Жили-были. Ч. 2. Глава девятая. Парад Живого

Он знал, что бетон больше не повысится, так и застыв на уровне основания шеи. И что он недооценивал Хозяев, непростительно недооценивал... О, они оказались куда как изощрённей! Да и бетон, оказывается, совсем не простой: в него подмешали некие хитроумные добавки со странным, едва уловимым горьковатым запахом, позволяющие плоти иссыхать, как мумии, предотвращая процессы гниенья. Ему отказано в быстрой смерти, в милосердном глотке бетона, заливающего глотку... Он будет умирать медленно, постепенно истощаясь от нехватки кислорода, в спазмах и конвульсиях, испражнениях и рвоте, в огромном, всеохватном ужасе...

***

 Под поволокой полутьмы расползался, перекатываясь, неистощимый дым дорогих сигар и от того головы сидящих в креслах, утопая в волнах не-до-светов, казались дряблыми, ссохшимися во времени отростками рептилий – змей, черепах и ящеров, - погружённых в иззеленевшую тиной топь себя. Голоса так же гасились сумраком и доносились до стоявшего в дверях Кармуса в виде невнятного кваканья, шипения, скрежетов.

 Шло одно из нескончаемых совещаний, походивших, скорее, на неторопливую кулуарную беседу, где ничто не упоминается конкретно, ни имена, ни места, ни деянья, но любой завуалированный намёк, каждая, словно бы, невзначай оброненная полуфраза, многозначно трактуются, мысленно обсасываются так и этак, взвешиваются и обдумываются, и лишь затем удостаиваются такой же обтекаемой, вроде бы, никак не связанной с ними напрямую, реплики.

 Однако, Кармус уже давно усвоил, что именно на таких, вот, "необязательных" собраниях и вершатся у герцога наиважнейшие дела и принимаются судьбоносные решения. За почти четыре месяца своей службы Кармус так и не сумел понять: чем же, собственно говоря, занимается его хозяин. День герцога был расписан по минутам и не посрамил бы иного государственнного деятеля, совещания и встречи следовали одно за другим, а спектр затрагиваемых тем всякий раз поражал Кармуса заново и, если бы не знание того, что он находится в апартаментах герцога Ульриха, - вполне, как казалось ему, частного, пусть и сколь угодно влиятельного лица, - он поклялся бы, что присутствует на тайном заседании кабинета министров. Впрочем, зачастую, даже сами темы бесед, не говоря уж о деталях и частностях, с лёгкостью ускользали от непросвещённого ума Кармуса.

 Точно также не до конца отождествлял он и каждого из участников с той или иной приписываемой ему гипотетической ролью: кто из них был одним из советников герцога, кто – гостем, а кто – советником одного из гостей?

 Сегодня, как показалось Кармусу, обсуждались степень бесстрашия и воинственности бойцовских петушков. При этом представлялись наглядные выкладки, диаграммы, таблицы, пестревшие суносоидами графики. Листки лениво переходили из рук в руки, сопровождаясь глубокомысленным хмыканьем, головы склонялись над зелёным сукном стола и веско покачивались меж глотками коньяка и дыма.

 - Вот последняя сводка, двухчасовой давности, - прошамкал жабообразный толстяк в золотом кольце, - дух мощи понизился ещё на 0,58%.

 Присутствующие озабоченно переглянулись.

 - Есть предложения? – промолвил герцог после долгой паузы, вопросительно оглядев сидящих. Рептилии заёрзали.

 Наконец, самая храбрая из них, венчавшаяся змеевидной головкой на складчатой шее, - неуверенно протянула:

 - Может, устроить ещё один карнавал? С раздачей жетонов и...

 - Как оригинально, - саркастически парировал герцог. – Услышу я сегодня что-нибудь новенькое? Кто-нибудь среди присутствующих способен ещё на генерацию идей?

 - Эээ... – прошипел безгубый ящер под уничижающим взглядом патрона и собственной, не оставляющей места для укрытия, плешью, - эээ... Я предложил бы бесплатных девочек...

 - И мальчиков! – внёс торопливую поправку другой, но тут же осёкся под шиканье и сник.

 Повисла тишина. Лишь клубы дыма густели неминуемостью, наливаясь свинцом.

 - Скажите-ка, Кармус, а что бы сделали вы, так сказать, человек из народа? – осенило самого сообразительного из всех. Кто сказал, что они не способны на самобытность мышления?

 - Простите? – не понял Кармус. Он, отрешённо вперясь в конфигурации табачных фантомов, не сразу-то и сообразил, что обращаются к нему. Только, когда все головы с почти ощутимым хрустом позвонков обернулись в его сторону, до него дошёл смысл сказанного.

 - Прошу меня извинить, не уловил сути вопроса, - почтительно ответствовал он. – Не изволите пояснить?

 - Что бы вы предприняли для улучшения самочувствия горожан? И для поднятия духа нации в целом?

