Из жизни последнего честного армянина

 ПРОЛОГ

Люблю шоколадное мороженное. И спать люблю. Почему нельзя спать и есть шоколадное мороженное одновременно. Все-таки жизнь жестокая штука. Нет в ней справедливости. Убедился в этом еще лет в восемь, когда один дворовый Гад, тоже лет восьми, пнул Туза, собаку черной масти и Гаду за это ничего не было. Я все ждал, что вышеупомянутая мадам С*** накажет его. Но нет. Напротив, ему разрешали не носить дурацкую шапочку с помпоном и колготки, которые носили все, выражаясь урбанистически, всех это обламывало и обламывало вплоть до середины мая, а то и дольше. У него так же не выпал ни один молочный зуб, чего я ему до боли в животе желал, потому как сам, страшно боялся подобных метаморфоз в своем рте и считал, что это высшая кара. Так же как и старшим ребятам, ему разрешали ходить за дом. Там было много деревьев и на них можно было лазать и воображать, что ты на мачте, что ты капитан Джек и что плывешь в порт или просто сидеть и смотреть сверху, как Тузик бежит и хромает от боли и обиды. А я то вообще боялся лазать, и сейчас боюсь, до оторопи боюсь, и вообще везло ему непостижимо, Гаду такому.
 
 Но вот мне двадцать, я заканчиваю университет, пользуюсь успехом у барышень, знаю языки, читал многое, видел многое, знавал многих. А Гад закончил или не закончил П.Т.У. Работает в шиномантаже и от гудрона и солярки его руки черны. И в глубине души ему стыдно, что он не может ухаживать за барышнями, потому что барышням важно, что бы пахло хорошо, чтобы стиль пер и выпирал и манеры перли и выпирали и чтоб непременно знал языки, читал много, видел многое, знавал многих иначе все четно, бесцельно и очень грустно. А так остаются только девки Грицацуевы из кабака, о которых Толстаевские писали "арбузные груди, нос, и мощный затылок". Справедливость есть. Я понял это лет в двадцать, когда на экзамене по немецкому, преподаватель сказала что у меня идеальный немецкий. Что чертовски способен Я, что недосягаем Я, что вообще есть только Я и что, какого черта я не ходил на пары и старательно зарабатывал репутацию хама, бездельника и увальня когда все не так. Она ругала за лень и возносила до небес мой гений минут пятнадцать и я чуть не всплакнул от чувств-с. Оно все конечно так, но это никто не видит, и Немка тоже не видела, это было минутное наитие, оно прошло-с. Поэтому чуть и не расплакался. У всех проходит. После Немки были многие. Преподаватель по зарубежной литературе. Оказывается, вы читаете. Странно, как же так. А нам казалось... Но уже плакать не хотелосЪ.
 
 Прочел дневники Раневской. Она писала про Булгакова. Как-то жена его зашла на кухню и увидела слезы гения. Она спросила "Миша, почему ты плачешь". А Булгаков сказал "почему они не понимают, что я гений". Вот и мне подобная обида жить мешает. Я, конечно, не претендую на гений Булгакова, но мне кажется на свой у меня есть кое какие права. Не скромно? А почему бы и нет. И вообще, скромность - порок. От скромности гадов больше делается. От скромности гении дохнут. Кстати Булгакову повезло больше чем даме с цигаркой. Признали. Позже. А дневник Раневской я купил в книжном, на базаре в Тамбове за 41р. С радостью бы дал больше. Никто не просил. Кстати столько же стоит чистый дневник. Очень понимаю Пикассо. Гений во Франции не знающий французского. И над ним смеются.
 
Справедливость есть. Просто не всегда. Да и как ей быть всегда. Как же знать белое, если не видел черного. И в Бога верю. И злюсь на него и проклинаю и люблю. В людей не верю. Не злюсь, не проклинаю и не люблю. Жалею некоторых, а некоторых иногда. Только Бог всегда и всех. Важно знать и помнить.
 
 Но вот мне двадцать, я заканчиваю университет, пользуюсь успехом у барышень, знаю языки, читал многое, видел многое, знавал многих и, похоже, еду в штаты. Вторично. Важно знать. А Гад закончил или не закончил П.Т.У. Работает в шиномантаже и от гудрона и солярки его руки черны. А когда-то я испытывал к нему даже зависть.
 Справедливость есть. Ее не может не есть.
 Глава 1




 Если у вас есть троюродный дядя по отцовской линии, работающий супер секретным агентом и легендарным шпионом в Ереване, то свяжитесь с ним, по секретным каналам департамента по шпионским делам и попросите выслать контрабандой свежих персиков, хотя бы три. И сиги. Сиги побольше и непременно свежей. Если вы никогда не пробовали армянских персиков, то боюсь, вы мало знакомы с исключительным вкусом этого ботанического чуда вообще. А сига, что б вы знали - это рыба. Но боюсь, что вы и ее не пробовали. Скорблю по тебе читатель. Но как гаварить русский пословиц, сытый голодного не разуметь. Из этого делаю вывод, что следует прекратить это бессмысленное выделение желудочного сока.
 
 В Армении много очарования и очаровательного. Просто мало кто знает. Мало кто
знает, что можно встать ранним, пасмурным утром 23 октября, пройтись не спеша до уже разоренного осенью пляжа и увидеть рыбаков, которые вернулись из объятий Севана с полными лодками и, завязав короткий, конструктивный разговор с выше упомянутыми, договориться и купить сколько угодно сиги за вполне оскорбительную цену. И можно сесть подальше от воды, развести тихо костерок, а потом приготовить свежую рыбу на горячих углях, и пообедать с теплой лепешкой. Можно и дома. Только если будет возможность, последуйте моему совету, и вы все поймете. А лучше пригласите этих же рыбаков трапезничать вместе. Правда, эти большие, неотесанные мужички в бушлатах будут смущенно сопротивляться вашему неожиданному гостеприимству, но главное настоять, а там кто-нибудь достанет припасенный джентльменский набор: домашнюю брынзу, тархун, лаваш и может быть яйца в крутую уложенные заботливой женской рукой. В очередной раз вспоминается русский пословиц, потому прекращаю.
 
