Cappuccino

- Любое преступление, по сути, можно оправдать, - важно сказал он, медленно доставая сигарету из пачки.
- Не понял, - буркнул Сиртис.
- Поначалу это всем трудно понять. Если человек, совершая преступление, получает благо, - значит, он совершает благодеяние, а никак не преступление. В этом есть смысл. Например, я убиваю гнусного старика, который всю жизнь нигде не работал, а только, извиняюсь, небо коптил. Я тем самым очищаю нашу грешную землю, а себе делаю хорошо, - разве это можно назвать преступлением?
Сиртис резко закашлялся от очередного клуба дыма, выпущенного собеседником.
- А если ты убиваешь человека, который всю жизнь копил средства на бриллиантовое колье для своей супруги, соблазнившее тебя?
- Если он всю жизнь только и делал, что копил на это, значит, у него не все в порядке с головой, а, следовательно, я устраняю грибок, плесень. Я – санитар. К тому же мне от этого неплохо – я не являюсь преступником. Сечешь?
- Да. Эта твоя теория, она обескураживает, она переворачивает всяческие логические концепции добродетели, на которых держится мир.
- Правильно. Я – революционер, если можно сюда применить это слово. Хотя больше подойдет новатор. Прогрессивный новатор.
- Это же круто!
- Кто бы спорил, ведь я – Крутойс! – гордо и с чувством произнес он.
- Что-что?
- Пей каппучино.
- Но я не пью кофе.
- Пей, сейчас и это поймешь. Помнишь, мы окончили школу в надежде поступить в университет?
- Да, наивные мечты, которые все-таки сбываются.
- Не у всех, - резко оборвал Крутойс, - Я, например, хотел стать художником.

Летом 1992 года было всем не до веселья. Никто не знал, что готовит им будущее. И эта неопределенность пугала. Однако люди все равно продолжали жить по привычке, мир не стоял на месте. Кто шел на работу, кто спешил на свидание, а он всего лишь, как обыкновенный выпускник, стоял перед дверью художественного училища в ожидании приговора. Выбежала кудрявая девушка в смешных ботинках и пригласила всех внутрь. Он подошел к вывешенному табло, увидел свою фамилию, аккуратно провел пальцем. Стоп. Нет. Еще раз. Нет! Все пропало! Он с треском и позором провалился на первом экзамене.
Выйдя на улицу и глубоко вдохнув воздуха всей грудью, он дал себе слово, что изменит свою жизнь, сделает так, чтобы он распоряжался обстоятельствами, а не условности играли его судьбой.

- И я сказал себе: «У меня будет другая фамилия – Крутойс. И точка». Пошел и поменял. Вот и все. И не жалею, - он затушил сигарету и замолчал.
- И что потом? Все изменилось?
- Да. Я перестал быть неудачником, я стал сильнее.
- Разве ты стал везунком?
- Нет. Я не говорил этого, - он задумался. – Помнишь Карину?
- А, это та вертлявая брюнетка, на которую ты уже в школьные годы положил глаз?
- Да, мне казалось, что я любил ее. Но только казалось. Она, кстати, была моей первой женщиной, с которой я прожил шесть лет. Целых шесть лет. И представляешь, я даже хотел жениться на ней.
- Так ты женат?
- Да нет. Слушай.

Крутойс и Карина обедали в мансарде трехэтажного обветшавшего немецкого дома. Взгляд Карины скользил по потекам на пожелтевшей стене.
- Смотри, смотри, Карина. Скоро ты не будешь видеть этих стен. Через три года, после окончания контракта, я вернусь из Лиссабона с мешком денег. Мы поженимся, переедем в «старушку» , будем ходить в рестораны, одеваться в «Кардене»…
- Знаешь, Крутойс, я хочу поехать во Францию.
- Конечно, прекрасная мысль, мы поедем в Париж в наше свадебное путешествие.
- Тебе не понять! Мне нужно нечто большее, я хочу кататься на дорогих машинах, хочу пить шампанское на Елисеевских полях, а каждые выходные хочу посещать последние показы мод в Милане.
- Это все будет, я все устрою.
- Да, но ведь ждать еще целых три года. Я буду не такой красивой, не такой молодой…
- Глупости. Тебе будет всего двадцать шесть, когда я вернусь.