 - Говорите свободно, Кармус, не стесняйтесь, - сказал герцог и поощрительно улыбнулся.

 Пред Кармусом пронеслись моментальные картинки: жаждущие крови и зрелищ толпы обывателей пред атакуемым десантниками небоскрёбом... обнажённые девочки, раздающие дармовые наркотики... Скелетоны... женщина-вамп... парень с покаянной табличкой...похоть и насилие... отчаянье и тоска... безумие... страхи... одиночество... и его собственный неутолимый голод по живому...

 - Я наполнил бы город жизнью. – Сказал Кармус, устремив невидящий взгляд в бесноватых призраков.

 - А он что, по-вашему, мёртв? – насмешливо прохрюкала ороговевшая очками черепаха.

 - Погодите, не мешайте ему. Продолжайте, Кармус, дальше.

 - О, нет, он не мёртв, хуже, много хуже, – он жив нежитью! – И Кармус взметнул руку к теням, словно намереваясь тонкими, изящными пальцами пианиста ухватить, сжать, удушить неосязаемое. – Он – ходячий труп. Гнилостный, смрадный, скверный, несущий распад и тлен всему живому. – Глаза его запылали, голос набирал мощь. Кармус уже не говорил, - он вещал, пророчествовал, духовидил. – А мы, мы все – его изъеденные трупным ядом клетки. Поросшие коростой и язвами, сочащиеся гноем и слизью, кровожадные, ненасытные, алчущие всё большего для себя самих... Мы сеем смерть, плодим и множим страдания и боль, питаемые сумраком, как светом, похотью вместо любви, безучастием вместо чуткости, презрением вместо сострадания. Мы изгнали доброту, сменив её на жестокость, участие – на агрессию, искренность – на скрытность. Мы – антитеза красоте мирозданья. Мы – нежить!

 Рептилии сбились в свору. Они уже не усмехались, пренебрежительно и надменно, нет, люди в креслах застыли безмолвные, прикованные к Кармусу, заклятые. Пепел сигар осыпался на дорогое платье, они не замечали того.

 - Но даже в нас не угас ещё лучик света. И доколь теплится – дотоль не потеряны мы для жизни. Вы хотите воодушевить жителей города, "поднять дух нации"? – Так наполните их существование хоть каким-то смыслом. Пусть крохотной, но полезной и благой целью. И они обретут жизнерадостность. Вы понимаете? Радость жизни. По крайней мере, на какое-то время. А там... быть может, кому-то хватит и этого, и дальше они пойдут уже сами...

 Свора затаилась, ожидая сигнала вожака, теперь всё зависило от него: даст знак освистать – освищут, заклюют, изничтожат; ухмыльнётся – и разразятся издевательским хохотом; разгневается - ...

 - Скажите, Кармус, что вы подразумеваете под привнесением в город жизни? Вы можете конкретизировать вашу мысль? - задумчиво промолвил герцог в повисшей тишине.

 - Да, я могу конкретизировать. Под привнесением жизни я подразумеваю её саму. Буквально. Люди задыхаются в себе от нехватки живого. Они истосковались по чистоте. Чистоте воздуха, воды, земли. Да они уж и позабыли вовсе: что это такое – земля? Верните им землю и тогда, постепенно, они станут замечать и небеса. Сперва – во вне, а после – и в себе самих.

 - А ещё конкретнее?

 - Я предоставил бы им возможность растить и пестовать живое в домашних условиях. В начале – самое непривередливое, способное выжить в атмосфере города: ягодные кустарники и пустынные цветы, плющи и кактусы, птиц, собак и кошек. Я знакомил бы их с миром дикой природы, с его красотой и свободой. Я прививал бы им любовь и потребность в заботе о ком-то, кто может ответить нежностью на нежность, теплом на тепло: они, ведь, давно уже разучились дарить, привыкнув к покупной ласке, продажной любви, заботе, оценивающейся в империалах... Дайте им жизнь – и они станут чуть меньше ненавидить себя и страшиться других.

 Герцог сидел сощурившись, проэцирую нарисованную Кармусом модель, затем медленно кивнул.

 - Это может сработать, - проговорил он тихо. – Конечно, не в деталях, но в общем и целом... что-то во всём этом есть...

 Свора ухватила на лету, заданное вожаком направление и пришла в движение.

 - Мы начнём с парада! Да, с зоо-парада!

 - Прилюдная демонстрация живого. Натурального. По крупному!

 - Передвижные павильоны. Мобильные платформы с флорой и фауной. Оранжереи на колёсах.

 - С раздачей экземпляров! Обязательно – с раздачей!

 Они уже упивались идеей, фонтанировали частностями, стараясь перекричать друг друга, перещеголять, затмить, ошарашить.

 - Полярные медведи!

 - Верблюды!

 - Страусы!

 - Пингвины!

