Про то, как мы улетели в Америку

 Сначала мы, правда, улетели в Вену. Оттуда - в Италию. Не улетели - поездом добрались. Обычный эмигрантский маршрут 70-80х годов... Было это в конце августа - начале сентября 1979 года. По Москве ходили в ту пору напечатанные густым и слепым самиздатовским шрифтом письма, точнее, инструкции для отъезжающих - о том, как, прибыв в Вену, "понравиться" там еврейской благотворительной организации ХИАСу, чтобы со всем семейным "интeрнационалом" попасть под ее крыло. Государство деньгами путешественников не снабжало.

 Итак, надо было поменять имена нееврейских родственников: родителей, дедушек и бабушек. Петр Сергеевич, к примеру, становился Петром Соломоновичем, а Мария Ивановна - Марией Исааковной. Кто, мол, станет доискиваться? Мы последовали этой рекомендации, обратив в "евреев" всю нашу украинскую и русскую родню со стороны мужа и невестки. Но, совершенно неожиданно, объявили непригодным к передвижению сам "паровоз", тащивший наш бедный состав из трех вагонов и маленького вагончика, внучки Верочки. Причем не в Союзе, а на свободном Западе, именно в Вене. Паровозом, как вы догадались, была я. По крови на три четверти еврейка, которой этой самой крови по означенной причине немало - на протяжении жизни - попортили советские чиновники.

 По Галахе, однако, еврейкой я не являюсь. Ибо мать моей матери была полькой. Но как об этом догадались в ХИАСе? По моему недосмотру в упомянутой игре с именами. Я не стала менять имени своей матери, которая зовется Ядвигой Борисовной (отчество, как видите, вполне нейтральное). Но... "Коль скоро Ваша мать - Ядвига, - безапелляционно заявили мне в ХИАСе, - еврейкой Вы быть не можете."
 Я изумилась и начала перечислять бдительным чиновникам все известные мне случаи, когда родители давали своим отпрыскам самые неожиданные имена, часто иностранные, почерпнутые из переводной литературы. Привела в пример подругу свою Яну Коршунову, еврейку по матери, которая тоже была... Ядвигой Борисовной. ХИАС на доводы мои не сдался и отказал в содержании всей нашей семье, ибо "нееврейкой" в ней оказалась мать, то бишь – я. Единственный в нашей семье еврейский паровоз - увы! - не потянул.
 Около суток мы были близки к отчаянию. Не знали в то время, что "и волосы на голове вашей все сочтены ". Весьма скоро нам представился случай открыть это для себя.

 Нас вызвали в другую международную организацию, опекавшую всех беженцев без разбора; им мы "подошли" и взяты были на содержание до появления, как нам объяснили, спонсора в Штатах. Они-то и отправили нас в Рим, а оттуда в Ладисполи, где незабываемые наши "Римские каникулы" продолжались более трех месяцев: нам все не могли подыскать таиственного спонсора, за что мы были благодарны судьбе или Богу. Сын выходил в море с рыбаком-итальянцем, я, как и все наши, продавала на местном рынке прихваченные из Москвы матрешки, хохлому и льняные скатерти, о которых в Союзе было известно, что "там их берут". Так что денег хватило даже и на несколько чудесных экскурсий по городам Италии: в Ладисполи действовало "наше" бюро путешествий. А о возможности повидать мир, ох, как мечтали мы в Союзе!

 Я сказала, что каникулы наши продолжались более трех месяцев. Это не совсем так. Месяца через полтора, вслед за последней, во Флоренцию, экскурсией началась для нас с мужем трудовая, хоть и не подлежавшая оплате, жизнь. В автобусе, помимо "наших", впервые оказалась группа американцев. Я вступила с ними в разговор. И узнала, что это баптисты, работники христианской миссии, находившейся, как оказалось, по соседству с нашим домом в Ладисполи. Называются Американским Клубом. Цель их небольшой группы - донести до прибывающих в Италию советских людей "Радостную Весть": Бог, от которого их давно отлучили, есть. Он, безусловно, личность, всесильная, сотворившая и продолжающая творить все сущее. Свет, преисполненный любви к своему творению, к каждому из людей, назначение которых высоко и таинственно. Включая и тех, которые Бога не знают, порой и задумываться об этом всерьез не хотят.

 Мы пообещали американцам прийти в их клуб, попыться помочь в работе. У них были Библии, найти которые в ту пору в Союзе было трудно, иметь - небезопасно. Были видеофильмы, кассеты и всяческая христианская литература. Главных проблем у миссионеров было две: незнание или слабое знание русского языка и непонимание степени духовного невежества всех этих врачей, учителей и инженеров. Старательно и чисто были выскоблены мозги советских людей по части духовной стороны жизни.

