Черновик. Киноповесть

Литературный сценарий. Полный метр Драма.

Удар большого церковного колокола поднял с грязной мартовской воды Яузы молодую утиную пару. Ещё один удар, ещё. Далее — перезвон остальных колоколов. Утиная пара высоко в небе.
Грязные улицы весеннего города. Снующие прохожие с сумками и поднятыми воротниками. Детский голос:
- "Тогда Иисус сказал ученикам своим: если кто хочет ид¬ти за мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною..."
В подземном переходе мальчик лет двенадцати читает наизусть Библию. На нем старая заношенная курточка, разбитые ботинки, рваные джинсы. У ног — пустая кепка. Проходящие мимо него бросают на мальчика недовольные взгляды.
- "Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее..."

Полумрак крохотной комнатушки. Под потолком, над тлеющей лампадкой Образы Спасителя, св. мч.Трифона, иконы "Всецарица", "Троеручница" и другие. Мягкий шепот молодой женщины:
-"Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ради честнейшия Матере Твоея, и бесплотных Твоих Ангел, Пророка же и Предтечи и Крестителя Твоего, богоглаголивых же..."

Унылый и промозглый двор. Серые, в подтеках на облупившейся штукатурке "пятиэтажки". Кое-где — кучки счищенного дворниками с дорожек почерневшего снега. На ржавых лесенках детской площадки и в грязной луже неподалеку копошатся ребятишки.
Тут же, в паре метров от них, худая облезлая ворона, то и дело озираясь по сторонам, жадно долбит дохлую крысу, от которой остались уже лишь шкура да хвост.
Молодая мама в длинной дубленке, одетой явно не по по¬годе, толкая впереди себя яркую детскую коляску, брезгливо поморщившись, глядя на ворону, старательно объехала урну и направилась к одному из домов.

Мальчик в переходе:
- "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?»

Полутемная комнатушка с образами в углу. Лампадка.

Мальчик в переходе:
-"Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его."

Двор. Из подъезда "пятиэтажки" навстречу женщине с коляской вышел сухонький старичок а замызганном пальтишке и в серой клетчатой кепке. Сумка в его руках однозначно позвякивала.
- Здрассте, Анюточка! — угодливо снял он перед ней кепку. — С прошедшим вас!
Та, едва кивнув головой в ответ, сделала вид, что поправляет одеяло в коляске.
Старичок не отходил.
- Погода-то, а! Хуже некуда! Да, вот, знаете ли, Анечка, пойду, пройдусь немного. Вчерась-то, как-никак праздник был. Глядишь, перепадет чего. Ага. Вот, так значит-то.
Женщина снова молча кивнула и покатила коляску дальше.
- Да, — повторил старик, глядя ей вслед. — А как иначе? Иначе — никак! Пенсия-то... — он пробормотал еще что-то невнятное и надел кепку.
Из арки, соединяющей два дома выкатился огненно-рыжий "Москвич"-"каблучок".
- Эх ты, мать честная! Вот же красють! — охнул старик.
Машина остановилась возле подъезда, и из нее ловко выско¬чил молодой человек, лет тридцати на вид. Лицо его, между тем, несло печать не то страшной усталости, не то глубокого запоя.
- Здорово, Семеныч! — он запахнул полы почти такого же древнего, как у старика пальто и протянул руку.
- Ай, Митюш! Здорово, здорово! А я вот видишь? - он при¬поднял звякнувшую при этом сумку.
- Да уж вижу. На промысел? Не опоздай! После праздника-то их, поди, навалом. Если бомжи еще не все подобрали.
- Не-е, протянул старик хитро хихикнув. — У меня свои места есть. Как у грибников, значит. А ты видал, кто пошел-то? — дедок кивнул в сторону женщины с коляской. — Чего не женился-то в свое время? А, дурень! Жил бы сейчас, как у Христа за пазухой.
- Эй вы! — злобно крикнул водитель "каблучка". Мы сюда что базарить приехали? Давай, вытряхивай живее!
- Да-да, конечно, — виновато кивнул Митя и засуетился возле дверей машины.
- Прикупил чего? — ехидно поинтересовался Семеныч, заглянув внутрь.
- Помог бы лучше, "грибник"! — Митя вытащил несколько бумажных упаковок и, пыхтя, потащил в подъезд.
- Не-е, мне пора. Ты уж прости. А то без обеда останусь! Я то... Это, чего говорю. Зайду вечерком, а?
Митя показался из подъезда уже без пальто, в сером сви¬тере с воротником "под горло", и глубоко выдохнув, нырнул в кузовок "каблучка".
Старик уже отошел в сторону, когда с любопытством обер¬нувшись, увидел, как Митя выволакивает еще одну "этажерку" коробок.
В полумраке Митиной квартиры тихо запиликал телефон.
Митя, уложив последнюю коробку в угол своей комнатки устало вздохнул и присел на край табуретки.
Телефон не умолкал.
Митя осмотрелся, переводя взгляд с одного предмета на дру¬гой, словно оказался в собственном жилище впервые.
Коробки, выстроившись в несколько рядов до самого потол¬ка, заняли почти половину комнаты. Оставшуюся площадь делили полуторная кровать с провисшим гобеленом над ней, половинка некогда круглого стола, да несколько стопок книг в углу у окна, не до конца закрытого единственной занавеской.
Митя протянул руку в сторону. Что-то щёлкнуло и комната наполнилась тусклым рыжим светом от покачивающегося торшера.
Телефон продолжал жалобно и призывно пиликать.
При свете стала видна большая фотография с множеством лиц в "лавровых" овальчиках, приколотая булавками к отставшим кое-где от стены обоям. Два овальчика были старательно обведены жирным черным фломастером. Телефон затих.
Митя снова щелкнул выключателем и комната потонула в темноте, вырисовывая лишь контуры мебели и гору коробок.
Митя вгляделся в полумрак, туда, где висела фотография и, откинувшись на табуретке, прислонился к стене.
Что-то зашуршало и на пол вывалился ворох смятых бумажек, потом — две свернутые пополам и перетянутые резинками пачки купюр.
Митя снова пошевелился, кряхтя, наклонился, затем сел, дунул куда-то, чиркнул спичкой. Пламя на мгновение осветило его лицо. Рядом ожил красноватый огонек папиросы.
Митя несколько раз глубоко затянулся. Огонек то краснел, то снова затухал, становясь почти невидимым. Вновь запиликал телефон.
Митя снова включил свет, подошел к аппарату и выдернул шнур из розетки. Затем, словно задумавшись на мгновение, он бегло взглянул на фотографию на стене, потушил папиросу прямо об стол, включил телефон и быстро закрутил диском.
Возле горы коробок у ножки табуретки валялись деньги.

Подземный переход. Мальчик читает Библию. Вокруг него со¬бралось несколько человек, с любопытством разглядывая мальчон¬ку, пытающегося заработать себе на хлеб столь необычным спосо¬бом.
-"Истине говорю вам", — вдохновенно произносил он.—"Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусит смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствие Своем".