 Затем польются беседы за жизнь, из которых выловишь больше чем они за весь день рыбы. А еще потом они разойдутся готовить снасти, а тебе станет немного не ловко от своей учености, начитанности и политической принадлежность, потому что рыбаки - люди хоть и неотесанные, но волшебные. Люди смиренные как любил приговаривать Урия Хип. Сущие дети со сложной историей. Робко принявшие мир после тысячелетней борьбы на право быть великим народом. Потомки великих героев и царей, отвергшие любовь Клеопатры, непобежденные Александром Македонским и не сломленные резней ататюрков сейчас ловят рыбу и продают ее за вполне оскорбительную цену.
 
 А еще можно проснуться утром 17 января и выглянуть в окно. Долго не понимать и не понимать еще чуть-чуть, а потом все-таки сориентироваться и осознать, что впервые за зиму выпал снег в изумительных количествах. Хотя вечер 16 января не предполагал никаких новшеств в серо-зимнем пейзаже небольшой деревеньки. И макушки невысоких гор, у подножья коих и покоится населенный пункт, все так же сторожили покой горного вечера с лысой, непокрытой снегом головой. А ко всему прочему следует добавить, что мало кто ожидал каких-либо метаморфоз с внутренним спокойствием соседского мужичка, которое менялось симметрично погоде, а именно от +8 до -5 и легкий теплый бриз его души все чаще сменялся резкими порывами ветра от 3 до 5 метров в секунду. Однако переменчивая натура соседа связана не столько с термометром, сколько с бестактностью атмосферных осадков и отсутствием каких-либо джентльменских норм. Потому как даже воины начинают с учтивого предупреждения, оповещая о своем скором визите одну из сторон, в отличие от этих самых осадков, которые на вечер 16ого даже тучки не послали.
 
 Так и бывает, год ни снежинки, а год навалит, опомниться не успеешь. А главное рыбацкие дети, клянут весь снег, на чем свет стоит, потому как радости им от ней никакой. Работать надо, а снег этот только хлопот прибавит. Да и потом, воду с колодца таскать в осенней обуви зябко, зимнюю-то не купят, понадеются, что зима мягкая будет и авось пронесет. Иногда проносит.
 
 Хотя было бы не верно считать, что вся Армения босая ходит. Я пишу об отдельно взятой деревне, где цивилизацией просто пренебрегают и в которой стоит мой старенький, пустой дом, одинокие яблони и груши, вишни, сливы, малина и мамина китайская роза. Последний раз, жизнь там теплилась лет семь назад и имела вполне определенное лицо и привычки. Но сейчас он пустой. Дети разъехались по городам и странам, а определенное лицо и привычки покоится рядом со своим супругом и моим дедом. В городе конечно жизнь не такая. Городская.
 
 К сожалению, для многих, что Армения, что Азербайджан, что Дагестан и Чечня, все одно. А мало кто знает, что Армения это островок древнейшей культуры посреди не менее древнего, но, к сожалению более кровожадного и варварского Кавказа. Вообще, на мой взгляд, Армения, пожалуй, единственная из сохранившихся древних цивилизаций, которая не продала остатки от былого величия и память предков на сувениры. Я не хочу, чтоб вам казалось, будто я пытаюсь приделать крылышки ко всем армянам. За многих мне лично стыдно. Я говорю о других. К счастью их не так уж и мало. И многих вы знаете не хуже меня.
 
 Великий режиссер - Сергей Параджанов ( новатор, внесший огромный вклад в
андеграундное кино, сидел в лагерях за свое творчество, его больше нет, но его работы до сих пор вызывают споры кинокритиков и восторг коллег всего мира ), Шарль Азнавур ( самый известный шансонье Франции, тоже армянин ), Гари Каспаров ( бывший чемпион мира по шахматам ), Харли Девидсон ( представьте и он ), Фрунзик Мкртчян ( гордость советского кино ), SYSTEM OF A DOWN ( представьте и они тоже, самая популярная альтернативная команда на сегодняшний день из Лос-Анджелеса ), Армен Джигарханян ( один из самых востребованных актеров, попавший в книгу Гиннеса по количеству сыгранных ролей), Юрий Каспарян ( гитарист легендарной группы Кино, и там мы есть ) и продолжать можно долго. Не думаю, что остальной Кавказ может похвастаться таким же списком своих соотечественников. Если и есть чем похвалиться армянам, так это своей культурой и коньяком. Ну не мало я думаю. Сейчас большинство армян живут в иммиграции, геноцид 1915г заставил бежать тысячи армян и уничтожил миллионы - цвет тогдашней интеллигенции. Сотни тысяч армян, турецкое правительство изгнало с исторических земель, и теперь Арарат не наш, теперь Карс не наш. Нас гнали через Месопотамию, через пустыню, без еды и воды, и там убивали, и там насиловали наших женщин. Среди депортированных находился также великий армянский композитор Комитас, который, не вынеся тяжелых душевных потрясений, лишился рассудка; благодаря влиятельному заступничеству он был переправлен в психиатрическую лечебницу в Константинополе, а затем в Париже, где и скончался.
 
 Мало кто представляет, что Армению, по древности, можно поставить в один ряд с такими странами как: Греция, Рим и Египет. Представьте, что только Еревану почти две тысячи лет. Это последняя столица Армении, до нее были еще многие. К слову, враги разрушали Ереван до основания четырнадцать раз, а она и поныне стоит. Мы стары как мир и мы теряем себя на рынках. Некоторые. За них стыдно.
 