 В клуб эмигранты приходили, фильмы смотрели; с гостями велись беседы на плохом русском языке... Почти каждый вечер милую пару миссионеров из Швейцарии окружал на свежем воздухе десяток-другой наших эмигрантов. Тема была все та же: есть ли Бог? Но говорили эти ребята только по-английски. И выяснилось, что многие из окружавших подходили просто попрактиковаться в языке. Тема им в принципе была безразлична. Как-то услышала я чьи-то слова:
 - Ребята по виду интеллигентные, а всерьез про Адама и Еву толкуют... Или нас за дураков держат? - и говоривший повертел пальцем у виска.
 - Так ведь это действительно серьезно - Адам и Ева, - вмешалась я.
 С этой, может быть, минуты и началась моя миссионерская деятельность... Если бы месяца три назад, в Москве, кто-нибудь сказал мне, что я стану миссионеркой, я тоже покрутила бы у виска пальцем. Однако...
 - А вы, девушка, кто будете и что кончали? В смысле образования, - поинтересовался кто-то.
 - МГУ, филологический факультет, - ответила.
 - А это ваш муж? А он что кончал?
 - Тоже МГУ. Юридический факультет.
 И посыпались вопросы - удивленные, недоверчивые. Ходить стали "на нас", двух странных гуманитариев с университетским образованием, которые в Бога веруют. Не забудьте: шел 1979 год. И в тогдашней русскоязычной среде это еще было редкостью.

 Из вечера в вечер я переводила соотечественникам то, что говорили швейцарцы, попутно расшифровывая, объясняя, отвечая на вопросы. С огорчением ощущая недостаточность собственных познаний. Заинтересовавшихся становилось все больше. Муж по мере возможности помогал мне... Нас благодарили. Разбирали принесенные книги. Как-то я увидела слезы, блеснувшие на чьих-то глазах. Подумалось: вот тебе и Ядвига... Назови я матушку, скажем, Раисой, и возьми нас ХИАС, не стоять бы нам тут с христианской проповедью. Быстро сняли бы нас с довольствия.

 Кончался третий месяц нашего пребывания в Ладисполи. Все чаще посещали мысли о спонсоре, который почему-то не находился. Миссионеры утешали нас тем, что мы еще здесь нужны Богу. Наконец, в конце ноября, ближе к вечеру, нам позвонили из оффиса в Риме и сообщили: "Спонсор есть; ваша семья вылетает в Америку 3-го декабря. Но проблема с деньгами на дорогу и на первую неделю вашего пребывания в Штатах. Вы должны получить их сегодня, с завтрашнего дня все банки Рима бастуют."
 До закрытия банков оставалось пол-часа.

 На следующий день мы первым автобусом прибыли в Рим. Сын обежал окрестные улицы: все банки действительно были закрыты. Видя нас в коридоре в состоянии, близком к обморочному, ведущая наша, особа вялая и всегда флегматичная, "прореагировала" на нас только за 20 минут до закрытия офиса. Пригласила войти и расписаться в получении билетов до Нью Йорка.
 - А как же деньги? - спросила я, - Ведь нам и до аэропорта не добраться... Столько вещей, ребенок... вон поземка начинается, ветер сильный... от последнего пособия двадцатка осталась...
 Невестка, а вслед за ней внучка, расплакались. Мужчины сдерживали слезы, но с трудом.
 - Перенесите наш отъезд! - взмолилась я.
 - Не могу, - бесстрастно ответила ведущая, - вы летите 3-го декабря.
 Дверь в ее комнату из бухгалтерии, расположеннной по соседству, отворилась. Ведущую позвали туда. Через минуту она возвратилась со странной, блуждающей улыбкой на лице.
 - Ну, видно, Бог вам помогает, - произнесла, - зайдите сюда.
 Мы гуськом прошли в бухгалтерию. Подошли к указанному нам столу и увидели... разложенные на нем доллары. Несколько растерянно взглянула на нас и бухгалтер.
 - Вот заходил тут господин...по своему делу, и я сказала ему о вашем положении... он спросил, сколько вам нужно... Вот, оставил шестьсот долларов - столько вам и положено!
 - Какой господин? Где он?
 - Да вон, в ту дверь выходит.
 Мы хором обернулись к "той" двери и увидели лишь краешек бежевого плаща нашего благодетеля. Так и оставшегося нам неизвестным. Последнюю сцену в Гоголевском "Ревизоре" помните? Как там все застыли? Из подобной позиции нас вывело напоминание, что офис закрывается.