Ресторан ЦДЛ. Несколько сдвинутых вместе столиков. Звучит легкая ненавязчивая мелодия.
- Мы собрались здесь, — гремел зычным басом высоченный детина в несходящейся на животе рубашке и в сбившемся набок галстуке, — по единому, так сказать кличу нашего друга и одноклассника Мити! — Он похлопал пытающегося улыбнуться Митю по плечу. — Как, я бы сказал, птицы — к родному гнезду! Вот! Да, и по какому поводу!..
- Наденька, - наклонился к симпатичной шатенке один из сидящих за столом так низко, что едва не попал густыми рыжими усами в ее более чем откровенное декольте. — Наденька! — он поднял глаза и лукаво улыбнулся. — Ты просто великолепна!
Она нехотя одарила его умильной улыбкой и отпила "Шампанского" из высокого тонкого фужера.
- А ты возмужал, Хорек! — толкнул локтем другого коренас¬тый холеный мужик в пестром галстуке. — Где прилип-то?
- Да так, есть одна контора, — попытался уйти от разговора тот, щупленького вида, с маленькими тонкими усиками, аккуратной бородкой и в строгом элегантном костюме.
-Ладно, колись! Что за контора? — не унимался коренастый.
- По нотариальным делам.
- А, нотариус, значит! - с плохо скрываемым пренебрежением протянул коренастый. — Дело-то как будто нужное, да уж больно много вас нынче развелось. Не разобраться.
- А кого сейчас развелось мало? — ехидно отпарировал Хорек.
- Я вот, к примеру, Хорь, начинал вообще по строительству. Раскрутился неплохо. Братана моего мелкого помнишь? Он теперь по "иномаркам". Надо — звони!
- Так вот, друзья! — еще громче заговорил тостующий детина. Мы собрались в этих, — он развел руки в стороны, — Не побоюсь сказать, святых стенах, где де нас собирались настоя¬щие гении, гордость, значит нашей культуры и искусства...
- Кабак – кабаком, — сквозь зубы цыкнул усатый и снова на¬клонился к шатенке. — Наденька, давай смоемся отсюда, а? У меня внизу машина, дача за городом... Да черт с ней, с дачей! Поехали, куда захочешь! Мы ж столько лет не виделись, страшно подумать!
Оркестр заиграл громче, словно приветствуя кого-то. Все закрутили головами по сторонам, не понимая, в чем дело.
В зал вошел высокий седой старик в безупречно сидящем черном костюме с элегантной "бабочкой". Статно и величаво пройдя между столиками, чуть опираясь на тонкую трость с белым набалдашником, он легкими кивками головы отвечал всем приветство¬вавшим его из сидящих в зале, за исключением Митиной кампании.
- Это еще кто такой? — наклонился к Мите пузатый, едва не опрокинув на него рюмку с водкой.
- Большой человек, - вздохнул Митя. — Марк Георгиевич Гольдман.
- Ну и что?
- Ответственный так сказать, за организацию быта при Союзе писателей. Еще с "тех" времен!
- Фу ты, тоже мне, "шишка", - буркнул кто-то по другую сторону стола от Пузатого.
- Дурак ты! — повернулся к нему Митя. — Да он за свою жизнь перехоронил весь учебник по литературе двадцатого века. Помнишь такой, проходили в десятом классе. Да еще, вместе с семьями! Так-то! Каждый вечер приходит. И обязательно — за рояль!
Старик же, прошествовав через весь зал, чуть поклонился уступившему ему место пианисту и сел за огромный черный инструмент.
Все сидящие за другими столиками замерли в молчаливом ожи¬дании чего-то очень знакомого.
Старик взял один аккорд, другой, и проникновенно, с вдохновением заиграл: "ля"-"ля"-"ре", "фа"-"ре"-"си"... "Я люблю тебя жизнь!" Э. Колмановского.
- Да чхали мы на него! - вспылил Пузатый. — Так вот, мы собрались здесь, — решил, наконец, продолжить он начатый тост. – Мы собрались здесь, чтобы поздравить нашего Митьку. Поздравить его, значит, с тем, что он встал вровень с теми, кто пировал за этими столами много лет назад. И кого, быть может, в самом деле и хоронил этот "тапер", — Пузатый кивнул в сторону Марка Георгиевича. — Да, это не важно! Главное, что пьем мы сегодня за Митьку. За него самого и за его первую, я уверен, замечательную, просто гениальную книгу! Разумеется, не последнюю! "Любите книгу — источник знаний! - говорил кто-то. Кажется, Горький...
- Э! Ладно! Давай! — загалдели за столами.
- Все, заканчиваю! Так вот, любите книгу — источник знаний! А мы, Митя, мы все любим тебя, как источник наших знаний, которые будут получены из твоих книг! За тебя, Митя! За твой успех! За будущего Тургенева, Толстого, Достоевского, за кого там еще?..
- Земликов моя фамилия, — как бы напомнил Митя.
- Ладно, Зяблик, брось выпендриваться! - крикнул Усатый. Сказано же — "за тебя!" Значит — за тебя!
- Ура, друзья! - крикнул Пузатый. — Давайте все вместе, три раза. Ну! Ура! Ура! Ура!
- Ура... - нестройно пронеслось вдоль столов, затихнув в жующих ртах.
Марк Георгиевич, не переставая играть, повернул голову в их сторону. В его глазах мелькнула усмешка с долей упрека.
С других столиков послышались голоса возмущения.
- Ну-ну, все, тише! — попытался успокоить своих гостей Митя. Но они и без того замолчали, склонясь над тарелками.
Пузатый тоже сел и, забыв про главного героя, обратился к соседу справа:
- Ну, а ты-то как, Шурик? Женился, небось? Дети?..
-А то, все как положено. А у тебя?
- Что ж я? Зачем жениться? — Пузатый забросил в рот по¬ловинку яйца с грибной икрой. — Детей, правда, двое...
- Как же без свадьбы? - робко вставил Митя.
- Спятил что-ли, писатель! Да на кой мне эта обуза! А потом, я ж не сволочь какая, денег даю и одной и другой, все путем. Чтоб мальцам ни в чем не отказывали. Нy, а когда еще чего на¬до... Так это я всегда готов! — загоготал он. Коли кто по¬зовет, хоть на ночку, хоть на две. Девки — во! - он поднял вверх большой палец, вымазанный в курином жиру. — Не нашим чета! — и провел вдоль стола другой рукой с куском рыбы, насаженным на вилку.
- Эх! - вздохнул Шурик. — Верно, конечно. Мне бы так!
- Слушай, последний анекдот, только вчера рассказали, — болтали за другим концом стола несколько бывших одноклассников. - Ночью жена будит, значит, мужа. Тот вскакивает: "Что, футбол?" - "Нет,"– ложится. Через пять минут она его снова в бок. "Что, хоккей?" —"Да нет же!" Ну, баба выскакивает на балкон в чем мать родила, и на весь двор: "Да есть в этом городе хоть один настоящий мужчина?" И тут с нижнего этажа: "А что, есть выпить?"
- Ха-ха-ха! — заржал приятель. — Давай, наливай! Ну их со своими тостами. Не дождешься!
Марк Георгиевич закончил играть и встал из-за рояля. За соседними столиками уважительно захлопали. Некоторые стоя про¬вожали его, когда тот, выпив рюмку коньяка, поднесенную ему официантом, вышел из зала.
- Ишь ты, подхалимы! — отвлекся от шатенки Усатый. - Думают он вспомнит о ком из них, коли придется. Наденька!/шепотом/, нам пора! Давай уедем,а?
- Мальчики! — присела между двумя "анекдотчиками" шустрая маленькая женщина с дымящейся сигаретой в одной руке и с книжкой в другой.— А знаете, что мне Митя написал ? - хихикнула она. — У-у-у! А вам?
Митя, сидевший за другим концом стола сжал папиросу в «гармошку» и закурил. — Думаешь, о нас с тобой кто-нибудь вспомнит? — затянувшись, пробубнил он Усатому. Или вот всех их, остальных?
Усатый нахмурился. Пузатый запихнул, наконец, рыбу в рот, небрежно бросив вилку на стол.
Шатенка с декольте, слегка отпихнув Усатого, встала и подошла к Мите.
- Митенька, — обняла она его из-за спины. — Можно при¬гласить тебя на танец?
Митя, взглянул на только что прикуренную папиросу и, с явным сожалением затушив ее, взял женщину под руку и повел к группе топтавшихся в центре зала. На высоченных каблуках она оказалась почти на голову выше него.
- Странно, - начал он необходимый в танце разговор,— тогда, на выпускном, казалось, мы были одного роста!
- Растем, - игриво протянула она и добавила уже серьезно: А впрочем, ты прав. Тогда мы все были одного роста... Это вот теперь... — Она склонила голову и коснулась губами его волос. — Ты куришь "Беломор". Почему? Нет денег, или так, дело принципа? Ты же всегда все делал не так, как другие?
- Лучше или хуже? - спросил он.
- Не так, как другие, — повторила она. — Ты не ответил?
- Просто мне нравится курить "Беломор".
- Ты живешь один?
- Какая разница.
- Да, ты снова прав. В общем-то — никакой! Кончилась музыка. Митя чуть поклонился и поцеловал партнерше руку.
- Спасибо за танец, — и , легонько взяв ее под локоть, повел к столикам.
- Постой! - она схватила его за рукав, повернула к себе и заглянула в глаза. — Ты не хочешь пригласить меня домой?
- Нет, — негрубо, но сухо ответил он. — Ты не будешь в восторге от этого визита. И квартира у меня не ахти, — он освободился от ее руки. — И гонорара никакого нет! Слышите!? - вдруг крикнул он на весь зал. — И книгу я издал за свой счет! И долгов у меня теперь — куча! Так вот! — он наигранно раскланялся всем и развел руки в стороны.
Никто из его гостей не обратил на него никакого внимания. Все продолжали оживленно болтать о чем-то своем, выпивая и закусывая уже самостоятельно.
- Так что ешьте, пейте! — продолжал Митя. — Гуляйте! А то когда еще свидимся? Все оплачено! - он глубоко вздох¬нул и оперся рукой о стену. — А мне — пора!..
- Слушай, — не смолкали за столом, — приходит мужик к врачу и говорит: "Доктор, мне кажется, я — феномен. Пред¬ставляете, у меня яйца звенят!" А доктор ему: "Ну-ка, ну-ка, посмотрим! Ба! Да нет, батенька, знаете ли, вы не феномен, вы — мудозвон!"
- Не, я по делу говорю! Завтра созваниваемся, у меня вот такой "японец" стоит. Два года всего, как новый. А глав¬ное — "чистый". Для тебя за копейки отдам!
Митя отошел от стены и медленно направился к выходу. Никто, за исключением Нади, по-прежнему не обращал на него, никакого внимания.
- Слушай, знаешь как в Африке пьют? В общем, там все как у нас, только круче. Двое пьют, а третьим закусывают!..
- А я со своим уже два года не живу, мужик новый к дочке нормально относится, деньги не переводятся. А этот инженериш¬ка у меня за три года уже вот где засел!..
- Дурак ты, Митька! — негромко произнесла Надя с сочувствием и сожалением глядя ему вслед. — Как был дураком, так и остался! — она проводила его взглядом до выхода из за¬ла и села на свое место.
Усатый тотчас же склонил над ее фужером бутылку "Шампан¬ского". Она резким движением отстранила его руку. "Шампанс¬кое" плеснуло на тарелки с закусками.
Усатый с непониманием и злостью вытаращил на нее глаза, но тут же подобрел и заулыбался, увидев, как Надя наполнила фужер до краев водкой и почти залпом выпила до дна. Затем достала из сумочки длинную темную сигарету, прикурила и жад¬но затянулась.
Усатый не сводил с нее глаз. Остальные, дымя сигаретами, то и дело чокаясь, хохотали и болтали, не смолкая.
Митя уже поворачивал ключ в замке своей квартиры, когда заметил на лестнице Семеныча.
- Загулял, Митек, - с укором протянул тот. Я ж обещался зайти вечерком. Сижу, вот, жду. Во! - он вынул из-за пазухи дешевую "поллитровку". — Даже не притрагивался!
- Ну заходи, - неохотно кивнул Митя, открыв дверь и про¬пуская старика вперед себя.
- Чего такой угрюмый? — Семеныч прошел на кухню, отк¬рыл форточку и плюхнулся на табуретку. — Ух! Курну немного. А ты стаканы-то давай! Чего ждешь? Как не дома!
- Неохота, Семеныч. Может, ты один, а?
- Что? - старик распахнул пальто, демонстрируя заношен¬ную тельняшку. — Моряку — такое!
- Ладно-ладно, — смягчился Митя. — Не горячись, пират! И, махнув рукой и, поставив на стол два стакана, полез в холодильник.
Вот, — выложил он несколько вареных картофелин и ржавую банку каких-то консервов. — Больше ничего нет. — Митя присел за стол.
- Митек! — повеселел Семеныч. — Да много ли нам му¬жикам надо! — и принялся рьяно открывать консервы. — 0, то что надо! Кильки в томате! Ну все, — он развел руками, ука¬зывая на стол. — "Метрополь", а!
- Ладно, не томись. Давай, похмеляйся!
- Какое ж тут похмелье, — старик взглянул на "ходики" с кошачьими глазками, висевшие на стене. — Первый час ночи! А знаешь, — он снова взглянул на часы и, уже подняв было стакан, опустил руку, — Мы ж вот на этой кухне, да под этими самыми «ходиками»... "Тик-так", "тик-так"... Еще с де¬дом твоим до войны... С отцом потом, покойным... Царство им обоим небесное!
Старик выпил, поморщился.
- Травят, тудыть их, русскую душу дрянной химией! - и потянулся за картофелиной.
- Химией душу не потравить, - задумчиво произнес Митя. Разве что только тело, так оно и без того тленно. — Он сделал глоток и поставил было стакан на стол.
- Э! Нет! Так не годится! — Семеныч снова распахнул пальто. — С моряком пьешь!
Митя выдохнул в сторону и выпил все залпом.
- О! - одобрительно улыбнулся Семеныч. — Другое дело! А чего в коробках-то понавез давеча?
- Книги.
- Да ну! Торгуешь что ли? Нынче все торгуют, знаю. На лотках ейных... Мы на таких раньше, помню, в домино, бывало...
- Да нет, мои. Привез вот домой.
- Ну! Сам написал? А чо домой приволок? На кой тебе столько?
- А, - Митя махнул рукой. — Сложно это все.
- Да , это верно, не мое то дело. Главное — написал! Такое, понимаешь... И молчит! Давай, тащи посмотреть, я пока разолью. — Семеныч потянулся к бутылке, разлил граммов по пятьдесят.
Митя вернулся с книгой в руке.
- Давай-ка по глоточку, — не унимался старик.
Они чокнулись, выпили. Семеныч повертел в руках книгу.
- Дельная вещь. Интересная?
- Почитай, узнаешь. Бери, это — тебе.
- Ну спасибо, ну уважил. Спасибо! — Семеныч расплыл¬ся в довольной улыбке. — Только я уж поди и грамоту поза¬был-то. Ну, ничего, за пару дней управлюсь. Одолею. Тогда уж держись! Ты меня знаешь. Я ежели что — все начистоту, как на духу!
Надя, с легкостью откинувшись на спинку сиденья, гнала светлую "иномарку" по ночному шоссе. — Слушай, а у тебя отличная машина! — мельком взглянув в сторону, улыбнулась она Усатому. - Никогда бы не подумала, что у тебя все так сложится.
- Ну хватит, тормози! Дальше я поведу. На выезде из го¬рода пост, а у тебя явный перебор. Тормози!
- Не трусь! Можно подумать, от тебя меньше "несет". Вля¬паемся, так вместе! Кто мне полчаса назад признавался в любви до гроба?
Ее лицо стало серьезно и напряжено. Усатый взволнованно перевел взгляд с него на стрелку спидометра.
Надя сосредоточенно вглядывалась во тьму, разрезаемую двумя тающими вдалеке лучами от фар. Перед глазами ее, сме¬няя друг друга, мелькали "картинки" детства, юности...

Маленькая девочка в пионерском галстуке, отдающая "са¬лют" возле Вечного огня.
Костер в лесу, улыбающиеся лица. Тихий перебор гита¬ры. Митя рядом с ней на расстеленной на земле телогрейке.
"Казенные овалы" выпускной фотографии. ЦДЛ. Митины волосы возле ее губ. И сам Митя, отчаянно кричащий что-то, тающее во всеобщем гаме и хохоте.

