Про гетман Мазепу и короля Сигизмунда

эпиграф к произведению.

метал я биссер пред свиньёю,
защитик правд и красоты,
зачем связался я с тобою -
свиньёю оказался ты!

А вот и солнушко встало, жаланны вы мои. И день вишь ты какой славный выдался сегодня. Вот и слушайте вы, соколы мои ясны, сказочку-прибауточку. А дело-то было вона как, скажу я вам как на духу, роднаи. Расскажу-ка я вам, дитяти, присказку да про героя нашего уважаемово козачка-гетмана Ивана Степановича Мазепу. Слушайте, милы мои, да на ус мотайте. Родом-то Иван Степанович исходил из шляхтичей да демидовичей. С детству раннего малец был нраву кроткого, осторожного. Да клады-то как-то полюбил он сразу золоченыя.
Бывало, увидит у бабушки ложечку каку блестяшшу, да и в кармашек куратно кладыват. А братцев-то его и вовсе батьку кушаком стёгивати, да за провинность то атаман то наш не признаватися – ложечка то больно по сердцу ему. Вишь любо ему все блестяшше то. Вот и осторожничал все втихомолочку. Да только все зарывал-припрятывал, а найти то не всяк раз находил. Все на братцев на своих пенял, мол они украдывали. А братцы то сильныя были, норова дубового да грубого, в отца все, помнили ложки то золоченыя и колотили Ивашку то. А Ивашка хоть и нежен был, а порою за клады забытые сам в драку то лез. Другой раз дерутся с братьями аж искры из глаз, устанут, падут на траву, а чего делили-то Ивашка уж позабыл в драке то! О какой был. Все со своими кладами носился. Сам забудет, а на других пеняет, дескать украли. О как!

А как вырос Иван Степанович, так уж стал до баб охоч. Ой, любливал он их за телеса пощупывать округлыя, спасу нет. Да и уже женился, ан все мало ему было. Все трёт да трёт девку было, а как? Жизть то тогда геройская жилась, не то, что ныняшня. Да бабы то его тожа любливали. А что? Хлопец был удалой. Но бил баб своих, пташки мои, за клады все бил. Подозревал все, что обирают его. Во сне одну молодку так ножом зарезал. В аккурат под грудь белу. Приснилось ему, что воры золото его откапывают, да в карманы рассовывают. А он бежит к ним, кричит, ругается, а добежать никак не может. Вот смотрит, во сне то, а они уж набрали все, да и пошли от места того, стало быть не догнать ему никак ентих воров. Вскочил в ярости с постели, а баба испугалась и тихонько так его спрашиват:
- Шо случилася то, мил мой?
А он ей:
- У, шельма! И ты с ними?! – и ножичком то ей резанул туда.
Так шо бабы к нему хоть и хаживали, а с того разу побаиваться стали, поговаривали, что того Иван Степанович, глаз у него шальной, так и зыркает, не знаш чего ждать. Все думат чего-то там сам себе, а потом враз режеть. Так то, ястребки мои дорогия.

А в поле всё на боевы подвиги ездывал. Имя все хотел себе взять ратное. Рубал тама братушек-полячков без устали, да золотишко все прикапывал. Охотников то много было за кладами мазепинскими, да хто ж тебе скажет то, куда он зарыл то их? Он и сам то не помнит, а все по обыкновению роет. Но ты то не рой на него глядючи, неровен час заметит Мазепа, накроет тебя с потрохами! Думал, все клады в земле-матке – его.
А кто супротив него на поле брани ходил, так другим и говаривал, - Не бойся безвестности, а бойся гнева Мазепы!

После боев отдыхать любил. Сидит в кабачке, мёд то хлебат, да байками своми тешится, как тому башку скинул, как того орешком надвоил, как с того кошелёчек набрал, да у этого отнял слиточек. Да и так хорош был поживиться, что просто лежит. Любил похвастывать то. Да крестьян не любил шибко. Видать, брать то с них ему было нечего. А с кого было брать то что, жаланны мои, так тех уж Иван Степанович убоятися. Все норовил золотишко их да серебришко себе прихапать- вельми завидовал. А другой раз хвать! И сидит тихонечко. А искать начнут – говорит, – Моё, сам ковал, молоточком стучал.
Ему скажуть, - Ковал то сам, да где ж ты взял то, смердяшка?
А тама, - грит, - тама взял.
А цифирьки то невидны после молоточка. Застучал Мазепка нумера то все. От золотишко то безымянно таперича и сталось. Такой хитёр был, да глазы то все таращил, где чего да как. Знали все, да молчали часто – себе дороже обойдетися.