 - Хищники и их жертвы. Наглядное пожирание!

 - Растения-убийцы!

 - Мы отправим экспедицию в Парк!

 - Точно! В Парк, он, ведь, у нас под боком, а там...

 - Прежде всего– реклама! Самая широкая рекламная компания!

***

 Когда последние из них покинули кабинет, всё ещё возбуждённо переговариваясь меж собой, а Кармус, ещё не остывший от стыда, возмущения, омерзенья, ожидал позволения герцога удалиться, - тот глянул на него долгим, неожиданно добрым взглядом и сказал:

 - Не слишком обращайте внимание, Кармус. Большинство из сказанного тут было чистым бредом, коему не грозит воплощение в реальность. Впрочем, как и вашим романтическим фантазиям. Но одно я скажу вам точно: если зерно вашей идеи даст плоды – вы не пожалеете. И в слугах ходить вам больше не придётся. Это моё вам обещание.

***

 Шла вторая неделя тотальной компании по рекламе, задавшейся целью подготовить сознание обитателей мегаполиса и Империи в целом к неслыханному "Параду Живого".

 Клич "Назад – к природе!" был брошен масс-медии и та подхватила его с жаром и рвением вырвавшейся на охотничьи просторы изголодавшейся гончей.

 Компания была разработана гениально и началась с муссирования освящённой веками темы глубинного, изначального сродства нации с взростившими её Великими Болотами и самой Жабой-Прародительницей. Ничего патриотичнее этого измыслить было попросту невозможно. Для любого болотника то был бальзам на душу.

 Преступная бессмысленность существованья, распад патриархальных структур, отмирание духовных ценностей, - на прямую объяснялись потерей связи с родной стихией, естественной средой обитания, с обрывом материнской питательной пуповины.

 От этого плавно перешли к пространным, так сказать, общечеловеческим материям. Телевидение и радио наводнились программами о живом и его благотворном влиянии на все сферы – от психики до быта. Негативные стороны, как то: уничтожение природы, гибель живого в условиях урбанистической культуры, угроза самому существованию человека и планеты, - умело затушёвывались, почти не упоминаясь: акцент делался на позитив.

 Рынок полнился плакатами, наклейками, майками и брелками со зверьками. Традиционно болотные персонажи разнообразились представителями всех гео-зон, от комара до гризли, от бабочки до баобаба. Особенное внимание уделялось, естественно, детям в справедливом расчёте на то, что те уж спровоцируют родителей.

 Город лихорадило в предвкушении обещанного Невиданного и Грандиозного.

***

 Жаба росла непереставая... и Кармус понял, что ещё чуть – и она разнесёт вдребезги пуленепробиваемый аквариум, разве что, он изыщет способ его расширить. Но как это сделать он не знал и, поколебавшись, поведал о своём домашнем монстре герцогу, при этом не особо вдаваясь в подробности, благо, момент выдался самый что ни на есть благоприятный.

 Герцог заинтересовался необычайно, заверив Кармуса, что при первой возможности посетит его чудо самолично. Пока же, он просто куда-то позвонил.

 На следующий день в квартиру Кармуса нагрянуло подразделение солдат, один вид которых способен был повергнуть в нешуточную панику весь его тихий буржуазный квартал. Они прибыли на тяжёлом армейском грузовике и самоходной бронированной установке хим-радиационных войск. Самоход топорщился антеннами, лазерными пушками и уймой замысловатой техники. Облачённые в скафандры высшей защиты, они внесли в дом груды оборудования, неясного Кармусу предназначенья и принялись за работу. Она длилась неполных трое суток, на время которых жильцам ближайших домов был настоятельно рекомендован оплачиваемый отдых в пятизвёздочном отеле на дальней ривьере. Когда их труды подошли к концу и Кармусу было дозволено заглянуть к себе в комнату, он тут же понял, что дом свой потерял безвозвратно. Вместо него был...

 Аквариум. Гиганским, таинственно мерцающим кубом занял он четыре пятых некогда просторной комнаты, оставляя узкие проходы вдоль стен, так, что прижавшись к одной из них, Кармус мог бы протиснуться к единственному окну, кухоньке, ванной или отгороженной дверью нише с собственной постелью. Впрочем, то было лишь в теории, т.к. два из проходов были заставлены балонами с разноцветными краниками и циферблатами, ящиками, коробками, змеевиками... Вся конструкция  покоилась на слепящих никелем пружинящих рессорах, удивительно чутко отзывавшихся на любое движение в бассейне и способных приводить в действие иные механизмы, создававшие подобие ряби и лёгкой качки, сродни тем, что возникают в болотной хляби, когда та поглощает в себя нечто грузное и объёмистое. Вес сооружения казался чудовищным и Кармус возблагодарил судьбу, что живёт на первом этаже, иначе полы, несомненно, обвалились бы под тяжестью.