Впереди показалась черная громадина моста. Надя чуть повернула руль влево. Опора, разделяющая две стороны шоссе приближалась с бешенной скоростью. Надя крепко сжимала руль, направляя машину все левее и левее...
Вдруг заскрипели тормоза. "Иномарка" заюлила задом, пока, наконец, несколько раз коснувшись бортом полосатого ограждения, не замерла в темном проеме моста.
Надя молча смотрела вперед, на уходящие во тьму лучи фар.
Усатый спокойно и хладнокровно достал сигарету, заку¬рил.
Мимо них, мелькнув "габаритами" пронесся громадный "ре¬фрижератор"
- Ну и что? - холодно спросил Усатый, опустив стекло и стряхнув в окно пепел. - Испугалась? Чего? Смерти?
- Нет, - тихо ответила Надя. — Просто не смогла по¬бороть в себе желания жить. Почему-то хочется жить! Почему?
- Усатый выбросил сигарету, вынул ключ из замка зажи¬гания и вышел из машины, громко хлопнув дверцей, даже не взглянув на склонившуюся над рулем Надю.
Перескочив через ограждение, он встал на противополож¬ной обочине и поднял руку, голосуя приближающейся машине. Та проскочила мимо. За ней вторая, третья. Наконец, возле него остановился старенький "жигуленок". Усатый впрыгнул в него и машина понесла его назад к центру.
Надя, скрестив руки на руле и положив на них подбородок, рассматривала два тающих в ночи пучка света.
Из ресторана с шумом и гоготом "вывалилась" веселая компания. Кто-то обнимался, кто-то жал руки, кто-то уже пытался остановить проезжавшие мимо машины.
- В общем, договорились... Созвонимся!
- Да нет проблем!
- Мальчики, мальчики, можно я с вами? Нам все равно по пути!
- Ой, ребята, а может вернемся? Время-то еще детское!.,
Кухня в квартире Мити. Он провел ладонью по волосам и взглянул в темное ок¬но. Где-то у подъезда звонко хохотали девочки-подростки, заигрывая со сверстниками.
- Семеныч, ты это... Не в обиде... Я больше не хочу. Давай в другой раз. Устал я сегодня что-то. — Митя подви¬нул старику бутылку.
- Ну вот на "посошок" ещё, по капельке и все — я по¬шел. Устал, значит устал. Отдыхай.
Семеныч выпил, взял бутылку, книгу и, хитро прищурив¬шись, обернулся к Мите.
- И чего ты все-таки на Анютке не женился? Такая девка была!
- Ладно-ладно, опять ты за свое! — Митя встал.
- Да ты не злись. Я ж от чистого сердца. Ну ладно. Спасибо, значит, еще раз за книгу. Поглядим, поглядим. Пошел я, значит. Свидимся еще небось!
Едва захлопнулась дверь за стариком, Митя включил тор¬шер и подошел к висевшей на стене фотографии, негромко бор¬моча себе "под нос":
А я дорожкою иду — сплошь да столбики...
А я тропинкою бреду — сплошь да вешенки...
Да подоль всея дороженьки — гробики,
Да по всей тропе — мертвы человечики!

Запиликал телефон. От неожиданности Митя вздрогнул, но не снял трубку. Пошарив по карманам, он достал записную книжку и маленький огрызок карандаша. Книжку положил на стол, а карандашом небрежно обвел все лица на фотографии, кроме трех. Внимательно вглядевшись в них, в оставшихся "необведенными", он подошел к все еще пиликающему телефо¬ну, вынул на мгновение вилку из розетки и тут же вставил ее обратно. Взяв со стола записную книжку, он полистал несколь¬ко страниц, и принялся набирать номер.

Где-то, в другой квартире, гремящим треском звонил телефон. Звонил долго, то прерываясь, то снова "оживая".
Откуда-то из глубины комнаты, из темноты слышался хриплый стон, заглушаемый прерывистыми звонками.
В свете луны, над потушенной лампадкой в углу еле видны очертания святых ликов.

Митя перелистнул пару страниц, набрал другой номер. После нескольких гудков в трубке что-то щелкнуло...

Следующий день был еще более хмурым. Накрапывал мелкий дождик. Ребятишек во дворе было значительно меньше. На краю песочницы сидела мокрая облезлая ворона, хрипло и приглушенно каркая, словно призывал кого-то.
Митя выбежал из подъезда, на ходу застегивая пальто, и едва не столкнулся с Аней, катившей все ту же пеструю коляску.
- Э-э... Привет! — замялся он.
- Здравствуй, — она бросила на него короткий холодный взгляд.–– Я смотрю — спешишь! Далеко?
- Да так, ничего особенного. Дела.
В воздухе повисла немая пауза.
- Аня! Я... Ты знаешь, я привез книги... Я обязательно подарю вам с Эдиком...
- Спасибо, - усмехнулась она и, склонившись над заворочившимся в коляске ребенком, "зашикала" и поправила соску у него во рту.
-Я... — почти шепотом продолжал Митя. — Понимаешь, издательство не уложилось в сроки. Потом в типографии за¬минка с бумагой была. То да се. Затянули в общем. Ты... Я наверное не успею вернуть деньги вовремя. Ты не могла бы попросить мужа об отсрочке?
- Вот как? она подняла голову. - Мне кажется, это ваши проблемы. Причем здесь я? Ты же не у меня занимал. Кстати, я бы тебе и не дала.
-Но почему? Ты же знаешь сколько лет я работал над этой книгой. Ты же знаешь, что это для меня значит, И потом, ведь я не так много вам должен. Ведь в основном все сделал Марк Георгиевич! Он же не требует с меня так как вы, он по¬нимает ...
- Вот пусть он и понимает. А я ничего понимать не желаю. Лопух мой Эдик, что связался с тобой. Да и я, дура, не от¬говорила его вовремя!
- Но, Анюта! Как ты можешь так говорить?
- Что — Анюта? Анюта! Вот именно я и могу! Я, как последняя дура, ждала тебя целый год. Ты в каждом письме клялся, что вот-вот приедешь в отпуск! Родители смотрели на меня, как на идиотку!..
- Но Аня, ты же знаешь, что могло от меня зависеть?
- Не знаю и знать не хочу.
- А потом, ведь прошло столько лет...
- Вот именно, "столько лет", — передразнила его она. — Потому и говорю сейчас, это — ваши проблемы!
Ребенок снова завозился, закряхтел и вдруг звонко заго¬лосил.
- Ч-ч-ч! Ч-ч-ч! — снова склонилась к нему Аня. — Разби¬райся с Эдиком сам. Ты, кажется, куда-то спешил? Опоздаешь! — она покатила коляску к арке.
- Да-да, конечно, — тихо пробормотал Митя, глядя ей вслед.

Один из игравших во дворе ребятишек, подкравшись побли¬же, швырнул палкой в облезлую ворону. Та пронзительно каркнула и, взле¬тев на дерево, наклонив голову, уставилась на обидчика.
Мальчик поднял палку и бросил ее вверх. Ворона сидела слишком высоко и маленький хулиган не мог до нее достать.
На третьем этаже одного из домов с дреском распахнулась форточка. Оттуда вырвалось:
"Как поют соловьи.
 Полумрак, поцелуй на рассвете...
 И вершина любви —
 Это чудо великое — дети!.. "

Мальчик не унимался и бросал палку снова и снова. Ворона, уверенная в своей недосягаемости, не улетала. Форточка закрылась.

Ресторан ЦДЛ. Столик в углу. Напротив уже достаточно за¬хмелевшего Мити — крепкий светловолосый парень с глубоким шрамом на подбородке.
- А все-таки, Витек, это хорошо, что ты не пришел вчера вместе со всеми, — пьяно протянул Митя.
- Говорю же тебе, работа! — рубанул ладонью воздух тот. А если no-честности, без обид. Ты только пойми меня правильно... Я во всех этих твоих писульках — ни "бум-бум", Раз ты говоришь, что хорошая книга, значит хорошая. А во¬обще-то мне — по фигу. Понимаешь? Я даже газет не читаю! Некогда. Давай выпьем. За тебя! Все равно, поздравляю!
Музыка зазвучала громче. В зал вошел Марк Георгиевич.
- Кто это? — обернулся Витек.
- Главный по похоронам писателей,— пробормотал Митя.
- Важная птица, - серьезно произнес Витек и запустил в рот шпротину. — Так вот, о чем я говорил...
Марк Георгиевич взял с подноса у официанта рюмку конь¬яку, выпил. Сел за рояль и заиграл " Я люблю тебя, жизнь!"
- Остряк! — снова обернулся Витек. - Главный по по¬хоронам говоришь? Ну-ну! Так вот, Митяй! Ты посмотри на мои руки! — он протянул громадные ладони. — И посмотри на свои! То-то же. У меня — трое детей, и все хотят не только жрать, но и поиграть и одеться и выучиться! Ты зна¬ешь, что я могу сделать этими руками? Да все/ что угодно! Но мне иногда не дают. Знаешь кто? Нет, не такие как ты, но с такими же руками. И этими руками они передают друг другу громадные деньги. А мне остается лишь облизываться и надеяться, что что-то и мне перепадет. И желательно — во¬время! Понимаешь? А у меня — трое детей...
-Да-да, я помню, —поднял голову Митя.
- Ты прости, старик, может ты и в самом деле хотел меня видеть. В ресторан вот пригласил. Спасибо, конечно. Но не по мне это все! Не тот я человек. А может у тебя просто каприз, может деньги лишние завелись? я — не знаю! Но я человек прямой, и скажу тебе прямо. То, что ты угробил столько лет жизни вот на эту пачку бумаги, — он потряс в воздухе митиной книгой,— мне тебя... Нет, даже не жаль... Я не знаю, как тебе это объяснить... Ну ты понял?
Митя кивнул.
- Давай выпьем! Нет, тебе уже хватит! Так вот, я в жиз¬ни повидал столько самых разных людей, что тебе и не снилось! И могу сказать тебе так: долго ты еще будешь искать человека, который сказал бы тебе вот так в глаза правду. Мне действительно приятно, что ты вспомнил меня, подарил книгу, но мне глубоко наорать, что ты там в ней написал. В общем, прости, мне пора домой! А это вот, — он вытащил из кармана горсть смятых бумажек и положил на стол, — Это за то, что я тут у тебя наел и напил. Мы живем небогато, но я привык платить за себя сам. — Витек поднялся, взял книгу. — А за подарок — все равно "спасибо"!
Марк Георгиевич закончил играть, выпил еще одну рюмку коньяку и направился к выходу.
Митя, провожая глазами уходящего Витька, столкнулся с укоризненно-мудрым взглядом Марка Георгиевича. Не выдер¬жав, Митя опустил голову и ковырнул в тарелке соленый грибок. Тот, скользнув, съехал на другой ее край.
На сцену с трудом вскарабкался пьяный парень лет сем¬надцати в узком пиджаке-сюртуке, с пестрым платком под во¬ротником рубашки. Стукнув себя кулаком в грудь, он заорал:
Удел мне в жизни выпал, значится –
Существовать средь человечества...

Парень развел руки в стороны.
С одной лишь мыслею — не вляпаться
В одну из "родинок" Отечества!

Двое дюжих мужиков из-за ближайшего столика выволок¬ли парня из зала. Митин грибок, наконец-то, накололся на вилку и исчез во рту.