А король польский Сигизмунд полюбил босяка-гетмана. Все бывало ему докладывают - так мол, да так, столько-то и столько-то закончил душегуб земляков наших полячков, а король ну хохотать: Ай да сукин сын! Ай, молодчик! - тешился значит теми россказнями.
А после как то и пригрел его к себе. Золотишко то водилось у того блестяшше. При дворце стал появляться гетман, со людьми высокими говаривать, да порученья исполнять каки то там: туда пошлють его крестьянушек очумевших вразумить, так тот сабелькой то махнет гаркнет там: А ну, не шуметь, говны сраныя!
А один то смелчак вызвался, - Да я ж, грит, рос с ым, дай-ка выйду к ыму. Помниш меня, Ивашка? Вместе ж малы на прутиках сражались?
А Мазепа как зарычит на него,- Молчать! Не вашего я роду, сучье семя! Сразу я таким был! С тобой, повидло, на прутиках не сражался! Мечом сразу рубить стал! – и раз! Головушку буйну с плеч тому, смелому то. Ну, снигирьки мои ласковы, тут крестьяне то и успокоились зараз. Думат, раз уж он товарища не пощадил, нас всех порубат.

Так то гулял, гулял гетман наш Мазепушко, да свои панские замашки все ростил. Быват, играют в картишки во дворце, кто про подвиги боевы ведает, да сказни бравыя сказыват, все веселятся вроде, ан Мазепа не улыбатся, не до смеху ему значит. Тогда смолчит, а после то слушок нет, да и пустит про того, героя то. Тот ходит гусем гордым, а ему уж в спину все мыслишки-дуришки думають, а он и не ведает. А как чего надобно, от ыво все и отворачися. Так то Иван Степанович умел мор навесть.

А было раз обидел Мазепку дружок один веры католической, дразнил уж как, да измывался над Иваном Степановичем, в самы что ни на есть подметочки к себе его посылал, да словцом крепким приправлял, так ажно Иван Степанович шпажку обнажил по горячности – в мясны шарики изрубить возрешил обидчика. А скажу я вам, голубки мои, во времена те шпагу то достать при дворце было велико преступление и наказывалось оно не то, что нынча, а смертию строгой. А порешили тогда казнити гетмана-забияку без смягчения. Услыхал о том свет наш Сигизмунд-королюшко, да воспретил им Мазепу губить, мало, сказал, лихих челов у нас в нашем времени, да хранить должно предводителей смердов завсегда, пригодиться в самый момент сумеють. Вон, Ивашка Сусашка, сучий потрох, хоть и увел в могилу чисну братию, а все ж патриот каких не сыскивать. Да и так ли виновен Мазепушка? Не право ли на обиду неминучую откликнулся?

Да тогда уж больно воспротивились бароны да лорды все там у государства бывшия – дескать так и распустим всех, гетман и так уж чего себе напридумывал, шпажку достал, разбойничек! Гуськом все лапчатым хорохорился! Казнить сказано так и казнить надобно!
Закручинился Сигизмунд-кормилец. Да велел ни вашим, ни нашим сделати. Велел подвязать Мазепушку-козачка голенького лицом ко хвосту лошадьему, да кнутком по спине лошадиной шлёпнуть, да шмальнуть над ушами из оружия. И поняслася она пуглива да неоседлана по грязи да по буравчикам. Так то наказали Ивана Степановича, да живой зато стал, мои милаи! А как оправился, так снова стал золотишко прикапывать. Землицу-мать всю избередил, а на Сигизмундушку, дурень, обиделся, что тот ему досочку то не подложил, пока конь его таскал. А то, грит, рожу я поцарапал тогда сильно.
Обидку то любливал. В кабачке то сидел все дулся в усы. Упьется в хлыстик и давай проповедовать, - Державу то кто держит? А? А-а-а-а-а…, Я держу! Короля то Сигизмунда кто терпит? Я терплю! Покудова Мазепа не решил ничего – ничего и не будет! Спитя спокойно, смерды! Запомнитя, кто землю вашу от лиха хранит! МА-ЗЕ-ПА!.. - скажет бывало и под стол – худо ему.