 Ну что осталось от великой римской империи. Рваный сапог. Италия захлебнулась в моде и живет от сезона нежной парчи до сезона пурпурной воздушности. Мужики влюблены в Гальяно. Женщины мрут от недоедания. Египет продал свою историю на сувениры европейским варварам. Не удивлюсь, если из пирамид сделают отель и снесут сфинкса, чтоб не загораживал вид из окон нижних этажей. Наверно и Армения пошла бы по их стопам, но особый политический климат и ментальность помешали. А то бы и знаменитые армянские "хач кари", глыбы туфа, на которых вырезают расписанный узорами крест тоже пошли бы на брелки.
 
Но все это не важно. А что взаправду важно, так это весна. Когда Ереван оживает. Осенью и зимой Ереван всего лишь бледно-розовый туф, безумно красивый, но мертвый и бледно-розовый. А весна закидывает город зелеными, щедрыми мазками. Как - будто сумасшедший художник с остервенением давит тюбик на улицы города. Дарит площадям солнца желтые цветы, переулкам нежную зелень и виноград, а фонтаны наполняет плеском и уморенными жарой детьми. Забрасывает голубыми и розовыми цветами горы, поля и весенних женщин, бегущих на встречу июню.
 

Грядет лето и Армения бежит, летит, ломая крылья к воде Севана. И я в этой толпе. бегу и спотыкаюсь. Голова пульсирует желаньем отдаться волнам. Жара стимулирует порыв. И вот я иду мимо домов, мимо хлебной лавки тети Тамары. Поднимаюсь на пригорок и резкий спуск невольно торопит мой шаг. Я еще не вижу воду, мешает железная дорога впереди, но я чувствую свежесть волн и крик чаек. Волшебное нетерпение и трепет на минуту сковывают мои мысли, но я уже стряхнул эту пелену оторопи и иду дальше. Правда, прежде чем перейти железную дорогу я заглядываю в безмятежность ушедших, где покоится мой дед. Я поднимаюсь на постамент, здороваюсь с ним и целую плиту. Вот такие у нас встречи. При жизни как-то не удалось. Но вот я уже свободен и бегу по шпалам дальше, потому что жара стимулирует, а дед понимает и не обижается. Бегу мимо высокой травы, в которой рой кузнечиков захлебываясь трещит и по гладким камням, которые обычно встречаются у воды и которые туристы собирает на сувениры. Нетерпенье рвет все мысли на лоскуты, и я почти умираю. Я уже вижу, как люди входят и выходят из воды, но мне еще надо идти, а сил почти нет. Я уговариваю себя. Ну, еще немного, ну еще чуть-чуть. Я иду как в тумане, медленно, но верно достигая цели и вот, еще пол минутки и я жив. Плыву. В нос бьет вода. Отплевываюсь. Плыву дальше. Устал. Восхищаюсь на катамаран и его белые паруса. Плыву дальше. Устал. Брат тоже устал, но из воды ни на шаг. И так до вечера.
 
 А вечером, мы втроем с отцом бредем домой. Сегодня, он заработал мало. Водные
велосипеды уже не так популярны, как раньше, правда, завтра должны придти смотреть наш вагончик на берегу, который мы сдаем приезжим из Еревана. Если снимут, то будут какие-то деньги. Но все это не важно. Наверно нет. Важен мой старенький, пустой дом, одинокие яблони и груши, вишни, сливы, малина и мамина китайская роза. Дом, в котором жизнь теплилась лет семь назад и имела вполне определенное лицо и привычки. Но это потом. А пока мы бредем домой, в котором пока еще хозяйничает, то, вполне определенное лицо и готовит ужин из жареных помидоров, или яичницы с лобби, или даже толмы с мацуном и чесноком, для нас бродяг. В то время, когда вечер оседает на плечи, как кофейная гуща в чашке соседского мужичка пока не подозревающего об утре 17 января. А потом, в непременном изобилии будет виноград и персики, которые ваш дядя, секретный шпион, рискуя погонами, будет контрабандировать вам в количестве трех штук. А что до меня, то я уже объелся ими до неприличия и смотреть на эту дрянь больше не могу, правда, только до следующего дня.