 Субстанция, до половины заполняющая аквариум напоминала по консистенции нечто среднее меж вязкой грязью и маслянистым желе, она то и дело побулькивала, и лопающиеся пузыри испускали чётко различимые газовые испражненья в свободную от трясины атмосферу, которую при всём желании невозможно было назвать воздухом. Желтовато-сизая, смурная, она ворошилась в себе и сползала по стёклам медленными липкими каплями, назад, в трясину.

 Под поверхностью хляби простирался некий ландшафт, угадывавшийся едва выступающими кочками и кое-где выпрастывающийся наружу, образуя подобье берегов, дабы Жаба могла "загорать" под искусственым солнышком: матовыми лампами одновременно интенсивного и тусклого зеленовато-жёлтого света.

 Система разветвлённых труб соединяла аквариум с баллонами и ящиками, и у Кармуса заняло около недели постичь все тонкости управления ими. Его инструктором был сухощавый человек в очках и цивильном платье, которому, однако, беспрекословно подчинялись солдаты и командовавший ими офицер в чине майора.

 В ходе инструктажа Кармус постепенно осознал две вещи: первое – для Жабы создан рай на земле, идеальные условия для жизни и функционирования. Они столь полно отображали изначальную среду её обитания, при всяком отсутствии негативных факторов, что по словам эксперта, практически обеспечивали ей бессмертие. При сооружении аквариума были задействованы последние достижения мутантной зоологии, биохимии, генной инженерии и дюжины других дисциплин с непроизносимыми для Кармуса названиями. Результат являл уникум мирового масштаба, важность которого выходила далеко из ряда тех или иных, сколь угодно продвинутых исследований, а их предмет и фокус – Жаба – рассматривалась, как редчайшее, не поддающееся оценке сокровище.

 Что напрямую соприкасалось со второй вещью, осознанной Кармусом: он потерял не только свою комнату и приватный угол, но и право собственности на выловленного им некогда головастика. Жаба стала достоянием неподвластных ему структур, полувоенных, полугражданских, но в равной степени секретных. Более того, из сказанного вытекало, что Кармусу оказали особое доверие и даже честь, просто позволив оставаться и далее при своём чаде в качестве... охранника и слуги. Да, именно в этих терминах и описал очкарик в штатском его обязанности: охранник и слуга.

 Настенное табло перемигивалось зелёными огоньками, газы, жидкости и строго отмеренные питательные смеси подавались в аквариум оптимальными сочетаниями, выходили отходами в специальные запломбированные контейнеры, а диспетчеру Курмусу вменялось бдительно за всем этим наблюдать и оповещать Центр в случае малейших отклонений.

 Разумеется, всё это – лишь на время его пребывания в "собственном доме", т.е. в оставленной за ним клетушке 2 х 1,5 метра, куда уместилась узкая койка и вделанные в стены шкафчики со всем его нехитрым скарбом. В остальное же время при Жабе будут другие, круглосуточно сменяющиеся дежурные. Входную дверь сменили на нечто, отзывающееся на запрограммированные в него голоса и отпечатки пальцев, и Кармус оказался не более, чем одним из немногих избранных, удостоенных престижного доступа в опочивальню титулованной особы.

 Впрочем, у него оставалось кое-что ещё: личный закуток и... знание об экстрасенсорных способностях Жабы. Как-то так получилось, что по началу он просто не упомянул о них ни герцогу, ни очкарику, а потом... потом он лишь поздравил себя с нечаянной предусмотрительностью, остро ощутив, что разглашать подобное нежелательно, крайне нежелательно. Лишь много позже заподозрил он, что это его "решение" было ни чем иным, как внушённым ему приказом самой Жабы. Но к тому времени подобные мелочи уже не заботили его, и потом...

***

 ... потом он умрёт. Голова его съёжится чуть ли не втрое, став похожей на сморщенное яблоко, обтянутую натуральной кожей куклу. Очень хорошо выделанную куклу-марионетку. Затем появится человек с пилой. Он пройдётся по квадратам бассейна, от одной головы к другой, как по кукурузному полю, собирая случайно забытые, выжженные солнцем початки. Одним резким выверенным движением, он спилит головы и бережно уложит их в притороченный мешок. Потом... О, как много применений редкостной, уникальной, всё пополняющейся коллекции!

***

 Кармус стоял за спиной герцога Ульриха в одной из высотных застеклённых кабинок, сооружённых для привилегированной элиты Империи, и ожидал начала Парада.

 Торжественная трибуна возносилась над площадью Свободы, на пересечении бульваров Согласия и Нерушимости, и сама по себе являла шедевр архитектурного искусства. Выполненная в виде огромного букета цветов, она покачивалась на гибких стальных кронштейнах стебельков, где каждая кабинка представляла собой восхитительный полураспустившийся бутон, а композиция в целом поражала гармонией форм и оттенков, рождая образ чего-то бесконечно изысканного, утончённо-воздушного и... недостижимого, как то и подобает элите города и государства. Казалось, восторженные граждане одарили своих избранников драгоценным колье, заключив в него их самих, и те, в благодарность, возвращают себя городу благоухающим соцветьем.