Домой Митя возвращался заполночь. Фонари во дворе не горели. Откуда-то сверху доносилась чья-то ругань. Не¬подалеку громко залаяла собака. Митя бормотал, старательно вглядываясь в дорогу под ногами.
Ночь. Спит и иволга и соловей,
И над кладбищем кружатся вороны-птицы...
Кто-то размашисто водит рукой моей
По располосованным страницам...
Вдруг впереди, возле своего подъезда, он увидел сгру¬дившуюся кучку людей. Мелькали лучи карманных фонариков. Доносились взволнованные приглушенные голоса. В освещенных окнах маячили темные силуэты.
Подойдя и протиснувшись сквозь неплотный слой из двух десятков старушек, Митя увидел на асфальте внутри распахну¬того пальто неестественно скрюченное тело Семеныча.
Митя поднял голову. В квартире старика на седьмом эта¬же на кухне горел свет. Занавеска, вывалившись наружу в раскрытое настежь окно, шевелилась на слабом ветру.
Мелькнуло сине-белое зарево. Во двор с воем вкатился милицейский «Уазик».

Квартира Мити. Он включил свет в своей комнате и подошел к фотогра¬фии на стене. Огрызком карандаша обвел "овал" Витька. Оста¬лось всего два лица.
Подойдя к окну, Митя выглянул вниз. Толпа значительно увеличилась. Рядом с "Уазиком" стояла бесполезная "Скорая". Огни обеих машин плясали по стенам домов, делая двор похо¬жим на ночной клуб. Митя вспомнил, как однажды, случайно оказался в одном из таких заведений.
Ему показалось, что и сейчас оглушительная музыка бьет в перепонки. Красно-сине-белые огни слепили глаза. Митя на мгновение зажмурился, закрыл уши ладонями и отошел от окна. Затем вернулся и задернул штору.
Бродя по комнате взад-вперед, он остановился возле той же фотографии. Митя пристально вглядывался в одно из "необведенных лиц". На него смотрели кажущиеся удивленными широко раскрытые красивые глаза, которые дополняла по девичьи ми¬лая улыбка и сброшенная на грудь длинная темная коса.
Митя полистал записную книжку и подсел к телефону.

Полная луна осветила лики святых в углу. Помещение, ка¬завшееся комнатой, оказалось крохотной кухонькой. Лунный свет выхватил раскладушку возле старого холодильника, подушку на табуретке и телефон на квадратном столе, который вдруг оглушительно зазвонил.
Из глубины квартиры донесся приглушенный стон.
Святые молча смотрели на разрывающийся телефон. Вход¬ная дверь щелкнула замком. На кухню вбежала молодая женщина в светлом плаще, с прямыми волосами до плеч. Теле¬фон замолчал. Она подняла трубку, вслушиваясь в длинный беспрерывный гудок. Из комнаты снова донесся стон. Женщина положила трубку, сняла плащ, и бросив его на табуретку, вышла из комнаты.

Квартира Мити. Митя достал из внутреннего кармана захваченную из ресто¬рана бутылку водки и с треском свинтив пробку сделал несколь¬ко больших глотков.
Запиликал его телефон. Митя поперхнулся и уткнулся лицом в рукав пальто.
Телефон звонил долго, не умолкая. Митя не выдержал и снял трубку.
- Ты напрасно не подходишь к телефону! — услышал он громкий сухой голос.— Это очень неумно с твоей стороны. На какие шиши ты пируешь в ЦЦЛе? Ты что, забыл, когда истекает срок? Эдик ждать не будет, ты знаешь!
- Да, негромко ответил Митя. Я все помню. Я верну. Верну с процентами. Мне... Мне обещали хорошую реализацию. У меня будет важная встреча послезавтра. Я уверен, все будет в по¬рядке. Можете мне поверить. Я все верну.
- Ты не держи на нас обиды. Мы понимаем твое положение. Задержка там, заминка тут. Но и ты должен понять. Деньги есть деньги. И каждым деньгам — свое время! Тебе — неделя, что¬бы избавиться от своей макулатуры и сдать "бабки". Помни до¬броту Эдика и скажи спасибо его бабе при случае. И лучше на¬чинай быстрее, пока он не передумал.
- Я верну, — снова повторил Митя, но из трубки уже раз¬дались короткие гудки.

Двор. Возле подъезда санитары и два милиционера копошились у тела Семеныча. "Зрители" то и дело поглядывали на распахну¬тое окно седьмого этажа.

Квартира Семёныча. На грязном подоконнике кухни лежала книга, по¬даренная ему Митей. Она выглядела совсем не новой. Семеныч прочитал ее несколько раз за сутки. Сквозняк перелистывал засаленные стариковскими пальцами страницы.

Квартира Мити. Митя сделал еще несколько глотков из бутылки, поставил ее на стол, сложил руки на телефоне и положив на них голо¬ву провалился в сон.
Из темноты возникло лицо юноши. Митя узнал в нем самого себя, семнадцатилетнего, с той самой "выпускной" фотографии.
- Вставай! - юноша протянул ему руку, помогая подняться, тебя ждет интересное путешествие!
- Какое путешествие? Где я? — Митя с трудом встал, голова его закружилась и он схватился за плечо юноши. — Мне нужно домой.
- Ты должен немного прогуляться. Пойдем, я помогу тебе.
Митю качало. Перед глазами мелькали "мошки-звездочки", вдруг все потемнело, он едва удержался, чтобы не упасть. Земля уходила из-под ног.
- Почему стало так жарко? — пробормотал Митя. — Мне жарко!
Юноша посветил ему в лицо карманным фонариком. На нем выступили капельки пота. Митя вытер лоб рукавом пальто.
- Я сниму! Мне жарко! Мне жарко! Я не могу! Жарко!

Митя открыл глаза. Лицо его было мокрым от пота. Руки тряслись и сердце бешено колотилось в груди. Он невольно при¬жал руку к левому боку, другая рука сама потянулась к бу¬тылке.
Отпив немного, Митя почувствовал облегчение и придви¬нул к себе телефон.

Другая квартира. Молодая женщина стояла на кухне перед Ликами Святых.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ради честнейшия Матере Твоея, и бесплотных Твоих Ангел,Пророка же и Предтечи и Крестителя Твоего, богоглаголивых же... — чуть слышно шептали ее губы, — ... апостол светлых и добропобедных му¬ченик, преподобных и богоносных отец, и всех святых молитва¬ми, избави мя настоящаго обстояния бесовского. Ей, Господи мой и Творче, не хотяй смерти грешнаго, но якоже обратися и живу быти ему...
Ее шепот прервал громкий телефонный треск. Женщина замерла, словно в замешательстве, не зная, как поступить. Телефон продолжал пронзительно трещать. Из комнаты снова донесся приглушенный стон. Женщина перекрестилась, поклони¬лась образам и встала с колен.

Следующий день. Зал ресторана ЦДЛ.
- Человек, стремящийся к свободе... К свободе физической и, в первую очередь, духовной... Человек, борящийся за свою свободу... — вслух размышлял Митя, глядя куда-то мимо сидя¬щей напротив него молодой красивой женщины с прямыми волоса¬ми до плеч и красивыми, но заметно уставшими глазами. — Ка¬кие пути он волен выбирать для достижения, для обретения, для защиты своей свободы. "Пойми меня, когда меня не станет!"
- К чему ты это сказал? — перебила его, наконец, спутни¬ца.
- Просто, пришло на ум, - Митя взглянул на сидящую напротив женщину.
- Просто так подобные слова на ум не приходят. Мне ка¬жется, Гиппиус писала эти строки не в самом лучшем расположе¬нии духа. Как там заканчивается? "Иди за мной, когда меня не станет!" Так кажется? Или я не права?
- Права? Потому я и думаю, неужели, для того, чтобы от¬стоять свое право на жизнь, необходимо с этой самой жизнью расстаться... Я десять лет доказывал сам себе обратное! И ничего, понимаешь, ничего не смог доказать другим! Ты пом¬нишь Вальку? Вальку Снегирева? Я был тогда в армии, когда он... И что? Он всегда хотел быть свободным. Ты думаешь, он сейчас свободен? Я не верю! Этого просто не может быть! Да! — словно очнулся Митя и представил вдруг лицо со школь¬ной фотографии: счастливые, удивленные глаза, наивная улыб¬ка, темная коса... Перед ним было красивое, но изможденное жизненными неурядицами, но все же молодое и сохранившее ка¬кие-то те, школьные черты, лицо.
- А ты совсем не изменилась, Ксюша! — откровенно соврал он. Только вот косы нет... Я пытался дозвониться тебе три дня...
- Почему именно мне?
- Да нет, — смутился Митя, — Вообще-то я хотел собрать весь наш выпуск. Вот, растянулось на три дня.
- Но все же собрал? — серьезно спросила его Ксюша. Кста¬ти, не называй меня Ксюшей!
- Почему?
- Ну не называй и все! Так собрал?
- Собрал.
- И как там все наши?
- Тебе действительно это интересно?
- Честно говоря, нет,— улыбнулась Ксения. - А я просто была на дежурстве. Я в больнице работаю, медсестрой. А дома... Дома — мама, но она не может подойти к телефону.
- В больнице? А как же педагогический? Ведь, я слышал, поступила!
- А никак! В больнице — и все!
В зал вошел Марк Георгиевич сел за рояль и заиграл. «Я люблю тебя, жизнь!» Ксения улыбнулась, взглянув сначала на старика, потом на Митю.
- Ты говорил о свободе, о жизни. Он действительно так любит жизнь?
- Да брось ты,— отмахнулся Митя. Занудливый старикан. Приходит каждый вечер, пьет на халяву коньяк, играет одно и то же и уходит...
Она внимательно смотрела ему в глаза.
- Что ты так смотришь? — он опустил голову и поковы¬рял вилкой в тарелке.
Я помню твои глаза. Вот они, действительно, почти не изменились. Ты никогда не умел врать!
Митя наполнил фужеры "шампанским" и поставил бутылку на стол. - Да, наверное, так и не научился.
- Скромно, — улыбнулась Ксения.
- Ты права, — он взялся за ножку фужера и нервно зак¬рутил его по скатерти. — И ты, конечно, изменилась, правда, стала еще привлекательнее, это уж поверь! А Марк Георгиевич! Это — удивительный человек. Замечательный. Я ему очень благодарен, просто обязан до гроба, как говорится, но...
-Что "но"?
- Понимаешь, он очень много сделал для меня. А я... Я не только не вернул долг, я даже не могу его ничем отбла¬годарить. Мне просто нечем! Вот такой это человек! Святой!
- А книга?
- Книга? А что, книга! Без него ее и не было бы. Нет, я просто не смею её ему даже просто подарить!
- Почему?
- Открой! - он придвинул к ней лежащую на столе кни¬гу. — Дальше, первую страницу... Эпиграф!
- "Я люблю тебя, жизнь!". Константин Ваншенкин, – впол¬голоса прочитала Ксения и повернулась к сцене, вслушива¬ясь в последние аккорды мелодии.
-Митя налил в свою рюмку коньяку, выпил залпом, заку¬сил и снова устремил взгляд вдаль, мимо Ксении.
 - Нет, — продолжал говорить Митя, словно сам с собой. – Все-таки... Вот тот, кто решается на такой шаг из серьезных, настоящих, искренних побуждений — на что он надеется? Ведь ему никогда не увидеть результата своего поступка. А остальные — так, "полумерки", лишние заботы врачам да род¬ственникам... Пижонство. Нет! Надо терпеть!
- А ты когда-нибудь пробовал? - перебила его Ксения.
- Что пробовал? - не понял Митя.
- Терпеть.
- Не знаю, задумчиво произнес он.
Марк Георгиевич закончил играть, выпил коньяк и вышел из зала.
Ксения, стараясь не отрывать глаз от Мити, все же мельком взглянула ему вслед.
Митя покрутил в руках стоявшую на столике бутылку конья¬ка:
Снова — три звездочки на бумаге,
Пять — на бутылке, наполнен стакан
Темно-коричневой огненной влагой:
Мыслью — спасенье, на деле — обман!
Мыслью — желание провалиться Сквозь землю, сквозь время,
 сквозь жизнь, сквозь судьбу.
Встать перед Господом и поклониться.
"Прости!" — прошептать еле слышно ему!
Ксения незаметно для Мити смахнула слезу. Но он все же обратил внимание на изменившееся выражение ее лица.
- Что с тобой?
- Да так, ничего. Понимаешь, я живу с мамой. Вдвоем. Она уже три года парализована. Никакие врачи не помогают. Лекарст¬ва стоят сумасшедше дорого. Я каждый день, встаю перед Госпо¬дом и молю его о прощении и о помощи. И все без толку. Я так устала просто терпеть. Извини, наверное, я не должна была те¬бе этого говорить.
- Да нет, что ты, это ты извини. Я не знал.
-А почему ты вспомнил Вальку?
- Я вчера потерял очень близкого человека. Он прожил длин¬ную и не всегда счастливую жизнь, но умел оставаться каким-то особенно жизнерадостным. И вдруг — выбросился из окна. Нет, всё-таки надо терпеть! Иначе нельзя. Надо оставить здесь, на земле, хоть какой-нибудь след, нужный, важный тем, кто живет, тем , кто придет после...
- Ты начинаешь говорить банальности.
- Да, наверное.
- Но почему ты говоришь так, словно пытаешься оправдать¬ся перед кем-то?
- Я пытаюсь оправдать. Оправдать Вальку, оправдать Семеныча, многих других...
- Я не думаю, что они нуждаются в твоем оправдании. Ты — не судья, и даже не адвокат. У них — свой суд.
- Тогда — понять!
А разве ты их не понял. По-моему, ты давно понял их, но не можешь понять самого себя. Впрочем, — она на мгновение задумалась, — Мне бы тоже очень хотелось понять тебя, — она взяла книгу. — Спасибо. Я обязательно прочитаю. Столь¬ко лет не могли пропасть даром. Для тебя! — подумав, доба¬вила она.
- А для тебя?
- Давай выпьем! - не ответив, она взялась за фужер.
- Давай, – Митя впервые за весь вечер улыбнулся. Они чокнулись, выпили и замолчали. Митя снова казался по¬груженным куда-то в себя.
Немую сцену нарушила первой Ксения:
И сыро, и зябко, и дождик.
И тянет с утра на сон.
В углу восьминогий художник
Копирует Пикассо...
Куда заоконной картины
Прекрасней его паутина!