 Глава 2



 Шел третий час ночи, но за столом продолжал сидеть народ. Они ели крекеры, пили тархун и морщились от попадавших в нос газов. Морщился и Владимир Владимирович. Он сидел в каске, накладных усах, нервно стучал костяшками пальцев по спинке стула и хмурился. Вечер своей неподвижностью напоминал болото, и казалось, тишина пожирает комнату, а часы своим мерным тиканьем только усугубляли положение и без того, не состоявшегося вечера. Подобное веселье настолько осточертело Фердинанду, что тот, после долгих раздумий решил таки расположить к разговору Владимира Владимировича, который в свою очередь был расположен к нему меньше всего из присутствующих. Хотя понял он это слишком поздно. Де Соссюр уже сделал первый шаг и спросил.
 - Ты Вов чего в каске-то и усы вон, какие дурацкие нацепил.
 - Я, голубчик, конспирируюсь,- коротко ответил Маяковский.
 - Позвольте спросить зачем,- продолжал де Соссюр.
 - Право, мне не ловко говорить, вы начнете переживать, а у вас нервы,- попытался отвертеться от назойливой заинтересованности Владимир Владимирович.
 - Раз так, то и не надо, то и не говорите, больно надо было, только я теперь тоже вам ничего рассказывать не буду,- ответило за Фердинанда его уязвленное самолюбие.
 - Ну не обижайтесь, что вы как это самое ...,- попытался подбодрить Фердинанда Маяковский, но, решив, что для реабилитации самолюбия этого, пожалуй, маловато, добавил.- Просто на днях, мой родственник, тот, что секретный шпион в Ереване, дал телеграмму, в которой сообщил, что Сталин решил меня убрать. Вот я и конспирируюсь.
 - Боже мой, мне сейчас дурно станет,- простонал де Соссюр и хлопнулся со стула на пол.
 - Ник. Ник., голубчик, подайте, пожалуйста, своему коллеге нюхательной соли, а то его еще рвать начнет,- забеспокоился за судьбу своего ковра Маяковский. Но вместо этого молчавший весь вечер Ник. Ник., протянул своими тянучим голоском следующее.
 - Вы Владимир Владимирович зря так беспокоитесь. Не далее как в утреннем номере "Правды" черным по белому было написано, что в 9:32 по московскому времени Сталин был пленен ирландским героем Фер во время утренней пробежки Иосифа Вессарионыча по МКАДу. И думаю, что вся ваша конспирация довольно бесполезна, учитывая сложившуюся ситуацию.
 - Как все удачно складывается,- воскликнул де Соссюр, как не в чем не бывало материализовавшемся на своем прежнем месте. А Маяковский быстро понявший свое глупое положение не нашел ничего лучше, как сказать. - Береженого Бог бережет. Будто бы он и так все знает, просто перестраховался. Вдруг удали у этого ирландца не хватит.
 - Однако господа, в виду последних событий считаю возможным и даже нужным сменить место дислокации на место позанятней, без патефона, право скучно,- неожиданно заметила единственная женщина дикой тусовки, а именно - портрет Мерлин Монро, висевший рядом с часами.
 - А ведь дама права,- согласился де Соссюр, обрадованный перспективе покинуть сию обитель тотальной конспирации Владимир Владимировича. - Давайте телепортируемся на Воробьевы горы, там говорят сегодня салют.
 - Опомнись, ты, словесная кляуза. У тебя от твоей когнитивной лингвистики ум за разум зашел. На дворе ночЪ! Какой салют в 3 ночи. Раздражался Маяковский и разгоряченный, чуть было не схватился за маузер, но Мерлин так мило упрашивала его со стенки не быть букой, что, в конце концов, он поддался на провокацию и даже угостил даму сникерсом. После чего отклеил усы, но каску снять отказался наотрез, мотивируя это уже в слух. - Береженого Бог бережет.
 - Вы такой забавный, Вова,- сказала, доедая шоколад Мерлин.
 
 На этом и порешили и приготовились к телепортации. Дворник Герман- человек тёмный, а поэтому про всякие телепортации слыхом не слыхивал и, увидев неестественно яркую вспышку в окне дома противника словесных кляуз дико разнервничался. Но больше испугавшись за судьбу такого клиента, как Владимир Владимирович, который нет - нет, да и подкинет копейку другую на рюмашку, по доброте душевной. И страх перед пустым карманом сподвиг его на авантюру разобраться в естестве этого загадочного явления, и по возможности спасти руку дающего. Осторожно приоткрыв форточку, он оглядел темную комнату и кинул что-то оскорбительное для испугу мнимого врага, а после добавил что-то вроде "Врагу не сдается наш гордый Варяг" черным углам апартаментов и с якобы устрашающим криком сполз пьяным мешком во внутрь обиталища, приговаривая, "глаза боятся, а руки делают". Нашарив на стене включатель, он включил свет и обнаружил записку на столе со следующим содержанием "мы телепортировались на Воробьевы горы, слава ирландским героям", а ниже приписка, "Герман, ты низок. В.В." Но Герману напротив, стало как-то теплей, что о нем помнят, а имя его пишут с заглавной буквы. И от нескончаемо приятных ощущений его полонило в сон, и он не долго думая, уснул под столом.
 
 Пока Герман спасал Маяковского, он, Маяковский, прогуливался с дикой тусовкой по Воробьевым горам неся портрет Мерлин под мышкой, на что сама Мерлин отреагировала следующим образом.
 - Во-о-о-ва Вова-а-а-у Вовочка-кА, не мог бы ты нести меня пря-А-мо, а то на боку-у-у меня укачивает,- что Вова незамедлительно и выполнил и стал нести ее перед собой, как портрет Брежнева на параде. - Ну, Вова, ну ты и придумал, что ты меня несешь как портрет Брежнева на параде,- продолжала конфузиться Мерлин. - Что люди подумают, смех, да и только.
 - Люди подумают, что портреты последнее время много болтают,- заткнул рот даме Маяковский. Но потом пожалел и решил исправить ситуацию. - Милая, ты не сердишься, я уже успел пожалеть и осмыслить свое поведение. Давай ты споешь мне свое "ПУ ПУМ ПИ ДУ" и мы обо всем забудем,- Мерлин не могла долго дуться на мужчин и на заплаканной мордашке появилась улыбка, но прежде чем спеть спросила у Владимира Владимировича.
 - А у тебя еще сникерс есть.
 
 До рассвета осталось меньше часа и вся природа нашего полушария готовилась проснутся, но поскольку оставался еще почти целый час, эта соня все еще сладко причмокивала во сне и била ножкой о стенку кровати. А тем временем неугомонные филологи углубились в лингвистические изыскания и спорили о синхронии словесного знака, о концепте слова "турбулентность" и о роли великого передвижения согласных германских языков в наречиях африканских племен. Так они дошли до билета №32, в котором излагались лингвистические взгляды Хомского. Ни тот, ни другой особо ничего не могли понять в его языковых концепциях, но решили не срамиться друг перед другом, поддержать его молчаливым единодушием и тихо перейти к следующему билету.
 - Что это вы там делаете филология,- спросил весь зацелованный и явно довольный этим обстоятельство Маяковский. Не то чтоб он по ним соскучился, просто хотел, чтоб все видели его победоносно - потрепанный вид.
 - Билеты повторяем,- отозвался с неохотой и завистью Ник. Ник. - Дошли до 33го. Не желаете присоединиться.
 - А что там в 33ем.
 - Пражская лингвистическая школа.
 - А на черта она вам.
 - Ни нам. Ему.
 - Кому Ему,- обрадовалась Мерлин перспективе пополнения своих рядов еще одним мужчиной.
 - Да этому.
 - Ну, кому этому.
 - Ну, ему.
 - Ну, из-за кого мы вынуждены торчать здесь с вами и зубрить эти билеты,- пояснил де Соссюр.
 - А, это тот, что храпит весь вечер,- отреагировала Монро.
 - Ну да.
 - Странный он,- сделал вывод Владимир Владимирович.
 - Не будь букой Вова.
 - У него там что экзамен, какой,- спросила Мерлин.
 - Да,- ответил де Соссюр. - Волнуется парень. Боится 32ого билета как огня.
 - Вообще-то светает ребята. Нам пора уже,- сказал в конец, ошалевший от ласк любвеобильной картины Вова. - Может ему на последок удачи пожелать.
 - Ни в коем случае,- возразил Ник. Ник - Я за чистоту эксперимента. Пусть сдает как все.
 - Злой вы,- сказала Мерлин.
 - Не правда. Я добрый, все говорят. Просто справедливый,- и Николай Николаевич тайком, чтоб никто не видел, скрестил пальцы на удачу.
 
