Дар Божий

 Я смотрела в огромные глаза маленькой девчонки из соседней машины, а она смотрела на меня. Я не строила рожицы и не высовывала язык, но ей как и мне, почему-то, было сложно оторвать взгляд. Она была миленькой, чем-то похожей на меня и на вид ей было около семи лет. Как раз столько… Я отворачиваюсь и на мои веки вдруг ложится огромный ком ледяного воздуха, я закрываю глаза и передо мной снова всплывают события восьмилетней давности…


 Я, совсем ещё юная, семнадцатилетняя девчонка, только только поступившая на первый курс. В голове ветер, в душе романтика. Случайное знакомство, чувство не похожее на остальные и вот уже я полностью в его руках…И в буквальном и в переносном смысле. Через пару недель я понимаю, что теперь во мне два сердца и наверное даже две души. Но Андрюша не верит в душу, он материалист, для него мир – движущаяся материя. И потому он очень яростно и по отечески объясняет мне самые простые вещи: ещё слишком рано, ты молода, куда нам спешить. И хотя спешить действительно некуда, я всё же не соглашаюсь с ним, у меня много аргументов, но все они идеалистического содержания и потому придти к компромиссу мы никак не можем. Хотя какой тут возможен компромисс? Мы либо даём новую жизнь этому миру, либо губим её на корню.
 Срок ещё совсем маленький, но каждый вечер я засыпая, кладу руку на живот. Для меня – это чудо и я уверена, что он меня слышит, чувствует, уговаривает меня пощадить его.
 Я иду в церковь, разговариваю с батюшкой, мне страшно, но я чувствую в его лице сильнейшую защиту. Он говорит мне, что ребенок: «Дар Божий, его убийство страшнейший грех». Я всё это знаю.
 Мне нужно поговорить с мамой, только она способна стопроцентно решить этот вопрос. Она знает, что такое воспитывать дочь в полном одиночестве и непонимание. И я боюсь, что она встанет на сторону Андрюши. Я хочу верить, что эта взрослая, мудрая, родная моя женщина всё поймет. Нет, я не боюсь её вздохов и криков, не боюсь её гнева и разочарования. Но я боюсь её решения.
 Мысли роем пчёл гудят в моей голове. Но почему то я всё чаще цепляюсь за одну из них – аборт. Я не хочу этого, я не хочу убивать. Мне радостно представлять маленькое существо, лежащее на огромном столе в зале и нежно, с причмокиванием посасывающее пустышку. Я улыбаюсь от этой мысли и начинаю тихонько, почти шепотом напевать ему колыбельную…И вдруг волна мурашек пробегает по моей коже…А вдруг он чувствут, вдруг знает, читает все мои мысли? Как же страшно должно быть моему бедному, маленькому малышу! Чем он заслужил это? Нет, это я заслужила для него своей безответственностью, упрямством, мечтами. Зачем я рисовала себе в голове любовь, зачем пыталась верить, что всё по-настоящему? Почему я не могу отвечать за свои поступки? Ведь я же сильной, смелой всегда была? Но ведь я ещё ребенок - маленьким, но живучим червячком заползает ко мне мысль. Эта противная, мелочная, но гнетущая, подпитываемая ежедневно уговорами Андрея дума, вскоре становится самой сильной. Я начинаю боятся не только за ребенка, но и за себя. А этот, как известно эгоистичный, но самый природный и инстинктивный страх, прогнать почти невозможно.
Я день ото дня сокращаю возможность к отступлению. Я знаю, что скоро будет поздно, что-либо предпринимать, только ждать. Я и боюсь этого и хочу одновременно. Это решит всё само собой. Хотя может быть довериться Андрею, он мужчина, он должен принимать ответственные решения! Хотя какой он мужчина. Так, пацан, мало, что щетиной уже пооброс.
Нет, нужно, просто необходимо поговорить с мамой. Она поймет, непременно поймет. Она ведь знает, что мы с Андреем встречаемся. Конечно огорчится, очень наверное. Но всё же подскажет мне выход. Ей будет плохо, очень плохо. Она была так счастлива когда я сама поступила в этот престижный Вуз, она ведь столько планов и надежд на меня возложила. А тут… Всё рухнет в одночасье. Сколько она мне твердила – « Детка, сначала карьера, работа, деньги. А вот лет в тридцать можно будет и о семье, о детях подумать… Ты ведь у меня умненькая девочка, сама всё знаешь и понимаешь. Да?». « Да, мамуля», качала я ей в ответ головой.
Ну и какая же я умненькая девочка? Мать на двух работах всю жизнь спину гнула. А я ей теперь нате – подарочек, что хотите, то и делайте. О-о-очень мило с моей стороны!
Нет уж сама затеяла, сама и расхлёбывай. А расхлебать то как? Значит только один вариант у меня остаётся – попрощаться с моим ребёночком и всю жизнь замаливать этот страшнейший грех…