 Площадь, широкие бульвары, прилежащие улицы, - превратились в безбрежное людское море, словно сам мегаполис миллионами своих обитателей выплеснулся в одном неудержимом порыве страсти. Мощнейшие динамики перекрывали гомон толп, вещая о приближении Небывалого, превознося дух нации и восхваляя устроителей. Голографические экраны с десятков точек обозревали картину происходящего, а парящие над городом вертолёты транслировали вид сверху, зависнув разноцветными мушками в небе, ухитрившемся быть низким и блеклым одновременно.

 Даже если бы не произошло ничего более, то и тогда уже с уверенностью можно было бы утверждать, что Парад удался.

 Кабинки герцога Ульриха и других представителей имперской знати располагались в самом центре букета, занимая традиционно-болотную часть спектра, между высшими государственными и военными чинами справа и хозяевами города слева. Именно там, среди этих последних, Кармус и увидел его. Бывший начальник Бюро по Безработице, и вправду стал мэром мегаполиса, и сейчас торчал щеголеватой чёрной тычинкой из багрового бутона своей кабинки, покачиваясь под порывами ветерка оваций и расточая подёрнувшийся инеем нектар судорожной улыбки. Под взглядом Кармуса он обернулся, тень недоуменья скользнула по его лицу, но так и не облеклась воспоминаньем. А жаль, Кармус отнюдь не отказал бы себе в маленьком приятном пустяке. И он, с издевкой усмехнувшись, учтиво поклонился мэру.

 Экраны укрупнили изображение и вдалеке обозначилась голова шествия. Сомкнутыми рядами по двенадцать, дерзко вознося овеянные славой стяги, двигалась колонна приграничных фермеров-воинов в грубых кожаных доспехах и широкополых шляпах с волчьими хвостами.

 Гордость и оплот нации, - они восседали на богатырских меринах-тяжеловесах, каждый из которых казался ожившим мастодонтом: только они и могли выдерживать вес своих всадников, мало отличавшихся габаритами от них самих.

 Толпа всколыхнулась. Зрелище, и впрямь впечатляло, тем более, что большинство горожан отродясь не видывало и обычной живой лошади.

 За пограничной гвардией двинулась лёгкая кавалерия имперских драгун. Они гарцевали, молодцевато красуясь и пританцовывая на булыжнике мостовых, нарочито лавируя под ливнем конфетти, ленточек, бумажных цветов и волнами рукоплесканий.

 Как и следовало, Парад открыли представители национальной фауны и флоры – обитатели болот, пустынь и озёр, возглавляемые отрядом земноводных. Жабы, лягушки, тритоны и ящерицы, - каждый подвид в отдельном прозрачном контейнере со своим микроклиматом и видео-камерами, передающими увеличенное изображение прямо на огромные голографические экраны.

 Коментаторы во всю расписывали характеристики животных и растений, выделяя те из них, которые, по их мнению, особо отображали народный дух и колорит.

 Местные, вполне, надо сказать, субтильные образчики, сменились своими, куда как более внушительными заморскими сородичами: гиганскими морскими чепепахами, варанами, ящерами и аллигаторами, питонами, анакондами и бесчисленными представителями семейства лягушачьих, некоторые их которых были столь ядовиты, что простое прикосновение к ним грозило смертью.

 Прожектора вспыхнули тёмно-синим, создав удивительно правдоподобный эффект сумерек. Появилась платформа, населённая обитателями Сумеречной Зоны – ночными животными и птицами. Она была встречена бурей аплодисментов и восторженным улюлюканьем, словно толпы учуяли родное. Пред зрителями предстали перепуганные насмерть летучие мыши, кроты и землеройки, совы и филины, бабочки и светлячки...

 На смену "ночникам" пришли мелкие млекопитающие, сперва, - опять же, - местные, болотные и пустынные: крысы и тушканчики, суслики, хомяки и выдры... Каждый зверёк высвечивался крупным планом. Съёмка была потрясающей, техника – невероятной, казалось, звери находятся на расстоянии вытянутой руки: волосики искрились, глазки блестели, усики подрагивали... Для каждого животного был создан подобающий его мирку интерьер, в точности передающий образ жизни и среду обитания. Вот появились и пушные хищники: песцы и горностаи, ласки и куницы, бобры, деловито слагающие хатки и... белки... Их были десятки, сотни...

 Они не резвились в тенистом лесу, не укрывались в дуплах, не перепрыгивали игриво с ветки на ветку... Нет, они неугомонно бежали... в колёсах... Бежали за сверкающим фольгой орехом, неустанно, бессмысленно, неизбывно... "Белка в Колесе" пришла в город. Кармуса продрал озноб...