Они погуляли еще минут двадцать, а потом растаяли окончательно в первых лучах, в щебетанье синиц, и каплях росы. А я проснулся совершенно разбитым, оттого, что заснул в три ночи на россыпи лекций, а встал с рассветом и с диким чувством совершенного не понимания 32ого билета о языковых концепциях Хомского. В голове пульсировала боль, а прохладное утро знобило мелкой дрожью в жилах и чирикало за окном, в яблонях соседского дома. Налитые свинцом глаза настоятельно просили остаться и поспать еще часов шестнадцать, не смотря на то, что в голове было ясно как никогда. Состояние дикое, когда организму просто необходим сон, но при этом он не возможен, потому что бессонница - сука злая.
 
И вот я окончательно разбитый совершаю подвиг и доношу свою морду до умывальника. Вода холодная, кафель холодный и мелкая дрожь переходит в крупную. Умылся, что называется абыб-кабыб и так же вытерся. Дрожь отступает, и я превращаюсь обратно в человека. Глаза больше спать не хотят, но я знаю, они мне еще отомстят за такое насилие. Возможно, даже сегодня.
 
 Экзамен важный. Последний. Поэтому лучшая рубашка, лучшие штанци, модная обувь, духи, гель и еще всякая мелочь и вот я конфеткой шагаю к остановке, и весь мой вид выражает призрение к толпе.
 Через час я на месте. Захожу в университет. У входа встречает охранник и по нему видно, что он твердо решил ко мне пристать с какой-нибудь глупостью. Так и вышло.
 - Молодой человек, вы куда?- спрашивает меня директор мира.
 - На почту посылку отправить дяде Федору в Простоквашино,- неосмотрительно хамлю в ответ я. Ну, куда я могу идти в здании университета в последний день сессии. Идиот.
 - Рано еще, мы сейчас не пускаем - говорит он и понимает, что я тоже не в духе.
 - Потом будет поздно,- не на шутку разозлился я и отдернул руку, за которую он схватил меня, чтобы задержать. Которую этот Рембо, вероятно, хотел заломить так, как это делают полицейские в Вашингтоне округа Колумбия. Он еще пытался, что-то сказать мне в след, но я уже завернул за угол.
 

 Вообще-то я добрый и даже чуткий, но как бы это сказать... эм... ам... ну легковоспламеняемый что ли. Может быть, я слишком многого от всех хочу, но не хотеть тоже не могу. Терпеть не могу неудачников. Некоторые жалеют, а я вот презираю. Почему моя мать вкалывает как лошадь ломовая, чтоб у меня была лучшая рубашка, лучшие штанци, модная обувь, духи, гель и еще всякая мелочь и чтоб я мог конфеткой шагать к остановке, а здоровый мужик просиживает штаны у входа в университет и вымещает свои комплексы на людях. Почему моя мать имела смелость начать все с нуля с двумя детьми на руках, без денег, работы и жилья и добилась всего сама, а какой-то мент-неудачник вместо того, чтоб ловить воров и насильников задерживает моего брата, только потому, что он необычно одет и его мобильник стоит больше чем его телевизор. Когда в это же время, где-то ходит потенциальный вор, который может украсть его же холодильник, и потенциальный насильник, который вполне реально может изнасиловать его же старшую дочь, а виноват в этом будет только он сам.
 
 Почему, вы неудачники не понимаете, что у каждого есть шанс изменить свою жизнь.
Почему ты охранник не бросишь это все. Эту зависть по чужой жизни и работу. Всегда можно найти что-то достойней, просто наверно нужно что-то делать, а делать мы ничего не хотим, ведь так товарищ охранник. Нам нравиться каждый день унижаться на работе перед начальницей. Размалевано-озабоченой, тупой истеричкой, которая как минимум считает себя императором вселенной. Нас больше устраивает гонять малолеток на улице, чем рисковать жопой ловя мразь и жаловаться на жизнь вместо того, чтобы завоевать уважение к себе и дослужиться, наконец, до полковника. Презираю неудачников.
 
 Хотя мне нужно всего пять минут, чтобы опять стать лапочкой. Подосадовал и хватит. Все в руках Божьих, а наше дело телячье, обосрался и стой. Это я к тому, что наверно так надо. Перефразировав Маяковского "если неудачники есть, значит это кому-нибудь нужно", а поэтому я уже поднимаюсь по лестнице и меня больше заботит Хомский и 32-ой билет, чем директор мира. И я напрочь забываю инцидент.
 