- Мне надо было бы задуматься над ее словами, но тогда я был слеп. Я думал, что это любовь. Дурак. А ведь ради нее я купил «Мерседес» на последние деньги, помнишь?
- Да. Ты уже тогда был крутым, - улыбнулся Сиртис. – Хотя тебе пришлось ради этого продать свою квартиру.
- На следующее утро она клялась мне в аэропорту, что будет ждать меня, что сохранит верность, и я верил. В конце концов, я поехал в Португалию, что осуществлять ее мечты.
- Все женщины что-то хотят получить от нас, а иногда все, что мы можем им предложить – это наша любовь, но оказывается, что им этого мало, - быстро выпалил Сиртис. – И тогда они идут на все – на обман, предательство, преступление.
- Я не согласен с тобой, но мы обсудим это позже. В общем, я прилетел в Португалию. Ты же там был и знаешь, что это всего лишь море, солнце и песок.
- Да, чудесный край.
- Кому как. Я проработал там год. Заработал несколько штук евро. Хозяин должен был рассчитаться с нами…

Быстрыми шагами Сергей подлетел к приятелям:
- Ребята, я узнал кое-что. Плохи наши дела.
Крутойс заметил, что тот нервно крутит пуговицу.
- Я разговаривал сегодня с хозяином. Он отказывается платить.
- Как это?
- Хуан обозвал нас дилетантами. Сказал, что наш бригадир не умеет работать, - его взгляд на секунду задержался на Крутомс. –А все остальные, якобы, загорали на пляже целыми сутками. И еще добавил, что все оплатил нам морем, солнцем и песком. Крутойс, что будем делать?
- Я разберусь, - не теряя самообладания, ответил он.

- Да, Сиртис, такой подставы никто не ждал. Он выплатил нам аванс в самом начале работ, которого нам едва хватало, чтобы прокормиться.
- Надо было договориться о поэтапной оплате, а не ждать окончания года.
- Думаешь, мы ни о чем не договаривались? Мы еще в Латвии подписали контракт. Хуан просто оказался мошенником, не одну бригаду он оставил с носом.
- И как ты поступил?
- Я действовал, думая о бригаде и о Карине, конечно…

Крутойс долго стучал в дверь, прежде чем Хуан соизволил выйти. Запах дорогого одеколона ударил в нос.
- Что тебе надо, русская свинья? По-моему, я все объяснил твоему дружку. Убирайтесь все отсюда, пока я не вызвал полицию.
- А как же контракт? – опешив, крикнул Крутойс.
- Свою бумажку используй в другом месте. Здесь она тебе не поможет. Катись отсюда быстро, подонок! – сплюнув, Хуан хлопнул дверью.

- Вот тогда-то я понял, что целый год я и мои друзья работали бесплатно. А этот х… (здесь Крутойс нецензурно выругался) в это время жил на своей вилле, ездил на своем роскошном лиловом ягуаре.
- Так, получается, он был чертовски богат? – живо поинтересовался Сиртис.
- Естественно. Я хочу еще капучинно.
- Может, по кружке пива?
- Извини, я не пью алкоголя…

После разговора с Хуаном Крутойс направился к бытовке. Там пахло яичницей, табачным дымом и всем, что сопутствует любой холостяцкой жизни. Крутойс с силой ударил кулаком в стену. Сверху на голову посыпалась шиукатурка. Еще несколько минут все молча сидели, не глядя друг другу в глаза. Никогда еще Крутойс не чувствовал такой бессильной злобы.
- Пойдемте в бар. Завтра найдем выход. Он дорого заплатит за все.
В баре Крутойс пил рюмку за рюмкой, пытаясь заглушить боль. Разговор не клеился..
- Я считаю, так нельзя оставлять это, ребята, - громко сказал один из рабочих. – Давайте сожжем ночью все, что мы построили.
- Кто же сжигает свой труд? От этого ему не станет хуже, - важно сказал Крутойс. – Надо сжечь то, на что он потратил свои денежки, например, ягуар.
- Ну, ладно, ребята, я пошел спать, - и Сергей покинул бар.

- Я действительно поджег ягуар, ты веришь? Языки пламени озаряли весь пляж. Мне вернули долг.
- Но это же преступление! – воскликнул Сиртис.
- А что бы ты сделал на моем месте? – поинтересовался Крутойс.
- Я, ну, как это сказать, я, наверное, забыл бы про него и искал бы другую работу, - ответил Сиртис, протирая очки.
Крутойс ухмыльнулся и закурил очередную сигарету.

