Христова невеста

I
Колокольный звон
Она была послушницей. На заре в келье тихо мерцала свеча, и она стояла на коленях на каменном полу. Глухо стукнули в дверь и прошли мимо. Она вышла, поднялась на звонницу. Монашенка-звонарька распутывала веревки, сидя на полу на коленях, и шептала: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Святая Троица… Ой-ой-ой-ой, руки, руки…», - сжала их в кулаки, не выпуская веревок, и стала греть их своим дыханием, – «молитв ради Пречистыя Твоея Матере помилуй нас…». Послушница прошла меж колоколов и оперлась красными руками о каменный выступ у окна. Морозно. Чуть ниже – храм с ветхими куполами и крестами. Вдали, на востоке, розовеет.
- Бом… «Господи Иисусе Христе…» - Бом… «помилуй нас».
Она обернулась на монашенку, сжала руки, спрятала в пальто.
- Бом… отдавалось внутри таким неизреченным. Она вдруг сбежала, упала на колени в снег под самой звонницей. В груди жгло. Все наполнил колокольный звон. Хотелось куда-то вырваться. Но откуда было вырваться?.. Капюшон упал, и ветерок мягко веял в складках косынки. Слезы катились по щекам, нежные, свежие, капали на замерзшие руки.
Она открыла глаза. Солнце стояло высоко, на белый сверкающий снег больно было смотреть. Она встала, отерла щеки.
- Пода-а-айте, Христа ра-ади, - протяжно просили нищие за забором, грязные, с пропитыми лицами, окружали прихожан, страдающими глазами заглядывали в глаза.
Юродивый с вытянутой вперед шеей и покатой спиной убирал во дворе снег лопатой, приговаривал что-то сказовым тоном, пел.
Отбившись от нищих горстью монет, важно вошел большой человек, поздоровался с настоятельницей.
- Я к вам насчет куполов.
Они ушли.
В храме старушки ставили свечки. Прихожанка писала имена на листочке «За здравие», поставила свечку, покрестилась, ушла. «За здравие» всегда стояло имя Никиты, который сейчас пришел насчет куполов. Грозно смотрел Спас на фреске Страшного Суда и так милосердно на иконе Вознесения.
А на улице в радостном блеске мартовского снега тяжело возвышался черный огромный деревянный крест, поставленный в память о монахах, убиенных здесь в годы Советской власти. Она склонила голову, покрестилась перед ним и прошла за забор, мимо грязных, громко смеющихся нищих. Спустилась с горы и обернулась: ветхие купола, погнутый крест на одном из них, высокая звонница, черный деревянный крест, нищие, родник и светлое, голубое-голубое небо.

Городская библиотека
- Здравствуйте, мне бы что-нибудь про революцию 17 года, историю храмов и монастырей постреволюционного периода.
Библиотекарша смерила ее взглядом из-под очков:
- Хорошо
- Постойте, я бы хотела узнать и позицию самих революционеров, может, какие-то истоки революции…
- Хорошо. Подождите минут пять.
Рабочий день - вот и посетителей немного: девушка с книгами по анатомии, за ней – старичок и огромная стопа газет двадцатилетней давности, на втором ряду – два мальчика и одна книга между ними, тычут пальцем, смеются, стараются негромко, и мужчина возле полки с детективами.
- Как Ваша фамилия?
- Сретенская Анна.
Приняв книги, она присела за стол. Раскрыла первую. Фотографии. Внутреннее убранство храма: огромные своды и арки, а на стенах не фрески, не лики святых, а огромные портреты Ленина, Сталина, серп и молот, лозунги. И ниже, под фотографией, подписано: У каждого времени - свои иконы.
Еще: церковь, охваченная колючей проволокой – тюрьма. Расстрел монахов, осквернение святынь.
В другой книге – про смерть царя. Знакомые еще со школьных лет строки:
Тираны мира! Трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!..
Счастливые лица рабочих на заводе… Монументальная, исполненная народной гордости, силы скульптура и графика…
Опять про царя – кровавое воскресенье 1905 года. Дети… написано, «как листья падали с деревьев».
Молитвы юных княжон. Опять про смерть детей, царских детей.
Самодержавие – Православие… Равенство. Братство…
Грозный Спас. Милосердный Спас.
За окном стемнело. Анна сдала книги, поблагодарила и вышла. В гардеробной стоял старичок, тот, что читал газеты и о чем-то горячо говорил гардеробщице.
- Ох, и не говорите. Ить то раньше…- успевала она вставить фразу.
- Ведь что обидно! Ведь трудовой народ! А что делают! Тьфу. Капиталисты проклятые!
- Погоди ругаться-то, при монашке-то…
- А что монашка? Я по справедливости говорю! Бог, Он правду любит! Так я говорю? – он обратился к Анне.
- Бог есть Любовь. А у Любви нет лжи…
- Ну, вот и я говорю!
- Храни Вас Господь. До свидания.

