Одна ночь в моей жизни

Давно мне пора было бы об этом написать. Написать о своём детстве. Сейчас как-то ночью особенно хочется написать, просто не могу не написать, так что пишу…

В деревне.
В детстве я был хорошим сыном, тихим и спокойным снаружи, но внутри ощущалось совершенно другое, наверное, тихим было быть проще. Так вот, произошла эта история летом. Летом в деревне. Бабушка, дедушка, моя тётя Лиля, мой двоюродный брат Сашка.
День, сено сушится, на невнимание не жалуется. Жарко. Ой, жарко. Мы с Сашкой лежим на печи. Скучно. Не просто скучно, а скучно по-деревенски. Нам уже лет по десять. В этом возрасте такое чувство как лень уже прижилось. И вдруг оживление в нашу скуку приносит желание пописать. Слезать с печи, выходить из хаты, далее дойти до туалета невозможно так как на улице жара, а к тому же мы лентяи с десятилетним стажем. Именно в этот момент Сашку посещает интеллектуальное вдохновение:
- А давай за печку!
Так как я хороший сын, то соглашаюсь не сразу.
- Хорошо, давай. – Самому-то интересно и не верится, что мы на такое способны.
Надо сказать, что писать за печку весьма неудобно: печка маленькая, потолок низкий – видно сразу – не для того придумана. Вот казалось бы и всё, но нет – Александр на достигнутом не останавливается:
- А давай туда… - глагол, выражающий действие того, что предложил Сашка, приводить в данном месте не буду – всему своё время.
- Нет, ты что?! – говорю я твёрдо и уверенно. Если честно, у меня жизненный принцип: никогда не делать это за печку.
Сашка остался один на один со своим безумным желанием. Но рука его не дрогнула: шорты он снял.
Справедливости во имя скажу, что, не смотря на то, каким я был прилежным – с печки я не слез. И даже смеялся, глядя на него.
Казалось бы, и на этом можно закончить историю, но нет, - через день бабушка обеспокоено сказала дедушке:
- У нас за печкой, кажись, мышь сдохла – воняет на всю хату.
Дедушка подтвердил факт Вони, тётя Лиля также не смогла его опровергнуть. Нам с Сашкой стало не по себе, хотя мы истерично посмеивались. На третий день пребывания Вони в доме дедушка произнёс:
- Надо печку разбирать, ничего не поделаешь. – Это, конечно, не дословно, что сказал дедушка, но смысл передан точно.
Мы молчали. Как хорошо, что люди могут молчать. И надеяться. Как мы с Сашкой, а так хотелось всё рассказать. Нам повезло, на следующий день Вонь иссякла. Мы счастливые.
Я бы рад на этом закончить своё повествование, которое не делает чести ни мне, ни Сашке, но…
Дня через два мы все сидели во дворе. Я разговаривал с тётей, сидевшей на лавочке, бабушка, по-моему, кормила кур. Вдруг Сашка подбегает ко мне и снимает с меня шорты вместе с трусами. Догнать я его не могу – трусы с шортами мешают бежать (висят на коленях) и, осознавая своё бессилие и неспособность наказать зло, но желая хоть чем-нибудь задеть его, я кричу:
- Тётя Лиля, а вызнаете, что за печкой воняло не потому, что там мышь сдохла – это Сашка за неё насрал!
Сашка мгновенно парирует.
- А ты насцал!
- А ты насрал и насцал! – Одерживаю я окончательную победу над злом. Тётя Лиля, мама Сашки, зовёт его к себе, тот отказывается (чует расплату за содеянное) и начинает плакать. Я стараюсь не выпустить ситуацию из-под контроля – также начинаю плакать, при этом замечаю, что я по-прежнему немного оголён – натягиваю на себя своё одеяние и плачу ещё сильней: здесь важно кто кого переплачет.
Сашка был изгнан из дома. Ему дали пакет с кедами и шортами(наспех изгоняли, поэтому ничего толкового не сумели с собой собрать). Изгнание продолжалось до вечера. К ужину Сашку амнистировали.