 Впрочем, они тут же сменились домашними животными. Бесконечные породы собак, ослов и кошек, коров и буйволов, яков и овец, свиней, быков и птицы, - были встречены более, чем заинтересованно. Дикторы многократно подчёркивали, что по окончании Парада все представленные на нём животные и тысячи других будут распроданы горожанам за символическую плату и каждое такое напоминание порождало очередной взрыв восторга: народ жаждал зверей, жаждал и требовал!

 Появились крупные млекопитающие – олени, антилопы, жирафы ... Платформы делились на геозоны, материки и ландшафты, они двигались нескончаемой чередой и только сейчас Кармус по-настоящему осознал размах затрат и усилий по организации этого грандиозного по масштабам мероприятия. Ни один зоопарк в мире не смог бы похвастаться подобной коллекцией, превышавшей всё, когда-либо виденное или слышанное. Казалось, нет животного, насекомого или растения, не представленного на экспозиции, хотя бы в одном экземпляре, их разнообразие поражало, а средства, затраченные на их поимку, доставку и содержание просто не укладывались в голове.

 Однако, апогей ещё ожидал впереди: хищники и гиганты.

 Волки и лисы сменялись гиенами, шакалами и росомахами... Когда появились первые представители крупных кошачьих, - рыси и пумы, - волнение публики стало возростать в геометрической прогрессии. Вот уже и роскошные экземпляры пантер и леопардов, чит, гепардов и, наконец, - редчайшего снежного барса... Кармус смотрел неотрывно на это воплощение животного совершенства, наслаждаясь грацией, законченностью черт, упоением собственной силой.

 С появлением тигров, публика возопила в восторге. Зрелище, и впрямь, было завораживающим. Но царь зверей перекрыл и его. Львы были представлены целым прайдом: огромный, великолепный самец-альфа, несколько взрослых львиц и дюжина особей молодняка, включая трёх львят, не достаточно взрослых для изгнания их из стаи собственным ревнивым отцом. Дети играли меж высоких саванных трав, взрослые невозмутимо дремали под тенистой акацией.

 Зрители умудрились выйти из себя, затаив дыханье. Кое-какие экраны концентрировались на публике и наблюдение за ними было, едва ли, не более занимательным, чем созерцание зверей.

 Появились медведи. Гиганский гризли в отгороженном прутьями настоящем кусочке таёжного леса, сидел на поваленном стволе, а на заднем плане голографический фантом показывал медвежонка, потешно ловившего форель в горном ручье. То было сочетание живого зверя с видеоизображением из жизни его сородичей на лоне дикой природы. Эффект был неотразим. Толпы ахнули.

 Полярный медведь обитал в громадном, как айсберг контейнере с зеленоватым льдом. Пейзаж искрился, теряясь в морозной дымке, и всколыхнул в Кармусе запорошенный забытьем пласт памяти: повеяло Заснежьем.

 Динамики оповестили о приближении гигантов суши – слонов. Полуоткрытая необъятная платформа медленно двигалась к площади, но, казалось – то надвигается сам мир джунглей. Стадо, состоящее из вожака, трёх самок и двух годовалых слонят вовсю лакомилось сочными плодами и ветками, смачно выламывая их из стены деревьев. Заслышав рёв толпы, вожак оторвался от трапезы, поднял хобот и вострубил – то ли приветственно, то ли предостерегающе. Самки и детёныши сбились в кучу, платформа зашаталась, опасно накренилась и на какой-то миг показалось, что сама незыблемая твердь площади Свободы, одетая в столетнюю брусчатку, проседает под непомерной тяжестью. Вожак затрубил снова, ухватился хоботом за прутья ограждения, платформа нехотя выпрямилась и, натужно взревев моторами, с трудом поползла вкруг площади и дальше, по бульвару Нерушимости, постепенно скрываясь из виду. Толпа неистовствовала.

 Но, то была лишь прелюдия. Теперь же приближались настоящие великаны – слоны южных саванн, чуть ли не вдвое превышавшие первых, с длинными, изогнутыми кверху бивнями, грубой, непробиваемой даже револьверными пулями шкурой, огромными ушами-опахалами, - они казались неотёсанными деревенскими увальнями по сравнению с цивилизованными, добродушными и по-женски округлыми восточными собратьями. Комментатор восторженно описывал особенности этих левиофанов суши, подчёркивая их буйный нрав и невосприимчивость к любой дрессировке. Ни одной культуре мира не удалось ещё одомашнить или хотя бы приручить исполинов: их свободолюбие не поддавалось уговорам.

 Клетки со слонами, в три этажа высотой, занимали всю проезжую часть бульваров, загодя очищенных от украшавших их железо-бетонных псевдо-деревьев, и оставалось только удивляться, как им вообще удаётся двигаться на гребне ребристых колёс в два человеческих роста каждое. Кабин с водителями у платформ не было: они управлялись дистанционно, из диспетчерского центра, при содействии вертолётов и видеокамер слежения.