Вечерняя служба.
Пели «Достойно есть». Одна монахиня так пронзительно зарыдала, что сердце содрогнулось, в сердце защемило. Рыданья гулко отдавались в стенах храма, а хор продолжал петь. Монахиня лежала на холодном полу на коленях. Анна не смотрела на нее, а смотрела на Спаса милосердного и про себя шептала:
 Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует,
любовь не превозносится, не гордится,
не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся,
и языки умолкнут, и знание упразднится.
И в темном холодном храме стало светло. И пел не только хор, пел весь храм и Анна пела.
А у себя надела белый ситец и с тихой благодарственной молитвой легла спать.

II

На утро после службы приехали рабочие на грузовике, выгрузили лестницу, балки и доски, колотили. Центральный купол стал обрастать деревянной клетью. По нему, как муравьи, ползали рабочие.
Анна возвращалась с родника. Вдруг кто-то вскрикнул. Голуби испуганно вспорхнули на куполом. По крыше, меж куполов, промчался мальчишка и прыгнул в сугроб. За ним бежал пожилой уже рабочий, кричал срывающимся голосом, нервно, но аккуратно спускался по лесенке. Мальчишка вынырнул из сугроба уже без шапки и, весь снежный, растрепанный, несся прямо на Анну.
- Митька! Что опять натворил?! – грозно кричал бригадир. За ним еле поспевал пожилой рабочий.
- Можно, я Вам помогу, - запыхавшийся и счастливый Митька потянулся к ведрам с водой. Анна с улыбкой подала ему ведра:
- Ну, и чего ж ты натворил?
Митька не успел ответить – он в этот момент получил большую затрещину от бригадира – своего отца
- Говори, что сделал!
- Да он у меня… подлец этакий… - рабочий задыхался и от долгого бега и от возмущения, - у старика… деньги… этими руками… заработанные… вытащил прямо… прямо на глазах.
- Неправда! Я Вам, перед тем как, шапку на глаза надел
- Да … ты…- старик всплеснул руками, обернулся к бригадиру. – Еще и смеется!
- Быстро! Достал и отдал! – повелел бригадир.
- А у меня руки заняты.
- Поставь ведра на землю.
- И как не стыдно-то… перед монашкой, – укорял старик.
- А Вам не стыдно? Закупали материал когда, а? Я сам видел, как со складским договаривались! – Митя смотрел старику прямо в лицо, но вдруг краем глаза увидел пожилую монахиню. Глядя на Митю, она укоризненно качала головой.
- А мне не стыдно! – выпалил он, поставил ведра и глазом никто моргнуть не успел, как он кубарем скатился с горы вниз, к роднику.
- Гена, сколько он у тебя вытащил? Я отдам, - сказал бригадир.
Анна взяла ведра и пошла к трапезной.
- Да дело ведь не в том, чтоб отдать, - встряла пожилая монахиня. – Ведь если он сейчас уже ворует…
Дверь в трапезную захлопнулась, и Анна не слышала, что было дальше. Старушка чистила подсвечники. Анна достала новую свечу и стала накрывать на столы. От печки с кухни шло тепло, приятно пахло ладаном, мягко стелились круглые своды трапезной.
- Аня, Аннушка, ты здесь?
- Да, матушка.
Монахиня со светлым лицом и ясными, совсем юными глазами. Она было вбежала, но вдруг нерешительно остановилась.
- Свят Господь, сестра Анна.
- Свят, Свят, матушка.
- Дай, я тебе помогу накрыть.
Анна подала ей миску с хлебом.
Пришли сестры, тихо помолились, молча покушали.
На вечерней службе Анна стояла под куполом и слушала пение. По сводам спускались и поднимались ангелы, как по лестнице Иакова. Фресок под куполом не видно – темно. Пусто и тихо. В сумраке мерцают свечи. Кто-то шагнул в левом нефе. Лампадка перед ликом Богоматери робко осветила лицо – та самая матушка со светлым взором, в глазах блеснули слезы.
- Простите меня.
Анна вздрогнула и обернулась. Рядом стоял Митя.
- За что?
- За то, что воду Вам не донес. А Вы подумали, что это я из-за денег?
- Нет… хотя, может, и подумала… Как ты здесь? Ведь все уже ушли.
- А я остался. Я все думал. Если у меня будет дочь, я бы не хотел, чтоб она стала монашкой.
- Почему?
- А я не хочу, чтоб она стала как та монахиня. А Вы почему стали монашкой?
- Я люблю Бога.
- Вон Того? – он махнул головой на икону.
Анна посмотрела ему в лицо и прочла насмешку и иронию.
- Да.
- А мне те деньги вовсе не нужны. Хотите я их Вам отдам? На храм.
Митя смотрел ей прямо в глаза, наивно, доверчиво.
- Нет, не хочу. Лучше просто верни их обратно.
Они помолчали. Анна чувствовала, что бесконечно любит этого Митю.
Стукнула дверь – Митя ушел. Анна покрестилась и вышла на улицу. Небо было все сплошь усеяно звездами. Анна упала на снег и смотрела, как они мерцают, как сияет и бесконечно движется, пульсирует Млечный Путь.