Митя, будто очнувшись взглянул на Ксению. Ее глаза уже не казались такими усталыми. В них горел живой, трепетный огонек. Они были похожи на те, с фотографии. Такие же боль¬шие и немного удивленные.
Она, не замечая его реакции, продолжала, глядя в окно:
И к ней с занавески, с окошка,
Слетела и — замерла,
Какая-то поздняя мошка —
Последним мазком "полотна".
И стала закускою вкусной,
Плененная "силой искусства"...

- Ты помнишь это? - изумленно спросил Митя. — Этому стихотворению — лет пятнадцать. Ксения улыбнулась:
- А у нас на кухне живет паучок. Давно уже, Ты не пове¬ришь, я сама ловлю мух и подкладываю ему в паутину! Тихонько так, чтобы не порвать нить. А он выскакивает из самого угла и — бросается! Жадно! Как в "Мире животных" показыва¬ют. Вот, моё домашнее животное. Говорят, пауки приносят в дом счастье...
Митя заметил, как мгновенно потух "огонек" в ее глазах.
- А помнишь это! — попытался "оживить" его он:
Через время, сквозь ночи вечные,
Меж соцветий сияющих точек.
Рука моя, в ней — трепещущий,
И все еще теплый комочек.

Ксения снова улыбнулась и подхватила:
Их — заблудшихся в мире спорном
Просто к сердцу прижми, и — слушай!
Чтоб не трогали 'люди в черном"
Твою чистую светлую душу.

- Конечно, помню. Ведь ты написал это к моему дню рожде¬ния. И не побоялся прочитать вслух. Тогда, при всех. Как смотрела на тебя Надя! Если бы ты видел!

В полумраке квартиры раздавался громкий призывный стон. Сменяясь с крика, на приглушенный хрип. В темноте заметно было "живое" шевеление...

Мимо Мити и Ксении прошел официант, бросив к Митиной тарелке свернутый листок бумаги.
Митя прочитал его, быстро скомкал, положил в пепельницу и поджег.
Ксения внимательно смотрела, как листок зашевелился, точно в агонии, поглощаемый пламенем, пока не превратился в черный лоскуток.
Митя тут же распотрошил его ножом в горстку пепла. - Что-то случилось? — осторожно поинтересовалась Ксе¬ния, заметив, как сразу осунулся и посерьезнел Митя.
- Нет, ничего особенного, — как можно спокойнее прогово¬рил он. — Пойдем, потанцуем!

Музыка сменилась шумом проезжающих машин. Ксения зябко поежилась, когда они оказались на улице. Уже давно стемнело.
- Ой, чуть не забыла. Как здорово, что мы сегодня встре¬тились. Нам на днях должны поменять номер телефона. Представ¬ляешь, ты бы никогда не дозвонился!
- Да, — Митя выглядел озабоченным, но все же принялся шарить по карманам, ища ручку.
- Двести сорок три, семь-восемь, семь-пять. Легко запом¬нить. Да ладно, потом запишешь, — весело махнула рукой Ксе¬ния.
- А, ну ладно. — Рассеянно бросил Митя и "ловя" машину вдруг спросил: Тебе в какую сторону? Я провожу.
- Мне? - Ксения опешила от неожиданности, будучи уверена, что Митя пригласит ее к себе, и она непременно согласится. — Мне... Нет, спасибо, я сама... — Она резко повернулась и побежала к остановке, не ходу придерживая распахивающиеся полы плаща и подхватывая падающую с плеча сумочку.
- Ксюша! - крикнул ей вслед Митя. — Ксения!
- Ну что, командир, едешь? — высунулся из окна остано¬вившейся машины водитель.
- А? - повернулся Митя. — Да, поехали. – Он сел и громко хлопнул дверцей.
- Не психуй, не на своей! - недовольно буркнул водитель, В цене не сошлись что ль? Другую бы взял! Шлюх мало что-ли.
- Рули! - Митя бросил ему на колени купюру.

Ксения вдруг остановилась и схватилась за сумочку.
- Книга! - она побежала назад, но Митя уже уехал.
Бравый охранник в дверях с любопытством глядел на мечу¬щуюся девушку.
Она остановилась, словно в замешательстве, потом повер¬нулась, поправила соскочившую сумочку и, обхватив себя обе¬ими руками за плечи, медленно побрела прочь.

В подземном переходе мальчик декламировал:
- "Господь есть ревнитель и мститель; мститель Господь и страшен в гневе: мстит Господь врагам своим и не пощадит противников Своих."
Кепка возле его ног была пуста.
-"Господь долготерпив и велик могуществом и не оставля¬ет без наказания; в вихре и в буре шествие Господа, облако-пыль от ног его..."

Митя подошел к подъезду своего дома, держа в руках уже открытую бутылку водки и надкусанный длинный батон белого хлеба.
Звучит гитара. Романс.
В рукаве полуночного фрака,
С умирающего огонька...
Митя остановился перед местом, где вчера лежал Семеныч.
Плачет воском расплавленным на пол Опускающаяся рука.

Он отглотнул из бутылки и, уткнувшись носом в хлеб, шагнул в темный подъезд.
 Жест отчаяния и бессилия,
Как младенец с душой старика,
Как Икар — с обожженными крыльями —
Опускающаяся рука.
Он подошел к фотографии на стене, взял со стола каран¬даш и в который раз вгляделся в лицо Ксении. Протянув было руку, чтобы "обвести" и ее фото, и,едва коснувшись бумаги, кисть его дернулась, карандаш вывернулся на бок, грифель сломался, прочертив короткую кривую.
Сохнет ветхое древо желаний
И в ночи, где хозяйка — тоска,
Теребит карандашные грани
Опускающаяся рука...
Запиликал телефон. Митя бросился к нему, сорвал трубку.
- Алло!
- Слушай, писатель! Тебя вчера предупреждали. А ты все баб по ресторанам таскаешь. Я передумал. Вместо недели те. бе — три дня. Потом пойдет другой счётчик. В общем, не ма¬ленький, соображаешь, что...
- Да пошел ты! — Митя с яростью вырвал телефон из розет¬ки и с яростью швырнул его об пол.
Он вернулся к фотографии, снял ее со стены, включил торшер и, положив перед собой, рядом с батоном и бутыл¬кой водки, сел напротив зеркала, висевшего почти над сто¬лом.
Чей-то шепот: "...Дожить до рассвета!
 Чтоб вступить в новый день налегке!"

Кроме Ксении, необведенным на фотографии осталось лишь одно лицо. Под ним, от плеча до плеча, полукругом выведено: "Земликов Дмитрий".
И дрожит рукоять пистолета
В опускающейся руке.
Митя взглянул в зеркало. Его отражение, уставшее, осу¬нувшееся, со всклоченными волосами, потянулось к бутылке и, поднеся ее ко рту, жадно припало губами к горлышку. Костяш¬ка кадыка задвигалась вверх-вниз.
Как последней улыбкой, слетевшей
С губ безжизненных, замерла
Опускавшаяся, опустевшая,
Опустившаяся рука...

Ксения вошла в квартиру и тихонько, стараясь не шуметь, прикрыла за собой дверь.
Из комнаты донесся приглушенный стон.
- Это я, мама! Здравствуй. Я разбудила тебя, извини.
Стон перешел в нечленораздельное бормотание.
Ксения вошла в комнату и присела перед кроватью.
Женщина с темным, изрезанным глубокими морщинами лицом, с всклоченными седыми волосами, с безумными, совершенно не¬человеческими глазами и искривленным ртом, пытаясь протянуть к горлу дочери неслушающиеся дрожащие руки со скрюченными пальцами, издавала страшные звуки. То срываясь на почти неслышное ши¬пение, то вскрикивая, они были полны злобы и ненависти.
Ксения склонила голову, закрыла ладонями лицо. Потом вскочила и выбежала из комнаты.
Женщина продолжала изливать ей вслед понятные лишь ей самой проклятья.
Темные лики икон молча взирали на стоявшую перед ними на коленях Ксению. Тлеющая лампадка бросала на них и на ли¬цо Ксении мерцающие блики.
- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, ради честнейшия Матере Твоея, и бесплотных Твоих Ангел, Пророка же и Пред¬течи и Крестителя Твоего...— шептала Ксения. — Апостол светлых и добропобедных мученик, преподобных богоносных отец...

Митя, положив голову на сложенные руки спал за столом.