На следующее утро в бытовку ввалился сам Хуан.
- Кто это сделал, собаки? Ты, - крикнул Хуан в бешенстве одному из рабочих. – Или ты? – тут взгляд Хуана вперился в Крутогос.
- О чем идет речь, не понимаю, - растягивая слова и улыбаясь, сказал Крутойс.
- Если ты дашь мне пять тысяч евро, я скажу тебе , кто это сделал, - крикнул Сергей.
Все в бытовке переглянулись.
- Ладно. – Хуан довольно улыбнулся и достал из карман чековую книжку.
- Это он, - Сергей пальцем указал на Крутогос…

- Так я попал в тюрьму.

- А что случилось с Сергеем?
- Он немного прожил. Он считал себя самым умным. Я недавно узнал о нем. После того, как меня засадили в тюрьму, одним Сергеем стало меньше. Хуан никогда не бросал денег на ветер.

… В этот узкий длинный коридор, казалось, никогда не проникал солнечный свет. В воздухе стоял жуткий смрад. Повсюду летали мухи. Крутогос отвели в самый конец коридора.
- Твое место в самой заднице! – с ухмылкой сказал один из конвоиров, с силой вталкивая Крутогос в камеру.
Вскоре раздался звон ключей.
Из темноты вырисовалось несколько темных фигур. Крутойс почувствовал жадный животный интерес со стороны заключенных. Нервы сдали. Крутойс резко обернулся и бросился к решетке, схватившись за нее руками. Прижавшись к ней лицом, он, что есть силы, закричал по-русски:
- Я не виноват, я не виноват! Я не преступник! Я не хочу! Выпустите меня отсюда…
- Заткнись, собака! – и конвоир больно ударил Крутогос по пальцам прикладом…

- Тогда я осознал, в какое дерьмо я влип!
- Господи, ты потерял целых четыре года, - Сиртис глубоко вздохнул, как будто ему не хватало воздуха.
- То, что я расскажу сейчас тебе, Сиртис, я расскажу только тебе, как своему единственному другу. А потом мы вместе про это забудем. Ты понял?
- Как скажешь, - и Сиртис опустил глаза.

- Так ты русский? – услышал за спиной Крутойс. Он тут же обернулся и автоматически кивнул головой.
- Земляк! – радостно крикнул из угла камеры дед. – Ты откуда? А я с Украины!
- А я из Латвии.
- Все одно – союз, - дед уже сжимал в объятиях Крутогос.
- Бывший.
- Ой, да неважно!мНазывай меня просто Михалыч. – дед радостно улыбался. – Я уж думал, только через четырк месяца услышу родную речь. Тошнит меня от этих черномазых! Черт их разбери, что они хотят сказать! Кто насильник, кто детоубийца, кто грабитель! – тут дед резко замолчал. – А ты за что сел?

- У нас был долгий разговор. Мы не спали всю ночь. Михалыч стал мне роднее отца.
- Так как же он попал в тюрьму? – удивленно спросил Сиртис.
- Тюрьма для Михалыча была освобождением от рабства.
- Как это? – Сиртис поглубже натянул очки.
- А вот так. Слушай.

