Шесть маленьких трагедий

1.

- Ай! – вскрикнул Дмитрий Сергеевич и, прижав ладонь к ушибленной скуле, затравленно огляделся. Рядом на коленях ползала маленькая девочка. Она что-то искала и плакала. Подобрав небольшой камень, девочка поднялась с колен, показав некрасивое, мокрое от слёз лицо и, устремив злой взгляд куда-то в пожелтевшую крону стоящего рядом тополя, потребовала:
- А ну, слезай! Гад!

Проследив за ее взглядом, Дмитрий Сергеевич заметил котенка, который, как это часто бывает с котятами, забрался слишком высоко для своего возраста и теперь, обалдевший от собственной прыти, застыл на месте и не поддавался ни уговорам, ни устрашениям. Девочка снова метнула камень. И снова мимо.
- Постой! – Дмитрий Сергеевич схватил малютку за плечо, но она с рыданиями вырвалась и, погрозив котенку кулачком, занялась поисками нового камня.
– Да, постой же! Ты так его не снимешь, только еще больше напугаешь! – пытался урезонить Дмитрий Сереевич, и пока девочка, не слушая его, рылась в листве, укрывавшей поверхность бульвара, мужчина поставил на землю свой саквояж, снял и аккуратно сложил на скамью плащ, повесил шляпу на куст и, будто ему было уже не тридцать семь, а все двенадцать, с разбегу оседлав кривой черный ствол дерева, полез наверх. Два раза он чуть не упал; до крови оцарапал левое запястье, заодно порвав ремешок часов; подвергся второму ранению камнем; но все-таки достиг цели.

Когда, торжествуя, мужчина преподносил маленькой негоднице шипящий рыжий комочек, норовивший прокусить его большой палец, он не рассчитывал на благодарность. Однако девочка оказалось воспитанной.
- Спасибо, - произнесла она, улыбаясь, осторожно приняла котенка, перехватила его за задние лапки и со всего размаха треснула головой о стоящий рядом старый пень, так что тот мгновенно помолодел, окрасившись в легкомысленно розовое. Удостоверившись, что котенок мертв, девочка, брезгливо оттопырив руку, донесла истекающее бурой жижей тельце до ближайшей урны и, словно грязную тряпку, отпустила его в бронзовые недра. Отряхнула ладошки и, как ни в чем не бывало, зашагала вдоль по бульвару прочь.


2.

- Это я во всем виноват, - услышал Дмитрий Сергеевич. Обернувшись, он увидел полного мужчину небольшого роста с очень грустным лицом.
- Леночка хотела обезьянку. И я сам… Поверьте... - бормотал он.
- Вы собственно кто? – поинтересовался Дмитрий Сергеевич, облачаясь в плащ и шляпу и, пытаясь, глядя на незнакомца, нащупать саквояж, стоящий на земле. Наконец, ему это удалось.
- Андрей Семеныч Линьков, - представился мужчина и протянул руку. Дмитрий Сергеевич медлил, всем своим видом давая понять, что требует продолжения.
- Я Леночкин отец, - продолжил Линьков и был удостоен рукопожатия. – Лебедев, - отрекомендовался Дмитрий Сергеевич.
Пока недавнее происшествие укладывалось в его голову, Линьков изложил предысторию.

Леночка хотела обезьяну. Шимпанзе или орангутана. Он, же, Линьков, человек небогатый, когда узнал, сколько стоит самая обычная макака, решил утешить дочь хотя бы котенком.
- Как вы думаете, может, она успокоится? По-моему, она даже улыбнулась, когда выбрасывала трупик. Вы не заметили?
- Послушайте, вы случайно не сумасшедший? - с презрением бросил Дмитрий Сергеевич и зашагал к метро.


3.


«Идиот, какой! - думал он, проходя через турникет на станции Кропоткинская. – А она? Вообще маньячка!» - Лебедев физически чувствовал, как его душит злоба, и вдруг, словно звон серебряного колокольчика, с небес донеслось «серебро господа моего» и еще прежде, чем он увидел Ее, вся злоба куда-то ушла.

Она сидела в инвалидной коляске и пела только одну фразу «серебро господа моего» - но так проникновенно, что хотелось встать перед нею на колени. При этом она смотрела куда-то неопределенно вверх – будто в небо, куда, собственно, и пела. На груди у нее висела табличка «Помогите на операцию». Подойдя ближе, Дмитрий Сергеевич понял – девушка была слепой.