- Ей, Господи мой и Творче, — продолжала молиться Ксе¬ния. — Не хотяй смерти грешнаго, но якоже обратися и живу быти ему...
Лик Спасителя в свете полной Луны, зависшей над домом напротив, казался особенно строгим. Несколько стоявших ря¬дом иконок, даже освещенные лампадкой, были почти не вид¬ны.
- Ей Господи мой, утешение мое...
За окном раздался резкий пронзительный свист, громкий хлопок и кухонька наполнилась розовым светом взлетевшей во дворе дома пиротехнической "ракеты".
Ксения замолчала, взглянув, как падает, угасая, яркий искрящийся комок за окном.
- Исторгни мя от окаянства... — уже бесстрастно про¬бормотала она, не глядя на Образа. — И утешение подаждь души моей окаянней. Всади в сердце мое творите Твоя повеле¬ния и оставити лукавая деяния... — она опустила голову и, не закончив, замолчала.
За окном со свистом взлетела еще одна "ракета". Послы¬шался радостный гогот подростков.
- Кому, зачем? Сколько можно... Когда же, наконец, все это кончится?! Я устала! Я так устала! Слышишь ты меня или нет?!
Перед ее глазами мелькнуло лицо Мити за столиком в ресторане. Усталое, осунувшееся, то вдруг озаряющееся улыбкой, то снова становящееся взволнованным и озабочен¬ным. Его глаза, пустеющие и умирающие, когда он, глядя в пустоту перед собой, говорит: "Человек, стремящийся к сво¬боде... К свободе, в первую очередь, духовной... Какие пути он волен выбирать для достижения этой свободы, для обретения ее и для ее защиты..."
Потом — возле машины:
- Тебе в какую сторону? Я посажу.
Ксения снова обхватила себя за голову и задрожала, плача.
- Дура! Господи, какая же я дура!
Женщина на кровати продолжала стонать, протягивая руки г. к двери. Глаза ее смотрели в растрескавшийся с темными пятнами-подтеками потолок, на старую трехрожковую люст¬ру без двух плафонов и без лампочек.
Лики Святых безмолвно взирали из-под потолка на скло¬нившуюся перед ними подрагивающую хрупкую женскую фигурку.

Митя узнал приходившего к нему в прошлом сне "юношу". Они очутились вдруг среди орущей, визжащей и стонущей тол¬пы.
- Где мы, кто эти люди? Не может быть? Это сон? — рас¬терянно забормотал Митя.
- Конечно сон, - успокоил его "юноша". Но смотри вни¬мательно, ничего не пропусти! Правда будет немного жарко!
Митя, вытаращив глаза вглядывался в неисчислимую тол¬пу. Многих, очень многих он видел раньше. Перед глазами мелькнула школьная фотография, банкет в ЦДЛ. Вот — один из его бывших одноклассников, еще один, девушка с "корот¬кой стрижкой" с митиной книгой в руках.
Митя вытер взмокшее от пота лицо. Шум стих, толпа ис¬чезла.
Звучит громкая резкая музыка, мужской голос, песня:
На зло засушенным прагматикам
Я сделал вид, как смог, убого,
Что напрочь позабыл грамматику,
И отчего-то вспомнил Бога!

Вокруг Мити мелькали люди в греческих туниках, обна¬женные, витали младенцы, их матери. Кто-то из сидевших за столом в ресторане одноклассников. И вдруг — Витек!
Песня стихла, сменившись многоголосым стоном, переходящим в монотонный непрекращающийся гул. Гул время от времени разрывали звонкие щелчки, похожие на удары пастушьего кнута.
- Смотри, - одернул Митю "юноша". - Это — Минос! Справед¬ливый царь, злой и жестокий бес.
Перед Митей мелькнул Усатый, две гостьи с банкета и — Надя. Снова зазвучала песня.
И вспомнил мир им сотворенный я,
Где каждой твари в пару тварь же.
А я что — тварь, им обделенная?
Иль раз без пары, то не тварь уже?

Вдруг Митя увидел прямо перед собой огромное чудовище, похожее на собаку, но при этом с седой всклоченной бородой и корявыми руками. Когти его вонзались в человеческие те¬ла, терзая их. В одном из них Митя узнал толстого одно¬классника, объявлявшего тосты.
-"Pape Satan, pape Satan aleppe!" – раздал¬ся откуда-то злобный рык.
Они очутились среди толпы, движущейся в два потока навстречу друг другу. Люди давились, царапались, дрались. Через мгновение все исчезло, вновь зазвучала песня, заглушая жур¬чание ручья.
И придержавши суетящуюся
Жизнь свою, чуть в напряженности...
Митя замер, в ужасе увидев у своих ног багрово-чер¬ный кровавый поток, едва не ступив в него.
Окинул взглядом я творящееся,
И пожалел о "сотворенности".

Митя заметил лодку, темную фигуру за веслами.
- Неужели сам Флегий?
- А ты начитанный малый! - одобрил юноша. К движущейся лодке из грязной топи, в которую превра¬тился кровавый ручей тянутся множество рук, выпачканные лица. Забитые грязью рты бессвязно мычат, когда лодка проплывает мимо.
Что-то вспыхнуло, громыхнуло. Топь и лодка исчезли. Они оказались возле стены, с обрывом в полуметре от их ног. Митя взглянул вниз. Под ними простиралась бескрайняя долина. Тысячи и тысячи вскрытых могил, из которых вырыва¬лись языки пламени и доносился жуткий стон.
Митя представил одно из лиц с фотографии: не по возрас¬ту строгий взгляд, гладко зачесанные на пробор волосы, белая рубашка, воротник которой выпущен на пиджак, комсо¬мольский значок на лацкане. "Костя Фокин" — подпись.
Стемнело, из тьмы появилось чудовище с головой быка. 'Юноша резко толкнул Митю, и они покатились куда-то вниз". Позади раздавался страшный рев.
Дальше все замелькало перед глазами, как в фантасти¬ческом калейдоскопе.
Каменный мост, бурлящий кровавый поток под ним, из которого высовывались руки и головы. Мелькнуло тело парня в тельняшке и десантном берете. На фотографии — "обведен¬ный черным фломастером "овал", подпись: "Федоров Павел".

 Дремучий лес. Огромные, черные, с горящими глазами птицы, кружащие над ним.
Митя зацепился за корень одного из деревьев, схва¬тился за ветку. Ветка надломилась и из нее брызнула кровь. Послышался приглушенный стон.
- Валька! - воскликнул Митя. — Валька! Снегирев!
- Да, - тихо простонал голос. - Не надо ничего гово¬рить , я все знаю...
- Семеныч... Семеныч, это ты? Здесь?
- Здесь, – сквозь стон раздался из-за спины знакомый подкашливающий голос.
- Зачем? Зачем, Семеныч!
- Молчи, Митя. Ты не можешь ни судить, ни оправдать нас. Валя прав. Каждый волен сам выбирать себе дорогу. У нас свой суд. Ступай!
Лес исчез и ноги Мити стали увязать в песке. Повсюду лежали обнаженные тела. Он узнал нескольких гостей с бан¬кета. Кое-кто просто бродил, понуро опустив голову. Снова зазвучала песня:
Сквозь окна, натемно зашторенные,
Увидел свет сердец неспаренных.
А двери, наглухо затворенные,
Хранят покой домов затваренных.

Митя со своим спутником стояли на мосту. Под ними во рву в два ряда в разных направлениях двигались обнажен¬ные люди. Меж ними носился с плетью рогатый бес и нещад¬но стегал их тела. Один из казнимых поднял голову. Митя снова узнал в нем Усатого, и удивленно взглянул на "юношу". Тот спокойно пожал плечами.
- Тут, как в Америке. Наказание — по совокупности! Шучу! Наверное, Минос передумал!

Ксения стояла на коленях на полу своей крохотной тем¬ной кухоньки, опустив голову и обхватив ее руками.
В отчаянии царапнув ногтями по линолеуму, она взгля¬нула на иконы.
- И получите блаженства Твоя: на Тя, бо, Господи уповах...
Голос ее стал сухим и жестким.
- Спаси мя, — закончила она.
В это мгновение стон из комнаты, не смолкавший до то¬го ни на минуту, сорвался в громкое призывное рычание, по¬хожее на вопль взбешенного зверя.
Глаза Ксении помертвели на мгновение, словно потухнув, потом вспыхнули дьявольским блеском. Широко раскрытые, они были полны решимости и... безумия.
Она вдруг вскочила, завертела го¬ловой по сторонам, потом впрыгнула на табуретку и одним движением руки смахнула с полочки под потолком все иконы.
- Да будь это все проклято! будьте вы все прокляты!
Рухнув на пол, они звякнули разбивающимся стеклом, и замерли на полу.
Увидев, оставшийся целым Образ Спасителя, она, схватив икону, с силой швырнула ее об стену.
- Будь ты проклят!
Стекло разлетелось на куски, рама раскололась и исковерканный Лик замер возле плинтуса.
Рев из комнаты не смолкал. Ксения в отчаянии хлопнула дверью кухни с такой силой, что вставленное в нее стекло вылетело и осыпалось на пол. Она сползла по стене вниз, обхватила руками колени и зарыдала.

Митя спал за столом, на который вылезли пара тараканов.

Перед ним был ещё один ров. Митя инстинктивно зажал нос. Внизу, в зловонной массе он узнал того же толстяка, восхвалявшего Митю за столом.
- Я же говорю — по совокупности! — снова отшутился его проводник.
Следующий ров. Торчащие из каменных скважин ноги. Огонь. Митя представил водителя, подвозившего его из ЦДЛ после ужина с Ксенией. Тут же он увидел бродившие в гробовой тишине уродливо выкрученные лицом назад фигуры.
Митя на мгновение закрыл глаза. Едва открыв их, он уви¬дел еще более жуткое зрелище. В густой черной смоле то ны¬ряли, то вновь показывались тела, руки, головы, в которые вонзались острые крючья бесов, сидящих прямо под мостом. Здесь был и Хорек-нотариус, и "примерный семьянин" Шурик.
Молчаливый хоровод, одетый в длинные свинцовые мантии, плавящиея от огромной температуры и нарастающие вновь.
Узкий ров и несметное количество змей, жалящих мечущиеся обнаженные тела, которые после каждого укуса чернели, рас¬сыпались в пепел и возрождались вновь, чтобы вновь быть укушенными. Водитель, подвозивший Мите книги, официант из ресторана, охранник, холеный одноклассник "начинавший со строительства"...
Мите казалось, что он перепрыгнул через этот ров и ока¬зался возле следующего.
Огонь то исчезал во тьме, то появлялся вновь. В языках пламени Митя узнал весельчаков - "анекдотчиков" с банкета.
Вдруг Митя замер от ужаса. Он видел другой ров из кото¬рого прямо к нему поднималась старуха, держа в руках соб¬ственную отсеченную голову. Глаза ее горели гневом, свобод¬ная рука тянулась к Мите скрюченными пальцами.
Снова зазвучала песня:
Увидел чудо-превращенности,
Как лепится, плюя на парность,
Из чуть лукавой "притворенности" Подобострастная "притварность"!

Он зажал уши руками, прикрыл рот и нос, но, задыхаясь от смрада, все равно закашлялся.
Внизу, покрытые гниющими ранами и струпьями, лежали, сидели и ползали люди, отчаянно скребущие длинными ногтями пораженную кожу. Митя увидел среди них Аню.
- Аня? Но почему здесь? - Почему вдруг?.. — недоумен¬но повернулся он к спутнику.
Тот многозначительно пожал плечами.
- Поддельщик металлов... — бормотал, тяжело дыша, Ми¬тя. — Нет, не может быть. Денег? Нет. Людей? Слов? Аня? Но когда? За что?..
Митя, на мгновение задумался. Очнувшись же, он с ужасом понял, что они находятся среди вмерзших в лед, дрожащих от холода фигур.
С самого же с него пот лил градом. В который раз, он устало вытер лоб рукавом пальто.
Из глаз несчастных текли слезы горечи и боли. Мгновен¬но замерзающие, они уродовали и сковывали в страшные гримасы лица. Едва подвижные челюсти, стуча зубами, создавали непре¬кращающийся треск и скрежет.
"Юноша" потащил Митю куда-то вперед. Они бежали среди фигур, вмерзших в лед уже по самую шею. Неподвижные голо¬вы торчали под ногами, словно капустные вилки.