 У дверей уже толпится народ. Все волнуются. Трясут затертые распечатки и лекции в руках и судорожно повторяют то, что даже не пытались учить или то, что и так знают и лучше знать не будут. Они тоже неудачники. Тоже никогда не понимал подобных вещей. Выучил, полюбому сдашь. Нет, так или повезет, или папа друг внучатого племянника одного не последнего человека в областной больнице, который в свою очередь лечил заместителя главы администрации, который в свою очередь лично знаком с деканом и все тип-топ. И спрашивается че так психовать. Вот мама заболеет, не дай Бог, это я понимаю. Или война началась, тоже пойму. Кому важны эти оценки. Фикция одна. Зубрилам рисуют пятерки за зубреж. Людям знающим тройки за прогулы. Лишь не большой процент действительно заслуживает уважения. А так, все фикция.
 
 Ну, вот я уже стою и подтруниваю эту серую массу зубрилок всякими шутками. Какое-то удовольствие я получаю, видя, как они до смерти боятся получить заслуженную тройку. А что до меня, то я почти все знаю и не волнуюсь и мне все равно, что мне поставят тройку или пятерку. Ни та ни другая оценка не скажет обо мне ровным счетом ничего, а поэтому мне важней остаться собой и не быть хорошеньким для всех. Я не червонец, чтобы нравиться всем.
 - Ой, а чаво эт ты повторяешь,- спрашиваю я зубрилку.
 - Фонетическую концепцию Бодуэна де Куртене,- отвечает зубрилка.
 - Это где он выделял три основных аспекта фонемы,- делая заинтересованный вид, спрашиваю я вновь.
 - Да. А ты учил? Можешь что-нибудь рассказать?
 - Да плохо, я так волнуюсь, что мне даже плохо делается,- лицемерю я.
 - Я тоже так волнуюсь. Если мне поставят три, я с ума сойду.
 - А ты что надеялась сдать. Успокойся, ты не сдашь и сойдешь с ума.
 - Да иди ты урод,- расстраивается зубрилка. - Ты тоже не сдашь,- пытается четно отомстить она.
 - А мне плевать,- говорю я и иду доставать еще кого-нибудь.
 
 Пока иду пытаюсь осмыслить, жалко мне ее или нет, плохо ли я поступил или нет и прихожу к выводу, что нет. Я не думаю, что это жестоко. У матери сына отбирать жестоко и отправлять его на войну жестоко. Не обращать внимания, что рядом с твоим домом рой бомжей, у мусорки ест падаль жестоко, когда сытый живот номенклатуры преет в кабинете жестоко. А она и есть, эта самая будущая номенклатура. За которой стоит диплом-фикция и из-за чьей напыщенной некомпетентности отберут сына у матери. А сейчас она готова за эту пятерку удавиться.
 
 Не успел я закончить мысль, как ко мне подходит Сидр. Высокий, толстый парниша из серии Гаргантьюа и Понтегрюэль, человек исключительного идиотизма и непостоянства и говорит.
 - Пойдем.
 Я молча следую за ним в кабинет 58, двери которого всегда открыты для друзей, потому как замка на них от родясь не было. Я захожу и вижу Андрюху и бутылку лимонной водки. Не успеваю зайти, как предусмотрительный Сидр припирает дверь шваброй на всякий случай.
 - Давай Серег. Ща еще Вовчик придет. Мы решили с пацанами идти первыми сдавать, а потом к нему на хату.
 
Я человек в некоторой степени педантичный, привычный, что называется сани летом готовить, еще вечером распределил весь свой следующий день, и менять намеченный путь не входило в мои планы. Да и потом, я к напитку не приучен. То есть я не выпиваю. Я, конечно, пробовал и не раз, но как-то энтузиазма это во мне не вызвало, чего не скажешь о Сидоре. Его у него хватает на все. И к тому же у него необыкновенный дар уговаривать. Между делом, говоря, подобная конспирация со шваброй, присуща людям осторожным коими и являлись мы, будучи трезвыми, но так как пьяному море по колено, застолье мы решили продолжить на подоконнике у кабинета декана.
 
 За это время все пацаны собрались и готовы были к труду и обороне. К нашему счастью зубрилки не чинили препятствий нашему порыву, и мы косяком поплыли в след за педагогом в кабинет. В минуту начался такой ливень, что размыл, не только дороги, но и людей смыл к чертовой матери. Мы вытянули по билету и уселись на задних партах. К слову все мы сидели у окон, которые в свою очередь выходили в городской сад, где стояло кафе-караоке под открытым небом. И один незаконнорожденный сын Кобзона, неподверженный разрушительной силе дождя оставался и пел, что есть мочи, подобно своему родителю песню, группы "КИНО" "мягкое кресло, клетчатый плед, не нажатый вовремя курок"... промычал отрывок и продолжил "группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве". Вообще-то экзамен был серьезный и преподаватель у нас был каменный. Она, мне кажется, даже ребенку своему не улыбается. Но сегодня день как-то располагал к неосмотрительному распутству и чувству полной безнаказанности за него. А поэтому прибавить к этому выпитое и душевность пьяного отпрыска Кобзона, делало экзамен вполне забавным мероприятием. Мы делали самолетики из шпаргалок, постоянно смеялись и лишь иногда обращались к письму. Кто-то списывал. Мы, с Ромой написав свои билеты, уже писали тем, кому не повезло, а именно Сидору, Вовчику, Андрюхе и Вэну.
 

 Сдали. Вечер обещал быть многообещающим, если учитывать список приглашенных. Один Сидр чего стоил. Один его поступок в школе способен рассказать о нем больше чем самый красноречивый политик о своей предвыборной компании. Однажды, дежурившему в школьной столовой Сидру, доверили разложить обеды, состоящие из картофельного пюре, сосисок и компота для начальных классов. Так представьте удивление воспитателей, приведших голодных детишек в столовую и созерцавших следующую картину. Оказывается изворотливый ум хитроумного идальго Сидра, додумался до того, что прежде чем разложить обед для изголодавшихся детишек, он любовно надкусил каждую сосиску. Прошу заметить, что коварство Сидра заключалось не в том, что он съел чей-то обед, а испортил каждую порцию, применив минимум усилий и максимум смекалки. А сейчас он учится на факультете филологии. Логичный выбор, не правда ли?
 