Во всем ее облике: в прямой осанке, в молитвенно сложенных руках, в незрячих глазах, поднятых к потолку, было столько чистоты, столько невинности, столько предполагаемого страдания, что Дмитрий Сергеевич занервничал, пытаясь выдать что-нибудь не слишком банальное для завязывания знакомства.
- Вам БГ нравится? – немного заискивающе спросил он.
- БГ? Что это? – девушка повернула лицо в сторону Лебедева.
- Борис Гребенщиков, - пояснил тот, - музыкант.
- Никогда не слышала, - девушка покачала головой и лучезарно улыбнулась. – Мне Сипелов нравится.
- Сипелов? – переспросил Лебедев, - Музыкант?
- А бог его знает, - простодушно призналась девушка. - Он мне как мужчина нравится.
- Но вы же… - Дмитрий Сергеевич в недоумении никак не мог подобрать слова.
- Слепая? Точно, - согласилась девушка. – Я его за имя полюбила. Когда холодно бывает, как подумаю «Сипелов» - сразу тепло-тепло становится. Будто у сожителя ангина и температура сорок. А еще у меня его телефон есть, и фотография – чтобы узнать. Вот сделаю операцию – уж я его отблагодарю.
- Да, за что?! – возмутился Дмитрий Сергеевич.
- А он мне денег дал. Лично. И фотку оставил. И телефон. Вот, - девушка нащупала на груди какую-то бронзулетку и, открыв ее, протянула в сторону Лебедева. Под крышкой белело фото Юрия Гагарина в гермошлеме с надписью СССР. Можно было только догадываться, какую надпись оставил «псевдо-сипелов» на оборотной стороне «своей фотографии». Но Дмитрий Сергеевич не стал полагаться на воображение: на реверсе фото первого космонавта обнаружились неумело нарисованное сердце, пронзенное стрелой, и номер мобильного телефона.
- Постойте! – воскликнул Лебедев, вставляя Гагарина на место - То есть, посидите! – поправился он. – Я сейчас! – Дмитрий Сергеевич ринулся к выходу из метро, но, сделав несколько шагов, вернулся: - Только прошу вас, никуда, никуда отсюда не уходите! – с чувством попросил он и, сунув в руки оторопевшей девушке свой саквояж, убегая, прокричал: - Это вам в залог!

Опустошив около десятка банкоматов, расположенных по соседству и сняв почти все свои сбережения – около ста пятидесяти тысяч рублей, Дмитрий Сергеевич, тяжело дыша, вбежал на территорию станции но, услышав «серебро господа моего», успокоился и перешел на шаг.

- Вот! – Лебедев вырвал из рук девушки свой саквояж и тут же заполнил образовавшуюся пустоту пухлым пластиковым пакетом.
- Ты кто? – испугалась девушка.
- Я был здесь только что, - объяснял Дмитрий Сергеевич, выдирая свое фото прямо из паспорта, - Лебедев моя фамилия. Здесь сто пятьдесят тысяч. Должно хватить. А здесь, - он написал свой телефон на странице с фотографией, свернув ее, вложил под крышку бронзулетки и впихнул за пазуху слепой певунье, - Здесь моё фото и мой телефон. Позвони мне. Обязательно позвони. Лебедев, запомни! Дмитрий Сергеевич! Не Сипелов, а Лебедев! А Сипелова забудь, он плохой человек! Для него люди – дрянь. Я знаю! Ты позвони, слышишь?!

Дмитрий Сергеевич торопился говорить, будто опаздывал на поезд. И все сверлил, и сверлил глазами незрячие очи певицы, будто хотел своим взглядом растопить мутные бельмы, лишившие девушку удовольствия воспринимать мир издалека. При этом Лебедев плохо понимал что и, для чего он делает, действуя, как в тумане. Сумятицу его нелогичных поступков увенчал последний – самый нелогичный: Дмитрий Сергеевич обнял девушку и, страстно поцеловав ее в губы, убежал.

Придя домой, он стал ждать звонка. Через два часа позвонили, но не по телефону, а в дверь. На пороге стояли два незнакомца с большой пластиковой коробкой.

- Вы Лебедев? – спросил один из них.
- Так точно, - по-военному подтвердил Дмитрий Сергеевич.
- Вы у нас органы заказывали?
- Какие еще органы? – удивился Лебедев.
- Ну, глаза, - уточнил второй незнакомец.
- Глаза, - задумчиво повторил Дмитрий Сергеевич, пропуская гостей, которые, пройдя на кухню, поставили свою коробку на стол и там же разложили какие-то бумаги.

- Да вы не беспокойтесь, - успокаивали его посетители. – Товар у нас свежий. Только из-под ножа и сразу в лед. Вот удостоверьтесь.

