сто 48

Шла старушка медленно, почти не двигаясь, как и положено было идти женщине в её хроническом возрасте, ничего неожиданного не было и в её тихом, пришептывающем разговоре с самой собой – от старости ждут всяких чудаковатостей, и если пожилой человек обходится без оных, именно это и кажется странным, чем-то, скрывающим под собой гораздо менее безобидные наклонности, чем диалог с проходящими мимо изображениями людей. Каждый, ненароком оказавшийся поблизости от старушки – на мгновенье, на вдох или усталый выдох, слышал лишь обрывок бессмысленной фразы, лоскуток ничего незначащего слова, пять-шесть случайно встретившихся букв – никому и в голову не приходило обратить внимание на сказанное, прервать поток собственных мыслей или собственной тишины, чтоб ощутить внутри себя легкий, невидимый отклик: «Что это?..»
- Стой.

Пашенька, заигравшийся в робота и человечка, не заметил, как задел свой любимый грузовичок Джонни, тот, будто под гипнозом, прокатился несколько сантиметров, зацепил кузовом высокую коричневую этажерку, сидевшая на ней кошка Инесса, проснувшись, прыгнула на пол, и, осерчав, что её побудили, опрометью помчалась на кухню, в мгновенье ока забралась на запыленную тюль, громко замяукала в открытую форточку, будто призывая на помощь весь честной народ, соседский же пес Сторож, что был не в ладах с Инессой, услышав это, выскочил на балкон, попытался добраться до бессовестной кошки, что смеет тревожить округу, взобрался на стул, что притащил Пашенька, когда приходил к соседке Рузанне, громко залаял и, поцарапав когтями свежевыкрашенные перила, толкнул прямоугольник балконного застеколья, который, чуть скрипнув новыми петлями, очертил дугу, ударился о бетонную стену – вздохнул... и полился вниз стеклянным потоком.
- Стой.
Услышавший это Антон машинально остановился, замер – именно в тот момент, когда пред ним посыпались искристые осколки стекла, входящие в нагретый асфальт и застывающие в нем миниатюрными памятниками бойцам невидимого фронта.
У Антона, прикованного к тротуару невозможностью происходящего, хватило сил лишь оглянуться. Улица была пуста, будто на ней и не было никого. Никогда.

Деревянная рамка, разбившая свой стеклянный портрет мира, тем временем примчалась обратно – и, стукнувшись о железо балконных перил, освободилась от последнего, самого большого, сверкающего осколка.