Стояла глубокая ночь, а они все не замолкали. Крутомус казалось странным, что на них никто не обращает внимание.
- Всю жизнь я работал учителем литературы в школе. У меня была семья. Жена, сын, – дед на мгновение замолчал. – Было все, пока однажды всего этого не стало. Жена и сын разбились в автокатастрофе… Мне часто кажется, что они где-то рядом. В общем, я долго не мог прийти в себя. К тому времени я вышел на пенсию. Что мне, заслуженному учителю, дало государство? Оно плюнуло мне в душу, оно растоптало меня. Кучма долго вещал по телевиденью про повышение пенсии. И знаешь, сколько нам прибавили? Полбуханки хлеба в месяц. Хоть и многие мои коллеги спивались и не гнушались рыться в помойках, я никогда не унижался до этого. Я начал искать работу. Да и что говорить – старый вояка был не в почете. И только одна фирма согласилась трудоустроить меня, предложив работу в Португалии. Мыть посуду и драить плиты в маленьком ресторанчике. Я был в том возрасте, когда в сказки не верят. Я просмотрел все документы, даже позвонил на биржу труда. Меня уверяли, что все законно. И я поехал. В первый день у меня отобрали паспорт и объявили, что моя зарплата будет выплачиваться напитками и продуктами. Вначале мы удивлялись, и только потом поняли, что это рабство. У нас не было выхода! Мы были бесправны. Мы были нелегалы. Я работал 16 часов в день, вычищая грязь и объедки. Я долго думал, что мне делать. Бежать было бесполезно. Да и куда убежишь без гроша в кармане на седьмом десятке!
- Ну, ты, Михалыч, экстремал, - едко подметил Крутойс.
- Тогда мне не было смешно. В общем, я кое-что придумал. Как-то раз теплым вечером я мыл посуду. Через открытую дверь я мог наблюдать за происходящим в ресторане. Какай-то молокосос важно прошагал в центр зала с накрашенной девицей и по-хозяйски уселся в кресло. Официантка принесла ему изобилие дорогих блюд. Он долго пил вино, озираясь по сторонам и наблюдая за тем, какое впечатление он производит. Это был как раз тот вариант, которого я ждал. Вскоре он громко на весь зал попросил официантку почистить ему ботинки и впихнул ей в руку зеленую бумажку. Она недоуменно встала. Ей ничего не оставалось, как выполнить прихоть гостя. Наша мафия обязывал унижаться перед клиентом. Я знал это и не стал дожидаться развязки. Я встал, уверенным шагом прошел в зал и со всей мочи дал ему пощечину. Помню те пять секунд, когда он беспомощно смотрел на меня снизу вверх. Я ударил его еще раз. Третьего просто не было, потому что начали бить меня. Знаешь ли ты, как приятно бить мразь, капиталиста, который считает себя Богом благодаря своим деньгам? Потом один из наших, навещая меня в тюрьме, куда меня посадили за хулиганство на полгода, сообщил, что его как следует осмеяла мафия. Знаешь, сколько я здесь видел голодных детей? Многим из них выносил остатки пищи. До сих пор помню их голодные благодарные глаза, их испуганные быстрые движения, которыми они хватали корку хлеба. Кто объяснит мне, почему этот преступник наслаждается жизнью, а дети навсегда лишены беззаботности?!

- Так скажи, Сиртис, кто совершил преступление?
- Властьимущие, - глухо отозвался Сиртис.
- Вот именно.
- Значит, тебе в тюрьме было все-таки не так уж тошно?
- Ты что, думаешь, я в рай попал? – Крутойс стиснул зубы, - Я не ожидал, что встречу там Михалыча. Это он объяснил мне, что в камере помимо нас сидели еще четыре нелегала из Африки. Самым гадким из них был Жирный. Да-да, Сиртис, у них не было имен. Тюрьма – это другой мир. В обычной жизни, какой бы ни был человек, он всегда носит маску. Тюрьма маски сдирает… - Крутойс выдержал паузу, - Я остановился, кажется на Жирном. Жирный…

- Эрнести, Эрнести, посмотри, какое утро, - Карина нежно поцеловала Крутогос, - пойдем завтракать. Я приготовила Капучинно. Включив радио, она потянула Крутогос танцевать.
- Это песня про нас с тобой, - руки Крутогос обвили талию Карины, а глаза засияли от счастья, - Карина! Я люблю тебя, люблю эту музыку! Люблю просыпаться по утрам рядом с тобой! Люблю танцы! Люблю капучинно, люблю эту жизнь!
Позавтракав, Крутойс продолжил работу над одной из его любимых картин. Рисовать было легко. Казалось, кисть улавливала малейшее его движение. Чувствовалось, что Крутойс достиг той степени мастерства, достойной преклонения. Краски переливались, каждый мазок находился на своем месте, в совокупности образуя то самое, непередаваемое ощущение единства и гармонии.
- У меня получилось, Карина, посмотри! Глазам не верю! Неужели это создал я? Я смогу выставить свою работу на конкурсе молодых талантов в Берлине, а потом-то я уж точно поступлю в институт.
Безмятежные глаза Карины наполнились яростью, а на губах появилась недобрая усмешка. Резким движением она схватила картину Крутогос и со злостью порвала ее на части.

