Заяц

Рассказ

Галинка длинно смотрела в полную луну, как в зеркало, почти не мигая, и столько, что ей показалось, будто никакого ночного светила и верного спутника Земли нет, но есть тайный выход из жутко-черного мира, где существовала девушка, в мир неведомый и светлый, в котором действительно можно жить.
Зеленоватая ночь позванивала цикадами и вязкой тишиной, и лишь изредка на окраине села завывали несчастные собаки, да волнами, дробно доносился до Галинки далекий музыкально-африканский шум.
Галина не ощущала похолодания, ибо щеки ее вишневели от слез, а сердце горело злостью. И никто, слава Богу, не видел заплаканного лица, никто не слышал запыхавшегося от перестуков девичьего сердца.
А случилось… Пустячок! Ну, для всех Галинкиных подруг, как они твердили наперебой, пустяк, а для нее – горе: из-под носа увела судьба у девки парня. В прах вся любовь рассыпалась!
Приехала Галинка от больной тетки, у которой недельку лишь и пожила, город «путем не видела», а на переезде Валентина с подружками встретила ее, да и без обиняков брякнула: - Женишок ваш… ввечеру к другим плетням ходит…
«Какие плетни? Кто ходит? Куда?» - водоворотом закружились обжигающие мысли, а вслух Галинка спросила:
- Куда… ввечеру? Обалдела, что ли?
- Серьезно, Галин! – заторопилась высказать подробности подруге Валентина. – Пока тебя не было, Юрочка с поля к Сорочке бегал, а из речки – к Любке. Думал, никто не увидит, да не одна я видела: все!
- Ты… врешь!
- Серьезно, Галин, когда я трепалась?
- Ну и…
- Ну и утречком, значит, от Любки к комбайну. Здоров паразит бегать-то!
Подружки, стоявшие вокруг, легко рассмеялись, а Валя наконец-то заглянула в глаза Галинке и обомлела: зрачки у нее расширились, зачернели, а лицо – как молоко!
А Галинка уже смотрела вдаль и видела что-то свое – страшное, противное. Вихрь от бегущих вагонов поезда вскружил ей смоляные волосы, отчего Галинка стала еще красивее.
Она забыла о чемоданчике и сетке, повернулась к опорожненному железному пути, спотыкаясь, переступила через рельсы и пошла в глубь поля, на пригорок, не уменьшаясь, а будто увеличиваясь в росте.
Не уронив вслед ей ни слова, девчата остались у Галинкиных вещей, запоздало осознав, что где-то переборщили с новостью.
Тем временем, ничего грустного в жизни не ведавший Юрочка работал привычно, даже с энтузиазмом – с тем самым подъемом, который вспыхивает у работника, впервые познавшего цену себе, своему труду и размеры оплаты за работу.
Можно сказать, что настроение у Юрочки было в полнейшем порядке, если бы не сквозила в мозгах время от времени едучая и даже виноватая мыслишка: « А Галинка приедет… ни сегодня-завтра вернется… скоро приедет Галинка».
«Енисей» шел ровно, без лишних остановок, но когда в Юрочку впивалась с особой силой эта мысль, парень забывался, и комбайн слегка зарывался в сторону от скошенного валка…
Она, эта беспокойная мысль, и помогла ему вдруг заметить на поле неяркую женскую фигурку.
«Галя!» - чуть не вскрикнул Юрочка. «Она! Все знает! Что делать?» - задрожало и всполошилось в повинной голове. Он еще не готов к такой встрече…
Галя шла наперерез комбайну, и когда до нее осталось расстояние ясного взгляда, когда Юрочка смог прочитать в ее глазах кто он и что он, машина как бы сама собой заглохла, остановилась, а ее хозяин, не помня себя, соскочил на землю и бросился бежать.
Он бежал, не выбирая направления, бежал и тогда, когда сообразил, что бежать надо к озеру. Добежал до первой ивы и с шумом упал в камыши.
Галя подошла к громадной «машиняке», словно во сне, одернула-расправила пух колосьев в жатке и, так же, будто сонная, поднялась по трапу в кабину «Енисея», запустила двигатель и, всхлипывая, повела его вперед.
Так получилось, что из пяти комбайнов ученической бригады, работающей на Петровском поле, никто ничего не заметил. Подмену обнаружил лишь один человек – учитель, а по страдному времени – многоопытный водитель «Нивы», Иван Васильевич Лапин, отец Юрочки.
«Енисей» шел на повышенной передаче, рывками, виляя, и Иван Васильевич испугался – не выпил ли сынок какого-нибудь потайного вина? Стыд-позор головушке!
Иван Васильевич остановил свой комбайн и закрутил-завертел руками, как мельница, делая знаки «Енисею» прекратить это отвратительное безобразие.
…Галинка в смятом и потемневшем платье медленно подошла к Ивану Васильевичу, попыталась что-то сказать, не смогла и упала ему на грудь.
Совершенно ничего не понимая, старый учитель поддержал девушку, чтобы не упала, молча и без слез заплакал душой ей навстречу. «А Юрка где? Почему в «Енисее» Галинка? Чего она плачет?»
Из некошеной покуда полосы ржи неожиданно пырскнул желтовато-серый заяц – отчаянно подкинул себя вверх и чесанул поперек валков к озеру.
- Что стряслось, Галинка? – спросил учитель.
- А вон, как заяц, так же… и туда же побежал... Юра… - после мучительной паузы ответила девушка.
- Зачем?
- А вы не знаете?
- Нет.
- Ну, и не надо… знать вам, Иван Васильевич.
- Почему, дочка?
- Потому что ваш Юрочка такой же… да, точно такой же…
- Опомнись, Галя, что ты хочешь сказать?
- Ничего не хочу… не могу.
Учитель и ученица смотрели в сторону озера.
- Откуда же взяться разумному, доброму, вечному, если и ваш сын… - Галина задохнулась, не находя подходящего слова, - предатель?
Иван Васильевич не ответил. Только сейчас он понял, что нехороший слушок о сыне, блуждающий по селу, пожалуй, неприятная правда.
Иван Васильевич помнил, кажется, все свои промахи и промашки в воспитании детей односельчан за все сорок лет работы в школе. Буквально, все! Но ничего не помнил о сыне… то есть, плохого о сыне не припоминал – было только хорошее.
Галинка пошла через рожь к селу.
Расстроившись до боли в груди, учитель забрел в тень «Енисея», присел и, чтобы было легче дышать, рванул рубаху так, что брызнули в сторону пуговицы.
…Иван Васильевич пришел в себя и в неясной мгле перед собою вдруг увидел сына.
Губы учителя судорожно шевелились, а Юра почти безуспешно пытался напоить отца водою из фляжки. Глоток, другой: вода увлажнила колючий подбородок. И, наконец, сын услышал, что пытался сказать отец.
- За… заяц ты. Паршивый заяц… кролик.
Фляга выпала из рук Юрочки. Такого о себе он никогда не слышал, тем более, от отца.
Правды о себе не слышал