 Возбуждение толп приближалось к истерии. Полицейский кордон давно уже отчаялся обуздать не подлежащее обузданью, и единственным фактором, удерживающим людское море в берегах тротуаров были сами платформы, преграждающие им путь. Впрочем, даже это не всегда помогало и, время от времени, тут и там, было видно, как человеческая капля выдавливается бурлящей стихией за пределы спасительных берегов и исчезает под неумолимыми колёсами, всплёскивая руками в прощальном жесте отданного на заклание. Казалось, город жертвопоклонствует своему кумиру, коронует нового Молоха, осеняя его путь свежей пахучей кровью. И действительно, за платформами, по камням брусчатки тянулся жирный, маслянистый красно-бурый след, ничуть не походивший на просочившуюся тормозную жидкость или машинное масло.

 Животные, и так взбудораженные донельзя галдящими толпами и запахом крови, нервно ходили из конца в конец вольеров, хлопая ушами, вздымая хоботы, натужно дыша... Платформы раскачивались всё больше, что лишь прибавляло слонам волнения и усиляло качку... Рёв сотен тысяч глоток рвал перепонки, прожекторы и фотовспышки слепили, дождь бумажного сора сводил с ума. Когда платформы почти поравнялись с соцветьем главной трибуны, совсем рядом с ними прогремел оглушительный залп питард, осыпав огненными снопами. Пушечный грохот и ряд мгновенных вспышек, последовавших одна за другой, довершили дело: слоны обезумели.

 Вам когда-нибудь доводилось наблюдать воочию бешеного слона? Думаю, нет, иначе, вам бы уже не читать этих строк. Взбесившийся слон – это не что-то, что можно образумить или попытаться остановить, путь даже бетонной стеной, рекой иль пропастью, - нет, он пойдёт напролом и будет идти дальше, круша всех и вся, доколь не исчерпает собственного безумия, доколь не выгорят до тла обуявшие его ненависть, злоба, страх.

 Слоны обезумели. Несколько из них разом навалились на стальные трубы ограждения и смяли их, словно пластелиновые. Вожак издал леденящий душу рёв, протаранил переднюю стенку платформы, сплющил чудовищными ногами кабину управления и свалился наземь. С трудом поднявшись, он вострубил, призывно обращаясь к своему стаду, и ринулся вперёд. Людское море, взметнувшись пеной ополоумевших голов, окончательно вышло из берегов и хлынуло, заливая любое свободное пространство. Остальные слоны рванулись за вожаком в пробитую им брешь. Троим из них удалось достигнуть земли и они, в страхе потерять ориентацию, кинулись на удаляющийся зов предводителя. Им пришлось прокладывать дорогу сквозь потоки человеческих тел и они прорубали её, как прорубают путь в стене высоких, колосящихся трав в родной саванне. Человеческая трава волновалась колосьями, бурлила, шумела и падала, придавленная, вмятая в землю, истёртая в липкую, пряную, сводящую с ума пыль.

 Но самое страшное, как оказалось, ещё впереди. Каменное покрытие мостовой охнуло под слоновьей тяжестью, протестующе заскрежетало и, не выдержав титанического веса, начало проседать вглубь себя всё расширяющейся жуткой воронкой. Платформа, с остававшимися на ней слонами запрокинулась кормой кверху и стала медленно погружаться в разверзающуюся под ней бездну. Несчастные животные надрывно ревели, хватаясь хоботами за рушащиеся борта, что лишь сильнее затягивало платформу вниз.

 Воронка ширилась, от неё во все стороны площади зазмеились устрашающие трещины, а в ней самой, как в безобразно вспоротом брюхе, обнажились сизые потроха невидимой свету городской утробы, – засверкали вспышки разорванных кабелей, лопнувшие трубы брызнули обжигающим паром, взметнулись в небо фонтанами нечистот...

 Трещины углублялись на глазах, и вот уже две из них быстро поползли в сторону трибуны и раскололи её на три части, удивительно точно соответствующие делению соцветья на секторы: военно-политическая верхушка справа и городская слева от центрального имперского.

 Кармус застыл на месте, завороженно глядя, как по бутонам тюльпанов и лилий, роз, пионов и орхидей проходят волны дрожи, как они, словно застигнутые врасплох в летний полдень внезапно налетевшей стужей, трепещут в отчаянной мольбе, надламливаются хрупкими стебельками и, поникнув головками, просыпаются наземь горстками человеческих тычинок. Оставшиеся суетятся в безотчётной панике, цепляются, отталкивая друг друга за сомнительные выемки лепестков... но прыгать вниз равносильно самоубийству и остаётся лишь уповать на вконец ополоумевшую судьбу...