Через полтора часа, мы уже шлепали по лужам с остановки до съемной квартиры Вовчика, который доверил нам ключи, а сам пошел провожать на вокзал Стаса. Ему надо было срочно домой. Мы же, как нормальные люди сначала купили много водки, а на оставшуюся, уже незначительную сумму, все-таки решили купить закуску. Как выяснилось, наша стратегия распределения капитала была, мягко говоря, опрометчива, поскольку на закуску мы смогли купить только хлеб и по пакетику супа б/п.
 
 С большим трудом, мы все-таки нашли квартиру Вована, а минут через сорок приехал и сам хозяин. Вовчик к слову парень изумительный, рекомендую. Такой, знаете ли, не дурак и при этом очень порядочный, это всегда приятно. Ну, так вот где-то к шести вечера собрание началось. И тронулся не только лёд, но и асфальт под домом, вечернее небо и потом звезды тоже тронулись. Тронулось вообще все.
 
 Мы пили, орали песни, пили, орали песни, а потом решили развлечься коллективным пожиранием лекций по языкознанию. Стоит ли говорить, что после мы снова пили и орали песни. У Ромы, парня интеллигентного и далеко не глупого в пьяном угаре всегда созревает какая-нибудь идея фикс. На этот раз он вспомнил, что поблизости с нами живет его тетя, у которой он может раздобыть еще на водку, хотя у нас было ее много, а сами мы давно были готовы к подвигам. Но Сидр, самый трезвый из нас, поскольку его масса предпологает больших вливаний, решил поддержать Рому и вызвался идти с ним. Не успел он это сказать, как Рома уже выскочил в дверь и убежал. Сидр пошел за ним, а мы, остальные, прильнули к окну. В котором увидели Сидора, но не увидели Ромы. Мы решили свалить все на мистику и уповать на лучшее, а высшие силы, в свою очередь, не остались равнодушными и через пол часа продолжали пить в прежнем составе.
 
 Нас несло неудержимо. И я дошел до кондиции, когда свет разлился электричеством, а единственная лампочка в старом абажуре стала светить все яростней и противней, и казалось, вобрала в себя свет всех лампочек, всех торговых центров и квартир города. И света этого хватило бы, чтоб осветить сто тыщ мильёнов комнат. Хотя конечно это было не так. А потом комната закружилась, завертелась, закачалась, шатаясь, справа налево, а еще потом подпрыгнула, отпрыгнула, изобразив нечто отдаленно похожее на фуэте, поскользнулась и упала. Хотя конечно это было не так. А взаправду это все я. Прыгал, скакал и поскользнулся тоже я. Стыдно. Будет. Потом. А пока хочется, чтоб либо туда, либо сюда и желательно не на ковер.
 
 С этого момента я плохо помню, что происходило, поскольку в окно влетел джедай и ударил меня по голове межгалактическим мечем, после чего я очутился на кровати и если верить рассказам больше с нее не вставал. Как я и предсказывал утром, глаза начали мне мстить и не только они. Они потихоньку слипались, но я еще что-то видел сквозь узкие отверстия и надвигающийся дурман. Видел по большей части ту бешеную лампочку, а потом ряху Сидра. Он спрашивал пин код моего сотового и благо, что мое больное сознание дало не верный ответ, а то телефонная компания подала бы на меня в суд за астрономический долг, а мама за неуважению к семейному бюджету и вряд ли бы их устроила отговорка, типа: это все Сидр. Потом кто-то пришел, оказалась бабушка снизу. Мы ее залили. Пацаны разбили унитаз. Неприятно заливать соседей, тем более таким образом. Но мне уже было В-С-Е Р-О-В-Н-О!!!
 
 Потому что я уже шел по тихой улочке, постепенно отдаляясь от квартиры Вовы. Было темно, но света звезд вполне хватало, и ночь была чудесной. В такую ночь обязательно нужно быть любимым и еще обязательней любить. Вести под ручку какую-нибудь из обладательниц стройных ножек и пухлых губок. Читать ей Пастернака, рассказывать случаи из жизни и делать неновящего, но со вкусом комплима. Конечно, с современными девушками одним Пастернаком не обойдешься. Поэтому необходимо укреплять свои позиции цветами и опять же не забывать про неновящивые. Однако я шел один и лишь мечтал встретить милую сердцу, юную обладательницу вышеупомянутых достоинств. Намеченного плана пути не было, но зато было дикое ощущение того, что мои ноги в курсе дел и в плане вовсе не нуждаются. Таким образом, я не спеша, дошел до дома баз особых примет с распахнутым окном первого этажа, в котором горел свет и виднелись фигуры. Заходить в дверь было скучно, поэтому я попросил разрешения у фигур влезть через окно, на что не встретил никаких возражений.
 - А, пришел таки алкоголик. Может попросить Германа уступить тебе место под столом, а то твой вид намного плачевней.
 - И потом, молодым у нас везде дорога,- язвительно отозвался Ник. Ник.
 - Ну что вы набросились на мальчика,- промурлыкала Мерлин занявшая свое прежнее место у часов. - Ему и так от джедая досталось, бедняжка.
 - И в самом деле, чего пристали к человеку,- поддержал Мерлин Владимир Владимирович. - И Германа нечего трогать, он малый душевный. А ты как, сдал,- поинтересовался Маяковский.
 - Да,- вяло отозвался я.
 - Да ты не тушуйся. Сейчас велим еще литр Тархуна и крекеров и отметим, как следует.
 - Он кажется уже отметил,- не успокаивался Ник. Ник.
 - Ты мне брось эту словесную клязу, понял, ты,- начал поддаваться приступу гнева Маяковский и вновь потянулся к маузеру, но Мерлин в очередной раз с блеском выполнила свою миссию и в очередной раз заслужила сникерс.
 