Большой купол позолотили. Деревянную клеть сняли, и он радостно сверкал на весеннем солнце. Снег уже начал таять, он лежал серый и жесткий, с крыш капало.
Пришел автобус. Детишки лет шести-семи рассыпались по площадке. Потом выстроились и, пройдя мимо смолкнувших нищих, парами вошли во двор Храма вслед за экскурсоводом. Она им что-то рассказывала на улице, под звонницей, а они стояли, слушали, забыв обо всем. Но скоро один за другим мальчики бросились гонять голубей, и экскурсовод поспешила в храм. Анна прибирала алтарь. Матушка со светлым лицом стояла в левом нефе. Дети – под суровым Спасом, смотрели на Страшный Суд.
- А это что? – спросил кто-то из них.
- А это ангелы трубят, второе пришествие возвещают и Страшный Суд Иисуса Христа. Вот Он, грозно смотрит на нас и судит тех, кто плохо себя ведет, грешит, - говорила экскурсовод.
Дети смотрели серьезно, хлопали доверчивыми глазенками.
Анна почувствовала чье-то легкое прикосновение. Обернулась: матушка со светлым лицом
- Анна, Свят Господь
- Свят, матушка
- Анна, я ухожу.
- Что… Куда?
- Я вообще ухожу, из монастыря, совсем.
Они вышли на улицу под весеннее солнце.
- Анна, мне нельзя здесь быть – я полюбила одного человека.
Анна молчала. Монахиня посмотрела ей в лицо – ни удивления, ни осуждения.
- Аня, у тебя детские глаза… Я ничего никому не скажу. Я сбегу сегодня.
- А может, лучше сказать?
- Может… Обними меня.
Анна обняла ее крепко-крепко. Пожала зябкие холодные руки.
Купол блестел и так выделялся на фоне ветхой звонницы, в окружении других четырех истертых, старых куполов. И на его белый вычищенный барабан падала тень погнувшегося креста с соседнего купола. Казалось, крест завалился, казалось, он падал под неумолимым натиском времени.
«Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится», - шептала Анна.

Все уже было собрано, когда на заре по привычке стукнула ей в двери проходящая монахиня. Анна вышла. Мимо промчалась монашенка - звонарька. Анна поднялась вслед за ней на звонницу.
- Бом… «Господи Иисусе Христе…» Бом…
Совсем рядом блестел центральный купол, внизу – огромный черный деревянный крест. У забора уже стали появляться первые нищие, пока еще сонные и молчаливые. Голуби сорвались с карниза, и шум их крыльев отзвуком повторился в самых сокровенных глубинах души. Сверкнув в солнечных лучах, голуби опустились на землю и стали собирать крошки, которые бросал им юродивый. Анна улыбалась, глядя на восходящее солнце.
После службы сестры проводили ее. Настоятельница благословила в дорогу.

Анна отворила двери, вошла в квартиру, где уже не была несколько месяцев. На столе – кружка недопитого чаю – видно, отец торопился в церковь на службу. Он был священником.
Анна взяла телефон.
- Здравствуйте… Я по объявлению… Да-да, нянечка…
Ночью, перед первым рабочим днем, Анна тихо спала в своей комнате и увидала Его.
Он стоял весь в белом и в белом сиянии. Следы ран на руках и ногах от гвоздей. Он раскрыл книгу - и все исчезло. Только Любовь не перестала, ибо Бог есть Любовь