-ЗЫ-КИ. Главное это СО…

Она замирает с открытым ртом. Вдруг ей слышатся какие-то неприятные гудки. Они гудят прямо по сердцу. Наверно, так гудит сирена скорой помощи, когда она едет за каким-нибудь буйно помешанным… Вероятно, едут сюда… за ней…, - думает она.
Но, Боже мой, это же всего лишь навсего надрывается телефон, с которого сняли трубку!
Она водворяет трубку на место. Гудки прекращаются.

ОНА. Я действительно сейчас свихнусь от всей этой философии… Женщина не должна столько мыслить, а, тем более, логически, и к тому же блондинка. Это может дурно повлиять на цвет волос. И морщины новые появятся, как отражение мыслительных операций. С косметологической точки зрения женщине вообще думать вредно. Курить лучше. Посмотрите на нашу Нельку – живой пример. (Поднимает с пола измятую пачку сигарет). Ну, зачем же ты изуродовала целую пачку таких превосходных сигарет? Идиотка.

Из каких-то закромов она достаёт бутылку коньяка и рюмку. Наполняет рюмку из бутылки и при этом бубнит себе под нос: «А с другой стороны, кто же тогда будет думать? Мужчина всё время действует, ему не до того…»

ОНА. (Зеркалу). Ваше здоровье. (Выпивает содержимое рюмки… пауза). Это от давления. (Пауза). Валерьянка, боярышник, пустырник и корвалол - в равных пропорциях. Очень рекомендую. Народное средство. (Видит, что у неё в руках бутылка от коньяка… понимает, что про неё подумали и оправдывается). Это всего лишь навсего бутылка от коньяка. А не сам коньяк. Просто этикетка. Ха-ха-ха. Нет. Я не пью. Практически абсолютно. Становиться алкоголичкой в моём положении было бы слишком банально.

Она уносит бутылку с рюмкой. Начинает звонить по телефону.

ОНА. Аллё, Неля, ты ещё не уехала? Наряжаешься? Молодец. Только приезжать не надо, потому что сюрприз отменяется. Ах, ну что ты, лапуля, нет… Ну не кричи так… Извини, пожалуйста, приезжай, конечно, если хочешь... как обычно. Мы тебе рады всегда. Потом скажу. Приезжай нарядная, раз уже нарядилась… раскрасавица ты наша... Сигареты привези, слышишь? Сигареты на мою долю… Почему грустный? Нет. Голос у меня… как голос.

Она вешает трубку. Относит чемодан за кулисы, снимает там пальто, шляпу. Звонит телефон.
Она выходит из-за кулис и некоторое время внимательно смотрит на надрывающийся телефон.
Она подходит к нему и снимает трубку.

ОНА. (С чувством собственного достоинства). Аллё. Да. Никаэлла? Нет, я Вас не забыла. Разве можно забыть такое экзотическое имя? Символ двуединства. Здравствуйте, ещё раз. Получили от меня интервью? Отлично. Редактору понравилось? Очень хорошо, я рада за Вас. Обо мне?

Она теряется. Из-за двери снова начинает звучать музыка.

ОНА. Но ведь в Вашем списке не было вопросов обо мне? Редактор попросил? Даже не знаю, что Вам о себе рассказать. Обычная жена. Кастрюли… нет, это не тема... Радует то, что Вы в принципе нами интересуетесь. Значит, человечество ещё способно слышать и воспринимать настоящую музыку, высокое искусство, это вселяет надежду… Конкретно обо мне? Боже мой… Я…я… Мы вместе 22 года. Всё уже так слитно и нераздельно… Чего обо мне писать? Так и передайте Вашему редактору: ГЛАВНОЕ у меня, у нас, у меня... главное это… главное это...

Внезапно усилившийся порыв музыки заглушает ответ.

Конец.