 После неоспоримого аргумента Владимира Владимировича, в глазах филологии появился намек на уважение, вызванное страхом за свою жизнь. Из чего можно было легко сделать вывод о характере этих высоких чувств двух филологов, питаемых ко мне. Скорее это была тихая ненависть, припорошенная лицемерным сочувствием к состоянию моей печени. Но меня это устраивало. Правда дальше этот нежелательный оттенок неприязни в глазах филологов исчез, в виду того, что спирт которым мы запивали Тархун, оказал тот же эффект на филологов, что и выпитая ранее водка на меня, а именно дух всеобщего родства овладел нами бесповоротно. В общем, единственный плюс спиртного заключается в том, что оно, спиртное, имеет уникальную способность к вырабатыванию гормона дружелюбия.
 - Ты меня уважаешь,- сказал мне Ник. Ник.
 - Как можно,- как-то уже по-свойски отвечал я.
 - Ну, тогда будем. Прими Господи за лекарство,- и мы синхронно опрокинули содержимое стопок со спиртом.
 - А все-таки Хомский скотина,- начал Фердинанд.
 - Еще какая,- согласился я.
 - Да кто он вообще. Заурядное трепло,- вспыхнул Николай Николаевич, а потом, помолчав добавил. - Таких даже бабы не ждут,- и все присутствующие разразились диким хохотом.
 - Все-таки спирт вам к лицу де Соссюр. Он вас очеловечивает что ли,- высказался Маяковский. - А ты парень, как относишься к словесным кляузникам.
 - Категорически не принимаю подобных людишек в расчет, в виду их малой значимости в пространстве суждений о предполагаемых морально-этических нормах поведения граждан с учетом нынешней военно-экономической направленности многоуважаемого, ирландского героя
Фер, - горячо отозвался я.
 - Молодец братец,- с восторгом сказал Маяковский питавший в последнее время исключительно теплые чувства к Ирландии, а к ирландцам в частность и сняв каску со своей головы, напялил ее на мою и добавил. - Береженого Бог бережет.
 

 Застолье продолжалось всю ночь. Мне был на редкость приятен спирт и все присутствующие. Мы пили и бесконечно беседовали на темы. Спорили о возможностях человека в области телекинеза, а между делом отпускали шуточки в адрес Хомского. Приближался рассвет, и мы мучительно сознавали близость расставания. В окно струился свежий, молодой июньский ветерок и наполнял комнату необыкновенным уютом. Мерлин оказалась дамой на редкость, а Герман вполне соответствовал рекомендации Владимира Владимировича. Возможно, я мог бы сказать о нем больше, если б он дал мне возможность пообщаться с ним. Однако он так же продолжал спать, а когда рассвет окончательно вступи в свои права, резко встал, схватил метлу и с криком "ПРОСПАЛ" посеменил во двор подметать. После чего Маяковский крепко пожал мне руку и со слезами на глазах стал прощаться, а, уходя, захватил с собой портрет Мерлин, с которого она мне улыбалась и слала мильён воздушных поцелуев. Последними разошлись неразлучные филологи, правда, прежде чем уйти, также пожали мне руку и пожелали успехов.
 
 Я остался один. Глаза мои были закрыты. Я решительно ничего не понимал. То есть совсем ничего. Вряд ли я вообще осознавал, что я в России, что Нил самая длинная река в мире, что солнце встает на востоке и, что, наконец, я сдал сессию. Я решил открыть глаза и внести ясность. Меня встретило свежее, солнечное, летнее утро и вселило в меня необычайную энергию, которой я был бесконечно рад. Единственное, что я понял, это то, что обои на стене мне не знакомы, а значит я не дома. Вспомнить я ничего не мог, но при этом совсем не паниковал. Я обернулся и увидел Вовчика. Он еще спал, но я решил его разбудить. Он встал и спросил, сколько времени, на что я ответил, что всего шесть. Он уселся на диване и долго молчал.
 - Ты че молчишь-то.
 - Где все?
 - Да дома наверно.
 - А чего так рано разошлись?
 - Думаешь,- сказал я поняв, что он не в адеквате.
 Он начал надевать носки и странно поглядывал на часы. На одни и на вторые.
 - Ты че Вован?
 - А че часы испортились?
 - Не знаю, нет вроде.
 - А чего они оба шесть показывают?
 - А сколько тебя устроит?
 - Ну, как так, в шесть я только приехал с вокзала, провожал Стаса, ну помнишь?
 - Н-У-у?
 - Ну че Н-У-у, это, что мы за пол часа успели выпить по пол литра на брата и разойтись.
 - Вов, а ты не пробовал думать, что это уже другой день. Ну не шесть часов вчерашнего вечера, а шесть часов сегодняшнего утра.
 - Опа,- сконфужено сказал Вован, а потом снова добавил. - Опа.
 
 Мы убрались. Умылись. Горестно окинули взглядом унитаз, пытаясь узнать, кто же, кто же? Конечно, не вспомнили и, собравшись, отправились на остановку. Я поехал домой, а Вовыч в университет. К слову живот мой болел дня три. А точнее пресс. Потому что, видимо было и туда и сюда и боюсь, что неоднократно и не только на ковер. Вот теперь уже стыдно, но было отлично. Всю жизнь буду помнить эту сдачу языкознания у доцента Понасенко, пьянку у Вовчика, ряху Сидра, загадочного интеллигента Рому, нынешнего и к сожалению будущего алкоголика Вэна, талантливого студента немецкого отделения, Андрюху и самого Вована такого знаете ли не дурака и при этом очень порядочного. Всех вас ребята, всех вас.



продолжение следуе...это мое первое в жизни произведение...мне 20...так что не обезсутьте...

справочка
де Соссюр-это крупный ученый лингвист
Ник.Ник-мой проректор- обожает учение де Соссюра. и сам кстати очень не глуп и приятный человек.


пишите отклики...буду крайне рад...