Ксения беззвучно плакала, сидя на полу, среди оскол¬ков и обломков икон. Из-под опрокинутой лампадки вытекало потухшее масло. Возле плинтуса смотрел в потолок искорежен¬ный осколками Лик Спасителя. В окно светила полная Луна.

Я понял, все мы, здесь ужившиеся,
Без разницы, одни ли, в паре ли,
Людьми на время притворившиеся.
Как были, так остались тварями!
Митя взглянул под ноги. И остановился. Прямо под ним были вмерзшие полностью в лед тела. Повсюду видны были их переплетенные руки, ноги, застекленевшие лица.
- Ну вот и всё! - тихо проговорил «юноша».
- Как всё? А я? Ксения? Марк Георгиевич?
- Ты что, надеялся встретить здесь Марка Георгиевича?! –рассмеялся "Юноша".
- Я думал... А Ксения? Где Ксения? А Я?
- Разбирайся дальше сам, — «юноша» улыбнулся.
Митя взглянул себе под ноги и увидел, что сам вмерзает в лед. Подняв голову, он с удивлением заметил, что вместо его спугника рядом стоял мальчик лет двенадцати в старой потрепанной одежде.
- Кто ты? - Митя изумленно вытаращил глаза. - А где тот? В смысле... Я? Что со мной происходит.
- Тот — это я, — невозмутимо проговорил мальчуган.
- Но почему ты был мной? То есть, я хотел сказать....
- Не напрягайся! Разве ты пошел бы за ребенком? Все глубже вмерзая в лед, Митя упал на колени. Они тот час же погрузились в стекленеющую массу.
- Помоги мне! Протянул он руки к мальчику. — Ксения? Где Ксения? Да помоги же мне!
- Прощай! - невозмутимо промолвил мальчик и... исчез.

Квартира Ксении. За окном маленькой кухни светало. Ксения листала старую записную книжку. Остановившись на нужной странице, она взяла со стола телефон и села в угол на пол, поджав ноги. Набрав номер, она напряглась в ожидании.
- Ну! Ну же! Митя! — тихо бормотала она.
Трубка отвечала длинными гудками.

Митя лежал на полу своей квартиры, широко раскинув руки, Возле стены валялись разбитые остатки телефона. Рядом пе¬рекатывалась, гонимая сквозняком из распахнутого окна пус¬тая водочная бутылка. На столе — остатки хлеба, школьная фотография с двумя «необведеннымй» лицами. Под одним из них надпись: «Земликов Дмитрий».
В углу до самого потолка громоздились запечатанные упа¬ковки с книгами.
К бутылке откуда-то выползла небольшая крыса. Покрутив¬шись вокруг нее, она шевельнула носиком и выбежала из ком¬наты.

Ксения опустила руку с гудящей трубкой и взглянула в окно. Голубой свет луны сменился розовыми бликами рассвета. Розовый свет падал и на поверженные лики Святых, разбросан¬ные по всей кухне.

Митя отчаянно старался выбраться из поглощающего его льда.
Да не срыгнет Твоя обитель
Плод горьких дум моих безродных:
В своем ль уме ты был, Тваритель,
Когда тварил себе подобных?!
Вдалеке Митя заметил вмерзшее в лед чудовище с тремя головами и огромными пастями, терзавшими обнаженные тела.
Забыв, что он сам вмерзает в лед, Митя с ужасом увидел в одной из пастей чудовища тело Ксении. Она тянула к нему руки и пыталась крикнуть. Израненное горло её издавало лишь хриплые звуки.
- Ксения! – крикнул Митя, царапая ногтями лед и все глубже в него погружаясь.
- Нет, – промолвил он, всматриваясь в трехглавого монст¬ра.— Джудекка... Последний пояс последнего круга! Джудекка! Предавшие благодетелей... Три пасти... Люцифер! Центр земли! Предавшие величество божества! Не может быть! Ксения! Ксе¬ния!!!
Лед безжалостно поглощал его тело. На лице его застыла гримаса мольбы и недоумения. Губы, оставшись полуоткрыты, словно все еще шептали ужа из-подо льда: "Ксения! Ксения!"

На немноголюдной пока еще улице, возле подземного пере¬хода, на грязной картонке сидел пожилой человек. На неболь¬шом двухоктавном аккордеоне он наигрывал блатной мотивчик.
Вокруг "разворачивались" лотошники с книгами, цветами, бельем и прочим.
Редкие прохожие, пробегая мимо старика, бросали в серую фетровую шляпу, лежащую перед ним, мелкие купюры.
В переходе мальчик лет двенадцати вдохновенно говорил:
- Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому... "
Напротив зажигали огни яркие палатки с косметикой, обувью, сумками и видеокассетами. Из одной полилась по перехо¬ду ритмичная музыка.
- Силою Божиею через веру соблюдаемых ко спасению, гото¬вому открыться в последнее время. О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений." Потрепанная кепка перед его ногами была пуста.

Митя ходил по своей комнате взад-вперед, нервно затягиваясь, переводя взгляд с фотографии на столе на распахнутое окно, с окна — на фотографию, на книги в углу. Пепельница бы¬ла полна окурков. У стены — разбитый телефон.
Он наклонился, упершись ладонями в край стола, и заглянул в зеркало, потом снова на фотографию, на юного себя. "Земликов Дмитрий".
Митя бросил в пепельницу окурок, мигнул своему отраже¬нию в зеркале. Потом достал другую папиросу, продул мундштук, прикурил и, тряхнув спичкой, положил ее в груду "быч¬ков", вышел из квартиры.
Спичка не погасла, предательски тлея подрагивающим огоньком.

Митя сидел за столиком в ресторане ЦДЛ, крутя перед собой пустую рюмку. Он вспоминал вчерашний вечер. Внима¬тельные умные глаза Ксении, когда он нес какую-то околесицу.
Подошел официант.
- Ваша девушка вчера забыла книгу. Вот, — он положил ее на стол, рядом с Митиной тарелкой.
- Как? - удивленно взглянул на него Митя, но тот, повер¬нувшись, уже направился к другому столику.
Митя отвернул обложку.
"Ксении от Мити на долгую добрую память", — было выве¬дено на титульном листе.
Бутылка на столе была уже наполовину пустая.
- Болван! - он стукнул себя по лбу и протер ладонями лицо. — Телефон! Она же сказала, что поменяется номер! Потом запишешь! Идиот! Как я мог!

Огонь со спички в его квартире переполз с одного окур¬ка на другой. Задымилась вся пепельница.

Ксения спала на своей кухне, свернувшись калачиком на раскладушке. Вокруг валялись обломки икон, осколки стек¬ла, обрывки бумажных "ликов".
Из комнаты доносился злобный рев.

Подземный переход.
-"И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под зем¬лею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее. И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу..." — отчетливо произносил мальчик, стоя перед пустой кепкой в искрящемся огнями ларьков

В ресторане к столику Мити вновь подошел официант, поднеся рюмку водки и "корзиночку" с красной икрой, укра¬шенную веточкой зелени.
- Что это? Я не заказывал! — недоуменно повернулся Митя. — С какой радости?
- Сегодня — за наш счет. Вам — как постоянному по¬сетителю! — холодно произнес официант. — Горе у нас, вы разве не знаете?
- Нет, — насторожился Митя.
- Марк Георгиевич умер. Мне сказали, вы были знакомы..,
- Марк Георгиевич! — Митя выронил изотки рюмку. — Ко¬гда? Он же вчера был здесь!
- Вчера же. Говорят, по дороге домой. Сердце. Завтра— похороны. — Официант, не желая продолжать разговор, повер¬нулся и отошел от Митиного столика.
Квартира Мити. Один из горящих окурков вывалился из пепельницы на фотографию. Глянцевая бумага быстро занялась пламенем, скрывая за сгибающимися и потрескивающими угол¬ками юные лица.
- Марк Георгиевич..." Я люблю тебя, жизнь!" - бормо¬тал Митя, теребя странички книги.

Вечерняя улица сверкала огнями. Рекламы, вывески, "бе¬гущие строки?
Возле перехода старик уныло растягивал "меха" аккорде¬она. В самом переходе двое молодых ребят с гитарой и скрип¬кой пели балладу.
Замираю я на роковом своем распутье,
Трех дорог, в трусливой нерешительности.
Дело выбора — не еже минутное,
Хоть и время — все сплошь относительности!
Едва переставляя ноги, Митя брел по освещенной улице.
Две прогоревшие ножки стола в Митиной квартире подко¬сились и он завалился прямо на стопки с книгами. Сухая оберточная бумага тут же окуталась огнем.
Да и помнит история черствая
Три пути, дескать, Рока всевластного.
Где-то здесь вот, Судьбой — лентой пестрою
Встретит сына Лай — супруг Иокастовый...
Где-то здесь, возле серого камушка,
Разрешалась и жизнь Ильи-Муромца,
Да соловушка-разбойник, красавушка,
Ой, не потянул против удальца!
Митя свернул на бульвар, прикладываясь время от вре¬мени к откупоренной бутылке.
- Марк Георгиевич... Ксения... "Я люблю тебя, жизнь!" Мимо него проходили счастливые смеющиеся пары, старичок с палочкой, пожилая женщина с пуделем на поводке.
  Три дорожки, полосочки-ленточки!
Три пути, да по разные стороны все.
  Кабы знать, перед чем ставить точечки? —
Все они ж все-равно где-то сходятся.

Перед Митей замаячила красная буква "М", он "нырнул" в подземный переход.
А коль так, что же трусить пред выбором?
Предаваясь излишней формальности,
Повернуть-ка назад, чтоб бессмысленно
Не пришлось в этих тропках бы маяться!..
- Э, нет! — Митя остановился перед музыкантами. — Не правы вы, ребята! Назад — нельзя! — пьяно протянул он.
- Шагай-шагай! – огрызнулись те. – Алкаш!
- "И близко ко мне слово Господне: Сын человеческий! обрати лицо твое на путь к пулудню, и произнеси слово на полдень, и изреки пророчество на лес южного поля..."
- Где-то я тебя видел, а? — спросил Митя мальчика.
 - Тут, наверное, где же еще? – пожал плечами тот.
- Да вроде не было тебя здесь раньше, я каждый день почти хожу. Не, не видал. – Он снова отглотнул из бутыл¬ки.
- Да нет, дяденька, я вас помню. Просто вы всегда про¬ходили мимо и никогда не останавливались. Не замечали, на¬верное.
- Наверное, - буркнул Митя и стал рыться в карманах. У меня и денег-то не осталось, чего тебе дать...
Где-то вдалеке завыли пожарные сирены.
- Слушай, а ты читать-то умеешь? - поднял голову к маль¬чику Митя.
- Конечно. Правда, в школу вот, не хожу. Некогда.
- Держи! - Митя вынул из-за пазухи книгу и протянул ее мальчику.
- Зачем?
- Моя. На память. — Митя икнул. — Стой! — Он снова стал рыться в карманах, пока не нашел огрызок карандаша.
- Дай-ка!
Он открыл титульный лист.
- Тут кое-что написано, не обращай внимание. Главное— не это... — всматриваясь в собственный корявый от алкого¬ля почерк, он нацарапал несколько строк. — Вот теперь дер¬жи! Водки не дам! Извини, рано тебе еще! Ну, будь здоров!
Митя сделал еще глоток и, махнув мальчику рукой, побрел дальше.
Сирены выли уже громче и ближе. Мальчик открыл книгу.
- Подумаешь, "водки не дам", не больно-то и хотелось,— бормотал он. — Вот накарябал-то! Чокнутый какой-то! "Как труд-но бы-ва-ет пе-реписать что-то, уже написанное ра-не-е. Трудно переписать заново! Особенно – саму жизнь! Тем бо¬лее, когда этого делать не нужно! Д.Земл." А выше - ровным почерком: "Ксении от Мити на долгую добрую память!"
Мальчик перевернул страницу.
-"Я люблю тебя, жизнь!" Константин Ваншенкин." —вслух прочитал эпиграф и взглянул, наконец, на обложку. — Дмит¬рий Земликов, "Черновик".
Мальчик хмыкнул и, сунув книгу за пазуху, вновь обра¬тился к прохожим:
- И скажи южному лесу: слушай слово Господа; так гово¬рит Господь Бог: вот, я зажгу в тебе огонь, и он пожрет в тебе всякое древо зеленеющее и всякое древо сухое..."
Кепка у его ног была по-прежнему пуста.
- Не погаснет пылающий пламень, и все будет опалено им от юга до севера.

