The Wings of Wing 2

опять кусочек...

С размаху я упал спиной на широкую кровать и притянул к груди пушистую подушку в наволочке из персикового сатина с нежно-бежевыми кистями в углах. Гладкая ткань приятно пахла цветочным кондиционером, ложилась на кожу, словно теплые материнские ладони. Скользкое шелковое покрывало обволакивало меня, затягивая в сон, обнимая своей мягкостью. Посмотрев на будильник и узнав, что уже пять вечера, я решил, что еще успею сбегать в небольшую китайскую лавку, где продавались различные травы, которые мне нужны были для того, чтобы сварить новую порцию зелья. Но прежде предстояло хотя бы немного привести комнату в порядок – убрать кровь… да, хорошо, что не пришла бабушка, хозяйка этого дюплекса: если бы она увидела то, во что превратилось сие милое и светлое обиталище, мне бы пришлось заплатить поистине огромный штраф. Перевернувшись на живот и тихонько улыбнувшись, я все же сполз на пол и буквально носом вписался в ящик комода… так… любимые сиреневые фланелевые штаны и черные плавки «Hugo Boss» с белой верхней резинкой. Надев и второе, и первое на голое влажное тело (дурная привычка не вытирать кожу после душа, зато так приятно, когда мурашки стягивают спину, неожиданная волна дрожи сковывает позвоночник, а потом становится все теплее и теплее), поднялся на ноги и скинул полотенце с головы – на плечи и спину неровными волнами спустились темно-синие, почти черные пряди, чуть вьющиеся на концах. Еще полгода назад я хотел отрезать их хотя бы пол лопатки, но почему-то не решился… да и стилист сказал, что ему жаль такую красоту… он просто придал моим волосам глубокую овальную форму так, что спереди кончики стали щекотать локти, а сзади все так же скрывали крестец. Сейчас они влажные, тяжелые, немного волнистые, но уже через полчаса станут идеально-прямыми, как, впрочем, и всегда. Размазав между ладонями легкий крем, едва уловимо пахнущий лесными ягодами, аккуратными движениями я принялся наносить его на пряди: на каждую в отдельности - а после этого высушил феном на холодном режиме. Ритуал…
Постоянно за время совершения столь привычных манипуляций мне на глаза попадались то мои же черные джинсы, так и оставшиеся на полу, то кожаная фиолетовая безрукавка с декоративными черными ремешками над швами. Рядом с небольшим круглым столиком из дуба устроился мой любимый френч с двумя бортиками и рисунком лиловых крыльев на спине… это знак моего рода, моей семьи. (Интересно, что бы сказал отец, узрев, каким образом я ношу фамильный герб? Думается мне, что ничего хорошего.) Прямо под крыльями зияла рваная дыра. Точно такая же красота, только и спереди, и сзади была и на безрукавке… жаль, конечно, любимую одежду, но делать нечего. Сняв с джинсов ремень с кобурой, в которой прямо-таки чудесным образом оказался револьвер, я вздохнул с немалой долей облегчения. Почему-то я не могу вспомнить, как вернул его… ничего, все выяснится. Быстро проверив немногочисленные карманы, я отправил всю порванную одежду в мешок для мусора и взялся за вычищение комнаты от крови и осколков стекла.
Час более-менее плодотворного труда пролетел практически незаметно и прервался неожиданным звонком в дверь, от которого я чуть не ткнулся лбом в ножку кровати, из-под которой под которой старался выудить свой же бумажник. Ах, да, рента… рука словно сама собой удлинилась и извлекла из темного пространства искомую вещь и достала из нее положенную сумму. Быстренько натянув на себя легкую светло-розовую рубашку и перчатку телесного цвета на правую руку, я подлетел к двери и спешно открыл ее. К этому времени бабуся уже три раза успела нажать на звонок и пять раз «вежливо» попросить отпереть эту «е…ую дверь». Как только пред ней предстало тощее, заморенное тело, кое-как прикрытое домашней одеждой, с перетянутыми резинкой волосами (то бишь мое собственное тело), сморщенное лицо со все еще яркими карими глазами расплылось в удивительно ровной доброй улыбке.
- Алистер, дорогой… а я уже думала, что ты решил забыть о своей старушке миссис Хорни, - проговорила назвавшаяся и попыталась потрепать меня по щеке, для чего мне пришлось наклониться. – Как-то ты сильно исхудал, мой мальчик. Опять ничего не ешь? Кушать наааадо, а то девушки не любят смотреть на прилипшие к зубам щеки и слушать урчание желудка!