- Я проснулся от такого кошмара. Даже мое подсознание было против меня. Я постарался забыть этот сон. Утром конвоир принес еду. Жирный, не долго думая, взял себе две порции. Как ты догадываешься, он забрал мою тарелку. Михалыч предупредил меня, чтобы я не вмешивался, так как он поделится своей порцией. Жирный знал, что я наблюдал за ним. Он делал все медленно, не торопясь. Как ты думаешь, зачем ему понадобилась моя еда? – Крутойс говорил очень эмоционально.
- Не знаю.
- Он хотел заявить о своем превосходстве. Только, на мой взгляд, своим поступком он лишь унизил себя, а не меня. Как ты думаешь, что такое основной инстинкт?
- Понятное дело, это еще Фрейд описал, - Сиртис глупо замялся.
- Ошибаешься, Фрейд сам заблуждался и ввел в заблуждение всех остальных. Первое, что руководит человеком, - это тщеславие. А действия, совершенные во имя справедливости, не являются преступлением. Я хочу, чтобы ты понял это. Мне на это понадобилось три года. А тогда я, считая себя крутым, многого не воспринимал. Между тем Жирный плюнул в одну тарелку и поставил ее на свои нары. Со второй он отошел в сторону, поставил на пол, помочился в нее и потом, как ни в чем не бывало, принялся есть свой суп. – Глаза Крутогос остановились на Сиртисе. Сиртис не скрывал своих эмоций, его начало поташнивать. «Господи, когда-то я был таким же слабаком, как и ты. Все можно было прочитать на моем лице, но потом…» - подумал Крутойс и продолжил:
- Я престал контролировать себя, я набросился с кулаками на Жирного, но его авторитет был слишком высок. Там был еще один негр по кличке «Окурок». Он-то и позвал конвоиров, которые всегда не прочь избить человека. Они долго били меня. Проснувшись на следующее утро, я с трудом открыл глаза: веки опухли. Все тело разваливалось на мелкие кусочки, я не мог пошевелиться. Я целую неделю кашлял кровью.
- А как же Михалыч? - поинтересовался Сиртис, теребя очки.
- Когда ты тонешь, другие, боясь твоей участи, предпочитают не лезть в воду.
- Но он же предупреждал!
- Ты спрашиваешь, что бы я сделал, будь я я Михалычем? Я стал бы драться. Я бы дрался до последнего. Но ведь в том-то вся и штука, что Михалыч - не я, а я - не Михалыч.
- Ну, что же, Жирный больше не приставал к тебе?
- Он затих ненадолго, успокоился на неделю. Как-то ночью я проснулся от дикой боли. Мне казалось, что что-то острое проткнуло мою ногу насквозь. Я ужаснулся, когда понял, что произошло. Я спал на верхних нарах. Внизу раздался дикий гогот. Оказалось, что Жирный, выкурив сигарету, ткнул не погасшим окурком в мою ногу. Я уже был научен и не стал лезть с кулаками. Я знал, что смогу это пережить. А вот калекой я уже никому не буду нужен. Да, Сиртис, мне пришлось пройти через многое. Я видел, как тюрьма ломала многих. Нормальные люди превращались в зверей и примыкали к клану Жирного. Я не хотел оскотиниваться.
- Неужели ты не просил о помощи свою мать? Она же известная и влиятельная женщина. Через свои связи она вполне могла бы вытащить тебя из этой дыры, - осведомился Сиртис.
- Она не захотела или не смогла мне помочь. Я так и не узнал этого. Я не хочу об этом говорить. Настоящее часто вычеркивает прошлое. Португалия, говоришь, чудесный край... Однако, кроме моря, солнца и песка там есть еще и земля.

Стоял невыносимый зной. От нестерпимой жары было сложно дышать. Мухи прилипали к мокрому от пота телу. Крутойс и другие заключенные копали котлован в одном из неосвоенных районов Португалии.
- Эй, малышка (так Жирный унизительно называл Крутогос), копай передо мной. Я хочу полюбоваться на твои прелести.
Крутойс молча продолжал копать.
- Эй, сладенькая! Ты, что, оглохла? – Жирный начинал выходить из себя.
Крутойс опять не обратил внимание. Недолго думая, Жирный незаметно подошел сзади к Крутомус, что есть силы толкнул его, схватил комм земли и, приговаривая: «Ешь землю, ешь!», остервенело засовывал его в рот Крутомус. Жирный, не дав опомниться Крутомус, шустро шмыгнул на свой участок и невозмутимо продолжил работу.