Митя стоял перед своим домом, молча, глядя, как вырываются языки пламени из окон его квартиры, как неспешно ходят туда-сюда пожарные. Двор озарялся сине-белыми огнями мигалок на двух машинах. Вокруг собралась толпа зевак.

На маленькой кухне затрещал будильник. Ксения откры¬ла глаза, взглянула на циферблат и медленно села на раскла¬душке.
На полу валялись осколки, разбитые иконы... Из соседней комнаты донесся слабый стон.
Ксения опустила голову и уткнулась лицом в ладони.

Митя брел по набережной, громко декламируя и размахи¬вая полупустой бутылкой:
Мне бы крохотным эльфом прикинуться,
Чтоб с цветка — на цветок, беззаботненько...
Чтобы крылья за спинкою двигались,
Да с Дюймовочками чтобы — охотненько...
Шевельнулся, расправил я плечики:
Что-то там ничего не раскрылося!..
Что ж, придется прожить человечиком,
Как-нибудь, с божьей милостью...

- Кто-то размашисто водит рукой моей по располосован¬ным страницам, — уже совсем негромко проговорил он.
Потом вдруг остановился и схватился за парапет набе¬режной.
- "Я люблю тебя, жизнь!" — прошептал он. Бутылка, вы¬скользнув из разжавшихся пальцев, разбилась у его ног. - Кто-то размашисто водит...
- Эй, подвезти? – рядом остановился милицейский "Уазик". – Митя, цепляясь за парапет, стал медленно оседать на ас¬фальт.
Перед его глазами — Семеныч, взгляд Ксении, мальчик. И все померкло.

Два дюжих милиционера небрежно бросили Митю на деревянные нары. Клацнула замком решетка. Митя перевернулся на спину и захрапел.
Сон его был прерывист и беспорядочен.
"Мне очень бы хотелось понять тебя!"— слова Ксении. Сам Митя, по колено вмерзший в лед. Трехглавое чудо¬вище перед ним терзает тело Ксении.
"Дурак ты, Митька!"— брошенное ему вслед Надей.

Больница. Ксения вбежала в сестринскую и скинув плащ, быстро набросила на плечи белый халат.
- Опаздываешь, - с укором проворчала пожилая женщина, сидящая за столиком перед чашкой чая.
- Проспала немного, Вера Федоровна.

Митя перевернулся на бок.
- Человек, стремящийся к свободе... Какие пути волен вы¬бирать он" — Митя доказывал что-то Ксении в ресторане.
- А ты совсем не изменилась!
- Ты давно понял их, но не можешь понять самого себя! Спасибо за книгу, я обязательно прочитаю. Столько лет не могли пропасть даром. Тем более — у тебя! — спокойный рассудительный голос Ксении. – А знаешь, у нас дома живет паучок!
Ее улыбка.
- Говорят, пауки приносят в дом счастье!

На чердаке заброшенного дома, при подрагивающем свете свечного огарка, мальчик склонился над книгой, оставленной ему странным незнакомцем.
Возле миски со свечкой валялась серая кепка.

Ксения стояла у больничного окна, обхватив руками пле¬чи и вглядывалась в ночную тьму.
- Ксюша, что с тобой? — за спиной раздался голос Ве¬ры Федоровны.
Женщина подошла к ней и тронула за локоть.
- С мамой, да?
- Да нет, повернулась Ксения, — С мамой все нормально, – в глазах ее блестели слезы.
- Ксюша!
- Да оставьте вы меня все в покое! — взорвалась вдруг Ксения и выбежала из сестринской.

День. Город жил обычной будничной жизнью. Сновали пе¬шеходы, по улицам проносились автомобили.
Дежурная часть отделения милиции.
- Земликов. Дмитрий Сергеевич, — пробормотал Митя в небольшое окошко и сунул туда какую-то бумажку.
- Ну-ну! — сурово донеслось оттуда. — Вещи, ремень, документы... Расписывайся! Писатель!
Митя положил в карман документы, потормошил пустой бу¬мажник. Из него выкатился лишь телефонный жетон.
- Товарищ капитан! Товарищ капитан! – вновь сунулся он в окошко. – Товарищ капитан, разрешите позвонить! По¬жалуйста, очень вас прошу!
- Ну звони! — капитан выставил ему из окошка аппарат. — Только быстро!
- Я быстро! Я мигом! – Митя задумался и набрал номер.– Здравствуйте, а будьте добры Ксению! Ошибся? Извините. Я еще раз! – виновато улыбнулся он капитану. – Добрый день, позовите, пожалуйста Ксению! Извините. Черт! Какой же номер? Она же говорила, говорила мне! Память! – он потер лоб.
- Что, телефон не помнишь? Допился! Давай аппарат!
- Сейчас, последний разочек! Сейчас! Двести сорок три — это точно, как раньше... Восемь-семь, восемь-пять, семь-пять... Алло! Ксению... Не туда? Простите...
- Ну ладно, хватит! Дома вспомнишь! – капитан высунул¬ся из окошка и забрал телефон.
Темнело. Митя, сунув руки в карманы пальто, брел вдоль набережной.
- Кто-то размашисто водит рукой моей, – бубнил он, пи¬ная ногами камешки.
Стемнело. Зажгли фонари. Митя, едва переставляя ноги, шел вдоль Яузы, вытирая рукой грязный парапет.
- Семь-пять... Пять-восемь... Кто-то размашисто водит рукой моей по располосованным страницам...
Мимо пронеслась машина, обдав его с ног до головы гряз¬ной жижей.
Митя не успел даже крикнуть вслед, как в глаза ему бро¬сился чистенький новенький номер, подсвеченный к тому же с бампера: "семь-восемь, семь пять".
Из-за дома к набережной, вдалеке, позади Мити, выбежал мальчик.
- Дяденька! Дяденька! — кричал он, размахивая книгой.
За шумом проезжавших машин Митя не слышал его. "Семь-восемь, семь-пять", — крутилось у него в голове! Да, в са¬мом деле, легко запомнить! — он стал рыться в карманах.
- Дяденька! Дяденька! Подождите! — кричал на бегу мальчик. — Я прочитал вашу книгу! Вы слышите! Мне очень понра¬вилось!
Мальчик выскочил на проезжую часть. В это время из-под моста на огромной скорости вылетела темная "иномарка".
- Семь-восемь, семь-пять! — Митя достал из тощего бу¬мажника спасительный жетон и бросился к стоящему неподале¬ку телефону-автомату.
Затаив дыхание, он набрал номер и положил в щель жетон.
'Иномарка", взвизгнула тормозами. Мальчик едва успел по¬вернуться и увидеть перекошенное от ужаса лицо водителя.
Удар. Машину чуть развернуло. Тело ребенка отбросило к тротуару.
Митя ждал. Трубка отвечала длинными гудками. Он набрал номер еще раз.
Водитель, молодой огромный детина с красным лицом, дро¬жа от волнения, выбрался из салона. Он подошел к мальчику, осторожно потрогал пульс, шею, позвоночник, оглянулся по сторонам и, стараясь не делать резких движений, поднял щуплое тельце и понес его к машине.
Телефон не отвечал. Митя присел на корточки. Трубка, тоскливо пища, болталась на шнуре возле уха.

В темной квартире, надрываясь, трещал телефон. Угол на кухне, где стояли иконы, был пуст. В противоположном углу блестели в слабом лунном свете паутинные нити.
Из комнаты доносился призывный стон.

Приемное отделение больницы. Несколько человек в белых халатах склонились над каталкой с телом мальчика лет двенадцати, одетого в грязные лохмотья.
- В хирургию! Быстрее! Кто привез?
- Что это? – Ксения разжала пальцы ребенка и взяла пе¬репачканную мокрую книгу.
- Так и была у него в руках. Я не стал вынимать, — про¬басил водитель. Я подожду здесь. Вы сами вызовите милицию, или мне позвонить? Понимаете, он как выскочил, прямо под колеса... А дорога-то...
- Что? - обернулась Ксения. – А, понятно. — И тише до¬бавила езжайте домой. Но, если хотите, можете подождать вот там, на кушетке.
- Я подожду, - буркнул водитель. — Скажите тогда хо¬тя бы, как он.
- Хорошо, - кивнула Ксения и взглянула вглубь коридо¬ра. Каталка с мальчиком уже скрылась за дверями операцион¬ной.
Ксения взглянула на книгу. "Дмитрий Земликов. "Черно¬вик", — было выведено на обложке.
Она открыла титульный лист и забормотала вслух:
- Ксении от Мити на долгую добрую память... Как труд¬но бывает переписать что-то заново... Особенно, если это — сама жизнь. Тем более, когда этого делать не нужно!.." Д.Земл. Митька, — прошептала Ксения.— Митька! — она сно¬ва взглянула на закрывшиеся двери операционной. Звучит гитара, скрипка, романс:
Смотрю в окно сквозь запотевшее стекло:
В домах напротив, кое-где, огни мерцают...
Похрюкивая, чайник закипает...
И, кажется, так было все уже. Давно. Давно.

Митя спал, сидя на корточках в телефонной будке. Трубка возле его уха нудно пищала длинными гудками.
Тогда когда-то, так же, ближе к ночи
Я мысль и грусть свою дарил окну...

Митя видел во сне глаза Ксении, укоризненный взгляд Марка Георгиевича, выходящего из зала, три пасти Люцифера... Школьную фотографию с множеством "обведенных" карандашом и фломастером лиц... Мальчика в подземном переходе...
И как сейчас, то вдалеке, а то — не очень,
Я в небе представлял тебя одну!

Светало. Небо стало розово-серым.
Я в небе представлял тебя одну...

В квартире Ксении стон сорвался на безумный крик. Тре¬щал без умолку телефон. Крик превратился в вопль, потом в хрип, затихающий и булькающий.
Рассвело. На грязной воде Яузы среди мусора показалась молодая утиная пара.
Спиралью жизнь встречает нас с прошедшим.
И как тогда, не в силах боль снести...

Ксения открывает дверь своей квартиры и, слыша треск телефона бросается на кухню.
Скрипящим пальцем, на стекле, на запотевшем,
Я вывожу: "Люблю... Прости... Прости..."

- Алло! Алло! - кричит Ксения в трубку.
В комнате с кровати безжизненно свисает тем¬ная морщинистая рука со скрюченными пальцами и длинными ног¬тями.
- Алло! Митька! Митенька! Митенька! — она садится на пол. — Ну ответь же, Митька!!!

Раздается удар большого церковного колокола. Утиная пара на грязной воде Яузы вздрагивает, но не взлетает, продолжая кружиться друг возле друга. Снова – удар колокола, за ним — еще один. Затем – перезвон других колоколов.
- Я вывожу: "Люблю... Прости... Прости... – Митя открыл глаза. Рядом болталась телефонная трубка.
Я вывожу: "Люблю... Прости... Прости...
Смолкли последние аккорды романса.
- Алло! - тихо промолвил Митя, прислонив к уху болтавшуюся трубку...

____

А.Малинкин


ВГИК, Кафедра кинодраматургии. Москва.