Из большой коробки визитеры достали маленькую, сквозь мутные стенки которой угадывались очертания чего-то, похожего на китайские шарики.

- Вам куда положить? – спросил один из гостей.

Лебедев пожал плечами.

- Ну, вам же не для пересадки? – осведомился другой и тут же объяснил: - Вы же понимаете, что для пересадки, такие не годятся? Такие у нас только на память идут или в коллекцию.
- Какую коллекцию? - слабо возмущался Лебедев.
- Ясно, - понимающе кивнул мужчина. - Значит, нужно положить их в ёмкость и залить водкой, а еще лучше денатуратом. Денатурат в аптеке продается. Водка есть у вас?
- Есть, - подтвердил Дмитрий Сергеевич и указал на холодильник. Гости достали из морозилки початую бутылку Финляндии, сделали по глотку и, наполнив почти до краев керамическую чайную кружку с новогодним орнаментом, выплеснули в нее принесенные глаза.
- Вот здесь распишитесь, - попросили они.

Лебедев расписался, и гости ушли. Дмитрий Сергеевич, не спеша, рассмотрел приобретенные органы и убедился: на пересадку они действительно не годились - оба зрачка были намертво запечатаны казавшимися перламутровыми от водки бельмами.


4.

Когда принесли сердце, артист Сипелов уже раскровавил морды обоим своим ассистентам и был на взводе, поэтому не обратил внимание на небольшое входное отверстие ровно по центру органа. Поставив закорючку в бумагах, он впился зубами в красную плоть, как животное. Раздался хруст и музыкант взвыл во всю мощь своего голоса, который, преодолев тысячи, препятствий прорвался из артистической уборной в зал, где несколько тысяч ожидающих концерта встретили его ответным воплем.

В гневе отшвырнув сердце, Сипелов поднес к глазам левую ладонь: на ней лежали черная мелкокалиберная пуля и сломанный правый клык. Новый вопль потряс основы ДК Динамо. Ни о каком концерте теперь не могло быть и речи.


5.

Вопреки всякой логике, зрители не стали бушевать, ломать стулья и выбивать двери. Напротив, получив сигнал об отмене концерта, толпа как-то сникла и неожиданно тихо покинула зал.

Среди прочих зал покинули две девочки - Вика и Юля. Обеим было по 12 лет. И их родители страшно удивились бы, узнав, где в данный момент находятся их дети. Девочки были одеты в черное, с элементами красного. На рюкзаке Вики красовалась пунцовая надпись Sipelov. У Юли была проколота нижняя губа. Черные шапки-колпаки, надвинутые на глаза, делали подруг похожими на Курта Кобейна в детстве. На фоне массы они выглядели едва различимо. Однако их выделяло поведение. Девочки шатались, как пьяные, то и дело смеялись, пробовали петь и срывались на плачь. На них обращали внимание люди постарше, но, встретившись взглядами, прятали глаза и отходили прочь.

По мере удаления от ДК Динамо, где не состоялся концерт, человеческий поток, растекаясь на ручейки, редел. Через тысячу шагов на улице еще можно было заметить какое-то необычное оживление. Через полторы – ровным счетом ничего. Там - река вступала в свое обычное русло.

Пройдя две тысячи шагов, девочки подошли к многоэтажке. Вика набрала случайный номер на панели домофона.
- Откройте, пожалуйста, а то нам ширнуться негде, - пожаловалась она кому-то, и дверь открылась.

Подруги поднялись на последний этаж и вышли на общую лоджию, с которой открывался вид на быстро стареющую в сумерках Москву. Внизу утробно сырели подлежащие сносу квадраты пятиэтажных кварталов. Чуть дальше стояли подпорченные кариесом редкие зубы девятиэтажек. И совсем вдалеке, окрашенные в тона заката возвышались острые клыки элитных высоток.

«Я в полете! Над Кукушкиным гнездом!
Верьте люди! У меня – размером с дом!» - пропели девочки, обнялись и заплакали.

- Меня Серега ждать будет! – всхлипывала Юля.
- Забей! – сквозь плачь успокаивала ее Вика. – Всё равно он мудак!
- Все парни уроды! – соглашалась Юля.
- Кроме Сипелова! – поправляла Вика.

Наконец, девочки наплакались и расцепились. Вика достала баллончик с краской и вывела черным на серой стене: «Жизнь дерьмо кроме Сипы но он нас предал. Мы уходим навсегда. Вика» Подписавшись, девочка протянула баллончик подруге. Юля аккуратно выписала своё имя и поставила рядом жирную точку. Затем тяжело вздохнула и зачем-то приписала: «Серега урод!»