Да так с хмеля то и пришел к Сигизмунду жалования просить. Сидит Сигизмунд на кресле бархатном да перышком в бороде ковырят.
Входи, входи, - ему грит, - вином угосчайся. Ха-ха-ха! Воевода-гетман!
А тот ему - Я, грит, тебя засчисчаю, я, грит, за тебя рублюсь, я тебе казну пополняю, решения принимаю, тебя науке военной обучил, я тебя царствовать наставил, я грит вопще тебя воспитал и родил, так что без меня ни-ни! Во всех указах своих шоб с ентого дня мою подпись ставил, а до ентова изволения спрашивал, так де иль эндак поступить, и вопще, сымай свою шапку, да со стула слазывай, не умеш королем называтися, будеш на Мазепу батрачитися!

А Сигизмунд сидит себе, да в бороду хихикает, вокруг лорды, бароны да королевския охраннички негодуют да на Ивана Степановича наступают. Только Сигизмунд все громче да громче заливается, смешно ему с такого сыру бору. Вот лорды, бароны да охраннички уж ближе, ближе все к нему, да начинают его за платье теребить, да таскать, а Сигизмундушка пуще прежнего гогочет, да громко так, словно цельный взвод солдат.
Очнулся Мазепа, ан лежит он пьян в кабаке в углу, да рожею в свином корыте, а над ним весь кабачок потешается, да самые сердобольные гогочут, да за кафтан его из корыта тащуть. Хотел было Иван Степанович шпажку с за пояса достати, да только вместо шпажки достал баранье ребро, что давеча сам глодал. Оттащили его люди в комнаты проспаться, так ведь назавтра парад у короля заготовлен, всем воякам явиться велено, время боевое закончилось, мир наступил, надолго ли, родныя мои, раньше то все воевали друг с другом, потом одумалися – чего воевать то? Живи себе да радуйся, землю возделывай, да детишек рости. А тогда у всех сабельки были, вот и надо было ими помахаться. Ну так вот, милы мои, слушайте дальше сказочку. Уж конец скоро, баиньки вам пора. На день то другой парад заготовлен был и за бои славныя, да победы удалыя Сигизмунд всем подарочки жаловал – сабельки именованные. Стали Мазепу слуги будить с утра, а он грит, - Сперва узнайте, что король пожалует, а то вельми тяжко Мазепе. Побежали слуги быстроногия как искорки да на приготовления парада поспели и все выведали. Вернулись и докладывают Ивану Степановичу, - Любезный гетман, король Сигизмунд в честь сражений ратных жалует всем именные сабельки. Вставай, господин, да водою из чана полейся.
 - Сперва узнайте-разведайте, что на моей сабле начертано, каку мне дальше политику избрать, да чтоб покруче быть и не ошибиться.
А дед то старый денщик у него был, мудрый старик, грит ему, - Ты, гетман, в жизни собой будь, а что на сабле твоей начертано, так то чирик воробьиный, а не воина удел.
- Казнить бы тебя, да сил нет, старый шиш! - Мазепа ему отвечает. А меж тем слуги его бегут да рассказывают, - дескать на сабельке то начертано: «за ратныя подвиги Мазепе – королевскому лыцарю!». Осердился Иван Степанович, что ему такое возмутительное прозвище дадено, да и от обиды великой не пошел сабельку получать.

Да и захворал после ентого как то, все лежал, да думы каки-то головой думал. То сабельку енту, то клады свои все припоминал. Снились они ему. Все во сне боялся как бы король Сигизмунд их без него не откопал. А годы шли, дорогие вы мои, Мазепа всё потел по ночам – снился ему гогочущий Сигизмунд, нашедший все его клады золоченыя и присвоивший их себе. Так и состарился Иван Степанович, никуда уж не ходил и клады свои сыскать так и не сумел.