- Завязывать драку было делом бессмысленным. Солнце также светило, а мне пришлось смириться и с этим. Иногда я чувствую кислый вкус португальской земли во рту… но это было не самым страшным. Однажды ночью Жирный забрался ко мне на нары. Я проснулся, когда он обматывал мой рот грязным полотенцем. Я сопротивлялся, как мог, но все было бесполезно. Впервые я почувствовал абсолютную беспомощность, абсолютную немощь. Он прижал меня лицом к стене камеры, другой рукой стянул штаны и, повторяя: «Моя беленькая сладенькая малышка», сделал то, что меня сломала, - глаза Крутогос стали влажными. – той же ночью я решил покончить с собой. Я разорвал полотенце, сделал из него жгут, привязал верхний край к решетке малюсенького окошка, освещавшего камеру. Я сел на нары, второй конец полотенца обвязал вокруг шеи и спрыгнул. Очнулся в тюремном изоляторе. Как я узнал позже, спас меня Михалыч.
- Врачи сочли меня психонеустойчивым и настояли на моем переводе в отдельную камеру. Сперва меня охватило отчаяние, но потом я утешился тем, что больше никогда не увижу Жирного. Чтобы не сойти с ума, я начал заниматься спортом. Я качался, приседал, не давая себе времени передохнуть. Спорт спас меня от одиночества и помог прожить оставшиеся три года. Там я понял, что должен выжить и приехать к Карине. За три года я развил мускулатуру, стал гораздо увереннее в своих силах, я повзрослел. Я мечтал поступить в институт и начать все с чистого листа. Я осознал, что счастье – это то, что мы до поры до времени не замечаем. Тогда для меня этим была вся моя прошлая жизнь. Каждый раз, читая твое письмо, Сиртис, я все никак не мог понять, почему ты и словом не обмолвился о Карине. От нее же я не получил ни одного письма. В моей душе поселился страх, что какая-та беда настигла и ее. Но я все-таки старался гнать от себя эти мысли и в глубине души надеялся на лучшее.

- Твой срок вышел, нелегал, - злобно кинул конвоир, - на выход! Надеюсь, мы больше не увидимся, сегодня вечером тебя депортируют на Родину.

- Проходи, тебе в пятое окошко, - один из полисменов подтолкнул Крутогос к окну регистрации, - только смотри, без фокусов там, а то еще лет десять проведешь в португальской тюрьме.
Когда Крутогос регистрировали, сквозь толпу у четвертого окна он увидел Карину. Она направлялась в Париж.

- Да, Сиртис, Карина стала еще прекраснее.
- Я знаю.
- А я не знал.

- Карина!, - закричал что есть силы Крутойс, - Карина!
Девушка в шикарном голубом платье неохотно обернулась, смерила Крутогос презрительным взглядом и, не моргнув и глазом, отвернулась.

- Она меня узнала, Сиртис, несмотря на то, что я стал абсолютно лысым.
- Еще бы. Она стала парижской штучкой, - съязвил Сиртис.

Карина быстрым шагом подошла к своему спутнику, очень хорошо знакомому Крутомус. Это был Хуан. Он был все тем же, лоснящимся и самодовольным. Крутойс тут же отвернулся и прошел в зал вылета.

- Хорошо, что я встретил ее тогда. Не люблю быть жалким, она для меня больше не существует.
Разговор молодых людей внезапно прервала официантка, подошедшая вплотную к их столику.
- Молодые люди, разбегаемся. Что-то вы засиделись, а мы уже полчаса как закрыты.

На улице Крутойс вдохнул вечерний воздух.
- Как же хорошо пахнет Рига! Ты счастливчик. Сиртис, я намерен стать таким же.
- Ты сильно изменился. Но это не значит, что что-то изменится между нами. Мы друзья, и ты можешь на меня рассчитывать.
- Я знаю, что дружба не умирает, хорошие люди есть на свете, а настоящую любовь мне еще предстоит найти!
- Неужели ты во все это веришь? Я и то отчаялся.
- А я верю. Верю в людей, ведь любовь рождается благодаря им.
- Как же ты можешь это говорить?
- Легко!