Банальные сцены

Коммунальная квартира на Васильевском острове. Утро. Длинный коридор, в конце – комната ИВАНОВЫХ, справа – комната ГРОСМАНОВ. Близко к входной двери расположен туалет. КАТЯ мечется по коридору, собирая вещи в сумку.

КАТЯ. Где эта чертова сумка, чтоб ей сдохнуть! (останавливается около туалета.) Знаешь, Славик после сессии вместе со своей… лаборанткой улетает на Мальдивы.

(Славик – это Станислав Андреевич Ромашин,
соблазнительный преподаватель по древним языкам лет сорока.)

ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. А ты у нас все знаешь, конечно.
КАТЯ. Конечно, знаю! Все только об этом и говорят.
ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. А на фига ему Мальдивы?
КАТЯ (вскидывается). А что, другим можно, а ему нельзя?
ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. Гм…
МАМА КАТИ. Есть будешь?
КАТЯ. Нет. Не хочу.
САРА ГРОСМАН (из комнаты, визгливым голосом). Боря, кальсоны, кальсоны поддень!
МАМА КАТИ. Ты когда вернешься?
КАТЯ. Не знаю. У нас сегодня семинар по этрусскому языку.
ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. А как же, нам же теперь же без этрусков жизнь не в радость…
КАТЯ. Что ты издеваешься? Мне доклад надо читать. Девятый век до нашей эры, между прочим.
МАМА КАТИ. Ничего я во всем этом не понимаю. Как ты умудряешься в этом разбираться?
ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. А вдруг Славик забудет тебя спросить? Или, не дай Бог, четверку поставит?

КАТЯ хлопает дверью.

САРА ГРОСМАН. Боря, Боря! Кальсоны!

Кафе недалеко от консерватории. В окне видны фонари, бросающие зловещие и романтичные отсветы на ветки и снег.
КАТЯ и БРЮНЕТ сидят за столиком в глубине кафе.

БРЮНЕТ. Ты много молчишь.
КАТЯ. Я мироощущаю.
БРЮНЕТ. Что именно?
КАТЯ. То, чего не могут прочувствовать другие, и это совсем не реклама собственной исключительности, это факт. Ни крашеные блондинки в сапогах до колен, ни молодящиеся уродины в безвкусно-крупных кольцах... Они просто-напросто не видят цвета фонарей и тёмного снега. Им на это плевать. Пытаюсь представить себя успешной, накрашенной как положено, за рулем своей машины, в сапогах за десять тысяч... с этим... с красивым менеджером среднего звена и налаженной половой жизнью… Нет, не хочу. Только никому этого не доказать. Никому не доказать, что такие не видят синих вечеров в том свете, в каком их вижу я. Ты видишь? Да-да, ты видишь, знаю. А те - не чувствуют любви, больше похожей на уважение, перемешанное со страхом и парой процентов влечения. Понятия не имеют, как можно влюбиться в Призрака Оперы или Джека Воробья.
БРЮНЕТ. Ты не любишь людей.
КАТЯ. А за что их любить? Те же соседи по квартире – пристрелить их жалко, жить с ними – как с Калигулой: тошно, мерзко, пошло.
БРЮНЕТ. Но кого-то ты любишь?
КАТЯ. Люблю; особенно…

В кафе вдруг гаснет свет.

ОФИЦИАНТКА. Отключилось электричество.
ПОСЕТИТЕЛЬ. Когда починят?
ОФИЦИАНТКА. Постараются поскорей. (ставит на каждый столик маленькую свечу.)
КАТЯ. Свеча…
БРЮНЕТ. Говори дальше.
КАТЯ. Какая свеча… Посмотри, она извивается своим маленьким сумасшедшим пламенем… На чем я остановилась?
БРЮНЕТ. На любви.
КАТЯ. Да… Особенно я люблю каждое воспоминание о тебе, плюшевым мишкой ложащееся на подушку. Да, это так, и моя прямолинейность всегда мешает мне. Стоит сказать что-нибудь действительно честно, и все сразу же портится. Но сейчас темно, и сказать можно все что угодно.
БРЮНЕТ. Темнота – вообще для того чтобы делать что захочется.
КАТЯ. Поэтому я и говорю все, что приходит в голову… А как ты это поймешь и расценишь – не мое дело. Какая метель началась, смотри! Совсем синий снег.
БРЮНЕТ. Снег. (берет ее руку.)

Та же коммунальная квартира на Васильевском острове. Вечер. Коридор.
Входная дверь распахивается, входит Катя.

ГОЛОС ИЗ ТУАЛЕТА. Как там Славик?
КАТЯ. Кошмар! Он мне предложение сделал… (плачет от счастья)
САРА ГРОСМАН. Боря, кальсоны где?