 Захваченный зрелищем стремительно увядающего соцветья, Кармус не сразу заметил, что на бульваре... всё ещё продолжался Парад. За исполинами южных саванн, в полном соответствии с программой, следовал её заключительный и главный номер - гигант всего живого на планете – Cиний кит. Четыре спаренных по двое циклопических армейских тягача несли на себе невероятных размеров стометровый куб, заполненный холодной зеленоватой водой северных морей. Кит, - серовато-синий, пятнистый, с высоко посаженным дыхалом, занимал почти треть пространства своего резервуара и, с трудом разворачиваясь в нём, нервно вертелся в удушающей его тесноте , то и дело вскидываясь на поверхность и пуская фонтаны воды, достигавшие десятых этажей.

 Большинство видеокамер уже не действовало, но некоторые ещё работали, подавая изображение на объёмные экраны. Очевидно, дистанционное управление вышло из строя, т.к. тягачи, не замечая ничего вокруг и мерно утюжа мостовую, неумолимо приближались к разверзшейся на их пути, клокочущей паром и миазмами воронке. Когда до неё оставалось метров тридцать, края её подломились под надвигающейся тысячетонной тяжестью, и передние машины, слаженно взвыв моторами, грохнулись в пропасть. Аквариум запрокинулся и, вместе с хлынувшими потоками воды, выплеснул наружу и своего обитателя. Кит изогнулся в воздухе гиганской сардинкой-переростком, издал жуткий, на грани слуха, не поддающийся описанию рёв, и, тяжко ударившись обо что-то, исчез во чреве. Воронка охнула, всколыхнулась, взметнулась ввысь жутким содержимым, и оглушительно рухнула внутрь себя.

 Рёв перешёл порог слышимости, и тогда, в тишине, оглушённой собственным грохотом, послышался странный, далёкий, всё нарастающий гуд. Казалось, он рвётся из самой преисподней, крохотное окошко в которую отверзлось воронкой на площади Свободы. Повеяло болотным смрадом.

 Кармус, и так раскачивающийся в своей кабинке, не смог в полную меру ощутить последовавших за этим подземных толчков, он лишь созерцал их последствия. По площади прошла рябь, и она, словно разъярившийся бык, стряхнула с себя обрамлявшие её помпезные здания из гранита и мрамора, словно те были картонными бутафорскими декорациями. Дальнейших толчков созерцать было уже невозможно: всё покрыло непроницаемое, клубящееся облако ржавой, грязной пыли. Вокруг потемнело настолько, что Кармус с трудом различал ближайшие к нему уцелевшие бутоны кабинок.

 Герцог Ульрих всё это время стоял не шелохнувшись, не дрогнув ни единым мускулом, неотрывно глядя в надвигающуюся на него даль. И когда Кармус, наконец, склонился к своему патрону и легонько тронул того за рукав, то увидел, что на лице его играет победная, торжествующая улыбка.

 Сквозь клубы пыли и громовые перекаты рушащихся зданий комариным писком пробился дробный стрёкот: то были первые спасательные вертолёты спецназа.

***

 - Вот, - и герцог выложил перед Кармусом платиновую карточку, переливающуюся голографической картинкой имперского герба, - держите, она ваша. Пользуйтесь свободно: кредит неограничен.

 Кармус в недоумении поднял бровь.

 - Я обещал вам, что в случае успеха вашей идеи о животных, - в слугах ходить вам больше не потребуется, помните? Ну, так вот, отныне вы более не слуга, вы – сотрудник. А ещё точнее – мой личный советник по особым делам.

 - Но..., - Кармус был искренне потрясён, - но ведь идея НЕ удалась. Парад провалился. Провалив и добрую часть центра города... Я уж не говорю о жертвах и...

 - Дорогой мой Кармус, - герцог улыбнулся почти ласково, по-отечески, - вам ещё многое предстоит открыть для себя. Понять, уяснить и упорядочить в единую картину. Пока же, скажу вам лишь одно: парад удался. Более того, - превзошёл все мыслимые ожидания. И идея его была ваша, пусть и в зачаточном, неоформившемся варианте... как то и подобает идее. А посему – вы больше не слуга. Поверьте мне, я крайне тщательно подбираю себе ближайших сотрудников. И очень редко в них ошибаюсь.

***

 ...оказывается, в Империи было немало собирателей подобного раретета – иссушенных натуральных голов, - среди них попадались даже настоящие ценители, знатоки! И, если чуть-чуть, самую малость, поступиться собственным эгоизмом, гордыней самости, то можно бы найти в этом своём новом квази-существованьи и нечто весьма достойное успокоенья, более того – глубокой удовлетворённости: в конечном итоге, тебя избавили от тягот бытия и необходимости борьбы за выживанье плоти, не лишив при этом сугубо личных, индивидуальных черт... Что же касается, так называемой, "свободы воли", то... но разве можно отнять нечто, отсутствовавшее изначально?

***