Они

Война продолжалась вот уже пятнадцатый год. Наш отряд вел ожесточенный бой где-то в джунглях амазонки – в самом сердце империи этих тварей. Их было не так много, всего несколько десятков тысяч по всему миру, но они отличались поразительной живучестью и проворностью. За всю войну не удалось взять в плен ни одного из них. Иногда нам даже казалось, что мы воюем с призраками.

Наряду со своей живучестью, эти твари были чертовски жестоки – настоящие садисты. Да даже какие там садисты, то, что они вытворяли с нашими, взятыми в плен, не шло не в какие сравнения с тем, что может придумать самый извращенный садистский ум. Не многие, из тех, кто попадал к ним в плен, возвращались живыми. Те же, кто возвращался, были обезображены и искалечены и вскоре кончали жизнь самоубийством.

Шел третий день ожесточенного противостояния. Днем, один за другим, мои братья по оружию падали замертво рядом со мной, а по ночам бесследно исчезали другие. К началу четвертого дня пошел проливной дождь. Нас оставалось всего десять человек. Десять человек, против неизвестно какого количества этих тварей. Мы боялись. Мы были напуганы, но никто не решался об этом сказать в слух. Только вот страх читался в глазах и потому, мы старались не смотреть друг другу в глаза. Мы были отрезаны от внешнего мира. У нас не было связи. Не работали навигаторы. Мы остались вдесятером посреди непроходимых джунглей. Промокшие до нитки, измученные и напуганные мы не знали что делать. Конечно, настоящим военным не подобает себя так вести, но все же мы были людьми и потом, никому из Вас не понять наших чувств, потому что Вы не были там вместе с нами.

К середине дня мы двигались по колено в воде. То и дело ноги вязли в жидкой грязи или цеплялись за корни деревьев. Мокрые лианы хлестали нас по лицам. Мы шли. Неизвестно куда, но мы шли. Всё же это было лучше, чем сидеть на месте и дожидаться своей смерти и сходить с ума. Не знаю, сколько мы прошли в тот день, но ночью, заступив дозор, я уснул. Никогда я не прощу себе этого, потому что проснулся от звуков лязгающих клыков, автоматных очередей и криков моих товарищей.

Последним, что я помню, была одна из этих тварей, которая налетела на меня откуда не возьмись и сшибла с ног. Я отключился. Не знаю надолго или нет, но когда я пришел в себя, всё мое тело ныло от боли, и жутко раскалывалась голова. Я попробовал пошевелиться, но обнаружил, что прикован железными цепями к койке. Со всех сторон до меня доносились ужасные стоны. Поначалу я решил, что нахожусь в военном госпитале, но как только мне удалось повернуть голову, я понял, как сильно я заблуждался.

Я был далеко не в госпитале, а скорее в разделочной мастерской. Вокруг меня на таких же койках лежали люди. Много людей. А точнее то, что от них осталось. Воздух в помещении был полон запаха мочи и экскрементов.

Я до сих пор с ужасном вспоминаю те дни, проведенные в плену. Лежа прикованным к койке, приходилось справлять естественные нужды под себя. К концу первого дня заточения меня выворачивало наизнанку от стоявшего в помещении запаха. Ближе к вечеру пришли эти твари и начали зверствовать. Рядом со мной, на соседней койке, лежал молодой парень. Они подошли к нему, лопоча что-то на своем непонятном языке. Парень не обращал на них никакого внимания и кажется, находился в какой-то прострации. Лицо его было полностью отрешено от действительности. Вдруг, один из них, вытащил из ножен огромный тесак и откромсал парню сначала ногу, а затем руку. Вторая тварь, выдернула из-под него грязные простыни и перевязала ими раны. Через сутки парень умер от гангрены.

Вскоре эти уроды принялись и за меня. Сначала меня начали накачивать всеми сортами и разновидностями транквилизаторов. Как только я начинал приходить в себя, мне давали новую порцию транков, и я снова впадал в забытье. Сколько так продолжалось я не знаю. Помню, что когда я очнулся в очередной раз, то тело насквозь пронизывала чудовищная боль. Я попытался пошевелить руками, но их не было. Вместо них болтались два обрубка в моих грязных простынях. Один обрубок был чуть длиннее локтя, другой чуть короче. Я попытался закричать, но не смог. Я снова отключился.

Через какое-то время они шутя и веселясь растолкали меня. Отстегнули от койки и заставили идти. По всей видимости, прошло не меньше суток, потому что остатки моих рук начали превращаться в набитые гноем сардельки. От дикой боли, я с трудом что-то соображал. Меня вывели на открытую поляну, на которой были и другие такие же как я. Всем нам объяснили, что те кто доберутся к вечеру до противоположной стороны поляны останутся живы.

Мне повезло. У меня были ноги. Вскоре я перебрался через поляну и затаился за деревом. Мне открывалось жуткое зрелище. Люди с выколотыми глазами, натыкающиеся друг на друга, ползущие на обрубках ног или прыгающие на одной ноге. Люди с распоротыми животами, из которых на землю сочится гной. И, конечно же, эти твари скачущие тут и там и улыбающиеся всем этим мучениям.

Дождавшись ночи и вдоволь насмотревшись на это садистское представление, я отправился в лес. Обессиленный, голодный, измученный болью я не пошел и километра, как потерял сознание. Когда я очнулся, то первым, что я увидел, был потолок белого цвета и человеческое лицо, смотревшее на меня.

Прошло уже три года с тех пор как закончилась война, и мы уничтожили всех тварей, и пять лет с тех пор как я очнулся заново рожденный. Пять долгих мучительных лет. И все равно каждую ночь во сне ко мне приходят эти твари и отрубают мои руки, или ноги, выкалывают мне глаза, разрубают меня пополам, варят из меня похлебку и потом заставляют идти через поляну. Ни одного из них больше нет в живых, но каждый раз мне страшно засыпать, потому что я боюсь снова проснуться прикованным к койке.

Такова моя история. История Рика Паттерсона.

Так заканчивалось пятидесяти четырех страничное письмо Рика. Он написал его, чтобы их вспомнили. Вспомнили о тех, кто не щадя себя умирал, за то, чтобы мы с вами жили.

После написания этих строк, Рик Паттерсон пустил себе пулю в лоб.