Музыкальная школа.
Меня никто не уговаривал идти в музыкальную школу. Это было моё собственное желание и решение. Кстати, мой средний брат Андрей к тому времени уже два года проучился в ней по классу баритона.
Мы с моим одноклассником Сергеем вместе решили посвятить себя музыке. Играть на баяне – это казалось так заманчиво. Пройдя или выдержав (точно не помню) вступительные экзамены меня зачислили, а вот Сергею отказали в баяне и предложили учиться играть на балалайке. Это было оскорбительным для него, и он отказался вообще от музыки. Тогда мы все поступившие не понимали, насколько он оказался счастлив.
Учиться в музыкальной школе безумно понравилось, тем более мне купили баян, и я мог заниматься дома. В конце первой четверти мой преподаватель, Валерий Иванович Голубков, сказал мне:
- Если сейчас сыграешь на «пять», то и за четверть получишь «пять». Если на «четыре», то «четыре». – О других оценках в то время речи не было.
Честно предложено, ничего не скажу. Но я так хотел «пять»… Вопреки всему я играю на крепкую четвёрку. За четверть выводится она же. Это моё первое потрясение в жизни. Я начал понимать, что всего нужно достигать трудом(при том что учителю удалось-таки обнаружить у меня талант). Слёзы стояли у меня в глазах, но ни одна не вышла из строя! Мама чего-то утешала, но нет!.. – цель была поставлена. Кстати, получить «пять» за полугодие значительно трудней: необходимо сдавать экзамен комиссии.
Сдал! Я был доволен собой. Впереди зимние каникулы… Вот здесь-то меня ожидал подвох – я стал ненавидеть музыкальную школу. Меня передёргивало при одной мысли о ней. К середине третьей четверти нежелание заниматься достигло своего предела – я ночью плачу в туалете. Все в доме мирно спят, не подозревая, что в туалете трагедия. Плачу – завтра мне вновь предстоит изнасилование музыкой. Причём насиловать себя буду я сам же, так как играю совсем никудышно. Иду к маме…
- Мам… мама…мам…
- Что?... – заспанный голос мамы.
- Можно я больше не буду ходить в музыкальную школу?...
- Нет, я плачу деньги и тем более ты сам пошёл в неё. – Звучит, как я сейчас понимаю, заранее заготовленный ответ мамы.

Вердикт вынесен – ещё четыре с половиной года каторги. Это сейчас я благодарен маме за те слова; ведь некоторые родители разрешали своим чадам бросать музыкальную школу, тем самым отнимая у них хоть какой-то шанс узнать что-нибудь о диезах, бемолях, тремоло мехом, могучей кучке, короле вальсов Штраусе…

Я не знаю, как назвать эту историю…
Мне было тогда двадцать лет. Это действительно важно, что мне было двадцать лет. Тридцать первого декабря нам позвонили и сообщили, что дядя Коля, родной брат мамы, умер. В пять часов утра первого января мама должна ехать в Воронеж. Гололёд ужасный, ехать далеко. Мама попросила меня проводить её. Я пришёл часа в четыре(мы праздновали с друзьями новый год в соседнем подъезде). На языке трезвых моё состояние можно отразить словосочетанием «в лёгком подпитии». Я провожаю маму на остановку, с минуту на минуту приедет машина «на Воронеж». Наверное, только потому, что осознание того, что мама сейчас уедет, и я опять не смогу этого ей сказать, побудило меня говорить:
- Мама, я люблю тебя, - как-то надрывно произнёс я.
- Что подвыпил и смелости набрался, - добро ответила мама.
- Да, - не скрывая, ответил я, - просто как-то смелости трезвому не хватает. Кажется, я приеду домой(я учился тогда в университете) и скажу, как сильно я тебя люблю. А приезжаю и ничего сказать не могу. Страшно как-то. Мам, знай, я тебя очень люблю и переживаю. Приезжай побыстрее!
Приехала машина. Мы с мамой обнялись, поцеловались. Я пошёл домой с таким чувством, что совершил подвиг.
В раннем детстве все малыши говорят мамам, что любят их. Зачастую эта фраза является ответом на вопрос:
- Ты любишь маму?
- Да, люблю. Сильно-сильно люблю.
С возрастом это куда-то уходит. Я ни разу не слышал, чтобы мои друзья говорили своим мамам, что любят их. Да и в компании как-то больше принято говорить про то, сколько у тебя девчонок, а не про то, как сильно ты любишь маму. Ведь этим никто никогда не хвалился. Вот и получается, что можно начать пить, курить, спать с девушками, а так никогда сознательно и не сказать:
- Мама, я люблю тебя.
И лично для меня сказать это, стоило колоссальных усилий. Всё как-то «напотом» откладывал это, а потом становится всё труднее.



И вот сейчас: эта история должна стоять на первом месте, а может, только она одна и должна бы мной быть написана в эту ночь, но не могу сразу сказать, подготовиться мне надо, чтобы сказать такие простые, такие вечные слова:
Мама, я люблю тебя! Ты у меня самая лучшая мама на свете!





16.11.2005