На мои щеки тут же легло несколько слоев румянца. Эта маленькая бабушка, всего-то 150 см росточку, мне определенно нравилась. Несмотря на то, что она часто кричала на своих квартирантов (меня и еще четырех человек), все же и ласки и тепла она отдавала не меньше. Ну, и потрещать любила невероятно сильно.
- Ах, ну да… ты же не говоришь, - внимательные чайные глаза под выщипанными черными бровями улыбнулись и пристально меня осмотрели, - ты только меняешь цвет…
Мое горло немедленно разорвал хрип, удачно заменивший взрыв хохота. Руки о привычке прикрыли рот, а потом сцепились на животе. Когда же приступ прошел, я все же вложил в ее узловатые руки деньги за проживание. С улыбкой почти до ушей она приняла сей скромный «дар» (ну, накинуть пару сотен – это святое) и снова потрепав мою щеку, сказала:
- Приходи через полчасика вниз, будем пить чай и кушать блинчики с творогом, - мой желудок тут же отозвался призывным урчанием, первым за долгое время. – Ну вот, - миссис Хорни ткнула меня пальцем в живот, - и говоруна своего заткнешь заодно.
Моих губ коснулась довольная улыбка; потрепав короткие темно-русые волосы, торчавшие веселыми кудряшками, я заполз в свою комнату и, прикрыв дверь, уже намного веселее плюхнулся на кровать и, согнув ноги в коленях, поболтал ими в воздухе. Ради таких моментов, наверное, я и жил… миссис Хорни заботилась обо всех своих постояльцах: всех кормила, всех ругала – и бурчали мы только приличия ради. Вернее, бурчали все, кроме меня.
Кстати, ее слова о том, что я не говорю, являлись чистейшей правдой. Мои губы с пятнадцати лет лишены дара речи, поэтому и руки быстро пишут и печатают… а еще и мелкая моторика хорошо развита. Немота… она мешает жить? Вовсе нет… ну, только если совсем чуть-чуть, потому как язык жестов не всегда может выразить все чувства, что испытываешь. Но на этот случай есть все еще подвижные губы.
Кто верит в астрологию? Я!!! Вот вам и доказательство того, что все это не ложь (то бишь знания о звездах): я родился в год Кота и постоянно то пытаюсь мурчать, то катаюсь по покрывалу на кровати… а еще жуть как люблю, когда чешут за ушком и гладят по спине. Вот и снова, оказавшись на постели и немного устав от покачивания ногами, я принялся переворачиваться с боку на бок и обеими руками сминать и ногами дербанить плотный шелк. Увидь меня кто-то из постояльцев, они бы не удивились… хотя сначала спрашивали, все ли со мной хорошо (ну а я в лифте родился, дверь закрывать не приучен). Наверное, кто-то думал, что я под кайфом, но ведь в какой-то мере так и было… только причиной были не наркотики, а просто хорошее настроение и желание тепла и ласки.
Жуть как не хотелось вставать, потому я лениво протянул руку к ноутбуку, лежавшему на тумбочке у изголовья… хорошо так протянул руку… уголочек, крышечка… руки километровые!!! Я сказал, километровые!!! ПАДЕНИЕ!!! Ну как всегда, впрочем. Как только моя ладонь ухватила угол вожделенного прибора, я оказался на полу в самой дурацкой позе, потому как одна нога все же изъявила желание остаться на покрывале и стащить его вместе со мной. Охотник, блин, на демонов, блин! С производственным стажем, а постоянно с чем-нибудь лбом целуюсь. Чудно: довольно ловкий на заданиях, дома, в спокойной мирной обстановке я совершенно неуклюжий, не могу собрать руки-ноги в кучу. То есть в кучу-то как раз могу, зато потом семь человек понадобится, чтобы меня из этого узла развязать. Бабушкины нитки! Бабушкино вязание! И маленький котенок в самом центре шерстяного безобразия. Такое чувство, будто я пытался и этим для самого себя разделить свою жизнь на две части: работа и все остальное.
Улыбнувшись себе любимому, я включил адскую машину, из-за которой и упал, и все же устроив и последнюю ногу (говорю так, словно у меня их сорок) на ковре, я принялся искать музычку повеселее. Тело требовало ощущения ритма, того, как текут по сосудам вместе с кровью струи клавиш, густые, медовые, как в позвоночнике бьется бочка, задеваются кисточками тарелки и хэд самых тонких нервов спинного мозга, как по мышцам разливаются струны баса, кожу щекочут приятный женский голос и вокал скрипки. Все мое естество превратилось во вместилища горько-сладкого звука, в сочетание жара конвульсивного темпа, нежности и ласки обволакивающего гласа и натуральности электронных инструментов.