Срок очень большой, живота, конечно ещё не видно, но в госбольнице делать операцию отказались. Андрей меня успокаивает, говорит, что придумает что-нибудь. Я не представляю, что ещё можно придумать.
Иду сама к какой-то бабке, она улыбается, её кривые черные зубы не дают мне покоя. Она протягивает мне мешочек с какой-то травкой. Я долго завариваю и выпиваю залпом. Становится плохо, я весь вечер провожу в «обнимку» с унитазом. Но с моей беременностью по-прежнему всё в порядке.
Через пару дней Андрей звонит и говорит, что нашел решение «проблемы». Мне всё ещё плоховато после травы и затуманенная голова ничего не хочет, кроме того, чтобы её оставили в покое. Но я соглашаюсь.
 Андрей приезжает за мной на машине около шести вечера. Я сажусь, он целует меня в щеку и берет за руку. Он понимает, что в любой момент я могу передумать. Он не хочет этого и предпочитает в такой трудный момент поддержать меня. Мы едем на окраину города, в какой-то вонючий, промышленный район. Заходим в грязный, расписанный всякими художествами подъезд и поднимаемся на четвёртый этаж. Передо мной четыре, совершенно одинаковых двери, деревянные и обшарпанные. Андрей возится в кармане и достает маленький клочок бумаги, звонит в дверь. Звонок не работает. И он начинает стучать, после пары тихих стуков он бьёт ногой по двери и наконец-то в маленькую щелочку вылазит чья-то противная, раскрасневшаяся и угреватая морда. Это женщина. Андрей протягивает ей бумажку и говорит, что мы от Сипого. Она окидывает меня пристальным взглядом с ног до головы, задерживает внимание на животе и скидывает засов. Мы проходим в комнату не снимая обуви. Похоже, что больше никого нет, мы одни. От этого почему-то становится чуточку легче, хотя страх с такой силой сцепил меня, что мне трудно пошевелить пальцем и вдохнуть полной грудью. Женщина, если её ещё можно так назвать, вдруг почему-то ласково улыбается и просит меня лечь на кушетку. Я слушаюсь её и жду. Она приносит большой таз с водой, какие то баночки, железки и шприц. Я раздеваюсь, меня всю трясёт, но я всё же стараюсь расслабиться. Андрей в это время курит на кухне. «Это зрелище не для тебя», сказала ему Наташа и попросила выйти. Она подстелила под меня клеенку и меня ещё больше начинает знобить. Мою руку туго перетягивают жгутом и делают какой то укол. Через несколько минут все перед моими глазами плывет и мне начинает казаться словно я зависла в воздухе. И всё же я чувствую резкую, скоблящую боль внизу живота, мне даже слышится плач ребенка. «Тихо, тихо девочка, потерпи немного. Никуда уж не денешься, если с мужиком таким связалась» - убаюкивает Наташа. Мне чудовищно больно, меня разрывают на части, но я не могу даже рта открыть, хотя мне так хочется кричать. Но вскоре я закрываю глаза и начинаю медленно падать в бесконечную пропасть. Я больше ничего не вижу и не чувствую. Я лечу…

Я просыпаюсь уже одетая и укутанная в старый, но теплый плед. В комнате никого. Я кладу руку на живот и пою колыбельную песню. Пою громко, почти кричу, срывающимся голосом, мне вдруг так хочется реветь. И я плачу. Плачу и пою. В комнату вбегает Андрей, он напуган, но пытается меня успокоить. Обнимает и прижимает крепко к себе. Я кладу голову ему на плечо и снова засыпаю.

В следующий раз сознание ко мне приходит уже в машине. Мы возле моего дома. Я бросаю взгляд на часы, время полдвенадцатого. «Да, быстро управились с ним, быстрее, чем делали» - шучу я. Андрей берет у меня из сумки расческу и начинает поправлять прическу, красит мне губы. Дома мама и он должен привести меня в надлежащий вид.

Я очень плохо себя чувствую, приступы тошноты накатывают один за другим, на простыне капли крови. Я поднимаюсь, чтобы застирать её, но чувствую как ноги подкашиваются и сильнейшая, режущая, словно меч боль пронзает меня насквозь. Я кричу : «Мама, мамочка…». И всё.


Мама сидит рядом со мной на стульчике. Она дремлет. Сколько я здесь? Сколько бессонных ночей она провела возле меня? Я не бужу её, да мне пока и трудно говорить. Я просто рассматриваю палату, лица спящих женщин. Долго и пристально смотрю на маму. Она, наверное, чувствует это и открывает глаза. « Доченька, проснулась моё золото. Детка, ну зачем же так. Мы бы вырастили, смогли. А теперь…Ну как так?»

Я потеряла возможность когда-либо иметь своих детей. Мне вырезали все детородные органы, речь шла о моей жизни. Мне предстояли ещё долгие годы поиска смысла этой жизни. Пришлось поменять ценностные ориентиры и ещё долго искать прощение себе и матери. Ведь обе мы раскаялись, только потеряв последнюю возможность. Ведь я жалею не о том своём ребенке, которого убила, а о тех своих детях, которых могла бы родить. Я и вправду занялась своей карьерой и сейчас нахожусь на очень даже тепленьком местечке. Но не в тридцать, не в сорок я думать о семье и детях не буду, для меня это теперь чудо или дар Божий, который два раза не даётся…