- Ну, всё! – скомандовала Вика. Девочки последний раз обнялись, влезли на парапет и, взявшись за руки, прыгнули вниз.


6.

О смерти Юли и Вики Серега узнал на следующий день. К нему даже милиция приезжала. Мальчику показывали место, откуда накануне предположительно спрыгнули девочки. Тыкали пальцами в надпись «Серега урод!» Но, ничего не добившись, отпустили.

А чего они могли добиться, если Серёга и сам ничего не понимал. Они с Юлькой уже полгода ходили. Ничего была девчонка, забойная. Грандж слушала. Он и сам по Нирване прикалывался. Только вот подруга у нее была отстойная. И слушала всякий отстой: Сипелова, еще какую-то шнягу. И Юльку на этот шит подсадила. И главное – не понятно, как. Они когда без Вики ходили, Юлька сама говорила, что Сипелов отстой, а Курт рулез. А как Вика появлялась, ее будто подменяли.

Все это Серега вспомнил и рассказал ментам, которые его допрашивали. Но главного, самого главного он им не сказал. И это главное состояло в том, что как раз сегодня Юлька обещала ему дать. Сама обещала. Он ее не торопил: знал, что рано или поздно своего добьется. А пару дней назад, они с ней сосались в подъезде, и тут Юлька ему и говорит: «Хочешь, мол?» Ясный красный! «Через два дня буду твоя, обещаю» - сказала и так на него поглядела, что Серега поверил – будет.

Он уже и с приятелем договорился, насчет хаты, и кино специальное приготовил, даже почитал кое-что на эту тему. А какие ему сны снились! Все две ночи. И вот, пожалуйста. Здравствуй, жопа, новый год! И главное, непонятно, зачем писать, что он урод?

К тому же это было обидно. Поэтому прямиком из отделения милиции Серега направился в магазин автозапчастей, где продавали краску в баллончиках. Купил два – один синий, другой - белый – и уже через пять минут находился у стены, проводившей самоубийц в последний путь, изучая настенное послание и размышляя над тем, как полохматее ответить.

«Сипелов – отстой» - первым делом написал он большими белыми буквами. Потом зачеркнул надпись «Серега урод!» и жирно вывел: «Юлька – ****а!» Прочитал и понял, что ничего особенно обидного в этом для Юльки, пожалуй, нет, но исправлять было не солидно. Тогда он спустился на этаж ниже и написал на всю стену синим: «Юлька – ****ь!» Но тут же признал, что это не соответствует действительности: до него Юлька ни с кем не ходила, и, вообще насколько он знал, она была девочка серьезная. Пришлось спуститься еще ниже.

Вскоре все стены на всех этажах общей лестницы были по очереди исписаны различными определениями Юльки. Но ни одно из них не казалось Сереге тем самым, точным, которое было бы в равной степени правдивым и оскорбительным. Вследствие чего, несмотря на огромную проделанную работу, он не чувствовал ни покоя, ни удовлетворения.

Теперь он стоял на первом этаже. Почти нетронутая стена, казалось, смотрела на него с такой же надеждой и тревогой, как и он на нее. И тут его осенило. «Динамо! - подумал он. – Ну, конечно! Как это я раньше не допёр!» И тут же вывел синим рубленным шрифтом: «Юлька – ДИНАМО!» Обвел надпись белым и, отойдя на пару шагов, залюбовался.

За этим занятием его и застала группа болельщиков Спартака возвращающихся с очередного матча своего клуба. Серега не сумел довести до них мысль, что Динамо, как клуб не имеет к его действиям никакого отношения. Спартак опять проиграл, и болельщики были не в духе.

Поэтому следующие полгода мальчик провел в больнице. Он был очень плох. Но выкарабкался. Никто не понимал, как.

В тот же день, когда Серёгу выписали, на стене дома - того самого – появились две надписи: обновленная сине-белая «Юлька – ДИНАМО!» и красная: «Спартак – параша!» На следующий день эти же надписи украсили стены соседних домов. За месяц две упомянутые фразы, размножились так, что покрыли все стены домов во всем микрорайоне. А еще через год на волнах одной радиостанции впервые прозвучала баллада «Динамо» о смелом и благородном хулигане по имени Спартак и его подружке Юльке. В конце песни Спартака сажали в тюрьму. А Юлька, не дождавшись возлюбленного, уходила к другому. Балладу «Динамо» исполнил Сипелов. Успех песни был так велик, что она стала визитной карточкой исполнителя, а затем и его проклятьем. Как ни старался, музыкант не смог создать ничего столь же популярного и, всю свою долгую творческую жизнь, вынужден был мириться с репутацией «певца одной песни».